Текст книги "Русские исторические рассказы (Совр. орф.)"

Автор книги: Людмила Шелгунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Людмила Шелгунова
РУССКИЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ

Дозволено Цензурою.

С.-Петербургъ, 8-го Августа, 1900 года.

НОВГОРОДСКИЙ КНЯЗЬ ВСЕВОЛОД

Глава I

умит дремучий лес, грозно шумит. И шум его прерывается иногда треском: то падают столетние сосны, еще более заваливая и без того непроходимый лес. Но кроме шуму наклонявшихся от ветра вершин, по лесу стали раздаваться голоса охотников. На лесной полянке разосланы были ковры и расставлены были рыбники, жареная дичь и рыба, а в бочонках стояла брага. На каменном блюде лежали вареные яйца. День был жаркий, августовский, но ветер дул с страшной силой.

– Не добрый день для охоты, – говорил старик, устанавливавший на ковры закуски и выбиравший посуду из телег.

– Ветер дует с Ильменя, – отвечал ему другой прислужник, Карп.

– Все равно, откуда бы ни дул, но только в такой ветер не дай Бог заблудиться, и голосу не услышишь, – отвечал старик, – а лешему-то и с руки – сейчас и заведет.

В это время на поляну стали въезжать охотники, сокольничьи и псари.

– Далеко ли князь? – спросил старик.

– За нами следом едет, – отвечали ему.

Действительно, на полянку выехал верхом на славном вороном коне князь Всеволод Мстиславович, внук Владимира Мономаха. Бодро соскочил он с коня, и направился к ковру. Князь был красивый мужчина средних лет. Большие серые глаза придавали приятное выражение его загорелому на охотах лицу с небольшой русой бородой.

Вслед за князем, соскочив с коня, к тому же ковру-направился его любимец, Георгий Мирославич, и за ним отрок Павел, постоянно находившийся при новгородском князе.

– Ну, Иваныч, – обратился князь к старику, – дай поскорее закусить. Проголодался. А потом и рассыпемся по лесу.

С князем приехало человек десять новгородских бояр, усевшихся у ковров и принявшихся за еду.

Охотники, наскоро закусив, встали, помолились Богу и, благословись, разошлись в разные стороны по лесу. Очевидно, места эти были им знакомы, а то бы они не пошли так смело.

С князем пошел Мирославич, и немного поодаль от них, положив себе на плечо небольшую рогатину, шел отрок Павел. Это был такой красивый юноша, что на него можно было заглядеться.

Князь, будучи сам еще юношей, нашел мальчика лет четырех при осаде какого-то города, и взял его к себе. Павел был привязан к князю всем сердцем, и, казалось, жил им одним.

Так шли они с полчаса, и шли осторожно и молча. Вдруг князь остановился и указал на след.

– Сейчас только что был тут, – прошептал князь.

Они прибавили шагу, и пошли по следу, который вывел их на полянку, и на берег маленькой речки. Выйдя на полянку, они сразу все остановились. На зеленом откосе, на спине лежала огромная медведица и играла с двумя медвежатами, влезавшими на нее, а неподалеку сидел насторожившись медвежонок, пестун.

Пестун первый заметил охотников и, издав какой-то особенный звук, бросился утекать в лес. Медведица, проворно вскочив на ноги, вероятно, тоже постаралась бы уйти, но один из ее медвежат жалобно завизжал, так как пущенной стрелой ему переломило ногу. Медведица встала на задние лапы и прямо направилась на охотников, стоявших от нее за несколько шагов.

Пущенные в нее стрелы казались ей булавочными уколами, и она со всего размаха навалилась на князя, и в один миг опрокинула его. Павел поднял ее рогатиной, и зверь, в бешенстве оплевывая кругом себя, сразу оставил князя, бросился на юношу, подмял его и стал рвать когтями и зубами. Георгий Мирославич несколько раз ударил медведицу ножом, но она не выпускала свою жертву, но когда вскочивший князь ударил ее ножом в шею, она покатилась, придавив Павла.

И князь и Георгий тотчас же бросились высвободить отрока из под зверя. В такие тяжелые минуты является страшная сила, и они осторожно сняли еще трепетавшую в предсмертных судорогах медведицу.

Павел лежал в глубоком обмороке, и очнулся только тогда, когда голову ему облили холодной водой.

– Ведь ты, родимый, спас меня, – сказал ему князь. – Что у тебя болит?

– Все болит… тяжело… – прошептал Павел.

– Надо кричать, чтобы пришел кто-нибудь, – проговорил князь.

