Текст книги "Роботы-мстители"

Автор книги: Людмила и Александр Белаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Пришлось разбить череду постоянных представлений часовыми перерывами – некем было все время сменять устающих на сцене. Хац сросся с телефоном, отыскивая по записной книжке и через третьих лиц тех, кто хоть когда-то выступал у Фанка, просил, заманивал, умолял; оставшиеся в распоряжении театра оборотные средства таяли и усыхали – пришлось пойти на снижение гонораров, и Хац с тревогой думал, что недалеко то время, когда всем придется выступать за полставки. А профсоюзные взносы? А непременный в Сэнтрал-Сити рэкет, на время притихший из-за появления в театре полицейских? А текущие расходы?..

Утренние новости «NOW», где Доран показал захват Фанка, добавили всем гирь на душу; щемящую тоску немного разогнал уличный певец, пришедший наниматься из чувства актерской солидарности. Это был какой-то безалаберный и светлый человек – другой бы сюда не явился. А может, он учуял тонким нюхом запах нуккихи, которую Кайгусь грела для Хаца. Умяв пару тарелок, певец в благодарность стал горланить свои политические куплеты, смело рифмуя «президент» и «импотент», а Хац машинально придумывал к ним пантомиму, поражаясь тому, какие пошлости могут приходить на ум в отсутствие Фанка. Затем явился почтальон («Заказное письмо звездной почтой для мистера Хаца; распишитесь»); далее Хац полчаса изображал с ихэнками на сцене кошмарный сон, полный монстров; потом Дина из кордебалета растянула связки; вместе с медиком («Услуга за счет профсоюза; вы, как наниматель, должны расписаться в квитанции») пришел аварийный бухгалтер и разложил на столе свой проект спасения театра от финансового краха, а Донти доверчиво влез Хацу на спину и осторожно, но неумолимо тянулся за ломтиками эрзац-ветчины, которые Хац вытягивал из упаковки, стараясь одним глазом заглянуть и в письмо с родины, усеянное штемпелями: «ГУМАНИТАРНАЯ МИССИЯ <ОБЩЕНИЕ ДЛЯ ДРУЖБЫ>», «ПРОСМОТРЕНО ЦЕНЗУРОЙ ОБЪЕДИНЕННОЙ ВОЕННО-ПОЛИЦЕЙСКОЙ КОМЕНДАТУРЫ», «РАЗРЕШЕНО К ПЕРЕСЫЛКЕ», «НЕ СОДЕРЖИТ НЕДОЗВОЛЕННЫХ ВЛОЖЕНИЙ», «ДЕЗИНФИЦИРОВАНО СОГЛАСНО ПР.9521 МППУ 14» и им подобными. Писал друг детства Шагдах, после вторжения сил правопорядка на Аркадию устроившийся по протекции в новую администрацию; поскольку Хац уже в международном интернате обретался по липовым документам, выглядело это как искусственно стерилизованная переписка двух придурков, озабоченных только культурными достижениями цивилизации ихэнов, в то время как один жестоко мается с театром, а другой живет на планете, погрязшей в войне наркомафии с пришельцами.

«У нас хорошо, – писал Шагдах, – и как бы не стало еще лучше».

«На Аркадии дело дрянь, – переводил про себя Хац, – и чем дальше, тем дряннее».

«Относительно лепной керамики в стиле северной династии Ир-Шэк я думаю, что ты не вполне прав, полагая, будто мастера времен Ир-Шэк поддались влиянию юго-восточной школы и даже посылали молодых на ученичество в Томахин. Они почти безвыездно жили в столичном Кобхаре, совершенствуя свое искусство в изоляции от мастеров юга…»

«Северные партизаны на переговоры не пойдут, и не надейся, – страдая, понимал Хац. – Они там плотно окопались и на своих базах натаскивают молодняк ставить мины и устраивать засады».

«…а купечество обеспечивало обмен предметами культуры между зеленокожими и серовато-желтыми, что способствовало взаимному обогащению школ мастеров, но не их слиянию…»

«Торговля „жгучей пудрой“ и „веселой жижей“ процветает, причем посредничают офицеры экспедиционного корпуса; навар такой, что всем хватает, но миром и не пахнет…» – сквозил подтекст.

