Текст книги "Небо любви"
Автор книги: Людмила Маркова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Людмила Маркова
Небо любви
Судьба Вселенной – миг, но я успел, возник,
Чтоб воздуха глотнуть, к груди ее приник.
Живущий, радуйся, навеки благодарный,
За мимолетный вздох, за долгожданный миг!
Омар Хайям
Глава первая
Несостоявшееся венчание
Пурпурный туман окутывал землю, и казалось, этот туман заползает в душу, делая ее безвольной и уязвимой. Земля уходила из-под ног, они стали ватными и непослушными, словно не принадлежали ему. Усыпанную цветами тропинку к счастью завалило буреломом и репейником, с небес его спустили на землю, да еще повесили на шею камень, который вот-вот потянет в топкое болото.
«Столько летя стремился к вершине и слишком далеко забрался по оси ординаты с положительными цифрами, полагая, что в этом и заключается смысл моей жизни. Столько лет! И цена за это – нарушенное равновесие. И теперь, когда надо было спуститься вверх по лестнице, ведущей вниз, я не успел, переоценив себя, забыв о чувствах, считая, что жить надо только умом. Верно сказано: наука – это истина, помноженная на сомнение», – пришла в его голову запоздалая мысль.
Говорят, что глубочайшая истина расцветает лишь при глубочайшей любви. Для Волжина открылась только одна истина – он легко готов был отдать свою жизнь взамен ее, Юлькиной, жизни. Убеленный сединами доктор что-то пытался объяснить ему, ободрить, утешить, но безуспешно. Волжин смотрел на него черными обезумевшими глазами и не понимал, ни слова не понимал.
– Да возьмите себя в руки наконец! Вы же мужчина! – не выдержал доктор.
– Я без нее никто, – убитым голосом произнес Волжин, – а ее нет.
– Да кто вам сказал такую глупость? Ваша жена жива! Слышите, жива!
– Она так и не успела стать моей женой, – не поднимая глаз, бормотал Волжин, и на его лице отражалась напряженная работа мозга, не способного в таком взбудораженном состоянии быстро воспринимать информацию. Внезапно Волжин встряхнул головой, словно приходя в себя. – Что, что вы сказали? – Темные густые брови сдвинулись на переносице, словно помогая осмыслить то, что говорил доктор. Будто электрическим разрядом вдруг ударило по вискам, и наконец истинное значение слов дошло до затуманенного мозга Волжина. Он крепко схватил доктора и легко приподнял, невзирая на то что внушительные габариты представителя самой гуманной профессии отнюдь не располагали к такому резкому преодолению земного притяжения.
– Я очень рад, что к вам вернулся здравый смысл, – засмеялся опустившийся на землю доктор. – Вот теперь вы вполне адекватны.
– Я должен видеть ее! – рванулся Волжин к двери палаты. Он бы сокрушил любое препятствие на своем пути, сделал бы все, что могло сократить путь до его женщины.
– Э, нет. Этого я позволить не могу, к ней пока нельзя. Это в ваших же интересах. Ее нервная система может не выдержать дополнительной нагрузки. Очень сильное потрясение. К ней еще не возвратилась память.
– Можно мне хотя бы взглянуть на нее издалека?
– Только будьте благоразумны, корсиканские страсти здесь неуместны, – смягчился приятной наружности доктор.
Волжин приоткрыл дверь в палату, и сердце его сжалось: укутанная в белоснежную простыню Юлька выглядела совсем беззащитной, и лицо ее сливалось с той простыней. Единственным ярким пятном на этой стерильной бледности выделялись рассыпавшиеся по подушке волосы цвета спелой пшеницы. Тонкая мраморная рука лежала поверх простыни, такая знакомая, такая нежная, такая беспомощная.
– Детка, – произнес Волжин одними губами и рванулся вперед. Не успев сделать и двух шагов, он тотчас же почувствовал, что его сильно держат за плечи.
– Туда нельзя, – покачал головой рассерженный доктор.
