Текст книги "Знакомство по объявлению"

Автор книги: Людмила Анисарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Зависимость Майиного настроения от Сережиных звонков крепла с каждым днем. Ей это не нравилось. Очень не нравилось.

«Ну что это такое? Ну куда это годится? Ну сколько можно?» – стыдила она себя. И внушала себе же: у них ведь, у мужиков, все по-другому. Занят он, когда ему названивать?

Иногда уговоры действовали и Майке удавалось обходить телефон стороной и не посылать Сереже на пейджер (рабочего телефона у него не было) своих робко-настойчивых «позвони». Она могла держаться час. И два. И даже три.

А в этот раз, придя из института, Майя продержалась четыре часа. «Ну вот, рекорд побит – и хватит маяться», – решила она и набрала телефон пейджинговой связи.

Чтобы ожидание не слишком тянуло за душу, Майя решила сделать что-нибудь полезное: постирать, например. Вчера она гладила – и не дождалась. Позавчера делала блинчики с мясом – тоже не дождалась. Значило это (Майя верила) то, что Сережи нет в Рязани. Сообщения ее получал, наверное, Сережин друг, который вместе с ним работает.

Стирала Майя без души. Хотя небольшая ручная стирка обычно бывала ей в радость, и она, полоская-выкручивая белье, всегда пела русские народные песни. Почему-то именно их. А когда посуду мыла – то больше вспоминались всякие бардовские мелодии. Слов песен она полностью почти никогда не знала и просто мурлыкала: та-та-та, та-та-та…

Вода лилась слишком шумно – так и звонка не услышишь, хотя дверь в ванной, естественно, открыта. Майя завернула оба крана и решила отдохнуть. Точнее, послушать получше квартирную тишину, которая вот-вот, конечно же… Но нет, полчаса напряженного вслушивания прошли даром. И несчастная Майя снова отправилась стирать. Воду она пустила совсем тоненькой струйкой, а вот попеть все-таки решила – может, настроение поднимется. Хотя как может подняться настроение от «что стоишь, качаясь, тонкая рябина»? Но ничего другого не придумалось.

С русских народных песен Майя переключилась на поэзию серебряного века и несколько раз подряд повторила вслух ахматовское:

 
Как соломинкой, пьешь мою душу.
Знаю, вкус ее горек и хмелен.
Но я пытку мольбой не нарушу.
О, покой мой многонеделен.
 

Про многонедельный покой Майка не понимала, а вот первые три строчки – просто ее.

– Но я пытку мольбой не нарушу, – сказала она в очередной раз и, вздохнув, пошла к телефону. Послав очередное сообщение, Майка продолжила стирку.

Звонок раздался, когда она снова грустно выводила «но нельзя рябине к дубу перебраться…».

Это был он! Поговорили они быстро, так как Сережа звонил из автомата и было плохо слышно. Договорились, что позвонит на следующей неделе, когда вернется из рейса. А эти дни его тоже не было: мотался в Москву, возвращался поздно.

– Позвонил! Позвонил! Позвонил! – пело все внутри.

Но уже через минуту в распахнутые настежь двери Майкиной души осторожно постучалось сомнение, помялось немного и сказало:

– Позвонить-то позвонил. Но ведь не сам. А после твоих многочисленных призывов. Да и разговор, прямо скажем, какой-то не очень получился. Ведь так?

Майке стало уже не так солнечно, как было минуту назад. Как же, как сохранить подольше хоть кусочек той радости, которую она испытала, едва услышав Сережин голос?! Что бы такое придумать?

– Солнышко, я забыла сказать тебе мяу, – продиктовала Майя сообщение на пейджер.

Девушка на том конце провода засмеялась – но как-то хорошо, по-доброму засмеялась – и сообщение приняла.

Майке снова стало просторно, легко и весело. Господи, хорошо-то как! Хорошо! Анекдот такой есть, старый. Про Деву Марию, которая поехала в санаторий. Через день она, ну Мария то есть, прислала Богу телеграмму: «Доехала хорошо. Дева Мария». Через два он получил еще одну: «У меня все нормально. Мария». А через три дня – снова телеграмма: «Господи, хорошо-то как! Маша».