Войска, превратившие счастливую Аркадию в горячую точку, Хац видел только в новостях по телевизору. Он не встретил вторжение вместе со своим народом – корабль, на котором (впервые в жизни, кстати) летел Хац, был арестован Галактической полицией перед тем, как миротворцы высадились на планету, и первое, чему он научился под арестом, – молча молиться, чтоб чужие не разнюхали подробно, кто есть кто, а то выяснится, что юнга Хац – совсем не юнга Хац, и не сирота, а сын управляющего плантацией, где выращивают то, что нельзя выращивать. Слава гадьим богам, архивы экспортной компании пришельцам не достались, и его признали жертвой незаконного найма, со всеми вытекающими льготами. О судьбе родных он узнавал в интернате урывками, по «черной почте» и за деньги. Возможно, что батюшка с матушкой там, в топких джунглях, радовались, что их сын выучился на менеджера. О своей эстрадной карьере Хац домой не сообщал – это пристало среднеполым «шнга», коими, собственно, и являлись Кайгусь, Мика и Киута – эти вырвались с Аркадии по репатриации, но им (орбитальный пилот, химик-технолог и инженер-энергетик) не польстило стать на прародине младшими медичками, высиживать яйца или улыбаться за прилавком, и они расплевались с отчизной, что-то крупно наврав в федеральном консульстве. Они, середняги, и Хаца сманили из офиса в театр – что, мол, зря дискриминацию вкушать, танцами больше заработаешь.

Пряча письмо, Хац внутренне вздохнул о жарком солнце и густом горячем воздухе Аркадии, о квашеном мясе, которого здесь не поешь в охотку – сразу носом засопят, наморщатся…

Донти украдкой потянулся за новым кусочком съестного. Хац проследил за его четырехпалой лапкой – стало легче. Две расы, у которых восемь пальцев на все руки, – как-то сродни, будто двоюродные братья, хоть одни ящеры, а другие – ночные лемуры. Он уже ловил Донти на попытках сложить кисть по-ихэнски; нет, братишка, не выйдет, эти клешни от рождения даются такими, что все пальцы большие и противопоставлены парами. Донти в этом ужасно завидовал Хацу,

И еще почему Хац любил ньягончика – тот был по-детски теплый, греющий. И вы бы его полюбили, имея температуру тела + 41° по Цельсию и хронически озябнув за зиму. Каково оно было в зиму – два нагревателя парят, комнатка закрыта наглухо, партнерши прижмутся с боков поплотней (и объясняйся, не срываясь: «Нет, это не мои жены и вообще не женщины, а средние. У них нет пола, понимаете?»), а в туалет идти – как из дома в промозглую ночь нагишом.

Хац слушал аварийного бухгалтера, понимал и кивал. Да, положение аховое.

Аварийный говорил, говорил и наконец намекнул:

– Вы, может, велите ребенку уйти? Разговор не для детских ушей.

– Он не расскажет никому. Правда, кой Донти?

– Чтоб я умер от веревки, – чирикнул лупоглазый кроха.

– И все же…

– Ему велел взрослый, он будет молчать. Если он виснет на мне – это не значит, что он не понимает слова «нельзя».

Хац знал больше, чем сказал, – отец Донти, Наито, да и все его родственники во многих поколениях были членами «нао» – чего-то среднего между дворянской фамилией, племени с общим тотемом и мафиозным кланом. Без жесткого порядка и нерушимых традиций в нао вряд ли удалось бы столетиями соблюдать порядок в подземных мегаполисах мира Ньяго, выжженного глобальной войной.

– Ну так вот – чтобы поддержать театр, нам придется пойти на непопулярные меры…

И тут ворвалась Бенита – горящая, художественно встрепанная, в черном пленчатом трико.

– Хац, ты слышал?!!

– Нет, – сознался Хац, – но я сейчас услышу от тебя. Только быстрее – у нас разговор…

– Труха ваш разговор! О деньгах, да? Хац, деньги у тебя в шкафу!

– Неправда.

– Правда! Наш Фанк – киборг Хлипа!!

Следующие пятнадцать минут бухгалтер с Бенитой наперебой объясняли Хацу, кто такой Хлип и что он значит для централов. Донти тщательно слушал и понял по-своему – мотаси Фанк знал драгоценный секрет, и за это ему распилят голову, а все кассеты, где записан мотаси Фанк, стоят много-много.