Волжин напрягся, протестуя, но здравый смысл все-таки победил, и Станислав сник, подчиняясь воле врача. Но в глазах его застыло такое отчаяние, что ледяной запрет доктора начал таять.
– Стас, – послышался слабый голос.
Остановить Волжина не могли уже никакие силы. Он ринулся к Юльке.
– Я здесь, деточка моя, я с тобой, с тобой, – чувствуя комок в горле, тихо сказал Волжин, опускаясь пред ней на колени. – Я верил, я знал, что все обойдется. Ну, как ты?
– Что с Илюшей? – прошептала Юлька, тревожась о сыне.
– Илья отделался легким испугом: перелом руки и шишка на голове. Даже легкого сотрясения не обнаружили, – улыбнулся Волжин, пытаясь подбодрить ее.
– Где он? В больнице? – одними губами спросила Юлька.
– Нет, он уже дома. Соня сейчас занимается детьми.
Соня была лучшей Юлькиной подругой, приехавшей на свадьбу из Италии, где она проживала постоянно, выйдя замуж за итальянца-миллионера.
– Стас, забери меня домой, пожалуйста, – с трудом произнесла Юлька.
– Конечно, детка, я тебя заберу. Как только доктор разрешит, сразу же заберу, – севшим голосом произнес Волжин. – Ты только не волнуйся и не разговаривай много.
– Маме не говорите о том, что случилось, – умоляюще взглянула на него Юлька, и Волжин отметил, что взгляд у нее теперь не полон детского изумления, каким был прежде.
– Она, к сожалению, обо всем уже знает. Но Сергей поехал к ней, он найдет нужные слова и успокоит твою маму, – сочувственно глядя в ее глаза, сказал Волжин.
Станислав прижимал к своим, ставшим уже шершавыми, небритым щекам нежные Юлькины ладони, захлебываясь от жалости и любви. Руки его были готовы взорваться от нежности. Сегодня он чуть не потерял эту птицу счастья, в которой заключался смысл его жизни, а значит, едва не попрощался с самой жизнью, ощущая себя лебедем, потерявшим подругу и камнем падающим вниз.
А сейчас уже совсем неважно, что не состоялось венчание и не пела в честь них свадьба. Главное, что Юлька не ушла, не ушла совсем. Она рядом. Она дышит. Она говорит. Она чувствует. Она все помнит.
«Она похожа на подбитую белую чайку, у которой переломаны крылья», – вдруг подумал Волжин. Юлька всегда казалась ему птицей, стремящейся ввысь. Он никогда не успевал за ней. Был каким-то тяжелым на ногу. Она подсмеивалась над ним и цитировала Цветаеву:
…На бренность бедную мою
Ты смотришь, слов не расточая.
Ты – каменный, а я пою,
Ты – памятник, а я летаю.
Я знаю, что нежнейший май
Пред оком Вечности ничтожен.
Но птица я, и не пеняй,
Что легкий мне закон положен…
Как бы хотелось сейчас Волжину, чтобы Юлька стала сейчас такой же, как прежде, смешливой и беззаботной. Легкой, как птица. Шаловливой, как ребенок.
– Я не хочу оставаться здесь одна, забери меня сегодня отсюда, пожалуйста, – снова и снова, словно маленькая девочка, капризничала она.
– Детка, я обязательно поговорю с доктором, обещаю, – просиял Волжин, узнавая в ней прежнюю Юльку. – Я прошу тебя, не волнуйся ни о чем и поменьше говори. Меня, между прочим, не хотели пускать к тебе. А что из этого следует? То, что ты еще очень слаба. Может, ты поесть что-нибудь хочешь? Заказывай, что пожелаешь. Я привезу.
– Мне ничего нельзя, кроме воды.
«Бедная моя. Чем мне помочь тебе, что сделать для тебя?» – в отчаянии вопрошали его глаза.
Юлька молча смотрела на Волжина, и взгляд ее ласкал его измученное сердце.
– Стас, я так тебя люблю, – наконец произнесла она и заплакала.
