Текст книги "Небо любви"
Автор книги: Людмила Маркова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Стас, милый, ну прости меня, пожалуйста. Мне так больно видеть тебя расстроенным. Я так люблю тебя, так люблю. – И Юлька заплакала.
– Я уже все простил, не надо, детка, только не плачь, – бормотал Волжин, губами осушая ее слезы. – Я тоже очень тебя люблю, безумно люблю.
– Стас, милый, родной мой, – шептала Юлька. – Поцелуй меня. Я так хочу, чтобы ты меня поцеловал.
Волжин нашел ее губы и долго не отпускал, лихорадочно скидывая с себя одежду.
– Я так устал без тебя, я так хочу тебя, – шептал он, дрожа всем телом. – Не бойся, я не сделаю тебе больно. Дай мне раздеть тебя.
Юлька не смела возражать. Волжин приподнял ее, обнаженную, и положил на себя, поглаживая ее шелковистое тело.
– Стас, дверь не закрыта, могут войти, – смутилась Юлька.
– А мне плевать, иди ко мне, – возбужденно бормотал Волжин, больно сжимая ее упругие груди.
– Стас, ну пожалуйста, не надо, – неуверенно возражала Юлька.
– Сядь на меня, детка, я приподнимусь, а ты сядь, тогда тебе не будет больно, – не обращал внимания на ее слова Волжин.
Почувствовав, что вошел в нее, он на несколько секунд замер. Они пребывали в истоме и в абсолютном безмолвии, только гулкий стук сердец торжественным звоном нарушал эту тишину. Ощутив в своих руках робкое вздрагивание гибкого тела, Волжин осторожно сделал несколько ритмичных движений. В тишине раздался скрип кровати.
– Стас, нас услышат, слышишь, Стас, – жалобно шептала Юлька, задыхаясь от волнения.
– Я не могу больше терпеть, детка, прости меня, – прошептал в ответ Волжин, ускоряя ритм.
Встревоженная шумом, медсестра Полина решила проверить, уж не бьет ли разгневанный муж ее пациентку. Но, приоткрыв дверь и услышав в темноте красноречивый скрип пружин и прерывистое дыхание влюбленной пары, она удалилась, не переставая удивляться их нетерпеливой смелости.
Глава пятая
В итальянской тюрьме
Ночью разразилась страшная гроза. Казалось, оглушающие раскаты грома сотрясали всю Вселенную, освобождая напряженный воздух от духоты и зноя. Зигзагообразные молнии освещали комнату, и что-то зловещее чувствовалось в их ослепительном блеске. Хлынул ливень, жестко барабаня по крышам и подоконникам.
Сонечка вздрогнула, поеживаясь от охватившего ее озноба. Странное, нехорошее предчувствие охватило ее. Не дожидаясь рассвета, спотыкающимися на каждой кнопке пальцами Сонечка набрала номер мужа. Она знала, что Луиджи никогда не отключал телефон на ночь.
– Луиджи, прости меня, что беспокою. Но мне страшно. Здесь такая гроза, – жаловалась Сонечка. – Я так по тебе соскучилась. Вот Юлька поправится, и я приеду.
– Соня, любимая, не приезжай сюда, пока я тебе не позвоню, – странно прозвучал голос Луиджи.
– Почему, милый? Я очень, очень соскучилась! – почти кричала Сонечка, заподозрив неладное.
В трубке раздался какой-то непонятный шум, словно что-то тяжелое упало на пол.
– Заклинаю тебя, не приезжай, ми… – Голос Луиджи оборвался на полуслове.
– Луиджи, дорогой мой, любимый, что происходит? Что с тобой? Где ты?! – закричала Соня.
Трубка молчала.
Соня снова набрала номер, но связи не было. Она позвонила первому охраннику Чезаре, но его телефон также молчал. Теперь Соня знала, что надо предпринять. Она позвонила в авиакомпанию «Алиталия», чтобы перебронировать дату вылета.
«Ничего, Юлька все поймет. Надо предупредить Елену Васильевну и Стаса. Так, так, спокойно, все нормально. Где мой паспорт? Ага, вот он, в сумочке. И билет тут же. Теперь деньги. Так. Тоже на месте. Все, все. Надо заказать такси. А где же зарядное устройство? Боже. Где оно? Ах, вот оно. Здесь же в сумке. Все, все. Спокойно».