Они с Георгием принялись кричать, но Иваныч был прав: в такой ветер в лесу нельзя было слышать голосов.

Князь спустился к речонке, и на другом берегу увидал какую-то груду. Груда эта оказалась из пней, приготовленных для выгонки смолы, и тут же была первобытного устройства яма.

Князь вернулся.

– Несем больного, – сказал он, – тут гонят деготь, и протоптана дорожка; значит, и жилье неподалеку.

Георгий снял с себя кафтан, выломал два шеста, и кушаком своим и Всеволодовым привязал его к шестам. Они уложили носилки выломанными мягкими еловыми ветвями, положили на них Павла, и тихо стали спускаться к реке.

Глава II

а версту от реки Волхова, на берегу небольшой речонки, быстро несущейся в Волхов, стояла целая маленькая усадьба. Хижинка была маленькая, но при ней был большой двор, огород и какие-то службы. За обнесенным изгородью двором целыми грудами были навалены бочки из под дегтя; тут же лежала вытащенная на берег лодка, с веслами.

На берегу стояла девочка, лет четырнадцати, с сильно загорелым лицом, руками и босыми ногами, которые она то и дело поднимала, чтобы согнать назойливых комаров, хотя по времени года их было уже мало. Она была в холщовой рубашке и в синем набивном сарафане, а светлые волосы ее так и разлетались по ветру.

Это была дочь дегтяника, Паша, и теперь она поджидала отца и брата, еще до свету уехавших в Новгород с дегтем. Она с тревогой смотрела вниз по реке, и ей становилось жутко, так как солнце было близко К закату. К вечеру ветер стих, и лесная тишина, как показалось девочке, нарушалась какими-то непривычными звуками. Девочка обернулась и, взглянув в верх по реке, так и замерла от испуга. К ней шли какие-то совсем незнакомые ей люди, и несли что-то на носилках. Лицо одного из бояр показалось ей неприятным, и она еще более испугалась, но, взглянув на другого, успокоилась.

– Отвори-ка нам, девочка, сени, – повелительно сказал князь.

Девочка с ужасом смотрела на него и не трогалась с места.

– Ну, чего рот-то разинула! – Крикнул человек с неприятным лицом, – отворяй добром и калитку и сени. Это Князь новгородский, он ослушников в Волхов швыряет.

– Нет, нет, – девочка, ничего я тебе дурного не сделаю. Боярин Георгий шутит. Отвори, милая; видишь, какое у нас случилось несчастие.

Паша взглянула на носилки и увидала бледное молодое лицо и большие карие глаза, с укором и с мольбой глядевшие на нее.

Она в один миг забыла всякий страх, распахнула калитку и, вбежав на крылечко, открыла дверь, и не успели еще князь и боярин пройти двор, как она вынесла скамью и, поставив ее посреди сеней, побежала за другой, чтобы поставить ее рядом.

– Умница, – проговорил князь.

– У нас есть и перина, – сказала она.

– Неси.

На лавки была положена широкая и довольно короткая перина, и раненого положили с пола на постель.

– Пить! – Проговорил он. – Воды!

Паша мигом принесла воды, и когда больной успокоился, то князь распорядился, чтобы больного раздеть и осмотреть, для чего он взял нож и разрезал на нем кафтан.

Плечи, грудь и руки были исцарапаны и искусаны.

– Да где же, девочка, твоя мать? – спросил князь, – ты бы прислала ее нам помочь. А где отец?

– Мать недавно умерла, а отец с братом увезли деготь в Новгород. С часу на час жду их, – отвечала Паша.

– Нет ли тряпок?

– Есть.

Паша открыла грубо сколоченный ящик и подала тряпок.

– Мать твоя была, видно, горожанка? – спросил князь.

– Монастырская была она. Все умела делать и меня научила.

Паша сердито взглянула на Мирославича, который с затаенной злобой сдернул с отрока рубашку, вследствие чего тот застонал. Простая девочка сразу почувствовала, что этот неприятный человек ненавидел юношу, и испугалась за него.

– Оставь, – сказала она, – я все сделаю одна.

Она обмыла раны, и приложила к ним мокрые тряпки, а затем сбегала куда-то во двор и принесла паутины, которой и стала закладывать окровавленные места.

Солнце, между тем, село, и та же Паша, вздув, огня зажгла лучину и всунула концом в стену.

– Что же нам делать? – Обратился князь за советом к Мирославичу.

– И ума не приложу. Не знаю ведь, где мы, – отвечал Георгий.

– Куда же идти ночью, – заметила Паша.

– Это правда, – отвечал князь, – лучше подождать до утра. А нет ли у тебя, девочка, лампадки?

