Текст книги "Знакомство по объявлению"

Автор книги: Людмила Анисарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

1. Моряков надо менять. Эти два оболтуса тупы и бездарны. Ты, как всегда, права.

2. С дискотекой что-то делать. Приедешь – займешься.

3. Трудовую дисциплину укрепить. Разболтались все.

4. Штатное расписание пересмотреть.

5. Под особый контроль взять работу инструкторской.

Как тебе программа? Утверждаешь? Наташка, ну нельзя же так долго отдыхать. Какой я дурак, что дал тебе отпуск. Приезжай, миленькая моя, я не могу без тебя больше».

«Боже мой, я слышал твой голос! Сказал все не так, как хотел. Но я же глупый дурак, как ты любишь говорить. Но зато я слышал тебя – это главное. У меня есть ты.

Сейчас собираю народ на совещание, надо делать умное лицо. А оно у меня – глупое и счастливое. Приезжай быстрее».

«Сегодня разговаривал с начфином. Зараза. Денег на ремонт не дает. Ни копейки. Как-то надо выкручиваться.

Сегодня – неделя, как ты уехала. А кажется, прошла вечность. От одной только мысли, что до встречи еще месяц, жить не хочется. Где бы пересидеть это время, чтобы никого не видеть и не слышать?

Ты приедешь из отпуска другая. Тебе хорошо с мужем. Ты любишь его больше, чем меня. Будет ли в тебе, другой, место для меня? Вот вопрос, от которого хочется биться головой о стенку. Прости».

«Приткнуться негде – сижу в библиотеке и пишу тебе. Из моего кабинета все вынесено, и там полным ходом идет ремонт. В инструкторской та же картина. Так что ваши ценные указания, Наталья Петровна, выполняются понемногу. Приедешь – будешь принимать работу».

«Милый стрижик, доброе утро! Чем ты сейчас занимаешься? Наверное, еще спишь? Я вот думаю, а ты захочешь читать эти мои каракули, когда приедешь? Знаешь, если бы я не писал все это – не выжил бы точно.

Сейчас снова напишу банальность: я тебя люблю. И еще одна «оригинальная» мысль: чем дальше, тем больше. Мы с «Машкой» были сегодня на нашем с тобой месте – на вертолетной площадке».

«Только что вернулся из политотдела. Вызывал Чернышов. Поговорили о концерте, о ДОФе вообще. А потом он спрашивает: «А какие у тебя отношения с инструктором твоим – Наталья Петровна ее, кажется, зовут?» Сказал, что хорошие, дружеские. А он тоже по-дружески меня предупредил. Сказал, что были сигналы. И он волнуется за сохранность семей. Я позволил себе ответить за тебя (ты же мне всегда об этом говоришь), что твоя семья крепка и разваливаться не собирается. Он сказал, что понимает, что все в жизни может быть, но до разводов доводить нельзя. Я с ним согласился.

Как тебе информация? Я сделал следующие выводы:

1. Люблю тебя очень-очень.

2. Разлюбить не смогу никогда.

3. Умру, если ты меня бросишь. Так и знай.

4. Я тебя никому не отдам.

Я огорчил тебя, миленький мой? Ну не переживай, это все пустяки. Это наши дофовские сплетницы не могут пережить. Их же никто так никогда не любил. Правда?»

Наталья читала-читала, а слышала только одно: «Я тебя никому не отдам». Не отдаст ли? И нужно ли ей, чтобы не отдавал? Сейчас, в этой жизни, ей больше всего хотелось на Север, в свою квартиру. Хотелось покоя. И чтобы все как раньше: счастливая семья, ожидание мужа из «автономки», покой и радость в доме.

Наталья положила тетрадь в пакет, бросила его на диван и вытянулась рядом, уставившись в потолок и сложив на груди руки, как покойница. Молодая, не очень красивая, но вполне симпатичная покойница. Ей захотелось развить в мыслях эту тему – тему ее похорон. Но сначала она решила вспомнить слово в слово все то, что Он сказал ей сегодня утром по телефону. Правда, и это не получилось. Телефонно-телеграфная тема была богаче и шире одного сегодняшнего разговора и развернулась во всей своей панорамности и значительности.