– Фанк не является юридическим лицом, – напирал бухгалтер, – он даже сам себе не принадлежит. Поэтому записи с его участием – собственность театра. Поймите, Хац, с тех пор как суд и профсоюз временно утвердили вас внешним управляющим «Фанк Амара», вы вполне можете распоряжаться этими записями в пользу предприятия.

– Сандра Вестон, сестра Хлипа – чтоб ей Туанский Гость приснился! – уже заявила через адвоката, что Фанк принадлежит ей как наследнице, и подает в суд на Хармона. Мало ей, коряге, миллионов брата! Вот же тварь ненасытная! – кипятилась Бенита, перебирая кассеты. – Хац, сколько их у нас осталось после шмона?

– Не считал. Штук пятнадцать, наверно. Плюс фотографии Фанка.

– Хац, все в сейф! Я буду не я, если через час тут не окажется толпа хлиперов. Они же пол выломают, по которому ходил их Файри!..

– Лучше в банковскую ячейку, – бухгалтер знал, как хранить ценности. – И я бы посоветовал усилить охрану здания.

– Спасибо, я вас выслушал, – Хац сгреб внезапно обретенное богатство. – Я сделаю как лучше, только сам. Донти, коно, ты будешь ездить на мне целый день?..

Донти неохотно слез с удобной живой вешалки; цапнув еще ветчины, он сел на край стола, перевил длинные ноги и, закрыв глаза, заявил:

– Через восемь секунд сюда войдут Доран и человек-великан с волосами в крапинку.

– Это у него номер такой, – пояснила Бенита ошарашенному бухгалтеру, а наученный горьким опытом Хац тотчас же пошвырял кассеты в стол и запер ящик.

– …Шесть. Семь. Восемь.

На счет «восемь» дверь открылась – и все онемели.

– Нет-нет, камера не включена! – предупредил Доран; полуседой (масти «перец с солью») верзила Негели держал наплечную камеру объективом в потолок и тихо гонял жвачку за щекой, наблюдая за ситуацией, – он умел угадывать желания босса по еле уловимым жестам.

– Как я рад снова вас видеть, Хац!!

– Правда? – Хац вытянул шею в знак приветствия. Да, охрану надо усилить!

– Без записи, – сказал Доран, присаживаясь. – Сугубо по-деловому. Сначала обговорим, потом съемка. В двух словах ваши проблемы таковы…

– Про Фанка, – кивнул Хац, – мы уже слышали – Хлип и все такое прочее.

– Тем лучше! Но вы не знаете, какие люди присоединились к моему протесту…

– Вы о Сандре? – спросила Бенита. Доран мимолетной гримасой дал понять, что не имел в виду эту вульгарную выскочку, благодаря наследству превратившуюся из трущобной крысы в великосветское чучело.

– Канк Йонгер, Рамакришна Пандхари, Гельвеция Грисволд, Эмбер – и это только те, кто вышел на мой трэк, пока я летел к вам. К вечеру вас возьмут в кольцо хлиперы, и вам будет не до интервью, поэтому надо решать сию минуту – готовы ли вы стать объектом большого шоу…

– Это наша профессия, – Хац облизнулся с самым серьезным видом.

– …и использовать поддержку канала V, – изящно закончил Доран почти без паузы. – Эксклюзивные интервью, показ через канал всяких рабочих записей с Фанком… Не станете же вы уверять меня, что не записывали репетиций! Все артисты это делают – значит, и у вас…

– Мы, – бухгалтер посмотрел на Хаца; тот кивнул, – как раз уточняем рыночную стоимость этих материалов.

– Я дам по тысяче за полную кассету.

– Во, жмот! – вырвалось у Бениты.

– Тысячу двести.

– Просите больше, он даст, – внезапно подал голос стихший Донти; до этого он исподлобья всматривался в Дорана.

– Да, малыш? – Бенита примостилась рядом с ним. – А почему?

– Легко торгуется, – Донти забрался на стол с ногами и обнял танцовщицу за шею, – набавляет очень легко.

– Это ваш эксперт по маркетингу? – Доран с удивлением и слабой неприязнью обратил внимание на остроухого мальца.

– Вы ему назовите цену страшную, и потом сбавляйте понемножку, – щекотно зашептал Донти на ухо Бените, – а я скажу, где он пугаться перестанет.

