Текст книги "Роботы-мстители"

Автор книги: Людмила и Александр Белаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

А РОТРИА НАШЕПТЫВАЕТ ВСЛЕД – «ПОЖАЛЕЙ СЕБЯ. ЕСЛИ НЕ СТАНЕШЬ ЖЕРТВОВАТЬ СОБОЙ – ОСТАНЕШЬСЯ ПОД СОЛНЦЕМ, БУДЕШЬ ДЫШАТЬ, ЛЮБИТЬ, РАДОВАТЬСЯ…» – НО ВАЛЬПУРГИЯ НЕ СЛУШАЕТ ЕГО ОБЕЩАНИЙ, И ОПЯТЬ…

Правый дистант пустил ракету; маленькая, меньше и тоньше складного зонтика, эта быстрая штучка была предназначена для поражения автомобилей налетчиков. Действие – кумулятивное. Гильзу распяло на стекле непробиваемой стены; она услышала сигнал: «Взрывная травма. Перебит позвоночный столб; потеряно управление нижними конечностями. Разрушена нижняя часть туловища. Угроза прекращения питания от батареи».

«Рыбак, – подумала она. – Рыбак, Ры…»

Оператор выждал небольшую паузу, чтоб дым слегка рассеялся, перевел прицел на грудь изувеченной куклы и послал ракету с разрывным зарядом.

«А, бес с ней, с ее памятью. Главное – вооруженный противник полностью нейтрализован. Так и напишем в докладе».

Полыхнула вспышка взрыва – и в огне мелькнули клочья тела, ни на что уже не похожие.

* * *

Второй раз это показали в замедлении – наверное, затем, чтобы Рыбак смог все подробно рассмотреть. Словно во сне, Гильза бежит – как плывет, за ней опускается мутный занавес; ноги и грудь Гильзы покрываются дырами разрывов. Ее швыряет навзничь; и она падает, как будто тонет, запрокидывая голову. Ее волосы плещут волной; глаза широко открыты. Но закричать она не успевает. Она валится, как сломанная кукла, со всего размаха ударяясь головой о каменные плиты. Не видно даже попытки помешать падению; Рыбак с болью и горечью понял, что она мертва. Стоп-кадр.

Голос за кадром поясняет:

– При попытке ограбления банка… киборг уничтожен… прибывшие на место происшествия сотрудники кибер-полиции сообщили, что киборг находится в розыске… Семья Банш, ранее уже замеченная в акциях с применением огнестрельного оружия… Никто из людей не пострадал…

«Какая чушь! Гильзы больше нет… Должен был умереть я. Но я жив… Она сказала: „Будь в моих силах, я бы все для тебя сделала, я бы жизнь за тебя отдала!“ И вот Гильза умерла… уничтожена… а я жив!»

Рыбак стал задыхаться. Это ложь, ошибка, это несправедливо! Но лицо с экрана убеждало: «Нет, все так и есть». Рыбак не ощущал себя – ни своих рук, ни частого дыхания. Он огляделся с нарастающим отчаянием. Где он? Зачем он здесь?.. Зеленоватые стены, приятный свет, мягкая кровать, готовая послушно угодить любому положению тела; провода, прозрачные трубочки… Рыбак почувствовал себя жертвой эксперимента, запертой в этой комнате, привязанной к аппаратам, лишенной и намека на свободу – ему даже вставать запрещено. Рыбаку стало страшно, что это продлится вечность, и ему невыносимо захотелось уйти отсюда. Немедленно прочь! Прямо сейчас!

Он с размаху швырнул телевизор об стену, и «magic crystal» погас, ненужной коробочкой отскочив куда-то на пол. А Рыбак быстро и решительно вырвал зонд из носа, иглы из вен, стал срывать с себя наклейки датчиков.

На посту прозвучал сигнал тревоги, и в палату ворвались трое сильных молодых парней: охранники и медбрат. Они влетели в тот самый момент, когда Рыбак пытался найти что-нибудь режущее.