В одном из самых больших ящиков среди медикаментов, присланных для частной клиники Луиджи Бусеми, находилась партия оружия.
– Луиджи, выручи, приятель, – попросил его комиссар полиции, – понимаешь, чтобы получить несколько несчастных пистолетов, так необходимых для нашей охраны, требуется пройти кошмарную бумажную волокиту. А через тебя это быстро и удобно. А потом, задним числом, я все оформлю законным путем. Ну, не бойся, никакого криминала здесь нет. И, кроме того, мы тебе хорошо заплатим.
– Ну, ладно, – после некоторых колебаний согласился Луиджи. – Только денег мне не надо. Считай, что я просто делаю дружескую услугу. Самое главное, чтобы мои действия не противоречили закону.
– Если тебе не надо, то твоей жене не помешают лишние деньги. Насколько я знаю, она заботится о своей клинике, как о собственном ребенке. Ты назови мне номер ее счета в банке, а я перечислю некоторую сумму.
– Нет, нет, я категорически против!
– Ты сделай вид, что ничего не знаешь. А я придумаю, под каким предлогом перевести твоей жене эту сумму, – уговаривал комиссар, разливая по бокалам рубиновое вино.
После двух бокалов Луиджи стал сговорчивей и продиктовал собеседнику номер Сониного счета.
– Да. И еще один момент, – продолжил комиссар. – Надо сделать так, чтобы, во избежание всякой огласки, товар разгружали мои люди.
– Хорошо, – согласился быстро захмелевший Луиджи, не найдя в предложении комиссара ничего предосудительного.
На следующий день, присутствуя при разгрузке товара, Луиджи очень удивился, заметив, что для нескольких пистолетов, необходимых для охраны, ящик слишком большой. Когда незнакомые грузчики стали загружать в свой фургон зачехленные стволы, Луиджи забеспокоился:
– Послушайте, что это? Я на такое не соглашался.
Грузчики молча делали свое дело, не обращая внимания на возражения Луиджи.
– Будьте добры объяснить мне, что происходит? – закрыл дорогу к фургону сеньор Бусеми.
Один из грузчиков достал из кармана телефон, набрал номер комиссара и протянул трубку Луиджи.
Комиссар уже без прежней любезности сказал:
– Послушай. У меня нет времени, чтобы объяснять тебе всякие нюансы. А на счет твой жены я уже деньги перевел, как обещал.
– Проклятие! – взревел Луиджи. – Обвели, как мальчишку.
В заботах последующих дней это неприятное событие начало стираться в памяти. А когда из Москвы позвонила Сонечка и рассказала, что свадьба не состоялась и что она вынуждена остаться на некоторое время с Юлькиными детьми, Луиджи и вовсе переключил свое внимание на московские события.
Но однажды он заглянул на склад, чтобы убедиться, что заказанное новое медицинское оборудование прибыло в целости и сохранности. Увидев там незнакомых людей, он призвал к ответу своего охранника и ближайшего помощника Чезаре:
– Послушай, дружище, что это за люди разгуливают у нас на складе?
– Понимаете, я отпустил сегодня бригаду, ожидая поступление товара з-завтра, – заикаясь, оправдывался Чезаре.
– Что за чушь ты несешь? Ты знаешь, сколько стоит это оборудование? Миллионы! Надо все досконально проверять, чтобы в случае брака предъявлять претензии сразу.
Луиджи подошел к груде коробок и разорвал целлофан, которым была обернута одна из картонных коробок. Перед его глазами предстала ужасающая картина. Белый порошок аккуратными стопками заполнял коробку доверху.
– Что это?! – закричал Луиджи. – Я заявляю в полицию.
– Луиджи, подожди, я все объясню. Я виноват, – взмолился Чезаре. – Прости, я сделал это ради отца. У него последняя стадия рака желудка. Он очень страдает. Боли невыносимые. Все средства уходят на морфий. Но и он уже перестал помогать. Отец умирает, а я не могу облегчить его страданий.
– Почему ты скрыл это от меня? – уже тише спросил Луиджи. – И потом, разве мало я тебе плачу?