– Не плачь, детка, не надо. Я тоже тебя очень люблю и больше никуда, никуда от себя не отпущу. А сейчас закрой глаза и постарайся уснуть. Сон – лучшее лекарство.
– Но я не хочу спать.
– А я не хочу, чтобы ты выглядела, как фото на загранпаспорте.
– А при чем здесь фото? – вопрошающе взглянули на него потускневшие Юлькины глаза.
– Когда человек выглядит, как фото на загранпаспорте, значит, ему пора отдохнуть за границей, а мы этого осуществить пока не можем в силу возникших обстоятельств, – стараясь казаться серьезным и пряча за этой серьезностью улыбку, сказал Волжин.
Юлька засмеялась и прижалась щекой к его ладони. Они смотрели друг на друга и молчали. И словно не лежала между ними пропасть глубиною в шестнадцать лет, словно не совершали они роковых ошибок, жестоко разлучивших их, словно никогда не ссорились и не бросали на прощание убийственных слов, как написал когда-то Тютчев:
Любовь, любовь – гласит преданье —
Союз души с душой родной —
Их соединение, сочетанье
И роковое их слиянье,
И… поединок роковой…
И эти строки лучше всяких других слов могли бы объяснить то, что происходило с двумя любящими людьми. Распластанная Юлька лежала теперь перед ним такая родная и послушная, что даже не верилось, что когда-то она могла дерзить, находить ранящие слова, выпуская шипы и колючки.
Волжин вспомнил, как однажды после очередной размолвки, когда Юлька несправедливо обвинила его в цинизме, и после полного примирения, она рассказывала о том, как, ощутив свое одиночество, вдруг вспомнила сказку Экзюпери о Маленьком принце.
– Ты знаешь, Стас – говорила она, – как-то ночью мне не спалось, и я словно очутилась в этой сказке и все, что в ней происходило, происходило со мной. Я представила себя цветком на одной из миллионов звезд. И кто-то очень родной и близкий смотрел тогда на небо, думая, что где-то там живет его цветок, и при этом он был счастлив, так же, как и Маленький принц. А еще этот близкий мне человек думал, что не надо слушать то, что говорят цветы, ведь они так непоследовательны. Надо просто дышать их ароматом. Цветы так наивны и простодушны – они думают, что если у них есть шипы, то их боятся.
Для Волжина был понятен скрытый смысл ее слов. Испытывая вину перед ним, Юлька хотела загладить и как-то признать ее, но болезненное самолюбие не позволяло любимой женщине сделать это открыто. И тогда она, как бы прося прощения, рассказала о своем ощущении сказки, витая в особом, романтичном и многим непонятном мире. Опасаясь неосторожным словом или жестом как бы спугнуть ее необычную исповедь, Волжин слушал, затаив дыхание.
– Стас, но ведь цветов на свете очень много, и порою трудно выбрать или узнать свой единственный цветок. А для того чтобы знать, что это именно твой, нужно его приручить. Так сказал Лис, с которым путешествующий принц встретился на планете Земля. Лис сказал еще, что люди разучились дружить. Они давно уже ничего не изготавливают, а покупают в магазинах. Но разве друзей купишь в магазине? Чтобы стать кому-то другом, надо его приручить. Приручи меня, попросил Лис, и тогда я стану твоим другом, а золотые колосья в поле будут напоминать мне твои волосы. Когда принц улетал, он спросил Лиса – тебе больно? А Лис ответил – нет, ведь я сам просил приручить меня, и теперь шелест колосьев в поле будет напоминать мне тебя. А еще Лис сказал принцу на прощание, что зорко лишь сердце. Иногда я чувствую себя то цветком, то Лисом, то Маленьким принцем. Ты не обижаешься больше на меня, Стас?
Волжин погладил Юльку по волосам и не нашел слов, которые могли бы передать то, что он чувствовал тогда. Слова были пусты. Слова в тот момент ничего не стоили.
Сейчас эта беспомощная, молодая женщина очень напоминала ему ту романтичную девочку.
Осторожный стук в дверь нарушил их молчание.