Когда она ждала переговоров с Ним, сердце каждый раз так ненормально колотилось, что было страшно. А когда раздавался пронзительный междугородный звонок, ноги неизменно отказывали, а затем рука с трубкой ходила ходуном, и ее приходилось придерживать другой. Каждый раз она боялась услышать: «Прости, я не могу, у меня нет сил уйти». Но со временем она перестала бояться именно этих слов, взамен пришел новый страх. Она ждала плохих новостей. Они каждый раз были – какие-то мелкие плохие новости. Но всегда было главное, что заставляло тут же забыть о них. Он кричал, боясь, что плохо слышно: «Я люблю тебя! Я тебя никому не отдам!» И после этих слов Наталья приходила в себя: начинала стирать, мыть, гладить. Хватало ее на полдня, не больше. Она очень уставала от физической работы. Интересно, как же можно исцелять таких душевнобольных, как она, с помощью (она где-то читала про это) трудотерапии? Но сразу же находился ответ: у нее совершенно особая болезнь (естественно, науке неизвестная), лечить которую можно только Его словами: «Я тебя никому не отдам».

Если этих слов она не успевала услышать из-за того, что их разъединяли, не предупредив, то через некоторое время ей звонили с телеграфа, интересовались, кто у телефона, и зачитывали с выражением: «РОДНАЯ МОЯ КАК ВСЕГДА НЕ УСПЕЛ СКАЗАТЬ САМОЕ ГЛАВНОЕ Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ МОЯ КОНОПУШЕЧКА И НИКОГДА НИКОМУ НЕ ОТДАМ СЛЫШИШЬ НИКОГДА НИКОМУ». Наталья благодарила и неизменно просила положить телеграмму в почтовый ящик, что не всегда нравилось доставщицам, и трубка телеграфного телефона в сердцах швырялась.

Да, с отделением связи у нее отношения особые. За эти два месяца, что она живет у мамы, скучать им, наверное, не приходилось. Телеграмм ведь хватало не только от Него, но и от мужа, который тоже пытался не отдать Наталью.

«Интересно, кто я для них?» – думала она о тех, кому протягивала заполненный бланк или от кого выслушивала по телефону текст очередного телеграфного послания. И однажды она увидела – ктоона для них.

Звонок был резким. Но как-то не подумалось, что чужие. Равнодушно (как и все, что она делала, а больше не делала в дни, когда от Самойленко не было ни письма, ни звонка) пошла открывать. Заставили замереть глаза, смотрящие безжалостно через стекла старомодных очков. Разносчица была пожилая, с металлическим голосом, который был таковым скорее не от интонаций, а от верхнего ряда зубов: железных, хищных. Но это просматривалось на втором мысленном плане. А на первом – толпились буквы текста телеграммы, которую Наталья успела прочитать еще до того, как она попала в ее руки.

«ВО ИМЯ ВСЕГО ЧТО ТЕБЕ СВЯТО БУДЬ БЛАГОРАЗУМНА ОТКАЖИСЬ ОТ МОЕГО СЫНА НЕ СИРОТИ МОИХ ВНУЧАТ ЗАКЛИНАЮ СЛОВАМИ МАТЕРИ МАТЕРИНСКОЕ ПРОКЛЯТЬЕ СИЛЬНЕЕ ВАШЕЙ ЛЮБВИ».

Разносчица, для которой Наталья была разлучницей, а значит, б…, ненавидела ее не меньше, чем Его мать. И хищницей была не она, старая заслуженная работница отделения связи, а Наталья. Хотя у нее и не было таких железных зубов.

Вот тогда-то, казалось, все кончилось. Все решилось. Но прошло несколько часов, и Наталья, очнувшись, снова поняла, что это еще не конец.

Раз дана такая телеграмма – значит, ее Самойленко непреклонен, значит, Он – ее. И она вынесет все, пока есть Его, а не чьи-то слова. Его слова: «Я тебя никому не отдам».