Схватка была короткой. Охранники скрутили Рыбака, вывернув руки до боли в суставах. Драться он не мог. Его бросили на кровать и удерживали худое бьющееся тело, пока медбрат накладывал на лицо маску респиратора. Рыбак из последних сил выворачивал голову, сотрясаясь в конвульсиях сухого кашля, и кричал:

– Умереть! Дайте мне умереть! Я хочу умереть! Это мое право! Вы не можете заставить меня жить!!

С каждым вдохом, во время которого напрягалась шея, а в груди что-то клокотало и свистело, Рыбак вдыхал новую порцию снотворного газа – и мышцы его слабели, мысли путались.

– Принц Ротриа… Сам Сатана его предупредил! Я разрушил его логово, а он убил мою девушку. Будь он проклят! Ненавижу… убью… убью… всех убью…

Последние слова он еле шептал. Кашель стих; Рыбак полной грудью вдыхал газ из респиратора, парни-охранники следили за ним, касаясь его только ладонями, почти бережно. Рыбак, не ощущая веса, освободившись от оков тела, вновь летел над Городом к заветной цели, а мрак сгущался и застилал зрение. И темнота раскрыла ему свои объятия…

* * *

Ротонда – самый людный сход ролевиков. Это место знают все, кто дуреет по играм в реале, кто жить не может без того, чтоб иногда не нарядиться в Кибер-демона или туанского шпиона, вульфа с Арконды или форского воина. Играть в восставших кукол собралось тысячи две с лишним человек; отовсюду съехались – даже из Элитэ и Порта, и кого только не было! Вполне взрослые мужики и тетки перемешались с теми, кто им в дети годился, но толковали все об одном – какой будет расклад ролей и что за вводные предложат мастера? Вихрь, заводила из «Янгарда», объяснял всем через мегафон – Банш против «Антикибера», первых поддерживают колдовством Кони и Всадники, а вторых – Принц Мрака, Глаз Глота и кибер-демоны. У широкой тумбы, на которой стоял Вихрь, и еще в пятнадцати местах еле успевали раздавать личные карты и ставить игроков на мониторинг. Когда подъехала команда из Гриннина, Принца Мрака уже выбрали (из мастеров, конечно), и он отечески наставлял Хиллари Хармона: «Сын мой, ты должен быть предельно беспощаден». Кто-то громко ворчал, что одно попадание кибер-охотников снимает слишком уж много очков, это нечестно. Черная Пантера, благодетельница «Всадников» и подруга Вихря, тараторила, приложив к голове каждой рукой по трэку, – колдуны уточняли у нее сравнительную мощность заклинаний. Раскраской и браслетами не обошлось – многие приволокли прикид с Д-О «Принц Мрака – Битва Заоблачных Твердынь», и еще с кое-каких; мелкие погрешности прощались. Беседы кипели, переходя местами в крик – Фанк-Файри! Тринадцатый Диск! Рыбак и «харикэн»! Маска и F60.5! В воскресенье прилетает Пророк Энрик!! Эмоции толпящихся возле Ротонды накалялись, и в невидимой туче, сгущавшейся над головами, зарождались полярные грозовые заряды чувственного единства – «Отправим Хармона во Мрак!» и «Банш – давить!» Игра предстояла – с полной отдачей, жаркая и судьбоносная; в древности на Земле это называлось «Божий суд», «ордалия» – если сражались один на один, или «священная игра», когда команды выступали за Добро или за Зло, по жребию, и чья команда одолеет на игре, то возьмет верх и в реале. У ограды девушка по прозвищу Скелетка, знаменитая колдунья, гадала на удачу по заветной книжке спэллов и паролей, и вокруг нее сгрудилось много выжидающе сопящих Масок, Косичек и демонов.

Соли в кипяток подбросил кто-то, замахав над головой пластинкой «magic crystal»:

– Это она! Я тебе точно говорю!! Да мы же с ней в поезде ехали!..