– Попрошу вас выйти, Станислав Евгеньич, больной пора принять снотворное, – тихим, но решительным голосом приказал доктор.
За его спиной стояла медсестра со шприцем в руках.
– Одного кубика реладорма хватит? – шепотом спросила она.
Доктор кивнул в ответ.
– Детка, я должен идти, завтра я проведу с тобой целый день при одном условии, если ты во всем будешь слушаться доктора. Ты обещаешь?
– Да, обещаю, только побудь со мной еще минутку, – жалобным голосом прошептала Юлька.
Волжин наклонился к ее лицу и обжегся, мягко коснувшись ее губ.
– У тебя температура. Сейчас сделают укол, и ты заснешь, моя девочка. А завтра, едва откроешь глаза, я уже буду рядом. И прошу тебя, не смотри на меня таким тоскливым взглядом. Иначе я не выдержу и разгромлю тут все на свете. Я на руках бы унес тебя отсюда без всякого на то разрешения, если бы не опасался за твое здоровье. Я кладу твой мобильник рядом с подушкой. Звони в любое время, если вдруг проснешься. Хорошо?
– Хорошо, Стас, иди. Я буду очень тебя ждать, – согласилась Юлька, надув при этом губы, словно снова собиралась заплакать.
– Не смотрите на меня так грозно, молодой человек, – укорил Стаса доктор, уколовшись о его свирепый взгляд. – Юле стало лучше, и я этому очень рад. И все-таки сегодня я попрошу оставить ее одну.
– Доктор, а можно мне переночевать здесь, где-нибудь в коридоре?
– Я категорически запрещаю вам это. Прошу покинуть помещение больницы.
– Так и быть, ухожу. У меня к вам одна просьба: позаботьтесь о ней. Я в долгу не останусь.
– Вы сами-то понимаете, Станислав Евгеньич, что говорите? Она же находится в реанимации. За такими больными у нас особый уход.
– Простите меня, Дмитрий Александрии, если что-то не так сказал. Просто дороже этой женщины у меня никого нет.
– Могу себе представить. Юленьку невозможно не полюбить. У нас даже медсестры ею очарованы.
– Смотрите, не вздумайте приударить за ней, доктор. Я буду драться насмерть, – с шутливой угрозой произнес Волжин.
– Я так и понял, – засмеялся медик. – Только она пока еще свободная женщина, и у нее есть возможность выбора.
До сих пор, по представлениям Волжина, достигший высокого положения и уважаемый, как в своем кругу, так и в кругах мировой общественности, доктор был похож, как выражался американский писатель Франклин Джонс, на почтенный обломок прошлого. Но сейчас Станислав отметил про себя, что Дмитрий Александрович, невзирая на серебро в волосах и явное пристрастие к кулинарным излишествам, принадлежал к тому типу мужчин, к которому бывает весьма благосклонен женский пол.
Волжин прокрутил в голове события прошедшего дня. Пленительная Юлька в свадебном платье и длинных перчатках, обтягивающих ее тонкие красивые руки выше локтя. Он особенно настаивал на этих перчатках, и сам приобрел их в салоне для новобрачных. Юлька тогда задержалась в примерочной, придирчиво осматривая себя в очередном платье и отвергая их одно за другим.
Молоденькие продавщицы в это время с любопытством смотрели на Волжина: уже не юноша, а с каким пылом готовится к торжественному событию, уже не так элегантен, а двигается с кошачьей грацией, уже на лбу глубокие морщины, а сверкающая белизной улыбка совсем молодая. Он и сам чувствовал себя энергичным, моложавым, счастливым, всемогущим.
А когда из примерочной наконец-то вышла его золотоволосая Лорелея в свадебном наряде, щедро одаривая всех вокруг сверкающей улыбкой, у продавщиц и вовсе глаза на лоб полезли. Волжин был горд и не смог удержаться, чтобы не прижать к груди любимую женщину, такую изящную, красивую, обжигающую своим зеленым взглядом и ошеломляющую своей детской непосредственностью.