Сегодняшний звонок (наконец-то сейчас, лежа на диване, она добралась до этого момента) она пережила спокойнее, чем когда бы то ни было. И когда Он сказал, что есть новость, первой мыслью было: перевод по службе, наконец-то. Но спросила другое, чему не верила и чего не могла допустить.

– Она все-таки беременна?

– Да. Звонила. Сказала, что будет рожать, что уже поздно.

Наталья узнала про беременность его жены, когда Он приехал к ней месяц назад, по пути на Север, оставив проклинающих его мать, бабушку, жену. И детей – не проклинающих. А любящих и очень любимых. Но, любя, Самойленко был беспощадным и жестоким, каким его никогда никто не знал. И наверное, при этом ненавидел ее, Наталью. Но выбор был уже сделан. Для них – он уже не сын, не внук, не муж. Да и отец ли?

Для них он сделал выбор. А для себя (Наталья увидела, почувствовала это сразу же) – еще нет.

Он приехал в ее город, незнакомый и недружелюбный, поздно вечером. Наталья знала, что Он приедет в этот день. И почти весь день лежала. Потому что ожидание вытянуло оставшиеся силы, основную часть которых забрал утренний скандал с матерью, высказавшей в очередной раз все, что она думает о своей дочери, о Самойленко и об их так называемой любви.

Они не виделись ровно месяц. Ровно месяц назад жена обнаружила в кармане его форменной тужурки письмо Натальи. Слухи, которыми был полон их городок, подтвердились. В тот же день муж Натальи увез ее вместе с дочкой на «большую землю». За те восемнадцать часов, которые теплоход шел до Мурманска, Наталья с мужем не сомкнули глаз. Они говорили, плакали, снова говорили. Когда слово «развод» стало реальностью, Наталья поняла, что не может отнять у мужа Ольку, что ей страшно, что она хочет вернуть все то, что было до встречи с Ним. Она была готова поверить мужу, который уверял, что все пройдет. И она верила, пока он был рядом. Но когда муж уехал, позвонил Он. И сказал, что любит, что не может без нее жить.

Потянулись страшные дни выбора. Она любила Его и хотела быть с Ним. Но разве она могла сказать, что не любит своего мужа, родного, близкого человека? Начавшаяся еще задолго до этой развязки с письмом депрессия усугубилась. Наталья практически перестала есть, спать, похудела килограммов на десять. Ее мучила совесть. Ей было жалко всех. Отступись она от своего Самойленко – и все снова будут счастливы. Кроме Него и нее. И отступиться не получалось.

И вот Он – на пороге ее дома. Мать Натальи скрылась в глубине трехкомнатной квартиры, не желая его видеть. Олька была заблаговременно отправлена к свекрови.

Открыв дверь и увидев Его, Наталья не обрадовалась и ничего не сказала. Она прислонилась к стене и медленно стала сползать вниз. Он подхватил ее: «Миленькая моя, родная, что с тобой сделали?» По Его лицу текли слезы, которых он не скрывал и не стеснялся.

Наталья не знала, хочет ли она видеть Его, хочет ли любви, хочет ли вообще чего-нибудь в этой жизни. Она плохо понимала, что происходит. Он сам собрал ее вещи, сложил в сумку. Уходя, Наталья задержалась, что-то вспомнив. Вернулась в комнату и взяла огромный букет белых роз, который Он положил на стол.

Пока Самойленко оформлял документы в гостинице, что-то объяснял и доказывал, Наталья сидела в кресле и, безразлично глядя перед собой, обрывала лепестки роз. Они падали на пол. Администраторша смотрела на нее с недоумением и любопытством.

Когда они оказались в номере и выпили шампанского за встречу, Наталья поняла, что не хочет ничего. Только спать. Утром, открыв глаза, увидела, что Он сидит у нее в ногах, обхватив голову руками. Теперь не спал Он. Они поменялись местами.

