Текст книги "Знакомство по объявлению"

Автор книги: Людмила Анисарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Рита поплелась к столу, заваленному книгами. По правде говоря, она уже очень устала, воспринимая свой в общем-то не слишком уж длинный и не слишком уж острый диалог как целую схватку с грубой и недоброжелательной библиотекаршей. Будет что обсудить с Леной Зориной.

– Сначала о внешности этой стервозы расскажу, – думала Рита. – Пожилая, несимпатичная…

– Поэтому и окрысилась на тебя, – скажет Лена.

– И без того тоненькие губы, естественно, поджаты.

– Представляю, – это Лена.

– Знаешь, Лен, не могу представить, чтобы она улыбалась или, тем более, хохотала.

– Такие не хохочут, – готовно подтвердит Зорина.

– А головка у нее…

– Змеиная, – вставит Лена.

– Гладенькая такая, челочка ровненькая. Волосы крашеные, черные. А в глазах – ни-че-го! – вот как бы Рита сказала.

Но тут же подумалось:

– Нет, не ничего. А злобность, плюс недоверие, плюс раздраженность, плюс недовольство, плюс нелюбовь ко всему человечеству. Вон сколько всего!

Так что фразу «в глазах – ничего» Рита, пожалуй, забирает обратно.

Представляя себе обсуждение с Леной Зориной противной библиотекарши, Рита перекладывала книги. Амосова не было.

– Здесь тоже нет! – крикнула она, выглянув из-за стеллажей.

Библиотекарша недовольно сверкнула глазами, вышла из-за стойки, направляясь к надоедливой читательнице. Рита уже за два метра чувствовала ее сверхотрицательную энергию и плохо скрываемую ненависть к себе-вертихвостке.

Библиотекарша ловко перекидывала книги на столе, а Рита стояла рядом, как двоечница, не зная, куда деть руки, стесняясь своей слишком короткой юбки и открытой майки.

– Вы хорошо здесь посмотрели? – грозно, как показалось Рите, спросила врагиня.

Рита, преодолев комплекс клиентки службы быта, неуклюжей и виноватой уже в том, что она о чем-то смеет просить, осмелела и с вызовом сказала (вызов она, впрочем, постаралась слегка притушить):

– Как могла.

– Да вот же она! – торжествующе объявила библиотекарша, твердо уверенная в том, что правда на ее стороне. – Вот она! – чуть не тыкала она в нос растворившейся снова в своей беспомощности Рите. – Как могла-а, – издевательски, передразнивая Риту, протянула библиотекарша. Затем ехидство сменилось категоричностью: – Значит, так она вам нужна!

Рита молчала, пока враг всей ее жизни (теперь она понимала это совершенно четко) записывала книгу, молча расписалась, молча перебрала зачем-то книги, лежавшие на стойке. Потом, подержав еще немного паузу (а библиотекарша уже явно занервничала – что это этане уходит и молчит как-то странно?), Рита сказала громко, чтобы слышали другие: еще одна библиотекарша (та-то хорошая, наверное) за соседней стойкой и два-три читателя, бродившие среди стеллажей:

– Спасибо. А теперь будьте добры жалобную книгу.

– Нет у нас такой. – Врагиня напряглась. Не ожидала она такого поворота.

– Странно. Как же вы работаете?

– Так и работаем, – собравшись, готовая держать оборону, ответила библиотекарша.

– Тогда придется обратиться к вашей заведующей. Как ваша фамилия?

– Волчкова, – с вызовом произнесла библиотекарша, зная, что заведующей нет. В отпуске она.

– Спасибо, – кивнула Рита, улыбнулась непринужденно, собрав для этого все свои силы, и отправилась к выходу. Потом остановилась и, повернув только голову, произнесла (снова громко и снова четко): – По-моему, вы не имеете ни малейшего представления о том, как нужно работать с читателями. И то, что вам доверили абонемент, – явная ошибка вашего руководства.

– Здорово ты ее, – сказала Лена.

Это было уже не в мыслях, а наяву, когда Рита, возбужденная, зашла к подруге. Ей нужна была поддержка. Лена, как всегда, все приняла с искренним сочувствием, пониманием Ритиной правоты и восхищением ее, Ритиным, умением держаться в подобных ситуациях. Она бы точно растерялась, расстроилась и только потом, дома, придумывала бы уничтожающие фразы для обидчика, одна другой хлеще.