– Ты счастлива? – глупо спросил Волжин.
«Зачем спрашивать, если и без того все ясно», – отвечали ее глаза, совсем так, как Андрею Болконскому отвечал взгляд Наташи Ростовой, когда тот предлагал ей руку и сердце. Юлька словно жила в другом столетии, когда девушки отличались стыдливостью и застенчивостью.
«Невозможно поверить, что она мать двоих детей. Она кажется совсем юной, как тогда, когда я впервые коснулся ее губ. А ведь ей скоро тридцать семь, а мне и вовсе пятьдесят», – подумал Волжин.
Еще невероятней представлялось ему предстоящее обручение. Столько лет ждать, сомневаться, сделать кучу ошибок и почти не надеяться! И вот наконец-то сегодня все должно было свершиться.
– Серег, как я выгляжу? Не смешон в своем наряде? – Волжин придирчиво осмотрел себя в зеркале, достал расческу и который раз за день причесал густой ежик.
– Ты смотришься офигительно! – усмехнулся старший брат невесты, с которым Волжин когда-то учился в одной школе, и даже в одном классе. – Все невесты в загсе будут задыхаться от зависти. И я горд, что предметом этой зависти будет моя сестра.
– Скорее, мне будут завидовать. Юлька – самая потрясающая женщина на свете, – счастливо засмеявшись, ответил Волжин.
И вот вместо свадебной процессии визг тормозов, мертвая кошка, распластанное на асфальте тело сына, о существовании которого он узнал лишь недавно, и окровавленная перчатка на руке лишившейся чувств Юльки. Невыносимо было сознавать свою неспособность помочь в эти минуты, свою беспомощность, свое бессилие. Если бы ему, Волжину, сказали – чтобы спасти этих дорогих его сердцу людей, необходимо лечь под поезд, он, ни секунды не сомневаясь, сделал бы это. Но Станислав ничего, ничего не мог сделать, чтобы помочь своим близким. И эта мысль убивала его. Он помнил, как держал любимую женщину на руках, как душераздирающим голосом звал Соню, как она вызывала «скорую», и как он упал на колени, внутренне рыдая и моля Всевышнего не оставить Юльку без своей милости.
В больнице весь медперсонал сбежался посмотреть на ослепительную невесту, похожую на спящую царевну. А широкоплечий кареглазый жених в строгом смокинге, с коротким ежиком густых волос, напоминавших чернобурку, покорил воображение всех женщин клиники.
– Какой импозантный мужчина! – шепотом обменивались они мнениями. – А невеста – просто глаз не отвести.
Волжин с отрешенным взглядом ждал заключения врача. Здесь, в больничных стенах, его жениховский наряд казался нелепым, но ему это было безразлично.
– Доктор сказал, что раньше, чем через час, вы не получите никакой информации, – предупредила медсестра. – А вот мальчика вы можете уже забрать, ему наложили гипс.
– Слушай, старик, давай, сгоняем домой, переоденемся, – старался отвлечь Волжина Сергей.
– Я никуда не поеду.
Сергей в чем-то пытался убедить его, но Волжин ничего не понимал и ничего не слышал. Только, когда к ним вышла Сонечка с Ильей, взгляд Стаса смягчился. Он обнял сына, вдыхая родной запах, и не хотел его отпускать от себя. Мальчик притих и, впервые ощутив себя в отцовских объятиях, прикрыл глаза.
– Прости меня, папа, все это из-за меня произошло, – чуть не плача произнес Илья.
Волжин не ответил, только погладил сына по таким же, как и у него, густым темным волосам.
– Илья, поехали, я отвезу тебя и Соню домой, – решительно сказал Сергей.
– А где мама?
– Поехали, поехали, по дороге все расскажу.
Теперь все тревоги позади, жизнь невесты и сына вне опасности, а остальное все неважно и можно наконец вздохнуть полной грудью, а то такое ощущение, что внутри все сдавило, спрессовало, распилило и превратило в опилки. Прежде чем поймать машину, Волжин позвонил Соне:
– У меня хорошие новости. К Юле вернулась память, и, возможно, уже завтра ее переведут из реанимации в обычную палату. Успокой детей.
