Текст книги "Небо любви"
Автор книги: Людмила Маркова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– И я тебя люблю. Мы все тебя любим: и Стас, и Олег, и Илья. Целую тебя, Сонечка. Я буду звонить тебе из Чехии.
– Не надо. Лучше после отдыха приедешь сама.
– Как ты скажешь, Сонечка, как скажешь.
Что-то такое было в Сониных словах и в ее интонации, что насторожило Юльку. Она рассказала обо всем Волжину, но тот успокоил ее, убеждая в том, что причин для волнения нет. И все-таки Юлька чувствовала, что с Соней что-то происходит.
«Как же это вышло так, что все несчастья свалились на нас одновременно? Нужно пожертвовать многим, чтобы спасти все. Я пожертвовала годами жизни и была обречена на одиночество, но теперь дождалась своего счастья. Нужно ли было столько ждать? Но кто знает – может, разбив семью, я могла бы потерять и свое счастье. Да, жертвы оказались огромными. Еще Достоевский говорил: «Надо просто любить жизнь, а не смысл жизни». А мы все смысл ищем и не замечаем, как жизнь подходит к концу. Только кто знает, когда наступит этот конец. Для одних он наступает в глубокой старости. Для других – в самом начале пути. Сложный человек и живет сложно, а простому во всем проще и живется легче. Только нужны ли мне эти несколько лишних лет ради того, чтобы жить против совести или ломая свое я? Нет, лучше сгореть как комета, но прожить так, как хотелось бы. Только не против совести. Жить же вполнакала, чтобы сохранить силы для долгих лет, не представляет для меня интереса. Было бы здоровье. А без здоровья и долгая жизнь не нужна. Конечно, лучше и здоровым быть, и пожить подольше. Вот пишут про известного американского физиотерапевта Пола Брегга, предложившего очень ценные программы по оздоровлению организма, что он в девяносто лет стоял на голове и, возможно, прожил бы еще девяносто, если бы его не сшибла огромная волна во время занятия серфингом. Правда, с рождения у него было слабое сердце, и в течение первых четырнадцати месяцев шла упорная борьба за его жизнь. Позже болезни стали расти, как снежный ком, – синусит, астма, бронхит, а затем и туберкулез. В санаториях, где он провел несколько лет, его и вовсе приговорили к смерти. Если бы не слабое здоровье, то Брегг уж, наверное, не стал бы изучать методы восстановления здоровья естественными способами и не передал бы свои знания многим тысячам людей во всем мире. И мир бы никогда не узнал «программу жизни», способную излечить любую болезнь. Когда мы здоровы, то не думаем о самом здоровье. В молодости мы делаем все, чтобы потерять его, а в старости, чтобы сохранить его остатки. И только душа не стареет, хотя встречаются люди с молодым телом и с дряхлой душой. И как понять Гумилева, который писал:
Крикну я… Но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожу,
Мы меняем души, не тела.
– О чем ты думаешь, нахмурив лоб, – обратился к Юльке сидящий за письменным столом Волжин, отвлекаясь от своей работы.
– Так, какой-то сумбур в голову лезет, – отмахнулась Юлька, подойдя к Стасу и обняв его за шею.
– Ложись спать, детка, я должен еще поработать. – Волжин прижался щекой к Юлькиной ладони.
– Я не хочу от тебя уходить, Стас, – капризным голосом сказала она.
– Тебе нельзя поздно ложиться, котенок, ты же знаешь. – Волжин поднялся из кресла и повел Юльку в спальню.
– Стас, ну пожалуйста, не гони меня. Можно мне посидеть с тобою рядом? – заныла Юлька.
– Неужели ты думаешь, что я сам бы этого не хотел, если бы ты была здорова? – серьезным тоном произнес Волжин. – Иди спать, а то я не успею подготовить доклад.
– Хорошо, – послушно согласилась Юлька, и в голосе ее послышались грустные нотки.
«Какой же она ребенок», – подумал Волжин, закрывая за ней дверь в спальню.
Глава одиннадцатая
Близнецы
В очертаниях женского силуэта, чем-то напоминавшего Сонечку, Юлька узнала доктора-эндокринолога из медицинского центра «Аэрофлота», у которой она наблюдалась уже более пятнадцати лет. Пышноволосая красавица приценивалась к изящному флакону модных дорогих духов.