Но имя «Гильза» не успело разойтись по всей толпе – над скоплением завис коробчатый черно-синий модуль с вызывающей эмблемой «взлет-посадка». Многоязыкий галдеж превратился в возмущенный общий гул: «Сэйсиды!»; в модуле вскрылось черное окно – и горбатая от «мухи» за спиной фигура медленно упала на тумбу рядом с Вихрем, который уже кричал: «Сохранять спокойствие! Не провоцировать сэйсидов!» Модуль парил над стихающим скопищем; мощь его гравитора ощущалась всеми, словно прохладный ветер сверху, а сэйсид, похожий в бронекостюме на дистанта, озирал озеро голов, крепко расставив ноги; толстая скорлупа забрала поднялась, открыв рельефное лицо, плотно обтянутое сухой кожей. Усилитель делал его голос оглушительным; Вихря не стало слышно.

– Я полковник Кугель. Господа, ваша игра отменяется.

– У нас есть разрешение! – вклинился в паузу Вихрь.

– Начштаба по чрезвычайным ситуациям А'Райхал аннулировал его. Игра с имитаторами оружия в такой обстановке недопустима. Вы можете перенести игру на другой срок; точнее справьтесь в ведомстве А'Райхала… Вы зря ворчите, – он примирительным жестом поднял закованную в композит и силовые тяги руку. – Лично я не против ваших игр. Но у меня есть приказ, и я выполняю его. Празднуйте Вальпургиеву ночь, веселитесь на майских – но БЕЗ ИМИТАТОРОВ! И чтоб никакого насилия. Теперь – прошу вас РА-ЗОЙ-ТИСЬ. Я прослежу, как вы это проделаете. Предупреждаю – мы будем прослушивать переговоры на игровых частотах…

Уходить он явно не собирался. Вихрь скрепя сердце начал отдавать распоряжения о свертывании игры. Сколько было стонов разочарования, сколько ругани сквозь зубы и жестов исподтишка, не оставляющих сомнения в их искренности, в сторону Кугеля немало было сделано, и Скелетка заявляла, что это силы Тьмы хотят сорвать игру – но никто и не думал перечить сэйсиду. Игроки – не вояки, закон есть закон…

«Ну, ничего, – утешал себя кое-кто, – ночь впереди! Не поиграем, так отвяжемся – поорем, на стенах порисуем и попишем. Эта ночь – святая, уж ее-то нам не запретят! А на майских продолжим».

А'Райхал и Кугель предвидели это – и приняли меры. Но сладить с мирными ролевиками просто; куда сложнее с теми, кто не собирался в толпы, но сговаривался через Сеть и трэки – как бы раскрепостить свою киборгофобию…

Наивно думать, что централы поголовно одобряли применение андроидов. Однако ненавистники киборгов ограничивались тем, что бойкотировали заведения с кибер-прислугой, иногда швыряли в киберов пакеты с краской, а чаще всего устраивали шумные пикеты или сочиняли статьи о засилье роботов, отнимающих у людей рабочие места и оскорбляющих своим существованием промысел Божий. Некоторые ходили в Лабиринт Смерти и отводили душу, расправлялись с куклами. Это были самые безобидные противники GR-Family-BIC – а ведь были еще те, кому в принципе все равно, по какому поводу погром затеять. И вот 30 апреля 254 года эти «профессионалы» вандализма, кому важен факт дебоша, а не его причина, кому главное – нажраться и подраться, как с цепи сорвались. Доран им объявил, что куклы начали войну, а новости с улицы Энбэйк и из 46-го отделения Blue Town Bank убедили их в этом полностью. Чего же больше?! Этого достаточно, чтоб зарядить свой карабин активно-проникающими пулями, прихватить шокер, выкидной меч или железную дубинку и обязательно – залить в себя литр-другой «колора» или чего покрепче. Ну и, конечно, связь – трэки и уоки-токи; по ним так удобно хвастаться своими подвигами и давать дружкам наводки на поганых кукол! Киборги объявили войну людям? Люди в долгу не останутся!!

Они не сходились и не спрашивали разрешения. Они разъезжали – и стреляли, крушили, рубили. И делали это весело, возбужденно, азартно. В среду к закату Стеллы в Городе было с умыслом повреждено и уничтожено около трехсот андроидов, и конца охоте видно не было.