– Спасибо, Станислав, что позвонил. Мы тут все извелись. Олег даже сигареты купил и курит одну за другой на балконе. Ничего не ест.
– Дай мне его, пожалуйста.
– Слушаю, – раздался юношеский бас.
– Олег, сынок, успокойся. С мамой все в порядке. Она говорила со мной и даже улыбалась. Завтра вместе поедем к ней. Ты только не кури больше, не надо.
– Но вы же сами, дядя Стас, постоянно смолите.
– Я – это другое дело. Мне уже поздно менять свои привычки, а тебе не надо приобретать дурные. И подумай, как недовольна будет мама, когда узнает об этом.
– Хорошо, дядя Стас, я докуриваю последнюю и больше курить не буду. А мама, правда, себя хорошо чувствует?
– Правда. Она и сама могла бы это подтвердить, если бы ей не вкололи снотворное. Мама сейчас крепко спит. Завтра за тобой заеду. Договорились?
– Договорились. Спасибо, что позвонили, дядя Стас. Вы даже представить себе не можете, как нам всем хотелось поскорее услышать такие хорошие новости.
– Ты знаешь, Олег, еще как могу себе представить. А сейчас позови мне Илью.
Волжин с волнением ждал, когда услышит родной голос. Он еще не знал, как лучше вести себя с внезапно обретенным сыном, и каждый раз перед встречей с ним волновался. Отношения со старшим Юлькиным сыном от Андрея – Олегом складывались легче и проще, ведь Волжин знал его с малых лет и иногда виделся с ним в доме Сергея – двоюродные братья Кирилл и Олег часто приезжали в гости друг к другу.
– Але, папа! – прозвучал такой чистый и такой проникновенный голосок Ильи.
– Сынок, мама просила передать, что очень любит тебя, – произнес Волжин.
– А к ней можно?
– Завтра, завтра все поедем к маме.
– Ура! – закричал обрадованный Илья.
По реакции Сони, которая старалась приструнить не в меру развеселившихся мальчишек, Волжин понял, как вовремя он позвонил.
– Стас, успокой их, это невыносимо. Они тут совсем голову потеряли, демонстрируют боксерские приемы. Илье нужен покой, иначе придется накладывать повторный гипс. Скажи ты им! – возмущалась Сонечка.
– Пусть они немного расслабятся. Ведь ты, как врач, должна знать, что стрессы легче всего лечатся радостью. И спасибо тебе за то, что взяла на себя заботу о ребятах. Я бы и рад тебе помочь, но хочу поехать к Елене Васильевне. Ей, как матери и бабушке, сейчас тяжелее всего.
– Благодарить меня не за что. Юлькины дети – это мои дети. А к Елене Васильевне обязательно надо поехать. Твоих родителей мы уже успокоили. Так что все приглашенные в курсе событий.
– Спасибо, Соня. Размеры моей благодарности будут безграничны в пределах разумного, – нарочито почтительно произнес Волжин.
– Вот теперь я вижу, что ты окончательно пришел в себя и в своем репертуаре, – послышался повеселевший Сонечкин голос.
В квартире Елены Васильевны витал запах корвалола. Сергей открыл дверь и вопрошающе посмотрел на Волжина.
– Юлька в порядке, не волнуйся. Как мать?
– Переживает за сестренку, за тебя.
– Проведи меня к ней.
Волжина встретила постаревшая женщина с бледным потерянным лицом. Ее усталые глаза не блестели, как прежде, а были тусклы и безжизненны. Сердце Волжина дрогнуло.
– Елена Васильевна, родная, – тепло обнял он ее и коснулся губами седых волос. – Ваша дочь пришла в себя и уже способна разговаривать и даже смеяться. Успокойтесь, ей больше ничего не грозит, только одну ночь она проведет в реанимации, а уже завтра ее можно будет навестить.