– Хорошо, хорошо, хорошо, – повторяла Майка, кружась по комнате под музыку. Под музыку, которая звучала в ней и, видимо, ей и принадлежала, только самую малость смахивала на митяевскую «С добрым утром, любимая».

Чем же еще продолжить радость?

– Вовусик, купи чего-нибудь вкусненького, – пропела она Володе, позвонив ему на кафедру.

– На что? – прозаично спросил Володя.

Вопрос Майе не понравился. Но она решила не обращать на него внимания.

– Ну миленький, ну пожалуйста. Что-нибудь маленькое и вкусненькое. Все равно что. На твое усмотрение. Но лучше тортик. «Ленинградский».

– Уговорила, – засмеялся Володя.

«Ура», – сказала про себя Майя и отметила, что муж засмеялся так же хорошо, как девушка из пейджинговой компании. Какие все милые! И как она, Майка, всех любит! С добрым утром, любимая, ты моя милая, та-ра-та-ра-та, та-та-та, та-ра-та-та-та-та…

* * *

«Лучший из мужчин» – вертелось все время в голове у Майи. Точнее: «… и подругам рассказала, что ты лучший из мужчин». Так пела какая-то из новых эстрадных певиц. Майя просто теряла голову, когда слышала эту песенку. И удивительно – она все время попадала на нее. Но так получалось, что, включая телевизор или приемник (Майя любила, собираясь на работу, слушать «Русское радио»), она заставала уже звучащий припев с магическими словами. И не могла выяснить ни как называется эта песня, ни как она начинается, ни кто ее поет. Имя, однако, вскорости обнаружилось: Катя Лель. Катю Майка полюбила всей душой и бегала по киоскам в поисках ее альбома. Такового пока еще не было. Песня была в каком-то сборнике. Но в каком? Майя замучила расспросами всех. Всех, кто сколько-нибудь интересовался «попсой» и кто не разбирался в этом вовсе. Дело в том, что ей не только хотелось самой слушать и слушать припев про лучшего из мужчин – ей хотелось записать эту песню для Сережи. Приближался его день рождения, и Майя задумала подарить ему кассету с песнями, которые напоминали бы в дороге Сергею о ее, Майкиной, любви. Вот как здорово она придумала! Правда, пока еще не знала, какие песни, кроме этой, она туда запишет. Но эту, Катину, запишет в начале, в середине и в конце кассеты. Вот.

Нет, ну как все совпадает! «Подругам рассказала…» Ведь Майя действительно, почти сразу же рассказала о Сереже своим приятельницам. О том, что необыкновенный (Какой-какой? – Умный, сильный, уверенный в себе, знающий, чего хочет в этой жизни. – А в постели? – О-о! Без комментариев). О том, что влюбилась, как кошка. О том, что боится его потерять, потому что знает: лучше быть не может.

Подруги сказали:

– Так не бывает. Ты, Маечка, придумала его себе.

Но тут же спросили:

– Где взяла?

Н-да, это был камень преткновения – говорить или не говорить. Ну что по объявлению… Одной-двум Майя сказала правду, другим – соврала что-то красивое. Но потом запуталась – и раскололась в конце концов окончательно. Да! По объявлению! Представьте себе. Искала – и нашла. Именно то, что хотела.

– А замуж хотела бы за него? – спросили подруги.

– Нет, – честно сказала Майя. А про себя добавила: никогда и ни за что.

– А если Володя узнает?

– А он знает.

Тут подруги отказывались понимать что-либо вообще в этой жизни и переводили разговор в более приличное русло: работа, книги, театр.

С кассетой у Майи так ничего и не сложилось. Она успокоилась и купила несколько книг. Ну что она еще могла придумать? Дарить рубашки, одеколоны и проч. – привилегия жены. Так что остается: лучший подарок – книга. Сережа читал много. И не только детективы. Ему нравились исторические романы. Ему понравилась Токарева, которую открыла для него Майя. И Веллера он воспринял. И Довлатова. Так что получалось, книги – верный вариант.

Они прекрасно отметили Сережин день рождения. Уехали на дальнее-дальнее озеро, под пойманную и зажаренную на углях рыбу пили сухое белое вино. А продолжилось все в «их» квартире.