– Как не быть? Есть.

– Так ты принеси-ка лучше сюда лампадку, а лучину потуши. Нельзя ли нам сенца охапочку, мы и ляжем, а дверь припри.

Князь и Георгий легли, а Паша села подле больного, громко бредившего о медведице.

Луна ярко осветила двор и берег, когда, наконец, приехал дегтяник с сыном. Не мало он удивился, увидав такого важного гостя, и, пройдя в избу, завалился спать.

Лишь только стало светать, как на дворе заиграл рожок, и Паша встрепенувшись выбежала из сеней и пошла доить коровушек.

Дегтяник был мужик зажиточный, и у него было скота довольно: были и овцы, и свиньи и коровы, как были и куры. Пастухом у него был парнишка-дурачок и выгонял скот на берег, неподалеку от поселка. Когда Паша вернулась, то князь уже проснулся, и она сообщила ему, что по лесу слышны крики.

– Видно тебя ищут, – прибавила она.

Действительно, князя в продолжение всей ночи искали охотники и нашли только утром. Дегтяник взялся привезти больного на лодке, в Новгород.

– Ну, прощай, дорогая хозяюшка, – сказал ей на прощанье князь, – к нам милости просим. Я сумею тебя угостить и поблагодарить за твое гостеприимство.

Паша стояла и кланялась. Она вышла за ворота и смотрела, как князь бережно укладывал раненого на лодку, и с какой завистью смотрел на это боярин Георгий.

– И не любит его, и завидует, – подумала Паша.

Наконец, лодка отъехала, князь и свита его вскочили на коней, и осталась Паша одна и долго прислушивалась к удалявшемуся топоту копыт.

Глава III

Опять, как накануне, стояла девочка на берегу и ждала отца и брата. Но теперь она ждала с новым чувством любопытства. Ей так хотелось знать, кто такой этот юноша.

– Может быть княжеский сын? – думала она, и сидя на берегу, она стала мечтать, что когда-нибудь он заедет к ним на коне, и она напоит его молоком или медом. Она умеет варить такой славный мед, и он скажет ей спасибо, как сказал сегодня, прощаясь.

Поздно ночью вернулся отец и брат, и привез Паше и гостинцев и подарков.

– Ну, Паша, родненькая моя, – сказал дегтяник, – видно придется нам с тобой расстаться. Я дал слово князю привезти тебя в город. Ко мне вышла сама княгиня, что пава, да и говорит: «Князь дивится уму твоей дочери. Привези ее непременно; пусть поживет здесь, и еще больше уму разуму научится».

– Что же! Я не прочь повидать людей, – отвечала Паша.

– А мы-то как без хозяйки останемся?

– Возьмешь тетку Агафью.

– Она давно просится, – прибавил брат.

В ближайшее воскресенье, Паша нарядилась в новый сарафан, увесилась бусами и поехала с отцом в город, где она бывала уже не раз.

Княжеские хоромы были обнесены высоким тыном, с тяжелыми дубовыми воротами и калиткой с кольцом. Лишь только Пашу ввели в сени, как к ней выбежали сенные девушки, или, говоря иначе, горничные Княгини и повели ее вверх по лестнице.

Княгиня, действительно, подошла к ней, что пава, такая белая, нарядная, и стала ее обо всем расспрашивать.

– Ну что же, Паша, хочешь у меня остаться жить, или погостить?

– А отец-то как же без меня?

– У нас рабыни есть. Пошлем ему работницу рабыню.

Пашу увели девушки, и стали ей хвалить житье в княжеском доме. Паше очень хотелось знать: кто такой юноша с карими глазами, что лежал у них в сенях, но она не смела спросить о нем ни у кого. Она не смела спросить этого даже у родного отца.

Вдруг через несколько дней девушки начали поговаривать, что князь куда-то уезжает. Все шептались, и никто ничего наверное не знал.

Раз вечерком Паша как-то выбежала вниз в сени, и там в дверях встретилась с тем, о ком спросить не смела. Павел хотя был еще бледен, но уже встал.

– Здравствуй, девочка, – сказал он ей, – как тебе нравится у нас в Новгороде?

И, не дожидаясь ответа, он прошел дальше.

– Нет, это не княжеский сын, – подумала она, – одет он просто.

И вот, придя раз к княгине играть с княжескими дочерьми, она услыхала, что князь со свитой и с дружиной собирается в Киев, где после смерти отца его, великого князя Мстислава Владимировича, на престол вступил брат покойного великого князя, Ярополк Владимирович.