– Галина Федоровна, здравствуйте! – воскликнула Юлька, восторгавшаяся редким сочетанием красоты и ума в этой женщине.
– Здравствуйте, Юленька, – дрогнули в улыбке изумительной формы губы. – Вы в Карловы Вары собрались?
– Да. И вы тоже? – поинтересовалась Юлька, радуясь, что будет иметь возможность общаться с такой очаровательной женщиной. Глаза у Галины Федоровны были синие-синие, как у Аленки на шоколадной обертке. И сама она походила на сказочную Аленушку, и если бы не ее приятная полнота, то Галину Федоровну можно было принять за девочку. Сейчас, видя доктора в черных расклешенных брюках и голубой трикотажной кофточке, обтягивающей высокую тугую грудь, Юлька поразилась молодости Галины Федоровны, которая плескалась в ее смехе, глазах, движениях.
Среди тех, кому посчастливилось получить путевки от «Аэрофлота» (с другой стороны, у всех этих людей имелись различные медицинские показания к лечению на водном курорте), были члены экипажей – пилоты, штурманы, бортинженеры, несколько бортпроводников, диспетчеры, а также директор ЦрАПа (Центра подготовки авиаперсонала) Евгений Сергеевич, улыбчивый и добрейшей души человек, которому было далеко за шестьдесят, но обезоруживающая улыбка и молодой задор делали его похожим на студента. Таким простым и задушевным оказался этот большой начальник, что Юлькину скованность как рукой сняло с первых же минут общения с ним. Он не скрывал свой возраст и даже с некоторой гордостью говорил, что через пару месяцев ему предстоит отпраздновать юбилей. Общительный, коренастый, с пружинистой походкой и располагающей улыбкой, Евгений Сергеевич стал общим любимцем с самого начала, как только группа отдыхающих «аэрофлотовцев» после посадки в Праге разместилась в комфортабельном автобусе.
Едва Лена, чешский гид, зачитала два списка курортников, разделяющих их в две разные гостиницы, расположенные в пятнадцати минутах ходьбы друг от друга, как пассажиры автобуса стали разбиваться на небольшие группы, скромно разливая в пластиковые стаканчики виски, коньяк, шампанское. Юлька оказалась в компании Евгения Сергеевича и командира корабля «Боинга», взявшего с собой на отдых жену Наташу. Пятьдесят граммов коньяку оказали на Юльку благотворное влияние, и скоро она уснула в «Икарусе», плавно мчавшемся по исключительно гладкому асфальту.
Ей снился сон, что она смотрится в зеркало и видит там белокурую длинноволосую девушку, очень похожую на нее саму.
– Но это же не я! – возмутилась Юлька, с нескрываемым интересом заглядывая в раскосые глаза незнакомки. – Скажи, кто ты? И как ты здесь очутилась? Я хочу видеть свое собственное отражение, а не тебя.
– Я – это ты, какой бы ты могла быть, если бы освободилась от своих комплексов и стала абсолютно свободной. Представь себе, что мы близнецы.
– Но я не хочу быть другой, я такая, какая есть!
– Ты всю жизнь сдерживалась, не позволяя себе расслабиться и полной грудью вдохнуть воздух свободы, – нежнейшим голосом отвечало отображение.
– Но я счастлива! Счастлива! – протестовала Юлька.
– Вот видишь. Ты сама себя пытаешься убедить в том, что ты счастлива. А когда человек счастлив, то совсем не думает об этом и не анализирует, так это или нет.
– Почему ты берешься судить обо мне, если совсем не знаешь меня? – удивилась Юлька.
– Я слишком хорошо тебя знаю. И знаю, что тебе нужно, чтобы ты в этой жизни не оказалась просто прохожей.
– Мне нужна любовь, – отчаянно крикнула Юлька.
– Не только, – грустно усмехнулась длинноволосая девушка.
– Тогда что же?
– Помнишь, у Сомерсета Моэма сказано, что в человеке заложена способность к мифотворчеству, и поэтому люди творят легенду, и сами же проникаются фанатической верой в нее. Писатель назвал это бунтом романтики против заурядности жизни. Я хочу, чтобы ты прочитала меня, иначе мне никогда не выйти из тисков этого зеркала.
– Что значит – прочитала?
– Писать – это читать самого себя. Теперь ты понимаешь, о чем я говорю?
– Ты хочешь сказать, чтобы я написала о тебе? Но как я смогу это сделать? Ведь я совсем тебя не знаю.