Надо сказать, что им очень повезло с «жильем». Одна из близких Майиных подруг, долго ждавшая своего счастья, наконец дождалась. Вышла замуж за какого-то московского бизнесмена и уехала к нему. Продавать квартиру пока не хотела: мало ли что? И сдавать не хотела, потому что иногда приезжала. Вот и отдала ключи Майе: пользуйся на здоровье.

В отпуск Майя, конечно же, никуда не поехала. Володя как-то завел разговор о том, что можно было бы махнуть в Крым, к старым друзьям, которые всегда зовут и ждут. Но Майя воспротивилась, ссылаясь на отсутствие денег, во-первых; на то, что ей противопоказан юг, во-вторых; на то, что Володе нужно работать над книгой, в-третьих… Она бы могла продолжать, но Володя остановил: «Успокойся. Мы остаемся». И действительно, сразу же принялся за новую книгу: не вылезал из архива. Уходил туда к десяти утра и возвращался к шести вечера. Как на работу. Майя никогда бы так не смогла.

Вероника уехала на полтора месяца в Германию по обмену. Так что Майя целыми днями была одна. Занималась квартирой (сколько всего по углам накопилось!), Володиными бумагами (сам он этого не умел и не любил); разбирала то, до чего руки не доходили во время учебного года; стирала шерстяные вещи, что-то сушила, что-то отправляла на тряпки. Кроме того, Майя с удовольствием ездила на дачу к своей маме, которая жила там все лето. Разумеется, к маме Майя уезжала только тогда, когда Сережа был в рейсе. И хотя на даче ей было очень хорошо, больше двух-трех дней она там не выдерживала. А вдруг Сережа уже вернулся? Вдруг позвонил – а ее нет? И она мчалась домой, объясняя маме, что у Володи уже закончилась наваренная еда. Мама не понимала. Говорила, что Володя мог бы и сам о себе позаботиться. А если он такой беспомощный, то еды можно было бы наготовить и на неделю.

Возвращаясь с дачи, Майка сразу передавала Сереже на пейджер, что она дома, и начинала ждать его звонка.

В этот раз она приехала вечером, когда Володя был дома. Значит, нужно было дожить до завтрашнего утра. На следующий день, едва закрыв за Володей дверь, Майя бросилась к телефону. Набрав номер, продиктовала пейджинговой девушке: «Сергей я дома очень соскучилась». И стала ждать.

Звонили все: бабушка Вера, тетя Анжела – мамина сестра, подруга Оля, просто приятельница Настя, соседка по старой квартире – тетя Таня. Вспомнил о Майе брат Андрей, который звонил не чаще одного раза в месяц. Позвонил зачем-то однокурсник, с которым они сто лет не виделись.

Майка была строга со всеми. Терпеливо слушала, о себе ничего не рассказывала. А тем, кто зарывался и был намерен болтать долго и без толку, говорила, что очень занята: собственноручно консервирует огурцы. Да-да, сама вырастила и сама закатывает. Никакие огурцы она в тот день не закрывала, но почему-то именно это объяснение придумалось сразу же и показалось очень убедительным – его она и использовала для прекращения всех этих никчемных разговоров.

Сережа не звонил. Майка честно прождала до пяти часов вечера. Она понимала, что раз Сергей не звонит, то его скорее всего просто нет сейчас в Рязани. Нет никакого резона передавать очередное сообщение. Но всегдашняя телефонная зависимость оказалась сильнее здравого смысла, с которым, впрочем, Майкины пути редко пересекались, хоть и была она кандидатом наук.

Проклиная себя, Сергея вместе со всеми непостоянными и вероломными дальнобойщиками, пейджинговых девочек, которые давно уже смеются над ней, старой дурой, она набрала ненавистный номер и продиктовала: «Позвони я жду».

Майка пыталась читать – не получалось, хотела затеять стирку – не обнаружила в себе сил. Сил на ожидание звонка тоже не было; Тем более что если он, звонок то есть, будет, то только завтра. Скоро должен вернуться домой Володя, и Сережа, зная это, уже не позвонит. И снова до завтрашнего утра будет тянуться неуютное, запретное для телефонных звонков время.