Выспавшаяся Наталья слегка похорошела и, кажется, снова стала той Наташей, которую Самойленко знал и любил.

Они бродили по городу, перекусывали в маленьких кафе. И никак не могли наговориться. Только Наталья больше не хохотала так, как она всегда это делала в ответ на Его шутки. И даже улыбаться она разучилась. Он сразу отметил это. И испугался. Сможет ли он так же любить эту женщину-подростка с грустными, как у больной собаки, глазами? Он не знал. Но задыхался от жалости и нежности. И готов был сделать для нее все.

В гостинице она ответила на Его ласки. Но всего лишь ответила.

Про мнимую, как ему мыслилось, беременность жены Самойленко сказал ей всего лишь на третью ночь. Сказал как бы между прочим, показывая, что это несущественно, поскольку неправда.

Не было ни слез, ни истерики. Было недоумение. Как же это? Наталья сидела на кровати и повторяла этот вопрос, глядя в одну точку и качая головой, как китайский болванчик. Как же это?

Он и сам не мог понять как.

– Миленькая моя, пойми, это чушь. Полная чушь, – говорил Он, пытаясь заглянуть ей в глаза. – Наташенька, родненькая моя, ну посмотри на меня. Это не-прав-да. Ты меня слышишь?

Наталья не слышала. Она уже ничего не спрашивала и не раскачивалась. Просто сидела. И молчала. Он пытался ее обнять, она молча вырывалась и продолжала смотреть все в ту же точку, которая находилась на стене гостиничного номера, только не их, а соседнего – потому что Наталья смотрела сквозь стену. Он дал ей пощечину, резко и сильно. Натальина голова мотнулась в сторону, она обхватила ее, удерживая, и наконец заплакала.

– Тебе больно? Больно? Прости меня ради Бога. Ну пожалуйста, пожалуйста. – Он целовал ее плечи, руки, ноги. – Миленькая моя, золотце мое, ты поплачь, поплачь. Только прости.

Наталья, обняв Его, продолжала плакать. Горько. Безутешно. Как в детстве. Она понимала, что у Него разрывается сердце от жалости к ней, но остановиться не могла.

– Ну какой же я дурак! Какой дурак. Разве можно было тебе это говорить, маленькая моя, – причитал Он, закутывая Наталью в одеяло, потому что ее начал бить озноб. Укутав, Он встал, налил почти полстакана коньяка и, присев перед кроватью и развернув Наталью к себе, сказал: «Пей». Она, не сопротивляясь, выпила все. И сказала: «Рассказывай».

Собственно, и рассказывать-то было нечего. С женой Он не спал по крайней мере полгода. Она же (то есть жена) утверждает, что это было в Его день рождения, два месяца назад. Могло ли это быть? В принципе, могло. Наталья знала эту «милую» особенность своего начальника: действовать на «автопилоте» в невменяемом состоянии. Наутро выяснялось, что Он помнит себя лишь до определенного момента, после которого отключается, хотя продолжает действовать и говорить как сильно выпивший, конечно, но вполне контролирующий себя человек.

Сейчас, вспоминая этот разговор с Ним в гостинице, Наталья переключилась на свою подругу – Светку. Светка и их общий начальник – два сапога пара. Вот уж кто понимал друг друга!

Удивительно красивое и внешне гармоничное создание – Натальина подруга – при всей своей женственности, загадочности и хрупкости обладала буйным темпераментом, была независима, взбалмошна и непредсказуема (собственно, как и положено красивой женщине). И именно в силу этого Светка иногда «надиралась по-черному» (как она сама про себя говорила). В такие моменты в ней сначала просыпались потрясающие ораторские способности.

– Прошу внимания! – Она стучала вилкой по бокалу, призывая присутствующих за столом к тишине.

Светкины речи всегда были полны ясности, логики, сдержанной эмоциональности. Это была первая стадия, на которой Светка, как потом выяснялось, уже ничего не помнила.

На второй стадии она обычно пыталась стянуть со стола скатерть и полить кого-нибудь из сидящих за столом шампанским, тихо подкравшись сзади.