– А я буду приходить к тебе и рассказывать о себе. С каждой страницей я стану ближе тебе, понятнее, живее, и, наконец, когда ты закончишь повесть, я стану окончательно свободной. А дальше ты сама решишь, что делать, что писать, – взмахнула пушистыми ресницами девушка.
– Попробую, но не уверена, смогу ли я написать о тебе. Столько авторов остается непризнанными! Или их вовсе не читают, или читают первые страницы, а потом забрасывают, невзирая на то что за этими страницами стоит грандиозный труд, бессонные ночи, душевные муки, сомнения, переживания.
– Это все неважно, признают ли тебя читатели или нет, полюбят или останутся равнодушны. Главное – сам творческий процесс и полученное при этом удовольствие, когда ты выплескиваешь на бумагу то, что долгие годы не находило выхода. И если ты будешь искренна, то уверена, что сумеешь это сделать. Ты напишешь роман обо мне, о моей любви, о моих мечтах и надеждах. И о нашей очень сложной и одновременно очень интересной работе бортпроводника. Только не лги ни себе, ни читателям. И обнажи свою душу до предела. Ведь создавая произведение, люди искусства должны не только творить для других, но и отдавать еще самих себя. И тогда я смогу выйти из этой рамки, в которой я задыхаюсь. Ты готова выслушать мою исповедь?
– Я не знаю, почему ты выбрала именно меня. А если я не смогу тебе помочь? – растерялась Юлька.
– Ты повторяешься. Решайся. У тебя есть шанс, не упусти его. Я знаю тебя с изнанки, иногда даже лучше, чем ты знаешь себя. Ты освободишь меня, и сама станешь свободной и независимой от всяких условностей.
– Я готова, – решительно сказала Юлька.
– Тогда слушай, – улыбнулось отображение.
«Я всегда соглашалась с тем утверждением, что мужчины по своей природе грубы и неотесанны, подразумевая их отнюдь не тонкую душевную организацию. Но романтическое знакомство с одним из представителей этого вида буквально перевернуло во мне все былые представления об их восприятии существующего мира, заставив посмотреть на них совсем иными глазами. И было мне в ту пору ни много ни мало, а целых тридцать три года – возраст, в известном смысле, весьма примечательный.
Это мужественное сердце я встретила в сказочном государстве Барбадос, расположенном на одноименном острове в Вест-Индии, главой которого до сих пор является английская королева. Вернее, встретила я это чудо раньше, в международном аэропорту Шереметьево-2, но для меня этот человек раскрылся здесь, среди тропической растительности и частых ураганов. Нас было десять членов экипажа. Самолет ИЛ-62, наша ласточка, как мы любовно его называли, держал курс на запад, сначала в зеленую Ирландию, где предстоял двухдневный отдых, а дальше, уже на другой, зафрахтованной ирландцами «ласточке», мы летели через Атлантику в Бриджтаун.
– The flight time to Shannon is four hours, – читала я информацию по микрофону.
На самом деле это просто термин – «читать». Я давно знала все наизусть, поэтому в любое время суток и в любой ситуации информация такого рода отскакивала, как говорится, от зубов.
Совершенно неожиданно выключились двигатели, и смешной бортинженер в мешковато сидящем костюме пробежал в хвостовую часть самолета, где находился технический отсек. Ох, и попотел же этот топтыгин, прежде чем самолет оторвался от взлетной полосы!
– Лу, тебе какого пива принести? – спросил бортрадист Валерка Сомов, втиснутый в узкие джинсы, подчеркивающие его внушительное мужское достоинство.
– Спасибо, если ты заметил, передо мною уже пенится кружка «Гиннеса», и, пожалуйста, избавь меня от своего пристального внимания, – сказала я, возмущенная его явным афишированием нашего близкого с ним знакомства.
– Какая ты грубая девочка, Лу, – покачал головой Сомов. – Ты не оправдываешь своего нежного имени.
Родители дали мне редкое имя Луиза, наверное, потому что родилась я в Германии. Там во Внешпосылторге работал мой отец, большой оригинал. Будучи филантропом, он тешил свое «я», пыхтя от гордости и отмахиваясь от тех, кто говорил, что благотворительность является «стерилизованным молоком человеческой доброты». Меня же он воспитывал в строгости, не позволяя излишеств в одежде и развлечениях.