– Прости меня, Луиджи, прости, я понимаю, что предал тебя. Но мне хорошо заплатили и вдобавок дали несколько пакетиков для отца. Ему теперь до самой смерти хватит. Врачи говорят, что жить ему осталось не больше двух недель.
– Что они попросили у тебя взамен?
– Присутствовать при погрузке оборудования и пропустить коробку с порошком. И еще заменить грузчиков. Вот и все.
– «Вот и все». Болван, ты хоть соображаешь, во что мы влипли?! Теперь нам не выпутаться из этого дерьма! – орал Луиджи, понимая однако, что первый шаг к тому, что произошло, сделал он сам, когда согласился на провоз оружия.
Поздним вечером к дому Луиджи Бусеми подъехал фургон, из которого неслышно выпрыгнули шестеро вооруженных людей, одетых в камуфляжную форму карабинеров. Услышав предупредительный крик Чезаре, Луиджи вскочил с постели и лихорадочно начал нажимать на кнопки сейфа, где вместе с ценными бумагами лежал револьвер. Едва он успел взвести курок, как дверь с треском распахнулась, и полицейская пуля прошила ему плечо. Луиджи выронил оружие.
– Бабу ищите! – кричал огромный человек в маске.
– Нет нигде.
– Лучше ищите, олухи!
Оглушенного Луиджи втолкнули в фургон, в котором с заклеенным ртом и со связанными руками уже лежал избитый охранник.
Один из карабинеров надел перчатку, взял в эту руку револьвер Луиджи и в упор выстрелил в мертвое тело полицейского, в котором уже находилась пуля, выпущенная из оружия Чезаре.
– Бесполезно отпираться, Бусеми, вы обвиняетесь в убийстве карабинера, незаконной провозке оружия и участии в наркобизнесе, – говорили ему на допросе. И, не услышав от Луиджи ни слова, били. Потом снова допрашивали и снова били. Когда Луиджи терял сознание, его обливали холодной водой и продолжали пытать. – Ваши счета арестованы. Охранник дал против вас показания. Единственное, что может облегчить вашу участь – это пароль счета вашей жены. Кстати, где она?
– Я не знаю.
– Пароль ее счета?
– Не знаю.
– Я тебя уверяю, ублюдок, что уже завтра ты расскажешь все.
В другой камере очнувшийся Чезаре увидел над собой озабоченное лицо карабинера.
– Вы не узнаете меня? Я – Джузеппе Лускони, старый друг вашего отца.
– Нет, простите, не помню, – подозрительно посмотрел на него Чезаре.
– Вы мне не верите, я вижу. Но вам обязательно надо вспомнить. У нас мало времени. Разве отец не рассказывал вам, что однажды в горах спас сорвавшегося альпиниста, бывшего с ним в одной связке. Он мог перерезать веревку, но не сделал этого. Ваш отец дал мне второе рождение. Я приезжал к вам, когда еще была жива ваша матушка.
Картины из детства, словно кинолента, промелькнули перед глазами Чезаре.
– Я вижу, что теперь вы меня вспомнили. Что я могу сделать для вас, дорогой Чезаре?
– Надо проникнуть в дом моего хозяина и найти в его спальне телефон. Я хотел бы, чтобы он успел поговорить со своей любимой женой, прежде чем его лишат жизни. Она не должна ни о чем знать.
– Вы знаете ее номер? Легче на время одолжить Луиджи мой телефон, чтобы он переговорил с женой, чем проникать в его дом.
– Она будет перезванивать, будет нервничать и в конце концов приедет сюда. А этого ей делать нельзя. Только сам Луиджи сможет убедить ее.
– Хорошо, я постараюсь, но не обещаю.
– Что еще?
– Деньги лежат в сейфе, в комнате у отца. Код «семь пять шесть один». Наймите адвоката для Луиджи. Я перед ним виноват.
– Еще?
– Я хотел бы увидеть его.
– Это уже сложнее. Единственное, что я могу обещать – это провести вас мимо его камеры. У вас будет тридцать секунд, чтобы сказать ему самое необходимое. Это можно сделать завтра с утра. А до этого времени постарайтесь не восстанавливать полицию против себя – иначе все мои усилия будут бесполезны.