Княгиня очень горевала, что Святки придется ей провести без мужа.

– Ну, что же делать, – отвечал ей князь, – мы князья подначальные, не ехать нельзя.

– А у меня что-то ноет душа, боюсь, что случится что-нибудь, – с плачем говорила ему княгиня.

– Бог милостив, ничего со мной не случится. Дружина у меня хорошая.

На приготовления к пути ушла целая неделя, и наконец обоз был нагружен, кони оседланы, и князь, собрав всех домашних в горницу, пришел с своими приближенными. Все сели кругом горницы на лавки, покрытые коврами, а посидев, встали, стали молиться Богу на иконы, висевшие в углу, и затем князь подошел, обнял княгиню, которая поклонилась ему в ноги, и громко заплакала, причитая о своей горькой доле.

Князь не перебивал ее, а продолжал прощаться с другими. Подойдя к Паше, он простился и с ней.

– Живи у нас, – сказал он ей, – у меня для тебя и жених припасен.

Паша вспыхнула, и невольно взглянула на Павла.

Все домашние высыпали за ворота и смотрели, как отряд двигался по только что выпавшему снегу.

Путь был неизвестен, тяжел и не близок. Более месяца ехали князь с дружиной до Киева, где зимы еще не было, но наступила уже осень.

Дядя князя, Ярополк Владимирович, радушно встретил племянника, принял от него привезенные подарки, и, усадив за стол, повел такую речь:

– Ты знаешь, князь Всеволод, что батюшка нам оставил завещание?

– Как же, великий князь, мне, внуку его, да этого не знать, – отвечал Всеволод.

– Ну, так вот по этому завещанию, и по уговору нашему с моим старшим братом и с твоим отцом, тебе, как старшему сыну и внуку, положено отдать Переяславль.

– Это уж воля твоя.

– Можешь отправляться туда, и княжить там, вместо дяди твоего Георгия Владимировича, которому я дам какой-нибудь другой город.

Погостив в Киеве, Всеволод естественно спешил в свой новый город, Переяславль, славившийся своими хорошими местами и плодородной землей.

Гордо въехал князь с дружиной в город, и проехал прямо на княжеский двор. На дворе на встречу к нему вышел дядя Георгий Владимирович.

– Ну, что же, племянник, это дело, что ты навестил дядю, сказал Всеволоду князь.

Князь Всеволод подал ему грамоту.

– Вот по этой грамоте, – сказал он, – ты увидишь, что великий князь дал мне Переяславль; так завещал отец ваш Владимир Мономах.

– Грамоту эту ты можешь оставить при себе, – отвечал ему дядя, – мне она не нужна, потому что города своего я не отдам, хотя бы мне приказал сам Мономах. Отдохни, покушай моего хлеба-соли, да и с Богом в дорогу.

Всеволод начал было убеждать дядю, но тот серьезно отвечал ему:

– Я говорю тебе честью, а если ты слов моих слушать не хочешь, то я выйду на красное крыльцо, кликну клич, и твою дружину народ в клочья разнесет, да и тебя застрелит.

Видит Всеволод, что с грамотой против силы не пойдешь; вышел от дяди, рассказал приближенным, что город ему не дают, и порешили они отдохнуть и ехать домой.

Народ, между тем, услыхав, зачем приехали новгородцы, стал стекаться на площадь, и кричать, что непрошеных гостей они сумеют выпроводить. Таким образом, Всеволод уехал домой.

Глава IV

Невесело прошли Святки в 1133 году в княжеских хоромах. Княгиня все плакала, да и было о чем. Из письма князя она уже знала, что муж поехал княжить в Переяславль, и она этим огорчалась.

– От добра добра не ищут, – повторяла она, жалуясь своей матери, вдове князя Святоши, жившей в доме зятя. – К Новгороду мы привыкли, здесь нам хорошо. Зачем хвататься за чужой город?

Скоро весть о том, что князь Всеволод поехал в Переяславль разнеслась и по городу, и новгородцы забегали, засуетились и вспыхнули как порох, Они подходили к самым княжеским хоромам и, поднимая кулаки, кричали:

– Так вот он каков!

– Променял нас на переяславльцев!

– Ничего, найдем князя и почище его!

Княгиня слыша эти крики тряслась от страха, и плакала ночи на пролет.

Наконец, после нового года, к концу февраля, в начале великого поста приехал гонец с письмом. Князь писал княгине, что в Переяславль его не пустили, и что он едет назад, в Новгород. Вся семья его ожила. Князь едет! Князь едет! Только и слышалось в доме. И вот в ясный славный день за городом показалась дружина с князем во главе. Вся дворня княжеская побежала на городскую стену, а княгиня осталась с детьми дома. Но не прошло и часу, как Паша опрометью прибежала в горницу.