Майка сидела на диване, поджав под себя ноги, и размышляла. Все ясно. Он нужен ей больше, чем она ему. Он вспоминает о ней не чаще одного раза в неделю. А раз в неделю – это физиологическая потребность. И не более того. Скоро он охладеет к ней. Ведь мужчины не любят, когда их так сильно домогаются. Им нравится быть удачливыми ловцами, охотниками, преследователями. Добыча уходит – а он, сильный и ловкий, настигает ее. Это ведь всем давно известно. И Майке известно лучше, чем кому-либо.

Когда-то давно у нее был любовник, которого звали (потрясающее имя!) Василий Шуйский. Так вот, этот самый Шуйский честно признался ей однажды, что когда Майя сама ему звонит, то ему хочется скрыться от нее, а вот когда пропадает, говорит, что надоел и пусть катится ко всем чертям, – он просто с ума сходит от любви.

Майя поняла, что Сергея надо бросить. Самой. Первой. Ну не то чтобы совсем бросить, а хотя бы сделать официальное заявление. О том, что больше они не увидятся. И ничего не объяснять. И тогда уж: или пан, или пропал. Или он, как Васька Шуйский, будет сходить с ума от любви к ней, или… Или… Или они… Или больше… Его у нее больше не будет… Не будет?! Невозможность этого прорвалась такими рыданиями, которые давно не сотрясали Майкиного тела. Она размазывала слезы по щекам, слизывала их с подбородка, вытирала то за одним ухом, то за вторым, потому что, рыдая, мотала головой из стороны в сторону. Она причитала: «Ну за что? За что? За что? Ну почему?» И что-то еще, непонятное даже ей самой.

Слез на слишком долгий плач не хватило, да и сил – тоже. Майка вытянулась на диване, сложила руки на груди и замерла.

«Спокойно, – сказала она себе. – Спокойно».

«Ты что, не проживешь без него?» – Вопрос был строг и прям.

«Проживу», – твердо ответила себе Майка.

«Человеком наконец станешь, дура!»

«Конечно, не буду подыхать у телефона. Что у меня, дел больше нет, что ли?»

«Ты уж налюбилась в своей жизни. Разве не так?»

«Да так, конечно. Куда уж больше? Пора и честь знать. Буду хорошей женой и хозяйкой. А женщиной я уже набылась».

«Ну вот, умница. Успокойся. Иди-ка на кухню. А то никакой пользы от тебя сегодня семье не было».

Майка послушно встала и отправилась на кухню. Когда пришел Володя, она была уже не зареванной Майкой, а как положено – нормальной женой, в фартуке и с половником (муж всегда вечером ел первое). Но Володя, посмотрев в собачье-печальные глаза жены, все-таки спросил:

– Ты чего?

– Да так, грустно что-то.

На том и остановились.

Серьезная подруга Ольга часто говорила:

– С любым важным решением нужно переспать.

А несерьезная Танька всегда поддерживала:

– Конечно, переспать! Переспишь – и сразу все ясно: нужен – не нужен!

Ольга сердилась:

– Все бы тебе о мужиках.

Танька действительно признавала только то, что связано с мужчинами, – работу, компании, разговоры. Майя в этой троице занимала среднее положение: на вид серьезная, скромная, а вместе с тем – в тихом омуте… И девчонки это знали. Ольга слегка осуждала. Танька – уважала и советовалась.

Итак, решено. Нужно, нужно заставить себя сказать ему то, что задумала. Обрубить все. Не оставляя надежды. А потом посмотрим. Лишь бы позвонил, а то, может, он-то уж ее давно бросил, а она просто не знает. Вот это скверно. И знакомо до боли. Ее бросали. А она – не умела. Но вот теперь… обязательно. Хуже в сто раз будет потом, когда ее миленький Сереженька найдет себе другую. «А так ведь и будет», – убеждала она себя. Вон их сколько: молодых, красивых, длинноногих и смелых. И Сережа глазами ни одной мало-мальски привлекательной женщины не пропустит. Да еще и Майкино внимание обратит: «Ничего девочка, правда?» И сейчас, когда есть силы (она ощущала их в себе, понимала, что может), нужно все оборвать. С этой мыслью Майя, решительная, уважающая себя женщина, заснула. И проснулась – с нею же. Уже хорошо! Надо как-то все закрепить, чтобы назад пути не было. Например, позвонить Ольге. У Таньки телефона не было. Да Танька и не советчик в этом деле.