– И еще я хочу попросить вас, Джузеппе. Если моих денег хватит, постарайтесь найти честного доктора и провести эксгумацию тела убитого карабинера. Ведь эти сволочи выстрелили из пистолета Луиджи уже в мертвого полицейского. Из моего оружия они тоже стреляли, только в руку трупа. Им нужно было инсценировать убийство карабинера и чтобы этим убийцей стал Луиджи.
Услышав голос Сонечки, Луиджи почувствовал, как силы и сознание возвращаются к нему. Он не помнил, как у него в кармане оказался телефон. Голова болела от побоев, и он не понимал, что с ним происходит. Звонок Сонечки все поставил на свои места. Луиджи был доволен, что успел предупредить Соню, чтобы она не приезжала. Он даже не почувствовал боли от удара, обрушившегося на его лицо.
Луиджи снова допрашивали и били. Потом обливали ледяной водой и опять били. От последнего удара сломались два зуба. Луиджи выплюнул их вместе с кровью.
А потом началась еще более страшная, бесчеловечная пытка, способная лишить рассудка самую сильную личность. Вошедшие в камеру трое уголовников с исколотыми венами сорвали с Луиджи одежду, оставив на нем лишь одну рубаху и, повернув к себе спиной, привязали его ноги к кровати. «Если правдой Его правду и истиной Его истину почитаем, то хранимся от лжи, лести, лукавства и лицемерия», – Луиджи казалось, что он ясно слышал голос священника. «А я отошел от этой истины всего лишь на шаг, а оказалось на целую пропасть, – подумал он. – Господи, прости меня за грехи мои. Об одном только прошу, пощади Сонечку. Пусть мое падение не отразиться на ее судьбе».
– Я первый, – загоготал кривоногий верзила с омерзительно грязной бородой.
Луиджи понял, что последует за этим, напряг мышцы и изо всех сил ударил бородатого головой в живот. Тот взвыл, оседая на пол.
Но один из троих уголовников, совершенно лысый, с похотливым, лишенным всякой человеческой мысли взглядом, обрушил свой тяжелый кулак на голову Луиджи, успевшего крикнуть, что есть сил.
Джузеппе Лускони, конвоировавший Чезаре, услышал этот крик и поспешил к камере Луиджи.
– Воткни ему кляп, а то перебудит тут всех! – гаркнул лысый третьему уголовнику, бледному прыщавому юнцу.
Дверь в камеру была приоткрыта. Увидев жуткое зрелище, Чезаре в мгновение ока выхватил пистолет из кобуры растерявшегося карабинера Лускони и выстрелил всю обойму в затылок лысому.
– Не убивайте меня. Я не хотел. Меня заставили. Я все равно не стал бы этого делать, – ползал по полу юнец.
– Вытащи кляп, скотина! – ударил его ногой Чезаре.
Юнец послушно выполнил команду.
Чезаре выстрелил юнцу в самый низ живота, на пол упал отстреленный кровавый комок.
– A-а, убейте меня, совсем! – визжал от боли прыщавый юнец.
– Живи, скотина, и помни, – процедил сквозь зубы Чезаре.
– Мы должны уходить, отдайте мне оружие, – тревожно произнес Лускони, услышав топот приближающихся ног.
– Я не хотел подставлять тебя, – произнес обреченный Чезаре и выстрелил себе в сердце.
– Я знаю. – Луиджи ответил печальным взглядом на светлую, прощальную улыбку падающего замертво охранника.
Сонечка сходила с трапа самолета, когда услышала телефонный звонок.
– Луиджи! – обрадовалась она.
– Это не Луиджи, – раздался незнакомый голос.
– А кто вы?
– Я друг. Слушайте меня внимательно. Прежде всего, возьмите себя в руки. От вас сейчас зависит судьба вашего мужа. Вы готовы меня выслушать?
– Да, да, да!
Узнав обо всем, Сонечка в первую очередь закрыла счет – совсем не ожидая, что денег окажется так много. Встретившись с адвокатом, Соня обговорила с ним все тонкости, предварительно вручив ему внушительную сумму.
– Вторую часть получите после суда, – пообещала Соня.