* * *

Хиллари курил тонкую форскую сигарку, полузакрыв глаза и втягивая в себя пряный аромат. Тяжкая усталость, навалившись на плечи, парализовавшая слабостью тело и превратившая мозг в студень, отступала с каждой новой затяжкой. Хиллари понемногу вновь начал соображать. Слишком много он провел времени в шлеме, слишком много всего на него навалилось в последние дни, но он не утратил способности анализировать, искать – и он нашел. Отдельные фрагменты стали складываться в полную мозаику; он стал собирать картину воедино – тут линия, там кусочек; до целостной картины еще далеко, но он уяснил закономерность сборки, да и фрагменты у него на руках не все. Часть их бегает по Городу, но Хиллари овладела безмерная страсть коллекционера: каталог должен быть полон, любое пустое место звучит как упрек и побуждает к действию. Любой ценой. Все элементы должны быть собраны, все экспонаты – занять свои места согласно порядковым номерам.

Он все еще видел картину недавнего боя в квартире. Он воплотился в Чайку, наблюдал ее глазами, а форское зелье усиливало резкость воспроизведения – стоило чуть напрячься, и видения в памяти становились яркими, как в кино, и объемными. «Визуализация зрительных впечатлений, – как не о себе подумал Хиллари, – следующая фаза – галлюцинации…»

Но форские травы (это он знал по опыту), сколько их ни кури, глюков не вызывали, только сон пропадал начисто, и можно было грезить наяву, даже не грезить, а до мельчайших деталей воскрешать пережитое.

Вот и сейчас Хиллари прокручивал вновь и вновь некоторые заинтересовавшие его моменты, пытаясь найти взаимосвязь между ними:

– Выстрел произведен согласно рабочей инструкции – это Ветеран. Решение принято гораздо раньше; у него даже на долю секунды не возникло промедления. Увидел, идентифицировал, как только в анализаторе появилось «F60.5», – немедленно выстрелил.

Ни сомнения, ни колебания… Даже стычки между Законами не было. Когда наезжает Закон на Закон – идет отсрочка принятия решения; киборг колеблется, двигательные функции замедляются. Ничего подобного! Ветеран выстрелил, как в тире, на испытательных стрельбах, с той же реакцией (Хиллари проверил), не раздумывая… Этот боевой киборг группы усиления, презрев Первый Закон, палил по человеку. Какой он ни маньяк, он – человек. И если этот факт станет достоянием гласности, то BIC – конец. Но он, Хиллари, постарается, чтобы это никогда не всплыло и никто об этом не узнал. Никто, кроме Машталера… «Пусть лауреат покрутится, объясняя, что и как, только сам фактический материал я ему не дам».

А вот еще.

«Я не могу в тебя стрелять!» – это Косичка говорит Чайке. Почему «не могу»? Киборги безжалостны друг к другу. Та же Косичка, воскликнув: «Чайка, сестренка, ты жива!», добавила: «Лил, убей второго!» Кэннан еле спасся. Хиллари четко видит, приближая лицо, как Косичка колеблется, пистолет в ее руке подрагивает. Идет сшибка Законов! Но каких? Почему? Один киборг стреляет в человека, а другой не может (действительно НЕ МОЖЕТ!) выстрелить в себе подобного? Надо поймать Косичку во что бы то ни стало; вот она – недостающая деталь мозаики…

– Я говорю, говорю, а ты, кажется, меня не слышишь! – с обидой в голосе громко произносит Гаст, и Хиллари возвращается в реальность. Гаст встрепан, возбужден, он пытается собрать дискеты одной рукой, жестикулируя и наливая себе сок другой. А еще он жует. Сок переливается через край, дискеты падают со стола на пол с тихим пластиковым треском.

– А, черт… – Гаст, не в силах разорваться, поперхивается и, забыв уже обо всем, натужно кашляет до слез в глазах и покраснения лица. «Дискоординация от сильной усталости», – автоматически всплывает в мозгу Хиллари; внутренний голос звучит так четко, словно комментирует демонстрационный фильм по психологии. Хиллари это не нравится. Не нравится четкость звучащего в голове голоса, не нравится автоматизм и независимость мыслей; он не может думать сознательно, мысли возникают сами по себе, заполняя его. Из глубины мозга, откуда-то из-за глаз появляется тревога и начинает разрастаться, спускаясь вниз – к горлу; горло перехватывает спазм, становится трудно дышать, и Хиллари чуть запрокидывает голову – он часто так сидел в молодости, пытаясь справиться с удушьем; тревога охватывает сердце – и оно пускается вскачь, наполняя грудь и голову глухой пульсацией. 90 ударов в минуту – беспричинная тревога и тоска, 100—110 – необъяснимый, непреходящий страх без названия, 120 и выше – панический приступ, когда хочется выскочить из дома и бежать прочь по темным улицам. Неважно – куда, главное – прочь от этих стен, от этих мыслей, от себя. «Нужно немедленно к врачу, – понял Хиллари, – пока не началась атака…»