Ольга решение одобрила, сказав, что давно пора снять розовые очки: какая любовь в их возрасте? Хлопоты одни. Майка, сидя на краешке дивана, кивала в телефонную трубку, глотая слезы: нет, Ольга совсем ее не понимает. Вот Танька отреагировала бы на Майино решение по-другому.

– Ты что, с дуба рухнула? – таращила бы она на Майю глаза. – Такими мужиками разбрасываться? Ты же сама говорила, что у тебя такой первый раз в жизни.

А ведь действительно у Майи никогда не было никого лучше. Только Володя. Ну Володя – это из другой оперы. Он вне конкуренции.

Майка уселась на диване поудобнее и начала думать: за что же она любит Сережу? А за все. За то, что он такой, такой… Ну нет таких больше! Он нежный, страстный, сильный – и Майя все время его хочет, и ей всегда его мало. И каждое его прикосновение, каждое движение – божественно и неповторимо.

А как он рассказывает про свои «КамАЗы»! Он, оказывается, собирал их своими руками из старых машин.

– Знаешь, как это здорово – сделать именно то, что тебе нужно, – говорил он Майке, блестя глазами.

И она понимала, что перед ней Мужчина, у которого есть Дело.

– Я сейчас довариваю кабину у второго «КамАЗа», – рассказывал Сережа.

– Как это? – поражалась Майка.

– Ну делаю ее шире, выше.

– Сам?

– Ну да. Кабина – это ведь дом, понимаешь? Должно быть удобно, уютно, комфортно.

– В «КамАЗе» – комфортно? – сомневалась Майка.

– А вот увидишь… – многозначительно говорил Сережа.

Конечно, Танька права. Жаль, что у нее нет телефона. Сходить к ней? Нет, нельзя. Вдруг Сережа позвонит? Значит, все будет как Ольга велела: завязать этот последний роман (лучше-то быть не может, поэтому – зачем другие?), заняться делом, можно даже за докторскую приняться. Видали мы этих дальнобойщиков! Гусь свинье не товарищ! Эта пословица (или поговорка? – надо выяснить) употреблялась в их кругу (Майя, Ольга, Танька и плюс еще несколько сокурсниц) часто. А «долюбливали» (любимое словечко, литфаковское) они ее потому, что с ней был связан один забавный случай.

В первом колхозе (всего их, колхозов то есть, было три: учились тогда на литфаке четыре года, а четверокурсников на картошку уже не посылали) они жили в старой деревянной школе, и весь их преимущественно девичий курс размещался в трех огромных классах. Один из них занимали десять особей мужского пола, каждая из которых, несмотря на инфантилизм, неприспособленность к жизни и слабую выраженность мужских признаков, была на вес золота: выслушана, понята и обласкана сердобольными первокурсницами-счастливицами, за спинами которых уже толпились другие литфаковки, готовые в случае чего шмыгнуть на освободившееся место. Все десять разновозрастных (от семнадцати до двадцати пяти) юношей были талантливы, самобытны, непризнанны и сочиняли разные прикольные опусы, самым знаменитым из которых был такой: «Ох и жизнь пошла, нету сладу. Подержи меня, а то упаду». Но это к слову. Юношам повезло: их было всего десять в огромном классе. А вот девчонкам было тесно: они спали на скрипучих кроватях, стоящих почти впритык друг к другу, и жизнь каждой из них была на виду у всех. И на слуху.

И вот выяснилось, что милая, наивная деревенская девочка Валя разговаривает во сне. Причем делает это довольно внятно. В первую же ночь несколько не уснувших по какой-то причине девчонок узнали, как Валя страдает по Вите, который теперь, когда она уехала в город, непременно ее бросит. На следующую ночь не спали все, кроме бедной Вали. Дело близилось к полуночи, Валя мирно посапывала и ничего не рассказывала. К часу не спали самые стойкие, а к двум задрыхли почти все. И только Ольга, Майя и Танька шептались. Они шептались-спорили о смысле жизни, о возможной Ольгиной свадьбе и о виновности-невиновности Натальи Николаевны в смерти Пушкина. Как вдруг…

– Тише, девки. – Танька села на кровати, замерла, а потом, перебравшись через Ольгу и Майю, пыхтя, поползла туда, откуда слышался голос. Валин, разумеется. Скрипя кроватями, Танька добралась до Вали и села рядом, слегка ее подвинув.