– Лен, ну ты ведь еще не знаешь, – продолжала Рита. – Ей там больше не работать! Вот увидишь!

– Ну уж, – засомневалась Лена.

– Говорю тебе. Я не просто схожу к заведующей, когда она вернется из отпуска, я потребую, чтобы эту Волчкову с абонемента убрали. С такой недовольной физиономией нельзя работать с читателями. Нельзя! И дело не только в физиономии. – Рита подумала, в чем же еще дело, и, придумав, уверенно продолжила: – Из нее просто прет отрицательная энергия. Понимаешь?

Сев на их общий с Леной Зориной конек – энергию, Рита была уверена, что теперь-то подруга ее поймет. Подруга, казалось, поняла: «Конечно. Таких нельзя к людям выпускать», – но тут же сказала:

– Но с чего ты взяла, что заведующая тебя прямо так и послушает? Может, у них больше некому на абонементе работать?

Лена всегда сомневалась в том, что можно что-то изменить в этой жизни, но Ритины способности были ей известны. И она добавила:

– А может – ну ее, эту бабу! Пусть живет. Ты и так ее здорово.

– Нет, не пусть. Не пусть. Не будет она там работать. Я сказала. Пусть в каталогах роется, а не читателям настроение портит.

Лена что-то погрустнела. «Жалеет эту стерву, – подумала Рита. – А меня, значит, не жалко. А читателей, значит, тоже?» Ну уж нет, теперь и Лене Зориной надо доказать, что она, Рита, слов на ветер не бросает. И как истинный Стрелец, борец за справедливость, пойдет до конца.

Когда Рита пришла в библиотеку, чтобы сдать книгу, заведующая из отпуска еще не вышла. А вот библиотекарша Волчкова была на месте. Риту она, видимо, забыла и злых маленьких глазок на нее не подняла. Может, в этот раз они, глазки то есть, были не такие маленькие и не такие злые, но Рита эту мысль отмела, понимая, что она может помешать ей в осуществлении… Чего? Мести? Нет, ни в коем случае! Суда. Справедливого суда.

Через две недели Рита позвонила в библиотеку, узнала, что заведующая вышла на работу, и поехала туда, никому ничего не сказав. Вот добьется того, что задумала, тогда можно будет и рассказать. В первую очередь Лене, конечно. Саше тоже, разумеется. Ну и вообще всем.

Зав. библиотекой Нина Константиновна Кольцова выглядела очень интеллигентно. Высокий умный лоб, дорогие очки в тонкой оправе, строгий светлый костюм. И необыкновенно приятный низкий голос.

– Я вас слушаю.

Рита испугалась, что она собьется в своем рассказе на эмоции, не сможет выглядеть такой же интеллигентной, какой ей показалась заведующая. Поэтому она выдержала паузу, подумала, что нужно быть очень немногословной, и только потом изложила суть дела. Спокойно. Не спеша. Но и не затягивая рассказа.

Нина Константиновна Кольцова внимательно выслушала и сказала:

– Благодарю вас, Маргарита Александровна, за ваш сигнал, за то, что вы болеете душой за общее дело. Я приму все меры к тому, чтобы подобное в нашей библиотеке никогда не повторилось. Еще раз спасибо.

Было понятно, что разговор окончен. И было странно, что ничего не надо доказывать. Рите даже стало обидно, что все ее заготовленные для убеждения заведующей веские аргументы остались невостребованными. И самого-то главного она не сказала. Не сказала, что Волчкова (в разговоре она называла ее Мариной Васильевной, узнав заранее имя-отчество) не должна работать на абонементе. Ведь это главная цель ее прихода сюда. Не просто пожаловаться. А добиться! Добиться, чтобы Волчкову к читателям близко не подпускали. И вот добиваться ничего не получилось – разговор окончен. Ну уж нет! Так она не уйдет.

– Нина Константиновна, простите. А… Вы сказали о мерах. Я могла бы узнать, какие это будут меры? – спросила Рита, постаравшись придать голосу учтивость и одновременно твердость.

– Ну, наверное, лишим премии, – неуверенно ответила заведующая.

– Я полагаю, что премий сейчас у вас и так не платят. Не правда ли?