Гаст уже откашлялся, с мерзким хлюпающим звуком (все звуки стали для Хиллари громкими, раздражающими, неприятно режущими слух) слизнул пролитый сок со стола, потом, присев на корточки, собрал дискеты.

– Я слушаю, – напомнил о себе Хиллари.

– Жаль, говорю, что Чайка слетела, – Гаст вместо галеты сунул в рот дискету и попытался укусить. Хиллари, озабоченный частотой своего пульса, даже не удивился. Гаст с любопытством пытался прочесть текст на корпусе, потом сунул ее Хиллари: – Что это за фирма, выпускают не пойми что…

– Гаст, это дискета. Галету ты держишь в другой руке…

Гаст недоуменно поднял обе руки, сличил оба продукта и дико расхохотался:

– Хил, да у нас крыша едет! Я в натуре чокнулся, а ты весь зеленый, как форская трава. Чайка сломалась, а я так на нее рассчитывал. Мозги ведь не железные; у меня уже левая рука не знает, что делает правая. Еще пара таких деньков, и я в полную нирвану впаду, меня живьем в рай возьмут. А тут еще Фанка вскрывать…

– Дался тебе этот Фанк, – с раздражением отозвался Хиллари. – Сидит, есть не просит!

– А вторую точку зрения на акцию, – устремил на него взгляд Гаст, – с кого писать будем? Или подадим события в двух версиях, чтобы правосудие озадачить?

– Фанка не трогать, – напомнил Хиллари, мгновенно схватив суть – перестрелка на Энбэйк. Гаст продолжает решать свою задачу: серых он подчистил, но остались Фанк и Маска, в них тоже есть записи. – А что та воинственная мартышка?

– Я смотрел ее память на F60.5, хоть и пришлось набрехаться с Пальмером; у нее лакуны на него, обширные провалы. Похоже на приоритетное стирание.

– Вытри все начисто, чтобы и следа не осталось. Расширь лакуну в дыру. Только жги наверняка, чтобы реверс был невозможен, а то… ты сам видел.

Гаст довольно сощурил глаза; такое решение его вполне устраивало.

Хиллари все же сдержал обещание, и из лаборатории пошел тем же коридором, чувствуя нарастающий страх и ускоряющийся пульс. Он с досадой вспомнил, что хотел побывать у Нанджу утром, но в суматохе начисто забыл, а теперь поздно – время упущено. Коридоры были темными, пустынными, уходящими куда-то в бесконечность, как во сне. Разметочные линии зон отделились от пола и повисли в воздухе; Хиллари боялся споткнуться и наступить на них. При повороте головы коридор смещался, принимая иное направление, и новая волна страха охватывала Хиллари. Он зашел в холл, где утром шли работы. Пол был чисто вымыт. Здесь собраны напольные и навесные конструкции, заполненные дренажом и грунтом, и некоторые растения уже обрели постоянную прописку. В нижней ванне красовались разноцветными листьями королевские бегонии и сенсивьеры, а средний ярус занимало вышеупомянутое «дерево» – кривое, с переплетенным, скрученным стеблем на корнях-подпорках, с огромными темно-зелеными листьями в дырах, разделенных широкими перемычками, оно показалось Хиллари живым, шевелящимся клубком змей, не то червей. Покачивая листьями и напрягаясь, оно лезло из земли, и пугающие тени расползались по стенам. В нос ударил густой терпкий запах свежеполитой земли. Кругом ни души, только тени, в которых взгляд Хиллари выхватывал то искаженное ненавистью лицо, то тянущиеся щупальца, то согнутые мрачные фигуры, то пасть с оскалом зубов. Не в силах сдержать разбушевавшуюся фантазию и ощущая стоящий в горле ком, Хиллари развернулся и быстро пошел вон из дендрария. Напоследок он явственно увидел скользнувшую по краю поля зрения большую серую крысу без хвоста и прибавил шагу.