Полная луна заглядывала в окно, было светло, и Майя с Ольгой во все глаза смотрели за Танькой. А та, подперев рукой подбородок, уселась поудобнее. И Валя действительно заговорила более оживленно и страстно, точно поняла, что у нее теперь есть слушатель. Ольга с Майей находились достаточно далеко и слов разобрать не могли, как ни старались.

– Ну а он? – Зато Танькин вопрос они услышали очень хорошо, голос у нее был дай бог.

– Чой-то она? – испуганно спросила Майя у Ольги.

– Спрашивает, – прошептала Ольга.

– У кого? – обалдела Майя.

– У Вали.

Танька разговаривала с Валей долго и даже всплакнула, так жалко ей было страдалицу Валю. Майя с Ольгой измучились, вслушиваясь, но, кроме Танькиных вопросов (ну а он? – а ты?) и ее всхлипываний, ничего так и не услышали. Хотя в целом все было ясно. Любит Валя Витю. А он? Наверное, гад. Раз Танька плачет.

К Валиной кровати подтянулось еще несколько проснувшихся любопытных варвар. Сеанс длился долго – минут, наверное, пятнадцать. В заключение его Валя громко и четко сказала: «Гусь свинье не товарищ!», перевернулась на бок и больше ни на один Танькин вопрос не ответила.

Когда Танька приползла на свою кровать, Ольга сказала строго:

– Не надо было этого делать. Нехорошо.

Майя в общем-то была с ней согласна, но все же спросила Таньку: «А свинья – это Витя?» Танька, оскорбленная, отвернулась и не ответила. Но на следующий день Майя все-таки выпытала у Таньки про свинью и про гуся. Оказывается, это вовсе даже не про Витю – Валя ж его любит! Просто разговор у Вали с Танькой отклонился от темы, и Танька спросила, дружит ли Валя с третьекурсницей (третьекурсники жили по домам у колхозников, а работали на поле они все вместе) из Валиной деревни (Танька откуда-то ее знала). На что Валя и ответила пословицей (или поговоркой?), подразумевая под гусем скорее всего себя, а под свиньей, очевидно, свою землячку.

Про первый, второй и третий колхозы можно было вспоминать долго. Любови, измены, выяснения отношений… Господи, мужиков-то было десять калек – а страстей вокруг них! Но не только любовью держались ссылки на картошку. Пушкин, между прочим, сказал, что превыше любви – дружба. Конечно, он имел в виду мужчин, которые считают, что женской дружбы не бывает. А вот и неправда это! Сроднивший таких разных Ольгу, Майю и Таньку первый колхоз, говоря высоким стилем, положил начало дружбе, которая длится уже… Сколько же? Так… посчитаем. Да, немало получилось. А дружба, между прочим, началась с того, что Танька (девка умная, бойкая, пришедшая в институт не после школы, а уже отработав учителем три года в деревне) жестоко высмеяла Майю. При всех.

Им выпало тогда вместе идти в соседнее село, чтобы отправить с почтой письма, собранные со всего курса. Почту они не нашли, а обнаружили на магазине подозрительно запыленный почтовый ящик. Письма они туда бросить не рискнули, вернулись назад. А в столовой, пока ждали обед, Танька и выдала. Обращаясь к Майе, она громко (тихо не умела, да и не хотела, наверное) сказала:

– Проще надо быть, девушка, проще. – И уже всем: – А то спросила у девочки в деревне: «Девочка, этот почтовый ящик функционирует?»

Она передразнила и Майкину походку, и ее голос – получилась такая городская фифа. Все засмеялись.

– Я как бы в шутку, – попыталась оправдаться Майя.

– Ничего себе шутки! Девочка обалдела, остолбенела, просто лишилась дара речи. Надеюсь, не навсегда. А тебе шутки!