– Пап, а ты уверен, что правильно живешь? Не приходило ли тебе в голову, что когда-нибудь ты окажешься по другую сторону баррикад, став жертвой собственной благотворительности? – с уничтожающей, как мне казалось, иронией спросила как-то я его. Я была тогда школьницей и не боялась задавать отцу щекотливые вопросы.
– Хм, – удивленно посмотрел он на меня.
– Подумай, пап, – продолжала я, – ты ведь даже не миллионер, а миллионеры, знаешь, что говорят?
– Любопытно, что? – с интересом спросил он.
– «Лучший способ помочь бедным, это не стать одним из них», – процитировала я.
– Милая моя Лу, запомни, в любом случае рассчитывать в жизни можно только на себя, а не на чью-то благотворительность, – назидательно произнес папа.
Этих слов он мог бы мне и не говорить. Я всегда отличалась трудолюбием и работоспособностью и никогда ничего не просила у него. Я прекрасно готовила, умела создать в доме тепло и уют и неплохо водила машину. Я владела тремя иностранными языками, двумя из них в совершенстве, читала Шекспира в подлиннике, вполне сносно играла на фортепьяно, неплохо пела, танцевала, увлекалась фигурным катанием, и лишь из-за травмы колена не стала мастером спорта.
А в авиакомпанию «Аэрофлот» я пошла работать не в погоне за длинным рублем, как решили многие мои знакомые. На самом деле меня влекла романтика путешествий. Путешествия! Я считала это самым замечательным, что только может быть в жизни. И я не разочаровалась в своем мнении.
В школьные годы, будучи активной пионеркой, я была запевалой в хоре. Помню прекрасные слова из одной песни: «И мелькают города и страны, параллели и меридианы…» Вот так же пролетала сложная, противоречивая, но интересная и непостижимая моя жизнь. Постоянные командировки в различные точки планеты, смена вилл, отелей, впечатлений, событий, приоткрытые тайны загадочных, казавшихся ранее недостижимых мне, островов, морей, океанов, городов, стран (да что там стран – континентов!) – все это стало для меня и моих коллег образом жизни. И такую жизнь, несмотря на существующие в ней трудности, я ни за что не хотела бы променять на другую – спокойную, размеренную, фундаментальную, с определенными планами, подразумевающими четко очерченный круг обязанностей, режим и подсчет семейного бюджета. Меня всегда пугали однообразие и монотонность будней. Я и не знала толком, как живут люди в нашем многострадальном государстве, мое пребывание в котором ограничивалось двумя-тремя днями в месяц.
Однажды, когда я только что вернулась из Пакистана и провожала сына в музыкальную школу, меня, излучающую радость, одетую в новый лайковый костюм, благополучную и сытую, остановила съемочная группа программы «Вести» и попросила интервью.
– Вы знаете, чем знаменателен сегодняшний день? – задала мне вопрос телевизионный корреспондент.
Я не только не знала, чем таким особенным отличался тот день, но и вовсе не могла вспомнить даты, однако, дабы не выглядеть белой вороной, ответила утвердительно, не вдаваясь в подробности.
– И как вы собираетесь отметить этот день? – продолжила интервью корреспондент.
Я не удержалась и похвасталась своими кулинарными способностями, аппетитно обрисовав блюда, которыми я могла бы при желании украсить стол.
– А что вкусненькое вы хотели бы отведать сегодня? – не успокаивалась телевизионщица.
– Скорее всего, осетрину вареного копчения, которую я просто обожаю, и шоколадные конфеты «Столичные», только непременно производства фабрики «Красный Октябрь», – мечтательно улыбаясь, ответила я.
– А ты, малыш, что хотел бы попробовать сегодня? – не отставала корреспондент, ожидая, вероятно, что мальчик захочет проглотить несколько порций мороженого.
– Черной икры, – не раздумывая, ответил мой сын Вовка.
Наконец нас отпустили с миром. После данного мною интервью я почувствовала едва ощутимый дискомфорт, интуитивно догадываясь, что говорила я что-то не то.
И, как оказалось, интуиция меня не подвела, в продуктовых магазинах на покупателей с издевкой смотрели полупустые полки, на которых полностью отсутствовали сыр, яйца и другие продукты, употребляемые людьми в ежедневном рационе.