«Считывает с лица, – догадался бухгалтер, удивляясь все больше, – он видит иначе, чем мы… что-то в глазах, в голосе, в мимике… Надо иметь в виду – с ньягонцами быть осторожней».

– Поиграем? – Хац с удовольствием почувствовал, как Доран колеблется, глядя на Донти, – что это, блеф или какая-то инопланетная штучка, с которой он пока что не встречался?.. – Вы очень правильно предположили, что сегодня это ходкий товар…

– Я намерен поддержать ваш театр ради того, чтобы поднять интерес к Фанку, – попробовал Доран намекнуть на свой исключительный альтруизм; Донти на вопросительный взгляд Бениты помотал головой: «Врет».

– Или вы примете наши условия? – Хац начал нажимать; без полицейского киборга за спиной он ощущал себя куда смелее и решительней, и сейчас вполне обозначилось, что школу менеджеров он кончал не зря.

– У вас большие трудности, – Доран противно улыбнулся. – На вашем месте я бы взял наличные, чем…

– Донти, проводи мистера Дорана к выходу. Так, – повернулся Хац к бухгалтеру, – мы собирались позвонить на канал III?

– Нет, сначала в «Audio-Star», – подлыгнул бухгалтер; как это упоительно – поиграть на нервах у ведущего TV, который деньги ест, пьет, курит и спит на матрасе, набитом деньгами.

– Ваши условия? – без колебаний и какого-либо перехода спросил Доран.

– Мы дадим вам одну кассету. И кое-какие фотографии. А вы даете в «NOW» рекламу театра – скажем, пять раз по десять секунд в течение суток, из них три раза в прайм-тайм…

– Да вы знаете, сколько стоит секунда рекламного времени?!

– Нет; откуда мне знать, какие у вас цены?

– То, что вы назвали, обойдется тысяч в двадцать. Кассета не стоит таких денег!

Все невольно взглянули на Донти; ребенок смутился и спрятал лицо в кудрях Бениты; уловив его жаркий шепот, Бенита незаметно подмигнула Хацу: «Жми, напирай! Доран и не столько отдаст, лишь бы первым показать Фанка в работе!..»

– Я оговорился – четыре раза в прайм-тайм и два – в иное время, – поправился Хац. – Мы… мы организуем показ записей Фанка через проектор, в зале. И восстановим на сцене поставленные им программы. Съемка в зале будет запрещена для всех… кроме, быть может, канала V.

– Исключительное право освещать происходящее в театре, две кассеты, – предложил Доран, – и я вас рекламирую три дня.

– Мы вам не дадим использовать кассеты целиком.

– О'кей; но я сделаю ролик для TV на пять минут, дайджест на четверть часа для фанатов и – по моему выбору – часовую некоммерческую нарезку для акций Союза защиты наследия.

– Зовите адвоката, – Хац наклонил свою гибкую шею, – надо это оформить сейчас же.

«Фанк, – подумал он, оглядываясь на фото экс-директора в гриме, – извини, если я думал о тебе гадко. Ты опять спасаешь нас, а мы…»

О том, как он сам подставил Фанка и навел на него серых, Хац думал с омерзением как о каком-то постыдном поступке, совершенном в крайнем опьянении или в помрачении ума.

– Надеюсь, нет проблем включиться в ваш Союз?

– И мне! – тонко крикнул Донти. – Мне можно?

– Хоть всем театром! – Доран распахнул объятия. – Но я должен это заснять, вы понимаете. Хац, какой у вас необычный детеныш!

– Это не мой, – скромно отрекся Хац, – я неженат.

– Этот мальчик – артист, – подчеркнула Бенита.

– Ах, это мальчик… Да, заметные артистические данные…

– Вы не поняли – у него сольный номер.

– И какой же?

– «Младенец-телепат», угадыванье намерений и тайных помыслов с завязанными глазами.

Дорана слегка покоробило. Напустили в мир всяких пришельцев!.. Но любопытство было сильней секундной неприязни, а трогательный вид Донти умилял – и Доран со своей знаменитой победной улыбкой протянул ньягончику руку:

– Твоя взяла, чудесное дитя. Давай договоримся – ты здесь больше не будешь читать вслух мои мысли, а я куплю тебе пирожное…

– Три, – уточнил Донти, – шоколадных, с ягодками.