Заручившись поддержкой Лускони, отказавшегося взять какие-либо деньги, она направилась в камеру к Луиджи. Сонечка никогда бы не могла даже заподозрить в себе столько самообладания. Она только понимала, что должна, должна сделать все возможное, чтобы вытащить мужа из тюрьмы. То, что Луиджи теперь не миллионер, волновало ее меньше всего.
– Луиджи, родной мой, – бросилась к мужу Сонечка и наткнулась на его безразлично-затравленный взгляд. Она готова была разразиться рыданиями, увидев его разбитое лицо, испещренное ссадинами и синяками, его заплывшие кровью глаза, трагически опущенные вниз, его забинтованные ладони, неподвижно лежащие на коленях.
– Не подходи ко мне близко, – вымолвил наконец Луиджи.
– Милый, это я, твоя жена, – растерянно сказала Сонечка. – Ты не узнаешь меня? Я приехала, слышишь, я только сегодня прилетела из Москвы.
– Я сломлен, Соня. Они требовали от меня пароль твоего счета. Я не сказал. Только это уже не имеет значения. Поздно, я сломлен.
– Нет, нет, не говори так. Я пришла, чтобы спасти тебя. Я сняла все свои деньги со счета. Теперь они работают на тебя. Мы снова будем вместе, слышишь? И мы обязательно будем счастливы. Очень скоро тебя выпустят. Я все для этого сделаю.
– Береги себя. Они могут и тебя уничтожить.
– Они ничего не смогут со мной сделать, Луиджи. Я под защитой. Прессе стало обо всем известно. Тебя подставили. Комиссар сбежал. Его обязательно найдут и арестуют.
Глаза Луиджи просветлели, и он увидел перед собой мягкие линии чистого лица, обрамленного золотой короной волос, глаза с выражением безмятежной ясности, такие родные и невинные, как у Мадонны на полотнах Рафаэля.
– Сонечка, родная моя. Ты святая, – произнес Луиджи голосом, похожим на прежний.
– Луиджи, – бросилась к нему Соня, не способная сдержать рыдания. – Любимый мой, родной мой. Ты самый лучший, самый красивый, самый добрый. Я с тобой, слышишь я с тобой.
– Извините, свидание окончено, – вежливо напомнил карабинер.
– Я приду завтра, Луиджи. Ты меня слышишь, я обязательно приду.
«Она придет и станет утешать меня. И будет страдать. О, мой ангел, моя радость, моя боль. Я недостоин тебя, потому что предал. Сколько в тебе чистоты, сколько нежности! Как я мог? Как я мог это не оценить! Забыть о тебе ради сомнительных услуг! Принять деньги за молчание и тем самым предать тебя! Родная моя, мне не будет прощения. Ты по доброте своей можешь простить, но я себя не прощу никогда. Я имел все и за один миг все потерял. И, главное, потерял уважение к себе самому. Разве смогу я теперь, такой униженный и раздавленный, когда-нибудь прикоснуться к тебе? Нет, не смогу», – думал Луиджи, и тело его бил озноб.
На следующее утро, когда охранник открыл пред Соней камеру, она вскрикнула и упала на холодный бетонный пол без чувств. На шее у лежащего на постели Луиджи виднелась туго натянутая петля, привязанная к спинке кровати.
Глава шестая
Летать, как дышать
– Миш, перестань смешить. У меня глаза потекут, – любуясь своей оригинальной прической, напоминающей японочку, сказала симпатичная Лика Фирсова.
– С возрастом женщины все чаще полагаются на косметику, а мужчины на чувство юмора, – заметил Мишка Клисов в ожидании очереди на фэйс-контроль, как в шутку назвали спецкомиссию сами бортпроводники.
Средний возраст летающих в службе бортпроводников авиакомпании «Аэрофлот – Российские авиалинии» значительно вырос. Категория особо требовательных пассажиров, жаждущая не столько культуры и внимания, сколько зрелищ, иногда высказывала возмущение в анонимных отзывах, жалуясь на то, что вместо молодых и привлекательных стюардесс, их обслуживают пожилые, толстые и злые тетки. Правда, эти пассажиры и не догадывались, что нередко «тетками» оказывались девушки в самом расцвете лет. То обычно были взятые по контракту молодые неопрятные провинциалки, не стеснявшиеся своего ярко выраженного акцента, с завидным аппетитом поглощающие пирожные, незнакомые с правилами этикета, не имеющие ни такта, ни внутренней культуры, ни знания иностранного и даже русского литературного языка. Но имелись среди контрактников и обходительные, образованные, высококультурные стюардессы и стюарды, заслуживающие самой высокой оценки. Собственно, как и везде, были свои исключения и свои особенности.