Однако оставалась надежда, что мое интервью не попадет в эфир. Но тремя часами позже в моей квартире уже трезвонил телефон. «Не хочешь пригласить и нас на осетринку?» – подшучивали надо мной мои знакомые. Оказалось, что телевидение растиражировало каждое произнесенное мною слово, и камера оператора еще долго смотрела вслед моей уверенной, летящей походке. К счастью, я сама этого не видела, иначе, вероятно, сгорела бы со стыда.
Впрочем, потом я поняла, что было бы и того хуже, если бы я стала жаловаться на дефицит продуктов, в то время как глаза мои отражали полную беспечность, а моя одежда кричала о совершенном жизненном благополучии.
Позже я уже фигурировала в документальном фильме «Полет в Майами», показанном по первой программе, который я опять не увидела. Какое-то время меня в шутку называли кинозвездой, что совсем не льстило моему самолюбию: во-первых, я не считала себя фотогеничной, во-вторых, я не стремилась к такой дешевой популярности, рассуждая, что у уважающего себя человека есть иной способ стать известным, благодаря присутствующему у него уму и таланту. В то время я была счастлива уже только своей молодостью, и никакие неудачи и препятствия не могли убить во мне уверенности в завтрашнем дне. Моя привлекательная своей романтикой высокооплачиваемая работа, требовавшая полной отдачи и только на первый взгляд казавшаяся легкой, укрепляла во мне эту уверенность. Даже сейчас, когда давно уже рухнула перестройка, и я с нетерпением жду дня зарплаты, о которой прежде забывала, не получая ее по три месяца (деньги были всегда, о них не думаешь, когда они у тебя есть), даже сейчас, когда пребывание в экзотических странах сократилось до минимального, даже сейчас, когда я падаю в изнеможении после десятичасовых перелетов, и при этом не могу заснуть от перенапряжения, даже сейчас я не решаюсь поменять свой стиль жизни. Боюсь окунуться в рутину, боюсь, что стану изгоем в этой стране «процветания», где «часть людей получает больше денег, чем зарабатывает, а тратит больше, чем получает». Впрочем, экономист из меня никудышный, и мои рассуждения могут быть и неверными…
С Валеркой Сомовым мы когда-то летали на Мальту, где отметили его юбилей, который, по мнению многих, не принято отмечать. Сомов же суеверием не отличался и отпраздновал свои сорок шумно, весело и по полной программе.
Я сразу стала объектом его пристального внимания, что было заметно невооруженным глазом. Откровенно говоря, я не в обиде на Всевышнего, не обделившего меня своими щедротами при раздаче даров, хотя и мудрец утверждал, что судьба «кому дает язык, тех обделяет зрением, кто получил глаза, немым придется быть». Но даже при всех полученных судьбой дарах, для меня был настоящим откровением тот ярко выраженный восторг, какой испытывал Валерка, оценивая мои внешние данные.
– Лу, я никогда не встречал таких красивых ног, как у тебя. – Сомов, похоже, воспринимал мои ноги, как отдельно живущий организм. – Форма, изгибы, линии – ну просто идеал красоты. Это Голливуд. Перед такими ногами нужно падать ниц.
– Ты так нахваливаешь мои ноги, словно пытаешься отвлечь внимание от моих недостатков, – смеясь, сказала я.
– У тебя их просто нет, и ты сама это прекрасно знаешь, – ответил Валерка. – У тебя потрясная фигура и сногсшибательные волосы. – (Я была чуть ли не единственная в компании стюардесса с длинной толстой косой.) – Но твои ноги – это нечто!
Сначала я довольно терпеливо выслушивала дифирамбы в свой адрес. Но, узнав о том, что Сомов родился в один день и в один год с моим мужем, ушедшим в мир иной в тридцать семь лет, у меня появилась к юбиляру жгучая неприязнь, почти ненависть. Хотя его единственной виной передо мной была дата его рождения. После того как за широким застольем были произнесены первые официальные тосты, я почувствовала, как в горле моем першит от подступающих слез.
«Ну почему, почему так несправедлива жизнь? Почему мой сильный, умный, молодой и такой любящий, хоть и обидевший меня однажды, Павел нашел приют в земле под березами. Ведь это на его юбилее я должна была сейчас присутствовать, ему, а не Сомову улыбаться», – с горечью думала я и, чтобы не портить праздник другим, постаралась как можно незаметнее уйти. Я спустилась к бассейну, спрятанному среди буйно-разросшихся кактусов.