Рита уже поняла, что победа будет за ней, и смотрела в глаза заведующей. Прямо. Строго. Требовательно. Та, смешавшись окончательно и сразу потеряв в Ритиных глазах значительность, которая казалась незыблемой еще несколько минут назад, неуверенно сказала:

– Может быть, перевести Марину Васильевну с абонемента на внутреннюю работу с каталогами… – Потом, все-таки собравшись, продолжила уже спокойно: – Маргарита Александровна, согласитесь, не могу же я уволить человека, которому осталось до пенсии два года.

– Конечно, конечно, – заторопилась Рита (все получилось как она хотела!). – Вполне достаточно перевести.

Она вышла на улицу не просто удовлетворенной – а совершенно счастливой.

Лена Зорина, выслушав Риту, сказала: «Кто бы сомневался». А Саша напряженно спросил: «И охота было тебе?»

Остаток лета тянулся ужасно долго. Рита ездила к свекрови на дачу. Привозила оттуда бесконечные сумки с огурцами-помидорами и консервировала-закручивала бесконечные банки. Накрутила бог знает сколько – а лето все не кончалось. Но учебный год никуда не делся и все-таки начался. Рита вошла в него в отличие от коллег с удовольствием и радостью. На кафедре ныли о том, как быстро пролетело лето, как не хочется работать. Маргарита Александровна поднывала всем, чтоб не выглядеть белой вороной. А сама думала: «Господи, наконец-то».

Дело в том, что на даче она не могла прожить более двух дней: несовместимость. Не с дачей. А со свекровью. В квартире же летом, когда заканчивалось натаскивание абитуриентов, она изнывала от безделья. Дела-то, конечно, были. Обычные, домашние. Но они как-то легче, как бы между прочим, делались, когда у Риты были и занятия в институте, и репетиторство. А посвящать им целые дни Рита не любила. Ей нравилось, когда в ежедневнике было записано: «Лекция – 8.10, семинар – 12.15, засед. каф. – 14.00, сост. календ. – тематич. план, библиотека – список литры для семинаров, «Детский мир» – ботинки Арк., позвонить В.П. насчет лекарства для мамы и т. д. и т. п.»

Осознание необходимости все успеть подстегивало, давало силы и энергию. А когда такой необходимости не было, у Риты опускались руки, слабели ноги – и она могла просидеть весь день на диване, тупо уставившись в телевизор и к вечеру люто ненавидя себя за инертность и лень.

Итак, Маргарита Александровна начала учебный год энергично, на подъеме – как всегда. Все было замечательно.

А в конце сентября Рита и Лена Зорина узнали, что безнадежно больна их однокурсница Света Жданова. Кроме мужа и двоих, еще маленьких, детей, у нее – никого. Нужна сиделка, нужны лекарства. Лена принялась обзванивать весь курс – сбросились кто сколько мог. Но деньги пошли уже на похороны.

Смерть Светы потрясла всех. Не могли себе простить, что так поздно… Что не смогли пригодиться ей живой. Тянуло на кладбище. Девять дней. Сорок. Ходили чаще втроем: Рита, Лена и еще одна подруга – Галка. Приносили цветы, жгли свечи, говорили, плакали.

Однажды (это было на Рождество) Рита, пробираясь с подругами по довольно глубокому снегу к Светиной могиле, прочитала на одном дорогом и красивом памятнике: «Волчкова Марина Васильевна». Это было имя той самой библиотекарши – у Риты была прекрасная память на имена. Да и на лица тоже. С фотографии, точнее, с высеченного на черном мраморе портрета смотрело лицо, которое Рита прекрасно помнила. Только злым оно здесь не было. Лицо как лицо. Вполне приятное. И даже – улыбающееся. Рита подумала, что это как-то неправильно: улыбаться на собственной могиле.

– Надо же, умерла. А ведь была еще совсем не старая, – сказала Рита вслух самой себе и перевела взгляд с портрета на даты рождения и смерти.

Библиотекарша умерла 26 июля.

«Что ж это выходит? – лихорадочно соображала Рита. – Неужели она умерла сразу после… Господи, как же это…»

– Рит, где ты там? – крикнула Лена.

– Иду, – отозвалась тихо Рита, а сама, положив руку на ограду, не могла сдвинуться с места.