Майкина городская неуклюжесть была посрамлена, Танькино остроумие – одобрено. Ольга (она тоже была постарше) подошла к готовой зареветь Майке, спросила о чем-то несущественном, увела в сторону. Они поболтали, потом вместе сидели за столом. Когда уже допивали компот, подошла Танька и сказала: «Май, не обижайся, меня иногда заносит». И хотя это слышали только Майя и Ольга, а обидное нравоучение – все, Майя просияла и сразу же все забыла.

– Да, забыла. Сколько лет прошло, а все помню, – сказала вслух Майя и переключилась на день сегодняшний.

Бросить Сергея было совершенно необходимо не только для того, чтобы опередить его, одержать над ним верх и облегчить этим свои страдания. Виделась Майе еще одна цель. Дело в том, что ее нынешнему возлюбленному не приходилось пока в этой жизни слишком сильно страдать (впрочем, и не сильно, как она полагала, – тоже).

Майка решила взять на себя благородную миссию: сделать из Сергея настоящего человека (с большой, разумеется, буквы). В ее кругу было принято считать, что только страдающие или отстрадавшие достойны внимания, остальные – так, мелковесные людишки. «Ну действительно, он же ничего не видел в жизни, – рассуждала сама с собой Майка. – Это будет его первое серьезное испытание», – льстила она себя надеждой. А то так жизнь проживет и ничего-то в ней не поймет. Пусть первой серьезной вехой станет несчастная любовь. Вот как здорово Майя придумала!

– Алло. – Мягкий, родной голос в трубке. Голос милого, ничего не подозревающего мальчика.

Вот сейчас-то она все ему и скажет.

Но пока говорил он:

– Майка, я не позвонил вчера, был в Москве, приехал поздно. Ты уж прости меня. Ладно?

– Ладно, – сказала Майка.

– Мы сегодня увидимся?

Она замялась и ответила:

– Да.

«Да, да, да, тысячу раз да!» – это уже, конечно, про себя.

– Я приеду в три. Так нормально?

– Да. – Все остальные слова небедного лексикона Майи Сергеевны почему-то забылись.

– Только знаешь, Май, я не на «Москвиче» приеду. Ладно?

– Ладно, – сказала она ему.

Хотела спросить: а на чем? Но не успела, пошли короткие гудки.

– На чем, на чем? На «КамАЗе»! – ответила она себе вслух и блаженно потянулась. Да хоть на чем! Лишь бы приехал!

В три за соседним домом действительно стоял «КамАЗ». Вернее, кабина от «КамАЗа». «Тягач» – вот как это называется, вспомнила Майка. Прицепа, огромного, длиной в полдома, слава Богу, не было. Хотя с прицепом было бы, наверное, симпатичнее.

Машина стояла вплотную к бордюру, и, увидев, как Сергей дернулся, чтобы выскочить из кабины, Майя сделала ему жест: сиди, я сама! Не слишком изящно, но без особых трудностей она забралась в кабину, удобно уселась и только затем, повернувшись к Сергею, сказала:

– Привет! Это я.

– Привет. – Сергей дотянулся до Майкиной руки, погладил ее и заодно – битую коленку.

Месяца три назад Майя Сергеевна, спускаясь в институте по лестнице, зацепилась шпилькой за неровную ступеньку и, потеряв равновесие, пропахала коленками и вытянутыми вперед руками половину пролета. Это было не просто больно – это было страшно унизительно. Ее поднимал незнакомый студент, внешность которого она, находясь в почти шоковом состоянии, не запомнила. А вот глаза, темно-зеленые, и взгляд, участливый, сострадательный, добрый, – не забудет никогда. Сережа очень жалел Майку, когда она рассказывала ему о своем полете с лестницы, хотя она и старалась изобразить все как можно более комично. И после, вспоминая, продолжал жалеть, целуя оставшийся теперь навсегда рубец и приговаривая: «Бедненькая моя коленочка, как ей было больно».

– Я ужасно соскучился, – сказал Сергей, гладя теперь уже обе Майкины коленки.

– Я тоже, – призналась Майя нерешительно, так как еще не отошла от своих вчерашних и сегодняшних слез, намерений и бесповоротных решений.