Для того чтобы по достоинству оценить работу и внешние данные бортпроводников, достигших пятидесятилетнего возраста, была создана специальная комиссия. Ничего удивительного не было в том, что молодой начальник службы бортпроводников хотел видеть вокруг себя молодое окружение. Он рекомендовал начальникам отделения и инструкторам дать беспристрастную, объективную оценку бортпроводникам и высказать свое мнение в адрес той или иной кандидатуры.
Марина переживала за каждого своего стюарда и долго не могла уснуть после очередной комиссии, на которой снижались баллы ее подопечным.
– Мариш, ты подходи к этому вопросу объективно, отбросив излишнюю чувствительность, – советовал ей муж. – Так у тебя здоровья не хватит всех защищать.
– Я не всех защищаю, а только достойных, – не соглашалась Марина. – А добросовестные и кристально честные страдают порою чаще остальных только потому, что с ними происходят какие-то нелепые случаи. Вот, например, у одного бригадира не хватило порции питания для бизнес-класса. Пассажиры опаздывали на стыковочный рейс и стали возмущаться, почему самолет не вылетает вовремя. Чтобы не делать задержки рейса, бригадир отдал пассажиру свой экипажный поднос, отличающийся только пластиковой посудой. Так вот этот же мужчина, который больше всех выражал недовольство задержкой рейса, стал возмущаться тем, что на самолет не привезли дополнительный комплект посуды для бизнес-класса, и даже написал жалобу.
– Все-таки правильно Юлька Стасова написала про тебя тогда стихотворение. Помнишь? – решил отвлечь ее Сережка.
– Да, конечно.
– Наизусть помнишь? – поддразнивал ее Сережа Дроздов.
– Наизусть, – поддалась на провокацию Марина.
– Ну расскажи, я не верю, – настаивал Сережка, понимая, что если не отвлечь жену от этого дурацкого фэйс-контроля, то она будет полночи страдать бессонницей, затем пойдет читать своих древних мудрецов или того хуже – возьмется за переводы русской поэзии на английский язык. В лучшем случае уснет она только под утро.
– Это не скромно, – отказалась Марина.
– Значит, просто не помнишь, – пытался раззадорить ее Сережа.
Она, конечно, помнила стихи, но прочитала их про себя:
Марина, в дивном имени твоем —
Соцветье красок, звуков переливы,
Морских долин безбрежные отливы,
И ветер дальних стран, и отчий дом.
Как море, с тайным трепетом воспета,
То штилем слух ласкаешь, то бурлива,
То смотришь слишком строго, то игриво.
И вся ты словно соткана из света.
Хрупка! Полетом птицы легкокрылой
Пленишь. Духи – тончайший шлейф мечты.
Тебе б защитника, а защищаешь ты.
Откуда только черпаешь ты силы?
– Оставь свои силы для меня, любимая, – прошептал Дроздов, словно читая ее мысли, и закрыл рот любимой жены поцелуем.
Основная цель этой «возрастной» комиссии сводилась к тому, чтобы решить вопрос с премиальными, начисляемыми бортпроводникам. Некоторым оставляли дополнительные три доллара за час, другим – два или один доллар, а иным и вовсе ничего не доставалось. Для последних приводили следующие аргументы: недостаточный налет за прошлый год, жалобы пассажиров и несоответствующий внешний вид. Отношение стюардов и стюардесс к этой комиссии было самое разное. Большинство возмущалось тем, что администрация унижает и несправедливо обижает заслуженных бортпроводников ради экономии фонда заработной платы, другие, в основном те, кого эта комиссия материально не обидела, считали все эти действия правомерными и справедливыми, третьи относились к данной процедуре по философски равнодушно.