* * *

Хиллари сидел в удобном кресле и отчужденно разглядывал свое лицо в зеркальной полировке шкафа. Заострившиеся черты, посеревшие губы и огромные глаза, казавшиеся черными от расширенных зрачков. Он задыхался, сердце бешено колотилось в груди, и пульс отдавался частыми ударами в голове, животе, кончиках пальцев. Необъяснимый страх владел всем его существом. Теперь ему казалось, что сердце не выдержит такой скачки, остановится или лопнет, и он умрет. Сердце продолжало лихорадочно биться, а Хиллари умирал каждую секунду. Ему хотелось метаться по кабинету Нанджу, и он лишь усилием воли удерживал себя на месте.

– Нельзя ли побыстрей? – спросил он Нанджу; он уже не мог скрывать раздражения, и голос прозвучал немодулированно звонко, с металлическим оттенком.

– Потерпи немного, Хиллари, – Нанджу говорила мягко, но непреклонно. – Сейчас будет готов анализ.

– Что там анализировать?! Я и так скажу, что ведро адреналина в крови. Эту партитуру я по нотам знаю. Сделай мне что-нибудь, чтоб снять атаку.

– Хиллари, – Нанджу села напротив, взяв холодную руку босса в свои, теплые, – я бы хотела с тобой серьезно поговорить…

– Очень вовремя. Меня всего трясет; я боюсь, что сердце не выдержит…

– Выдержит, – уверенно кивнула Нанджу, – давление крови у тебя нормальное; есть небольшая тахикардия, но это характерно для адреналового криза. Во время бега давление повышается вдвое, а пульс втрое – ты же это выдерживаешь, не так ли? У тебя большой резерв компенсации, ты молод – ты справишься. А говорить с тобой именно СЕЙЧАС я хочу потому, что в другое время ты и слушать об этом не захочешь.

– Ладно, – сдался Хиллари. Неподходящий момент, чтобы спорить с врачом.

– Хиллари, я веду профилактические сетки на каждого, работающего с машинами, и все подчиняются моим распоряжениям, кроме тебя и Гаста. Ты уже сидишь здесь; Гаст моложе тебя и пока справляется с перегрузкой, но и он сюда придет, если будет так же наплевательски относиться к своему здоровью. Я еженедельно докладываю тебе о состоянии операторов, и ты внимательно это выслушиваешь. А сам уклоняешься и от обследования, и от профилактики, бесконтрольно сидишь за стендом и пьешь табельные средства, подхлестывающие мозг. Вот и результат.

Хиллари хотел возразить, но сдержался. У него не было сил пререкаться.

– Люди – не киборги, они истощаются от таких нагрузок; человек эволюционно не приспособлен к системной работе; эволюция человека шла миллионы лет, а чудеса кибертехники появились четыре с небольшим тысячи лет назад, и хоть за это время в популяции выделились люди с быстрым мышлением – но не в миллион же раз быстрей они работают… Супер-активный мозг нуждается в особом режиме, иначе сразу залетит в вегетативный криз. Ты не умираешь, Хиллари; это фантомы, химеры уставшего, рассогласованного мозга; непрерывная операторская работа ведет к тому, что клетки мозга хуже усваивают глюкозу, голодают и не могут вырабатывать сложные медиаторы, в том числе те, которые поддерживают тонус жизни и удовольствия. Адреналин растет, серотонин падает, развиваются панические атаки и депрессии. То, что с тобой происходит, – результат биохимического дисбаланса мозга и пренебрежения к себе. Я могу понять Гаста, у него не выработан стереотип контроля за здоровьем, к тому же он запойный трудоголик – но тебя, Хиллари, я не понимаю. Если только не считать, что процесс зашел так далеко, что ты полностью утратил самоконтроль. Тогда мне надо брать дело в свои руки и писать медицинское заключение о том, что по состоянию здоровья ты не можешь выполнять руководящие функции.