– Кой Донти, как же мы без твоей помощи?! – простонала Бенита, готовая расхохотаться; нечаяный успех бодрил и подстрекал к веселью.

– У меня теперь контракт с мотаси Дораном, – важно ответил мальчуган.

Общий смех грянул, сметая остатки сомнений, недоверия и настороженности.

– А скажи – что я сейчас думаю? Один раз можно, разрешаю.

– Что дело провернуто очень удачно, – пригляделся Донти. – Что… что меня надо взять к себе домой. А вот этот мужчина, – показал он двумя пальцами на Волка Негели, – думает, что надо взять домой мотагэ Бениту, потому что она смачная.

Все снова засмеялись, а особенно – Бенита; она и впрямь смотрелась лучше некуда в одной лишь черной пленке на ладной литой фигуре.

– Малыш не промах, проникает как сквозняк, – признал его догадку Негели, а Доран заметил про себя: «Ньягонцев надо брать на интервью в прямом эфире, чтобы ловили за язык моих подопытных».

* * *

Табельный наркотик действовал ровно два часа, затем он как по сигналу выключился, и боль в руке подступила сначала как бы исподволь, онемением и тяжестью, а затем проявляясь все больше и больше чувством жара, распирания и жжения, как обычно болит ожог. Стоило пошевелить рукой – и из глубины всплывала новая порция тяжелой, разламывающей боли, еще громче требующей: «Не двигайся!» Рука медленно опухала, увеличиваясь в объеме, отекая и затрудняя движения в суставах пальцев и кисти; боль запрещала руке двигаться и в локте, и в плече; кожа приобретала нездоровый багровый цвет с фиолетовым оттенком, вены вздувались темными жгутами. Отек усиливался. Но это F60.5 смог увидеть только дома.

Выйдя из подземных ходов невдалеке от Энбэйк, 217, F60.5 оказался у станции метро. По расчетам опытных террористов, от столкновения с полицией – если ты скрылся с места стычки – до начала правильно организованной охоты на тебя проходит четверть часа. У него оставалось в запасе восемь минут, пока его портрет (правда, очень смутный) не передали на поисковые видеоголовки, стоявшие в людных местах и на улицах. Светофоры, вестибюли станций, банкоматы, магазины, космопорт – все через восемь минут станет опасным. Без уточнения скриннинг-контроль мало результативен, но F60.5 понимал, что ответить на вопрос любого человека в форме: «Будьте так любезны, покажите свое левое плечо», будет ох как непросто. Поэтому F60.5, не опускаясь, с наземной платформы сел на круговой экспресс-поезд и за шесть минут оказался километрах в пятидесяти от злополучного магазина, чуть не ставшего для него смертельной западней. «Вот к чему приводит тщеславие», – горько подумал он. Еще две минуты он потратил, чтобы спокойно уйти из зоны контроля, а затем – пару часов, чтоб добраться домой, избегая трасс, где велся автоматический мониторинг.

По пути он позвонил директору школы в Тьянга-тауне:

– Я очень сожалею, но не смогу вести занятия в ближайшие две-три недели. Я получил травму, повредил ногу. Не знаю, может быть, обойдется без операции… Я искренне надеюсь, что мне не понадобится денежная помощь, но очень благодарен за столь любезное предложение.

Приятно, что тебя считают настолько своим, что готовы объявить для тебя сбор средств по школе – у тьянг принята подобная взаимопомощь, но сейчас придется выкручиваться самому. Его волновало только одно – сможет ли эта рана зажить самостоятельно. Он ехал строго по правилам – чтоб у следящих систем не было повода записать его машину в память – чувствуя, как тяжелеет и отказывает левая рука.

Дома он в изнеможении лег на диван. Он не мог разговаривать даже с Сэлджин. Она не обиделась; как всегда кроткая и нежная, она пошла на кухню, сварила для него чашечку синтет-кофе и принесла ее на подносе вместе с крекерами, аккуратно разложенными на блюдце. Немощная и инфантильная, она больше ни на что не была способна. F60.5 чуть не разрыдался, глотая горячий напиток. Он был один, и помочь ему было некому. Приходилось рассчитывать только на себя, на свои силы.