– Вы знали маму? – раздался сзади приятный (Рита хоть и плохо соображала сейчас, но сразу отметила – «приятный») мужской голос.

Рита повернула голову и, смешавшись, невнятно ответила красивому молодому человеку, мнущему в руках шапку и смотрящему ей в глаза пытливо и грустно.

– Да. Вернее, нет… Не совсем.

Большие серо-голубые глаза продолжали спрашивать, и Рите пришлось говорить дальше:

– Я просто видела ее в библиотеке. Ваша мама ведь в библиотеке работала? Я шла мимо, смотрю – знакомое лицо… Вот и остановилась.

Продолжая держаться за ограду, Рита сделала шаг в сторону, открывая путь к калитке. Сын библиотекарши вошел в ограду и, не сметая снега, сел на маленькую лавочку, опустив голову.

– Знаете, – сказал он, подняв глаза на Риту, – вот скоро уже полгода… А как будто вчера… Она ведь и не болела никогда. Представляете? Никогда не болела. Только со мной на больничном, когда я маленький был, сидела. – Его голос задрожал, и он, явно боясь разрыдаться, замолчал.

«Сколько ему? – подумала Рита. – Лет двадцать семь – тридцать?» Объективно где-то так. Моложе, чем она. Это видно. Но и не мальчик далеко. Хотя больше всего он напоминал сейчас ее сына, который всегда, когда обижался, также супил брови и сжимал губы. Надо же, действительно ужасно похож на Аркашку. Такие же пшенично-пепельные густые волосы, хорошего рисунка брови. И глаза, полные слез, – Аркашкины. Захотелось прижать к себе, пожалеть, защитить. И сына. И этого… Рита поискала про себя слово – ну, наверное, большого ребенка.

Рита сделала движение вперед, но не пускала ограда. И правильно не пускала. Как она себе это представляет – жалеть чужого незнакомого мужчину? Но уже через несколько секунд она стояла рядом с ним и говорила:

– Вы знаете… Вы шапку наденьте. А то очень холодно.

Она сказала, наверное, не совсем то, что было нужно. И сделала, наверное, тоже не совсем то: обняла двумя руками незнакомую большую красивую голову и прижала к себе. Получилось – к груди, потому что сын библиотекарши был высокий, а она, Рита, – ниже среднего. Сын, уже не стесняясь, плакал. И Рита плакала вместе с ним. Делать этого было вовсе нельзя, потому что могла потечь тушь. Но остановиться не получалось. И все же Рита минут через пять отстранилась, достала носовой платок, вытерла сначала слезы этому большому мальчику, потом, не трогая глаз, промокнула щеки себе. Она вынула из рук молодого человека шапку, надела ему на голову и села рядом на заснеженную скамейку.

– Вы простите ради Бога, – глухо сказал он. – Простите. Глупо как-то все получилось.

Рита погладила его раскрытую ладонь и сказала:

– Ну что вы.

– У вас, наверное, руки замерзли, – ответил он, поднял варежки, которые Рита уронила, когда обнимала его голову, и положил ей на колени.

Рита понимала, что нужно идти. Но не знала, что скажет, уходя («до свидания», «счастливо», «всего доброго» – ничего не годилось), и поэтому продолжала сидеть. Продолжала сидеть до тех пор, пока из-за соседних памятников не появилась Лена Зорина. Она сделала издалека большие глаза и строго крикнула:

– Рита, мы тебя ждем!

– Так вас Рита зовут? – вышел наконец из хоть и очень естественного, но все же затянувшегося молчания сын библиотекарши. – А меня – Стас. Не уходите, а?

– Стас, я не могу, мне нужно идти.

– Да, да, я понимаю, – торопливо сказал он. – Конечно. Я понимаю.

Рита встала, отряхнула сзади снег с дубленки и вышла из калитки. Оглянулась – Стас смотрел на нее моляще. Она вернулась и села рядом. Лена Зорина досадливо махнула рукой и снова отправилась к Светиной могиле.

Рита поднялась, Стас взял ее за руку, не пуская. Она мягко высвободила свою руку. Он встал вслед за ней и, развернув Риту лицом к себе, сказал:

– Я вас подвезу.

– Я не одна. Мы с девочками, – по-детски залепетала Рита и сразу же осеклась, поймав себя на мысли: «Все девочки да девочки, вспомни, сколько лет-то вам, балда».