Мишка Клисов, неутомимый балагур и весельчак, относился частично ко второй, а частично к третьей группе. Он всегда считал, что работа бортпроводника не вечна, и благодаря своей кипучей деятельности, таланту и льющейся через край энергии в качестве альтернативы нашел себе достойную высокооплачиваемую работу. Сейчас он стоял в коридоре в кругу перешедших пятидесятилетний рубеж коллег и, будучи в своем репертуаре, не переставал шутить.
– Миш, а тебя зачем вызвали, ты же скоро увольняешься? – спросил высокий темноволосый Димка Цветков, наделенный той особенной красотой, которая не блекнет с годами. Всегда невозмутимый и улыбающийся, Дима с возрастом не утратил природной элегантности, приводящей в восторг женское окружение.
– Решил еще две недели до отпуска поработать, – объяснил Клисов.
– Тебе можно не волноваться, ты работу нашел, – сказала прихорашивающаяся Ирина Кудасова. – А я вот где нужна в своем-то возрасте. Нет, если мне даже в каком-то месте будут в два раза больше платить, я все равно не уйду из «Аэрофлота».
Ирина очень опасалась того, что ей когда-нибудь напомнят о ее годах и о несоответствии занимаемой должности. Хотя с ее милыми голубыми глазами, в которых так часто плескалась наивная радость, ей нечего было бояться, но тем не менее она очень придирчиво относилась к своей внешности. Одна из первых в службе бортпроводников, Ира сделала подтяжку лица, хотя от природы кожа ее отличалась здоровым цветом и упругостью. Вместо того чтобы избавиться от совсем незначительных жировых излишков с помощью гимнастики, она глотала таблетки для похудания, приобретенные в Таиланде. Перед рейсом Ирина часами утюжила форму, читала руководство по производству полета, заучивала аварийные команды на английском языке. Все это она делала только с одной целью – как можно дольше оставаться на летной работе. Она не мыслила себя без этой работы, которую просто обожествляла, хотя причин для подобного обожествления почти уже не осталось.
В общем, Ира принадлежала к той группе бортпроводников, которые боялись предстоящей комиссии. И боялась она не столько возможного снижения оплаты труда (Ирина не была жадной и с деньгами расставалась легко), сколько увольнения. Многие не понимали, почему Ирина так держится за свою работу, ведь ее единственная дочь удачно вышла замуж и живет отдельно в просторной квартире, не имея материальных затруднений. Казалось бы, зачем пятидесятилетней женщине летать ночами, уезжать от любимого мужа, выслушивать претензии от пассажиров. Но Ирина, ухаживающая за больным диабетом супругом, из-за своей болезни не ставшим ей опорой в жизни, привыкла быть независимой. Она считала, что не имеет права просить, а тем более требовать у дочери денег на лекарства отцу. Ира решила, что пока Господь дает ей силы и здоровье, она будет работать. А работала она на совесть, не жалея себя и помогая другим. Умных, честных, порядочных и бескорыстных женщин в «Аэрофлоте» было немало, но таких, как Ира, – единицы. Совершенно лишенная зависти, Ирина часто шла на уступки, отдавая коллегам то, что по праву принадлежало ей. Она могла уступить свой отдельный бригадирский номер больной бортпроводнице и не считала такой поступок чем-то особенным. В ней удивительным образом сочетались христианское великодушие и солдафонское «служение отечеству». Благодаря этому последнему качеству на работе она требовала от коллег больше, чем допускал здравый смысл, за то ее многие не любили.
– Ириш, тебе совершенно незачем волноваться. С твоей фигурой на подиум можно выходить, – заметила уставшая от тщетных попыток похудеть, ширококостная Тома. – А я вот уже пятнадцать дней не ем, только воду пью. Потеряла десять килограммов, а толку никакого. Только вместо духов ацетоном пахну. Вы вот в свое время все на «илах» Америку рассекали, отдыхая там по неделям, а я на «тушках» короткими рейсами летала. Мне, чтобы перейти на «илы» поставили условия – похудеть на два размера. А как?
– Том, ты мне и такой, пампушечкой, нравишься, – старался подбодрить ее Клисов. – У тебя просто такая конституция, и не надо с ней бороться.
– Но с такой конституцией я подвергаюсь дискриминации.
– А тебе не приходило в голову, что ты создана для другого. Кто-то создан для труда, кто-то для любви, кто-то для семьи. А ты для материнства. Вон какие у тебя крутые бедра – тебе только детей рожать.