Подкрепившись, F60.5 сосредоточился: «Только не паниковать. Я спокоен, со мной ничего не случилось. Смог же я доехать до дома. Кровь не течет… У них остались пятна крови… Я спокоен. Брать кровь на генную экспертизу у всех без исключения централов они не могут. Значит, надо кое-что исключить из списка разрешенных объектов и действий – в частности, добровольное обследование крови на генотип. Мотивировка – я сектант, мне это запрещено верой. Вариант – экстренное вмешательство врачей в случаях, угрожающих жизни: внутреннее кровотечение, ранение в катастрофе. Это от меня не зависит, во время исследования я буду в бессознательном состоянии. Резюме – забыть. Я спокоен, я полностью контролирую свои мысли. Наметить первоочередную задачу. Задача поставлена: раздеться и оценить состояние раны, сделать вывод – возможно ли заживление без медицинского вмешательства».

Страх, толчками пробивавшийся из подсознания, ответил: «Невозможно», но F60.5 решил убедиться своими глазами. Опираясь на правую руку, он сел и начал раздеваться, с еще большим страхом убеждаясь, что левую руку невозможно ни вытянуть вперед, ни поднять вверх. Он не стал жалеть одежду – все равно ее придется уничтожить – и то, что не мог снять, разрезал коротким виброножом. Взяв всю кучу, он, обнаженный по пояс, отнес тряпье в ванну, поставил, орудуя одной рукой, бак-утилизатор, затолкал в него одежду, обсыпал гранулированным порошком; осталось задраить крышку и нажать «Пуск».

Сэлджин молча следила за его манипуляциями, отпивая тоник, внимательно поводя большими глазами и пристраивая кукол поближе к себе. Она тоже волновалась.

Там же, в ванной, F60.5 срезал прижимную сетку, обрызгал спекшуюся пену из спрея, встроенного в армейский комплект, и осторожно начал снимать пласт пены. То, что рука изменила цвет, потеряла подвижность, отекла и страшно болела, он уже отметил, но надо было еще осмотреть рану. Асептическая, не присыхающая к поврежденным тканям пена, пропитанная кровью, и потому тяжелая, отходила легко. Наконец и она был снята и тоже полетела в бак. Влажные отходы нежелательно сжигать… А, пусть, Утилизатор выдержит.

Помогая себе правой рукой, F60.5 поднял плечо, развернулся перед зеркалом и, глубоко дыша сквозь оскаленные зубы, принялся рассматривать место повреждения, ощупывая здоровую кожу вокруг него. Утешительного ничего не было.

Начинаясь с надплечья и вниз, захватывая наружную часть плеча, шла темно-коричневая корка ожога площадью в две ладони, кое-где прорезанная глубокими трещинами, из которых сочилась розовая сукровица; краями зона ожога глубоко врезалась в здоровую ткань – багрово-синюшную, вздувшуюся валиком. Отек – плотный, глянцевитый – продолжал распирать кожу, и конца этому не было видно; плечо и локоть уже заплыли, очередь была за шеей, где кожа тоже начала лосниться и надуваться. Это если не думать о сожженных и затромбированных сосудах где-то там, внутри…

Страх вернулся панической волной; F60.5 видел, как внезапно побелело его лицо в зеркале; его затошнило, ладони намокли от пота. С ним это уже было, да, было… тогда… когда… Спокойнее, дыши глубже. На «раз» – вдох, на «два-три» – продолжительный ровный выдох. Голову опустить пониже, чтобы не потерять сознание. Вдох-выдох, вдох-выдох… Ты справишься. Ты очень силен, у тебя огромные внутренние ресурсы. Ты киборг, F60.5, ты робот – у тебя нет ни сосудов, ни крови; ты не чувствуешь боли.

Кольцо смыкается теснее. Сегодня ты побывал в плотном контакте – ты видел их. Кибер-демоны ужасны. У них нет ни жалости, ни законов. Они способны на все. Ты единственный, кто может им противостоять; ты выстоишь, ты сможешь.

Некоторое время спустя, наложив себе новую повязку, F60.5 смотрел, не отрываясь, в глубокие глаза Сэлджин:

– Девочка моя, сейчас ты возьмешь этот блок и выйдешь на улицу. Ты пройдешь три квартала налево и у магазина «Токко-Пон», на котором написано «Сдается в аренду», вставишь его в телефон-автомат.

– Я не могу! – пискнула Сэлджин. – Я не могу выйти на улицу!

– Ты сделаешь это, иначе я умру.