– Слава богу, – облегченно вздохнула Юлькина мама. – Так ты видел Юлю, Станислав? Что говорят врачи? Что же все-таки произошло с ней?
– Я болван, Елена Васильевна, потому что сделал непростительную глупость. Мне даже в голову не пришло спросить об этом у доктора. Я был счастлив от одной только мысли, что Юля жива, и единственной моей целью было прорваться к ней в палату.
– Я думала, что только мой Сергей может быть мальчишкой, – потрепала Волжина по волосам Елена Васильевна и на глазах переменилась: появилась живость в глазах, порозовело лицо, распрямились плечи. – Послушай меня, мой мальчик. Жизнь моя подходит к концу. Да, да, не возражай, так оно и есть. Я не хотела бы говорить на эту тему с детьми, боюсь, что они не станут слушать меня. А ты, Станислав, у меня вместо старшего, самого разумного сына. Я виновата перед дочерью, да и перед тобой тоже. Помнишь, как в одной из известных притч царь Соломон разрешил спор двух женщин, претендующих на новорожденного младенца. Царь тогда предложил разделить ребенка пополам, тем самым выявив истинную мать, согласившуюся, скорее, отдать дитя чужой женщине, чем причинить ему боль и тем более убить его. Много лет назад ты отступился от Юли, хотя мог бы одержать победу в борьбе с Андреем. Он был славным парнем, Царство ему Небесное. И Юля любила его. И все же не так, как тебя. По тебе, Станислав, она всю жизнь сохла. Я помню, как разрывалось ее сердце, когда она усомнилась в том, что нужна тебе. И это происходило в то время, когда она собиралась выходить замуж за Андрея.
Елена Васильевна замолчала, вспоминая те давние года.
– Я тогда не был уверен, что стану для нее лучшей партией, да и ее слова подтвердили мои предположения. Соединить свою судьбу с молодым человеком, который никогда не был женат, гораздо логичней и приятней для юной девушки, чем выйти за человека в прошлом семейного, да к тому же обремененного ребенком.
– Это мне так казалось лучше, но не ей, – перебила его Елена Васильевна. – Это я разрушила ваше счастье, это из-за меня дочь дала обет Всевышнему.
– Какой обет? – с недоумением спросил Волжин.
– Она, наивно полагая, что это поможет, поклялась отказаться от самого дорогого для нее – от тебя, ради того чтобы я выздоровела. Поэтому можно считать, что косвенно я стала причиной вашей разлуки.
– Не надо себя корить, Елена Васильевна, голубушка. Мы снова встретились с Юлей. Она еще молода, да и я полон сил, мы еще внуков вам нарожаем.
– Спасибо, Станислав, за твои добрые слова. Только послушай, о чем я хочу тебя попросить. Понимаешь, за Сережу я спокойна, у него прекрасная жена, которая вовремя заставляет его тормозить. Ты же знаешь, каким твой друг может быть бесшабашным. А вот за Юленьку сердце болит. Она такая впечатлительная, такая эмоциональная, такая ранимая. Она любит тебя, всю жизнь любит. Случись с тобой что-нибудь, она или не переживет, или обезумеет. Пожалуйста, не рискуй собой, Станислав. Сумасшедшая Юлина любовь – твой крест. Принято считать, что мужчинам не следует много говорить о любви к ним, дескать, они зазнаются. На тебя это не распространяется. Ты совсем другой. Ваши отношения проверены временем. Я с радостью вручаю тебе судьбу дочери и прошу беречь себя не меньше, чем ее. Это очень важно.
– Я обещаю вам, Елена Васильевна, что со мной ничего не случится. На мне теперь лежит большая ответственность за нашу семью. Сколько же можно Юле страдать? Я просто обязан сделать ее счастливой. Я справлюсь с любыми трудностями, меня так просто не сломить. Посмотрите на меня, посмотрите.
Волжин напряг свои мышцы, и глазам Елены Васильевны представился настоящий Геркулес. Она засмеялась искренне, молодо, заливисто.
– Ну вот так-то лучше, – улыбнулся Волжин.