– Матушка княгиня! – Закричала она, – беда! Беда!

– Что такое? – с ужасом вскричала княгиня. – Умер? Убит?

– Нет, нет! Но только не ладно. Из города к нему вышли посадники и именитые люди, и они с князем ссорятся.

Это было действительно так. Из города к князю вышли посадники и знатные горожане, и вместо всякого приветствия грубо сказали:

– Ни мы, новгородцы, ни ладожане, ни псковитяне не хотим более принимать тебя, и не пустим тебя в город. Верно ты забыл, что давал нам клятву умереть с нами? А вместо того, ты пошел искать другого княжения. Ну, так теперь и иди куда хочешь!

Всеволод Мстиславович сначала погорячился, начал кричать: «Как вы смеете, ослушники!» Но новгородцы всегда были своевольны и грубы, и даже теперь они слывут людьми грубыми, и, не слушая его, повернули и пошли, крикнув:

– Попробуй-ка! Попади в город!

В городе княгиня и все друзья ее стали молить и просить горожан смилостивиться над бедным князем, которому пришлось идти ночевать в ближайшую деревню. Мать княгини сейчас же поехала в Юрьевский монастырь, которому Мстислав подарил земли, а Всеволод подарил серебряное блюдо, и там подняла всех на ноги, рассказав, что случилось. Наконец всем сообща удалось кое-как уломать горожан, и они согласились пустить князя. Но с этого времени князь потерял свою власть, и городские бояре стали считать себя ему равными.

– Бунтуют мои новгородцы, – говорил князь своим приближенным, – надо занять их чем-нибудь.

– Чем же занять?

– Ну хоть войной. Удачная война на долго их успокоит.

Вскоре по городу разнеслась молва, что князь собирает рать на войну. Новгородцы встрепенулись. Кому хотелось отличиться, а кому и дела свои поправить. Не дожидаясь настоящего призыва, народ стал готовиться.

– Куда поведет? Куда? – спрашивали новгородцы друг у друга.

И вот стали почему-то поговаривать о Чуди. Там народ бунтует. Не мешало бы успокоить мятежников, и пощипать Юрьев, основанный великим князем Ярославом, за сто лет перед тем. На новгородской площади раздался вечевой колокол, и народ стал сбегаться. В сущности все знали, зачем их призывали, но все-таки все побежали.

Народ призывался быть готовым к войне. Князь вел его на мятежную Чудь.

Княгиня с семьей осталась в Новгороде, и хотя беспокоилась о своем муже, но зато в городе не слыхала более на него жалоб.

Паша же не теряла времени даром. В Новгороде давно уже была школа, но в ней учились только мальчики, а она достала себе азбуку, и, не разгибая спины, училась сама. Учиться ей было не трудно, потому что в это же время учились княжеские дети, которые были помоложе ее, и старший сын охотно помогал ей.

С наступлением войны, Пашу, как и в предыдущем году отпускали к отцу, но на этот раз она пришла домой с книгой, и не могла не похвастаться перед отцом, что теперь она может почитать им псалтирь, может и рубашку расшить каким угодно узором.

Тетка Агафья была тоже рада гостье и не знала уж, как усадить ее, как угостить.

Паша же с наслаждением вдыхала воздух, пропитанный дегтярным запахом. Она пошла с отцом на работу, помогла ему вывезти навоз, и прогостив неделю, поехала в Новгород.

К осени вернулся и князь. Он вернулся теперь со славою, победителем, так как успокоил мятежников, взял город Юрьев, и обложил его данью. Новгородцы приняли князя радушно: они знали, что ратники их вернулись не с пустыми руками.

В княжеских палатах все ожило, на кухне готовились обеды, и князь беспрестанно ездил на охоту.

С наступлением зимы к князю пожаловал гость, брат его Изяслав Мстиславович, с дружиной.

Пиры пошли на славу, но с первого же свидания причина посещения объяснилась.

– А ведь я к тебе за делом, брат, – сказал Изяслав.

– Рад служить, – отвечал князь.

– Все говорят о твоей храбрости, о твоих военных доблестях: помоги мне.

– Да говори, в чем дело?

– А в том, что завоюй мне область Суздальскую.

Князь задумался. Он знал и видел, что за беспокойный народ новгородцы, и понимал, что его постоянно нужно занимать чем-нибудь.

– Хорошо, сказал он, – я поговорю с кем следует.