– Ты намекаешь на то, что «кесарю – кесарево», – обиделась Тома.
– А что обидного ты видишь в материнстве? – удивился Мишка Клисов, оставивший трем своим женам очаровательных смышленых детишек.
– Беда в том, – вмешалась в диалог Лика Фирсова, – что наше государство не разделяет стремлений наших мужей создать более-менее приличные условия для того, чтобы их жены смогли вдоволь насладиться материнством. Впрочем, и наших стремлений оно также не разделяет. Я, как и многие другие в нашей авиакомпании, отработала тридцать лет. Уже пять лет назад я могла бы уйти на пенсию, отдыхать летом на даче, вдыхая свежий воздух, напоенный озоном. Я наконец-то имела бы возможность благоустраивать семейное гнездышко и постигать всю прелесть домашнего хозяйства: варить варенье, солить огурцы, готовить по утрам завтраки и провожать мужа на работу, а дочь в школу. И ждать их к ужину, постелив на стол накрахмаленную скатерть. Но это только мечты. Когда-то нас привлекала эта льготная пенсия, а сейчас…
– На ином жаргоне я бы сказал, что нас просто кинули, – поддержал Лику Клисов. – Да что говорить! Жить на пенсию было бы замечательно, если бы знать, как тратить время, не тратя денег.
– Очень тонко подмечено. А знаешь, сколько сейчас стоит хорошее образование? Моя умница-дочка учится сейчас в университете Патриса Лумумбы, на бюджетном. Но, невзирая на ее поразительные способности и целеустремленность, репетиторы обошлись мне в пять тысяч УЕ, а экзамены в три тысячи. – И Лика Фирсова поправила перед зеркалом свою изумительно-сложную японскую прическу.
Лика говорила таким спокойным тоном, словно даже самые серьезные проблемы, встречающиеся на пути, нисколько не влияли на ее восторженное восприятие жизни, любые барьеры она брала легко и весело. Также легко, без видимого напряжения, она возглавляла бригаду бортпроводников на Ил-96 и на всех самолетах отечественного производства. Благодаря природному уму, хорошему воспитанию и блестящему чувству юмора, Лика без малейших усилий, с едва заметным оттенком иронии, разрешала любой конфликт, вспыхнувший на борту самолета. Она шагала по жизни грациозной походкой успешной женщины, и пассажиры, с которыми она легко находила общий язык, просто млели от ее обаяния.
– Лика, тебе ли говорить о финансовых проблемах? У тебя же есть молодой и перспективный муж? По твоим словам, он в хорошую фирму устроился? – удивился Клисов. – Я еще помню, как в Сеуле ты приобретала для него костюмы, рубашки, галстуки.
– Да, приобретала, потому что в Москве это стоит в пять раз дороже. Я должна помочь сейчас и дочери, и мужу, – сверкнула темными глазами Лика.
Мишка Клисов поймал себя на мысли, что с возрастом Лика стала даже интересней и загадочней и что, лишившись таких кадров, «Аэрофлот» много потеряет. А как можно представить «Аэрофлот» без Надьки Колесовой с ее искрящимся юмором, без Татьяны Аполлоновны с ее зажигательной энергией, без Лешки Багриева с его природным обаянием, без Светки Гималаевой с ее завидным оптимизмом! Во всем нужен индивидуальный подход. Возможно, эта спецкомиссия и есть одна из форм индивидуального подхода. Только резонней было бы поставить на ней вопрос о пребывании в «Аэрофлоте», а не о том, платить больше или меньше бортпроводникам «преклонного» возраста.
«А ведь когда мы приходили в «Аэрофлот», – вспоминал Клисов, – нам рисовали радужные перспективы, дескать, уже в сорок пять лет женщины могут спокойно прожить на льготную пенсию и при желании где-нибудь еще и подрабатывать. А полные сил мужчины в пятьдесят, получая эту пенсию, способны устроиться на хорошую работу и жить припеваючи, обеспечивая семью. Где вы, наши планы и надежды? Растаяли, как прошлогодний снег. Да разве остались бы эти пятидесятилетние «девчонки» и «мальчишки» летать при том статусе, который имеет сейчас бортпроводник, если бы им была назначена достойная пенсия!»