Стемнело. Теплый августовский вечер, напоенный средиземноморскими запахами моря и звезд, немного согревал душу. Да, да, мне казалось, что звезды тоже дышали ароматом, как дорогие французские духи. И тем больнее было чувствовать и понимать, что жизнь так прекрасна, а я в этой жизни одна. И я захлебывалась этими чарующими ароматами и горько рыдала, прислонившись к колючему кактусу.
– Ты где, Лу? – послышался нетерпеливый голос Сомова.
Я не хотела, чтобы он видел мои слезы, слишком велика честь. Разозлившись, я сделала боксерский выпад в сторону огромного кактуса, тот ответил мне десятками жгучих стрел. Я вскрикнула, обнаружив себя перед Сомовым.
– Лу, тебе нервы лечить надо, ты сумасшедшая, – сказал Сомов, заметив мою дикую выходку. Он взял мою уже распухшую нежную ладонь и зубами начал вытаскивать из нее колючки. Он слизывал появляющуюся на ней кровь, и этот его жест заставил меня снова заплакать. – Лу, ну не реви. Пойдем в бар в однорукого сыграем, с местным населением пообщаемся или просто погуляем. С чего ты так на меня разозлилась? Кажется, ничего обидного я тебе не сказал.
– Просто моему мужу было бы сегодня столько, сколько тебе.
– И ты, конечно, за это меня возненавидела, – догадался Сомов.
В ответ я тактично промолчала.
Валерка сгреб меня в охапку и заставил покориться своему плану. Наигрались мы в однорукого от души! Я подумала тогда, что мой азарт меня погубит когда-нибудь. Потом мы гуляли до полуночи по замысловатым мальтийским улочкам и разговаривали, разговаривали. Давно я уже так не откровенничала с мужчиной.
– Знаешь, в чем я себя корю, – сказала я, – в том, что как-то после очередной размолвки с Пашей, я мысленно пожелала ему не вернуться домой, совсем не вернуться.
– Наверное, у тебя были на это причины, – буркнул Валерка.
– Нет таких причин, чтобы желать человеку несчастье! – запальчиво возразила я.
– Слушай, Лу, может, хватит тебе уже поститься. Мертвое – мертвым, а живое – живым. Наверное, наша встреча не случайна, рожденные в августе Львы не могут остаться к тебе равнодушными, – вкрадчиво сказал Сомов.
От него исходила какая-то первобытная сила самца, которая парализует самок, делая их послушным орудием в руках умелого воина. Я сопротивлялась изо всех сил, но мое сопротивление еще больше возбуждало его и прибавляло ему сил. В итоге он легко обезоружил противника, а мое красивое нижнее белье, к которому я питала слабость, было с остервенением сорвано с меня в мгновение ока. Бычьему телосложению Сомова не составляло труда справиться с моим, довольно изящным. Его мощные ноги раздвинули мои балетные так, словно хотели заставить меня сесть на шпагат.
– Наглец, – возмущалась я, задыхаясь от его жгучих поцелуев и крепких объятий. Грубая сила и бесстыдные откровенные ласки оскорбляли меня тогда и одновременно заставляли испытывать одни сладострастные конвульсии за другими.
Выплеснув в меня последний заряд своей похоти, он, наконец, успокоился, утомленный страстями и удовлетворенный их воплощением. В сущности, этот гедонист Сомов, наверное, меня и развратил, заставив ощутить жажду жизни и сладость порока».
– Просыпайтесь, мы уже приехали, – услышала Юлька голос Евгения Сергеевича, осторожно коснувшегося ее плеча.
– Господи, я все на свете проспала, – лениво и радостно потянулась после сна Юлька.
– Вы ничего не пропустили. У нас еще две недели впереди, – улыбнулся Евгений Сергеевич.
Юлька вспомнила, что обещала позвонить Волжину, как только устроится в гостинице. Но это был не тот человек, с которым она могла просто обменяться парой фраз. А после только что приснившегося сна Юльке и вовсе было как-то не по себе, потому она решила, что позвонит, как только немного обретет душевное равновесие. С инстинктивной проницательностью Юлька чувствовала, что ее путевка в Карловы Вары и каждый телефонный разговор с мужем – это путь, приближающий ее к земле и отрывающий от неба. И радость, написанная на ее лице, сменилась выражением детского упрямства.