– С девочками и подвезу. Вас же не десять человек, кажется, – сказал Стас, улыбнувшись. Улыбка у него была мягкая, трогательно-доверчивая. Он был похож на Есенина.

– Нет, он напоминает мне Расторгуева, – сказала Лена Зорина, когда они, после того как Стас привез их с кладбища, сидели у нее втроем и обсуждали происшедшее.

Происшедшим считалось то, что Рита на кладбище (обалдеть можно!) подцепила такого мужика. Лена с Галкой все выпытывали:

– Как все получилось-то? Почему ты задержалась у той ограды?

Рита молчала как партизанка. Она знала, что никому не скажет про библиотекаршу. Никому. Даже Саше. Нет, не «даже Саше», а Саше – в первую очередь и не скажет. А Лене Зориной – во вторую.

– С чего ты взяла, что на Расторгуева? – удивлялась Галка Лене. – Ничего общего. Правильно Ритка говорит, на Есенина.

– Господи, вы ужасно ненаблюдательны, – сказала Лена. – Дело ведь не в цвете волос и глаз. Понимаете вы или нет? Дело в повадках, в манере держаться, нести себя.

– Ну какие уж такие особенные повадки ты у него успела заметить? Сидит мужик за рулем – да и все, – не уступала Галка.

– Вот именно – мужик. Понимаешь, настоящий мужик. Как Расторгуев.

Рита в споре не участвовала, сидела тихо, думала о своем. Хотя едва ли она могла бы сказать, о чем именно. Ей хотелось побыть одной. Или нет – только не одной!

– Ритка, ты чего? – чуть ли не хором вскрикнули Лена с Галкой, когда их подруга положила голову на стол и закрыла руками уши. Закрыла – а вот услышала вопль подруг.

– Да ничего, так, – сказала она, закрыв еще и глаза.

– Втюхалась. Поздравляю. Между прочим, негигиенично башку на стол класть, – сказала Галка, отставляя подальше от Ритиной шевелюры чашки и вазочку с конфетами.

– Пусть кладет, – сказала добрая Лена. – Лишь бы ей хорошо было.

– Рита, тебе хорошо? Или плохо? – поинтересовалась Галка, отрывая Ритину руку от одного уха.

– Мне нормально.

– Говорю, влюбилась, – продолжала тему Галка. – Еще бы, вон какой мужик. Большой, красивый. И на джипе. Я, между прочим, никогда на джипе раньше не ездила.

Оказалось, что и никто из них не ездил не только на джипе, но и ни на какой другой иномарке. У мужа Лены Зориной была двадцатилетняя «копейка», у Саши с Ритой – «Москвич», чуть-чуть помоложе, а у Галки не было ничего, в том числе и мужа.

Помолчали. Рита подняла голову со стола и откинулась на спинку дивана. Галка, внимательно посмотрев на нее, сказала:

– Ритка, у тебя сегодня брови какие-то не такие.

– А я их начала по-другому рисовать, чуть-чуть шире у основания. Видишь? – Рита повернулась лицом к свету, чтобы Галка смогла получше рассмотреть ее искусство.

Дело в том, что своих, то есть ненарисованных, бровей у Риты не было. Вообще. Нет, они бы могли быть, но их малейшая попытка пробиться пресекалась Ритой на корню. В результате каждое утро начиналось у нее с процесса рисования. Иногда этот процесс проходил удачно и довольно быстро. А иногда затягивался часа на полтора. При Ритиной занятости это было многовато. Она ровно на это время сократила свой сон, но от рисования не отказалась.

Кроме бровей, Риту не устраивало в ней самой многое: и отнюдь не длинные, как хотелось бы, ноги, и широковатые бедра, и узковатые плечи. Но ноги с плечами не поменяешь, а вот брови – пожалуйста.

Конечно, неудобств было много. Во-первых, они, брови то есть, не всегда получались одинаковыми; во-вторых, иногда в течение дня стирались (а в бассейне – смывались); в-третьих, привлекали ненужное внимание и вызывали вопрос и удивление окружающих женщин (мужчинам было, по Ритиным наблюдениям, как-то все равно). Но все это не могло заставить Риту вернуться к тому, что дала ей природа, так как то, что она рисовала, было, на ее взгляд, гораздо совершеннее.