Хиллари, все это время с тоской считавший свой пульс, от таких слов очнулся и чуть не заорал. Отстранить его от дел по врачебным показаниям, отправить в санаторий в тот момент, когда проект собираются закрыть, а семья кукол-террористов ведет войну?! Из-за какого-то немотивированного страха? Ну нет, никогда! И Хиллари сразу же, не раздумывая, заявил:

– Я готов подчиниться любым твоим предписаниям, Нанджу. Назначай что хочешь, я все выполню – но я должен работать!

– Ты загонишь себя в полный невроз, Хиллари. Впрочем, твое согласие – это уже хорошо; маленькая уступка все же лучше большого непонимания.

Нанджу повернулась и взяла распечатку с анализом, бегло ее просмотрела и произнесла, словно про себя:

– Ну, что я говорила?.. Мыши бесхвостые еще не бегают?

Хиллари благоразумно промолчал.

Через пять минут Хиллари держал в руках порошок (растворить в теплой воде и залпом выпить), баллончик с успокоительным газом и с дозатором (через три вдоха перерыв на шесть минут) и полную программу реабилитации: режим, график, диета, список медитативных кассет и лекарств, нормализующих кровообращение и питание мозга. Но все это было не то, чего Хиллари так страстно желал:

– Нанджу… Сделай мне что-нибудь, сними приступ. Я не могу больше терпеть! Мне плохо; я боюсь, что…

– Алдорфин в вену ты от меня не получишь. Я не хочу делать из шефа табельного наркомана, – Нанджу была несгибаема. – Прими все по схеме, и через полчаса тебе станет лучше, и ты уснешь.

– Я проведу это время у тебя, можно? Мне страшно…

– Очень сочувствую, Хиллари, но в такие моменты человек словно возвращается в детство. Между врачом и пациентом возникают отношения типа «родитель-ребенок», а это уже потеря самостоятельности и вынужденная психологическая связь. Ты можешь с этим справиться сам. Ты уйдешь отсюда так же, как и пришел, по доброй воле и личному побуждению.

Хиллари поблагодарил младшего врача. Как психолог, он понимал, что Нанджу говорит чистую правду, но как человек – он хотел доброты и участия. Его пугало одиночество. Остаться в пустой комнате наедине со своими страхами было для него мучительнее, чем все возможные в будущем слухи и сплетни.

Он выпил разведенный порошок и подышал газом, он пробовал медитировать и петь мантры. Он пытался молиться и бить поклоны – все без толку: тоска сгущалась, сердце билось, страх не отступал. Он давно снял пиджак, расстегнул все пуговицы на рубашке, но удушье не проходило. Он включил кондиционер на + 16 °C и сидел на кровати, клацая зубами от холода. Он метался по комнатам, держась за голову, несколько раз хватая трэк, чтобы набрать номер и снова вызвать Нанджу, но бросал его, подержав пару секунд. Он даже пробовал скулить – но страх цепко держал его в своих липких лапах. Чтобы дышалось свободнее, Хиллари вынул из брюк ремень и, задержав в руках узкую полоску хорошо выделанной кожи, вдруг поймал себя – нет, не на мысли, а на желании, остром пронзительном желании сделать из ремня петлю, накинуть ее на шею и… повеситься. И все муки тотчас же кончатся! И тут Хиллари испугался по-настоящему. Он не мог больше доверять себе; нельзя дольше оставаться одному, надо спасать себя от самого себя. «Я должен что-то придумать, – приказал себе Хиллари, – недаром же мне дан такой мозг…» И он решился.

* * *

Фанк вздрогнул, вскинул голову и озадаченно уставился на шефа «Антикибера», когда щелкнул замок, дверь ушла в пазы и Хиллари предстал перед ним. Фанк, опираясь спиной о стену и скользя руками, поднялся, уступая место. Хиллари, трясясь крупной дрожью и сжимая под мышкой скатку спального мешка, опустился на приподнятый над уровнем пола мягкий пластик, где обычно лежали киборги. Ни мебели, ни туалета здесь не было; здесь вообще ничего не было. Не глядя по сторонам, Хиллари развернул мешок и начал устраиваться на ночлег. Фанк глядел на него в изумлении:

– Что-нибудь случилось?