– Да, – бесхитростно ответила Сэлджин, – я сделаю это, чтобы ты остался жив; но я никогда не была на улице! Я не знаю, что это и куда мне идти.

– Я повторяю… – вновь начал F60.5. Разговор со всеми уточнениями продолжался час.

Затем Сэлджин ушла. Она говорила правду – никогда она не выходила за дверь, никогда не была на улице и не знала, что такое Город. Восемь лет он спасал ее, а теперь она должна была спасти его. Он подложил подушку под больное плечо и ждал, ждал, ждал…

Казалось, прошла вечность, когда зазвонил телефон и знакомый голос спросил:

– Ты еще жив? А мне передавали, что у тебя неоперабельный рак крови.

– Я не верю в компетентность своего домашнего врача, – быстро набирал F60.5 на клавиатуре, а телефон повторял написанное голосом автоответчика: – Я ищу нового. У тебя нет никого на примете?

– Есть. Координаты при встрече. Назначай удобный тебе пункт, я подошлю своего племянника с запиской. Знаешь, доктор платит мне пять процентов комиссионных с каждого завербованного клиента.

– Понимаю, – улыбнулся F60.5 шутке Темного. Старые друзья не подводят.

А еще через полчаса – никакая сила не заставила бы F60.5 сойти с места, пока он не дождался бы, – явилась Сэлджин. Она шла, шатаясь, глядя прямо перед собой остекленевшим взглядом – волосы мокрые и слипшиеся от плевков, лицо разрисовано губной помадой, а одежда заляпана кетчупом.

Они уважают законы! Мерзавцы, ничтожества… Портить имущество они не станут, но поиздеваться, надругаться над одинокой встречной куклой – удовольствие для них. Проклятые киборгофобы!..

Она протянула руки к F60.5 и с выражением невыносимой муки сказала:

– Никогда больше я не выйду на улицу!

Сэлджин, Сэлджин.

Маленькая храбрая кибер-принцесса. Сегодня ты спасла последнего воина-освободителя.

F60.5 не издал ни звука и только тихо улыбался, когда много позже врач обкалывал набухшие ткани лекарствами.

* * *

Путешествие закончилось; виртуально пятясь, бригада мозгового штурма вышла из Маски – беспомощно распятой, безжизненно покорной и доступной до глубин души. Восторг работы отступил от Хиллари, на его место встали унылые, тяжелые заботы дня, который с самого утра был проклят и отмечен роковым клеймом глупых удач, что достаются слишком дорого. База разбита, Фараон потерян; проект «Реклама для киборгов» прямиком уходит в лапы BIC и «Роботеха», потому что сейчас на это отвлекаться некогда, а завтра будет поздно.

– Селена, сдай находки Адану, – тускло сказал Хиллари.

– Уже сделано, босс.

– Хорошо. Гаст…

– А Фанка мы сейчас вскрывать будем? – с надеждой спросил Гаст. Хиллари воззрился на него в недоумении – что?..

– Ты мало работал?

– Я готов сверхурочно, и даже всю ночь – ты меня знаешь! – горячо заговорил Гаст. – Снимем со стенда эту буйную хулиганку – и…

– Нет.

– Он же все постирает! – воскликнул Гаст почти с отчаянием.

– Не думаю. Фанк слишком умен и слишком долго жил сам по себе, чтоб от всего и сразу отказаться.

Гаст хотел сказать, что Фанк – машина, и по человеческим понятиям о нем судить нельзя, но Хиллари глядел так хмуро и зловеще, что Гаст опять впал в детство и заныл:

– Ну, а когда мы его вскроем?

– Не знаю; отстань.

– Может, завтра? С утра и начнем…

– Гаст!!

– Молчу, молчу… Значит, в четверг, послезавтра? Только скажи «да», и я отстану.

Хиллари понял, что надо бежать. И что убежать не удастся. Завтра вновь Гаст будет канючить и таскаться по пятам, чтобы добить, домучить босса, вынудить из него приказ «Фанка – на стенд!»

– Мы поговорим об этом позже. Туссен, опломбируй ей радар. И натяни покрытие на голову, пускай срастается. А то глядеть противно…

– В холодильник ее?

– Лучше в камеру. Пускай подвижется; это полезно после стенда.