В кругу Ритиных подруг ее брови были предметом постоянного незлого стеба. Слово «стеб» было привнесено в их общение Галкой. Рита как признанная филологиня долго его не принимала и всячески с ним боролась, но Галка, давно ушедшая в сферу СМИ с «желтым» уклоном, оказалась сильнее. И слово прижилось. А еще Галка любила говорить: «Ношусь, как белочка больная». Про белочку Рите нравилось, и она про себя тоже так иногда говорила – «как белочка больная».

Так вот – про брови.

– Девчонки, – говорила обычно Рита, – если я умру первой (правда, после смерти Светы Ждановой такие разговоры уже не велись), вы мне брови получше нарисуйте. Так же, как я это делаю. Видите? Чтоб не ярко. И повыше.

Галка обычно отвечала:

– Нет, Ритка, я нарисую тебе знаешь какие, как моя соседка Зойка рисует: черные-черные, каждая бровь – от переносицы до уха. Красиво! Будешь как Зухра. Или Гюльчатай. Или как Зойка, когда она трезвая.

– Не слушай ее. Все сделаем в лучшем виде, – успокаивала Лена Зорина.

Однажды Рита попала в больницу: «по-женски», как говорят в народе. Дела обстояли неважно. Грозила операция. Молодой рьяный хирург убеждал, что нужно резать – и побыстрее. При этом он уверял, что жить с отрезанным женским нутром ничуть не хуже, а может быть, даже и лучше: предохраняться не надо, на прокладки тратиться – тоже, а половая жизнь будет идти своим чередом – ни муж, ни любовник ни о чем даже и не догадаются.

Любовника у Риты не было, и заводить она его не собиралась, особых проблем с предохранением тоже не было: Саша ее очень берег. И поэтому с внутренностями было расставаться жалко. Но главное было не это. Рита панически боялась вмешательства в свой организм и больше всего заботилась о том, проснется ли после общего наркоза. И по всему выходило, что не проснется: или не то введут, или с дозировкой напутают, или у Риты окажется непереносимость того, чем человека отключают для резания.

Всем этим она, грустя, поделилась с Леной Зориной и Галкой, пришедшими ее навестить и переполошившими всю палату. А переполох они устроили вовсе не специально – просто по-другому и быть не могло. Дело в том, что Галка была страшной хохотушкой, а Лена всегда сразу начинала со всеми, с кем ее сводит судьба хоть на минуту, знакомиться и выяснять, под каким знаком кто родился. И Лена с Галкой, забыв поначалу о Рите, начали веселить палату. Затем, все-таки вспомнив, зачем пришли, обратили жалостливые взоры на подругу:

– Ну ты как?

Она им и рассказала все, что передумала. И о том, как жалко Сашу. И о том, что Аркашке, наверное, не надо будет говорить правду, а надо будет что-то придумать. И о том, что у мамы больное сердце и она, конечно, не выдержит.

Но подруги, умеющие любую трагедию превратить в фарс, сказали:

– Ну вот что, Риточка. Ты это дело брось. А то мы тебя в гроб с такими бровями положим…

И Галка, вытащив из сумки листок бумаги и ручку, сразу же нарисовала – с какими именно.

Рита хохотала до слез – и умирать раздумала. А на следующий день ее посмотрел профессор и сказал, что с операцией можно повременить, а может, она и вообще не потребуется.

– Так, ну мы отвлеклись, – сказала Галка. – Давайте про Стаса. Мужик очень интересный, не гоблин какой-нибудь.

– Гоблин – это кто? – устало спросила Рита.

– Это тот, у кого одна извилина. Или полторы, – пояснила Лена, которая общалась с Галкой чаще и современным сленгом соответственно владела лучше.

Стали гадать, чем занимается этот самый Стас.

– Чем, чем? Бизнесмен он. – Это Лена сказала.

– Или бандит, – продолжила Галка.

– Не-е-т, на бандита не похож, – засомневалась Лена.

– А по-твоему, бандит должен быть одноглазый и с большим ножом в руке? – Это Галка.

– Нет, ну, понимаешь, бандиты обычно бритоголовые. С тупыми физиономиями. С бычьими шеями.