– Если ты еще скажешь хоть слово, я буду бить, пока рука не устанет!

Фанк уселся рядом на корточки, внимательно вглядываясь в Хиллари. Затем, отведя взгляд и помолчав, он негромко подытожил:

– Все люди одинаковы.

– Это ты к чему? – Хиллари разделся и теперь складывал одежду аккуратной стопкой в изголовье.

– Хлип тоже так говорил. И зеленые тоже курил. С них все и началось…

– Постой, – Хиллари развернулся к Фанку, – ты же не чувствуешь этого запаха. У тебя слабый, примитивный ольфактометр…

– Зато у меня очень зрячие глаза, – парировал Фанк, – а еще – мозг, память и опыт. Хотя, – тут он горько улыбнулся, – зря я этим горжусь. Может быть, завтра у меня уже ничего не будет.

– До завтра еще дожить надо, – ободрил его Хиллари, дрожа от озноба и радуясь двойной радостью: во-первых, Фанк все помнит, а во-вторых, приступ кончается.

– Это неприятно, но не смертельно; твои основные жизненные показатели в пределах допустимой нормы, – успокоил его Фанк. Кому-кому, а киборгу в этом верить можно – они видят тепло тела и работу сердца; недаром он так пристально всматривался.

– Не ожидал меня увидеть?

– ТАКИМ и ТАК – меньше всего, – Фанк покрутил головой, словно проверял, способна ли она двигаться, – даже в мыслях не было. Я думал – если ты придешь, то лишь затем, чтобы…

– Я ведь фанател по Хлипу. У меня в детской до сих пор приклеен к стене ваш постер, где мы втроем. Теперь я хочу соскоблить его.

Фанк поднял печальные глаза.

– Я стал тебе так неприятен?.. Поверь, я ничего не знал, не знал даже, куда иду и кого встречу. Маска сказала мне лишь об интервью и о том, что подружилась с биокиборгом, а я… я хотел попрощаться с театром, объяснить им…

Хиллари прервал его, отрицательно покачав головой:

– Нет, не это. Просто во мне что-то изменилось, безвозвратно. Я хочу расстаться с прошлым.

– Не делай этого, – Фанк подсел поближе, – не сжигай за собой мосты. Всегда должно быть место, куда ты смог бы вернуться, чтобы вспомнить что-то хорошее. Если уничтожить вещи, которые помнят тепло твоих рук, воспоминания детства превратятся в невнятную путаницу образов и снов. Твоя комната – как остров; как бы далеко в океан ни ушел твой корабль, рано или поздно он возвращается в гавань. Воспоминания детства – это то, что позволяет вам оставаться людьми.

Хиллари перестал дрожать и чувствовал, как по телу разливается тепло. Дышать стало легче; дремота подступила к глазам, и он знал, что скоро обретет долгожданный покой.

– А ты помнишь? – киборга надо постоянно спрашивать, чтобы разговор не затухал.

– Да, – кивнул Фанк, – но не все, а только самое ценное. То, что дорого; то, что несет нужную и полезную информацию; то, что я не могу забыть. Острова.

Глаза Хиллари закрывались, тепло охватывало его со всех сторон и качало на сонных волнах.

– Я – Хиллари Хармон, – громко сказал он, чтобы его услышала следящая система. – Идентификация голоса. Приказ – убавить на девять десятых свет в помещении, где я нахожусь сейчас.

Свет постепенно померк.

– Я боюсь, – сказал Хиллари, уже засыпая, – что у меня остановится сердце.

– Спи, не бойся, – тихо отозвался Фанк, – я буду смотреть за тобой.

И Хиллари, расслабившись, стал погружаться в забытье. А Фанк, как двадцать лет назад в особняке у Хлипа, остался сидеть рядом с кроватью, считая пульс и прислушиваясь к частому дыханию, чтоб вовремя подать сигнал, позвонив по уже набранному телефону спасения.

Так Хиллари вошел в Вальпургиеву ночь – заснув в изоляторе своего проекта под присмотром киборга-баншера.