Она не знала, как себя вести. Как раньше? Но ведь в ней так много изменилось за эти полтора дня! И Майя ушла в себя. Ощущение счастья от ожидаемой встречи сменилось пониманием обыденности самой встречи. Квартира, чай, секс. И привет! До следующей недели! Или до послеследующей. Зря, зря она не осуществила задуманного. Их отношениям нужна встряска. Какая же она слабохарактерная…

– Майка, почему ты все время молчишь? У тебя ничего не случилось? – спросил Сергей, не повернув к ней головы.

Оказывается, они уже ехали.

– Все нормально, – ответила Майя.

Она быстро переключилась со своих дум на новые ощущения от езды на «КамАЗе». Что-то в этом есть… Да нет, здорово! Действительно интереснее, чем на легковой (это Сергей всегда не уставал повторять). «КамАЗ» Сережин Майя уже видела, впечатлилась от его огромности, сидела в кабине, а вот ездить еще не приходилось. Сергей всегда говорил: «Вот я тебя на «КамАЗе» как-нибудь покатаю», а она думала при этом: «И что?»

Они выехали за город, где не было никаких светофоров и пробок, машина шла быстро и ровно. Майке нравилось все. Во-первых, все видно, потому что высоко. Во-вторых – потрясающее ощущение царствования на дороге. Легковушки такие маленькие и какие-то жалкие, даже иномарки. В-третьих, Сережа за рулем своего любимого «КамАЗа» – о-о, это что-то запредельное! Майе, помнится, сразу понравилось, как он водит свой «Москвич». Ничего в этом не понимая, она моментально почувствовала, что он – классный водитель, уверенный, спокойный, знающий себе цену. Кстати, привыкнув к его манере езды, всех остальных, с кем приходилось ездить, она теперь оценивала не больше чем на «троечку».

Майя делала вид, что смотрит на дорогу, а сама косилась на Сережу, которого она сегодня утром решила бросить. Да разве это возможно? Боже, как же он хорош! И как она его любит.

Прошло еще полгода. Было много хорошего. Очень много. Но по-прежнему у Майи случались и черные дни. Дни, наполненные неизвестностью (он есть у нее – или нет?), ревностью (а вдруг он сейчас где-то и с кем-то, а не с ней?), сомнениями (Господи, зачем все это?), тоскою (но где же он, где?). Впрочем, черная полоса дней, которые, плюсуясь, больше недели не составляли, неизменно завершалась звонком, возвращающим жизнь.

– Майка, это я. Не смог позвонить перед рейсом, несколько раз звонил с дороги, но тебя не было. Пару раз попадал на твоего мужа. У него очень приятный голос. Я еду?

Сережин голос был не сравним ни с чьим. И Майя, перестраивая на ходу все свои планы, успевала навести марафет и через полчаса выбегала из подъезда, спешила за соседний дом, где ее ждал серо-голубой «Москвич».

Майя шла к машине, а Сергей внимательно на нее смотрел. Она прятала глаза, но, постепенно избавляясь от смущения, на ходу превращалась в Майку, его девочку, глупую и счастливую.

Встречи, по-прежнему полные любви, постельного неистовства и разговоров обо всем на свете, потихоньку превращались в привычку. Это была еще одна семейная жизнь. Параллельная. Очень нужная, но уже сглаженная, определенная, во многом предсказуемая. Во всяком случае, Майе так казалось. Казалось, что если и сойдет все на нет, то будет уже не страшно. Самое страшное (она это знала точно) – это потерять Володю. Как все это можно было объяснить? Да кто его знает!

Володя, говоря о Сереже, называл его «твой камазник». В этом не было ни презрения, ни пренебрежения, просто так придумалось ему в самом начале.

Они говорили о Сергее не часто. Но муж знал, что если Майя нервничает и раздражается – значит, «этот ее» не звонит, а если заглядывает ему в глаза, беспрестанно целует и ластится, как кошка, – значит, все о'кей.

В разговорах с подругами, где нужно было постоянно отстаивать право на такую свою жизнь, Майя заводилась и кричала: «Ну кто вам сказал, что любить можно только одного? Кто сказал?! И почему вы решили, что Володю надо жалеть? Если бы ему было плохо, он бы ушел. А он меня и такую любит!» Они соглашались, но осуждали. И радовались, что на Майкином фоне выглядят особенно порядочными и почти невинными.