– Это стереотип. Настоящий бандит, крупный, не отморозок то есть, внешне интеллигентен и образован.

– Человека, который не в ладу с законом, – заговорила Лена по-книжному (это предвещало крупную перепалку), – прежде всего выдает невербалика. Прищуренный взгляд или взгляд сбоку, сжатые напряженные челюсти, суетливые движения…

– Да ну тебя с твоей невербаликой, – раздраженно отмахнулась Галка закуривая.

– Знаешь, Галка, я давно тебе хочу сказать, – заговорила напряженно Лена, – тебе бы не мешало иногда что-нибудь почитать, кроме своей газеты. Не лучшей, между прочим.

– Ты мою газету не трожь! – взорвалась Галка. – Она, между прочим, моментально раскупается.

– Конечно, потому что у вас там любой «непроходняк», как ты выражаешься, проходит. И анекдоты похабные. И скажи вашим корректорам (если они у вас есть, конечно!), что «на фиг» и «ни фига» пишутся не слитно, а раздельно! – почти кричала обычно спокойная Лена. – Рит, скажи ей!

«Господи, о чем они?» – подумала Рита и решила, что надо идти домой. Дел полно.

Темно-синий джип стоял у Лениного подъезда. Стас был рядом, курил.

– Долго вы чаевничали, девочки, – сказал он, обращаясь почему-то больше к Галке.

– А что же вы с нами не пошли? Мы же вас приглашали. А вы все – дела, дела, – закокетничала голосом и глазами эффектная Галка, совершенно уверенная, что Стас из-за нее здесь торчит три часа.

– Дела сделал и вернулся. На удачу. Вдруг, думаю, и вы расходиться в это время будете – подвезу. Вот совпали. Я, между прочим, только что подъехал.

Было непонятно, как все было на самом деле: действительно Стас только подъехал или ждал все это время? Но сам факт пребывания его здесь и сейчас был Рите приятен, и она совершенно точно знала, что это связано с ней, а не с красавицей Галкой. А та, уверенно открывая заднюю дверцу джипа и показывая всем видом, что ездить на таких машинах для нее это так же естественно, как дышать воздухом, как бы между прочим сказала:

– Сначала Риту забросим. Это здесь, рядышком. – А потом, уже усевшись поудобнее, продолжила: – А со мной, Стас, сложнее. Я живу в Песочне.

– Назвался груздем… – откликнулся Стас, включая зажигание. И, повернувшись, спросил у Риты: – Рита, у вас ведь есть время? Отвезем Галю в Песочню?

Рита молча кивнула.

– В тихом омуте… – прошептала насмешливо Галка Рите на ухо, стараясь скрыть свою досаду. Всю дорогу она болтала, чтобы, не дай Бог, никто не подумал, что ей хреново. Ну почему так все несправедливо в жизни? Чем она хуже Ритки? Этой коротконожки с нарисованными бровями? Да в тысячу раз лучше! А главное, Ритке-то этот мужик ни к чему совсем. Она своему Саше сроду не изменит. Не потому, что любит до смерти. Она, может, и знать-то не знает, что это такое. Хоть и замужем, хоть и ребенка родила. Просто правильная слишком. Да и что она вообще может в мужиках понимать? Если, кроме мужа, у нее никогда никого не было? И ведь туда же! Не отказалась ехать в Песочню. Зачем ей это, спрашивается? Вышла бы у своего дома, если ты такая правильная. Нет, овечкой прикинулась и едет. Молчит. Цену набивает. Неужели рассчитывает все-таки заарканить мужика? Тогда чего же стоит ее вечное: «Девочки, мне, кроме Саши, никто не нужен»? Значит, нужен. Только зачем? Что ты с ним делать-то будешь?! Все равно ведь не решишься ни изменить, ни тем более Сашу своего ненаглядного бросить. Собака на сене.

Галка злилась про себя, а не про себя – продолжала рассказывать о своем пуделе Марике, который теперь ее ждет не дождется.

– А знаете, как гостей любит! Он будет просто счастлив, если вы сейчас ко мне зайдете. Зайдем? Попьем кофейку.

Галка все-таки не собиралась сдаваться без боя. Пусть Стас посмотрит ее хоть однокомнатную и нешикарную, но зато уютную и стильную квартирку, пусть оценит ее вкус, пусть подружится с Мариком. И прикинет, что лучше: свободная красивая Галка (с которой нигде не стыдно показаться) с квартирой или серая мышка Рита, замужем и с дитем.