Гаст увязался в подземный этаж за Туссеном, впереди которого шагал дистант с обмякшей Маской в лапах. Это был удобный повод отлучиться ненадолго и проникнуть в изолятор для трофеев «Антикибера», чтоб поглазеть на Файри. Тюрьму сторожил автомат – оцепенелый, вросший в пол, словно макет в музее роботехники; по экстерьеру – близкая родня дистанту, он превосходил телеуправляемого братца тем, что сам мог выполнять несложные задачи. Скажем, сличать входящих-выходящих с картотекой персонала.

Изолятор был изготовлен и установлен в здании фирмой «Дарваш Инк» по заказу Айрэн-Фотрис. Иными словами, Горт лоббировал этот заказ для своего приятеля – точно так же, как устроил его слабоумному сыну должность в «Антикибере». Коридор-тупик украшали с каждой стороны девять дверей; бледный изжелта-серый окрас стен, потолка и пола вкупе с рассеянным светом ламп создавали атмосферу мертвенного сна с застывшим сновидением без звуков, где душа сохнет, а сердце останавливается от безысходности. Никаких рукояток, ничего нарушающего ровную гладь плит – только в нише у каждой двери экран и пульт.

– А где… где сидит Файри? – спросил Гаст, чувствуя себя в камере, как в том сне, откуда хочется удрать, – так здесь все не по-людски пусто, чисто и стерильно. Туссен руками дистанта тщательно и неторопливо склеивал разрезы на голове Маски.

– А рядом где-то, поищи. Куда-то его сунули…

Фанк отыскался в камере 11 по нечетной левой стороне. Он сидел на полу, прислонившись к стене, – голова опущена, руки обвисли, ноги вытянуты. Выдохшийся, всеми позабытый и ненужный клоун… Гаст потянулся к сенсору звуковой связи, но не коснулся его – что можно сейчас сказать Фанку? Приказать «Встань!»? Он встанет. Велеть «Танцуй!»? Он спляшет… может быть. Но сделает это механически, убого, в сто раз хуже, чем андроид на параде мод. «Команду „Стань Файри!“ он не выполнит», – вдруг понял Гаст, и от этой мысли ему сжало челюсти, как от оскомины. Здесь нет Файри.

Здесь и не может быть Файри!! Файри – на сцене, в свете рампы, в фейерверке лазерных лучей, а тут – серийный киборг, брошенный в коробку изолятора.

Гаст огляделся, чувствуя, как ниоткуда подступает страх. Лишь пустой проем на месте двери камеры 4 и неживое шуршание дистанта в ней напоминали о том, что время все же движется. А когда все двери – включая входную – закрыты, изолятор превращается в безмолвный ад вне времени. Тишина. Пепельный свет, бледные тени – эти стены, казалось, поглощают и тени, и свет. Да, если где-то есть ад, то он именно такой – одиночная герметичная камера, в которой ты навеки заточен наедине со своей памятью и мыслями. Безумие покажется подарком, смерть и небытие – великой милостью, но никто не одарит тебя сумасшествием, не прекратит муки вечной бессонницы, пытку воспоминаниями и тщетные поиски выхода. Стражи ада – четверорукие дистанты Принца Мрака с птичьими ногами…

– Туссен! – крикнул Гаст, ужасаясь тому, как глухо и сдавленно звучит голос в этих стенах.

– Да? Что? – отклик разогнал нахлынувшую жуть; Гаст словно вынырнул из трясины.

– Я нашел его.

– Ну, и как он там?

– Сидит.

– Доплясался паяц, – вышел Туссен в коридор, искоса поглядывая в камеру и перебирая руками в перчатках, будто играя на невидимом пианино. Во второй справа от входа могиле что-то рвалось с треском, потом щелкнуло – и дистант вышел с Маскиной одеждой в лапе. – Ты остаешься?

– Нет, я ухожу, – торопясь к выходу, Гаст бросил взгляд направо; дверь уже закрывалась, и он успел заметить лежащее лицом вниз тонкое тело с руками, скованными за спиной. Тело слабо пошевелилось…

* * *

Старший безопасник Сид вернулся в Баканар под вечер и сразу же пошел с докладом к Хиллари. Шеф все еще был в рабочей зоне, казалось, и не помышляя об отдыхе; его лицо покрылось матовым прозрачным лаком целеустремленности и ожесточения – мимика замерла, глаза стали острее, губы – тоньше.