С Мариком Стас действительно подружился. Правда, гладя его и разговаривая с ним, он почему-то все время смотрел на Риту. А Рита, по наблюдениям Галки, продолжала изображать саму невинность. Отводила глаза, сидела на самом краешке дивана и все теребила край своего длинного свитера. Галка никак не могла понять, с чего это она стала такой тихоней. По части мужиков Ритка, конечно, никогда сильна не была. Но выставляться всю жизнь любила. Обычно рот не закрывает: «А вот мои студентки…» Или: «А помните, у Довлатова…» А то еще с театром начнет доставать: «Галка, ну как ты могла не посмотреть этот спектакль?»

– Знаешь, Стас, собака у меня – класс!

Галка весело тряхнула головой, отбрасывая все неконструктивные мысли. Действовать надо! Заинтересовывать!

– Представляешь, я по выходным хрючу до двенадцати, и он – ни-ни, не разбудит. Потому что сам хрючит до часу.

«Хрючит» – значит «спит», – догадалась Рита и погладила Марика по серебристой плюшевой морде, которую он, вывернувшись из рук Стаса и подойдя к Рите, положил к ней на колени. Устроив ее, то есть морду, еще удобнее, он блаженно закрыл глаза, и Рите почему-то стало его очень жалко. «Недохрючил», – подумала она и чуть не заплакала от умиления и жалости.

Хотя общий разговор особо не клеился, просидели долго. Рите пришлось позвонить домой, чтобы Саша не волновался: она у Галки, так получилось, скоро приедет.

– Тебя встречать? – спросил Саша (он всегда поджидал Риту на остановке, если она поздно откуда-то возвращалась).

– Да нет, не нужно. Меня подвезут. – Рита попыталась сказать это непринужденно, как нечто само собой разумеющееся.

Но, кажется, не получилось, потому что Саша в ответ не поинтересовался естественно и просто – кто? – а напряженно, с паузой, сказал:

– Ладно. Как знаешь.

Когда Стас вез Риту домой, на нее напала болтливость, в общем-то обычная для нее. Она рассказывала про мужа, про работу, про сына. Про кошку Симу, которая всегда съедает из тарелки у Аркашки, если он зазевается, тертую морковь с сахаром и сметаной, обожает поп-корн с сыром «чеддер» и передачу «В мире животных».

Стас хорошо реагировал на все рассказы, поддакивал, переспрашивал, смеялся. Рите было хорошо. Хотелось ехать долго-долго. А приехали быстро, хотя Песочня – на другом конце города.

– Спасибо, Стас. До свидания, – сказала Рита, стараясь скрыть грустные нотки, которые, несмотря на все ее усилия, все-таки прорвались.

Она начала нажимать на все рычаги и кнопки на дверце джипа, чтобы выйти. Но у нее ничего не получилось.

Стас вышел из машины, открыл дверь, подал Рите руку.

– Рита, вам не кажется, что мы должны еще встретиться?

– Я не знаю, – честно призналась она. – Не знаю.

– А я знаю. Вы завтра во сколько заканчиваете работу? Я вас встречу.

– Сейчас… У меня завтра три пары. Значит, в час пятнадцать… Мне там еще кое-что нужно решить… Но это недолго…

– В половине второго я подъеду. К пединституту, да? Это на Свободе?

– Ой, нет. Я работаю в другом корпусе, на Астраханской. Это бывшая Ленина. Знаете, там здание такое красивое? Раньше это был Дом политпросвещения.

– Знаю. Только не думал, что там теперь пединститут.

– Педуниверситет, – сказала Рита, нажимая на ударение и наклоняя голову к плечу.

– Ну да! Как же я мог? – сокрушенно прижал руки к груди Стас, дурачась. – Как я мог?!

Медленно поднимаясь на пятый этаж, Рита так же медленно соображала, что ей сказать Саше. Пожалуй, про знакомство можно рассказать. Что тут такого? И тут же спохватилась: как же что такого? Тогда ведь и про библиотекаршу надо сказать.

Рита остановилась. Господи, в течение всего вечера она ни разу не вспомнила, как и почему она познакомилась сегодня со Стасом.