Третья (и последняя) стадия носила вид грандиозного разноса мужа или любовника, в зависимости от ситуации. Пострадавшему приходилось очень долго успокаивать Светку, поить водой, прикладывать к голове мокрое полотенце, бесконечно жалеть ее и вымаливать себе прощение. Наконец Света мирно засыпала, свернувшись калачиком.

На следующее утро она просыпалась ангел ангелом – тихая, покорная, задумчивая. И ничегошеньки не помнила! Наталья поначалу не верила:

– Ну помнишь, как ты здорово процитировала Ларошфуко?

– Кто это? – таращила глаза Светка.

– Не притворяйся, – строго говорила Наталья. – Не может быть, чтобы «автопилот», про который вы мне с Самойленко талдычите, срабатывал настолько, чтобы можно было шпарить наизусть этого, как его там, – Ларошфуко!

– Ну конечно, я это имя слышала, – признавалась Светка. – Но никаких слов его не помню. Про что я хоть говорила?

– Про добро и красоту. Что добро само по себе красиво. А зло всегда безобразно. Я дословно не помню.

– Глупая, думаешь, он действительно это говорил? Может, до меня это вообще никому в голову не приходило. А мне вот пришло! Я и сказала.

– Но почему ты к этому приплела именно этого мужика – Ларошфуко?

– Наталья, ну что ты ко мне привязалась? Откуда я знаю? Вылезло откуда-то. Из закоулков памяти. У нас с тобой все-таки высшее образование, много чего нахватались.

Лирическое отступление «"Автопилот" и Светка» закончилось, и мысли Натальи вернулись в русло воспоминаний «Разговор в гостинице. Про беременность».

Итак, вполне возможно, что Он переспал со своей женой по пьянке. Но ведь у нее, кажется, стояла спираль? Да. И именно это Самойленко сказал своей жене в ответ на ее сообщение о беременности. На что она ему ответила, что давно сняла ее, только ничего не говорила. Что ж, логично. Отношения натянутые, обязанности свои супруг не исполняет – вполне нормально не обсуждать с ним противозачаточную тему.

И все-таки что-то подсказывало Наталье, что дело обстоит как-то иначе.

– Скажи, а сейчас у вас что-нибудь было?

– Нет, конечно.

– И, жалея ее, ты не мог…

– Наверное, мог бы. Но этого не было.

– А ты напивался там?

– Да, было один раз. Сестра новоселье устроила. Ну мы все пошли, изобразив счастливую семью (сестре пока еще ничего не говорили про развод). Конечно, напился с горя, почти сразу. Ничего не помнил. Какие разговоры разговаривали, как к матери вернулись. Проснулись, правда, в одной постели. До этого спали в разных комнатах. Но я не думаю…

– А я думаю, – жестко сказала Наталья. – Когда она тебе сказала про беременность?

– Дня за два до новоселья. Они с матерью в больницу пошли. Вернулись загадочные такие обе. Ну и сказали. Я говорю: «Покажите справку». А они – в один голос: рано еще. В общем, справки никакой не было. И беременности не было и нет. Просто это уловка. Вот и все.

– Знаешь, скорее всего это было так. Твоя жена отправилась к гинекологу, чтобы снять спираль. Заранее объявив о беременности, она очень надеялась на новоселье. И если она забеременела, то именно в эту ночь.

– Да брось ты, Наташка, так не бывает.

– Бывает. В сериалах. Мексиканских. Или бразильских.

– Ну вот видишь, глупенькая. Только в сериалах. А не в жизни.

– Посмотрим, – сказала Наталья и, окончательно успокоившись и разомлев от выпитого коньяка, улеглась поудобнее и сразу же заснула. Самойленко, кажется, в ту ночь опять не спал.

В какой-то момент замирения на фронтах великой войны Наталья рассказала маме, как Его жена ведет себя. Неинтеллигентно. Нецивилизованно. Мало того что она грозилась убить Наталью, убить себя («Ужас какой-то. Представляешь, мам? Полный идиотизм»)… Так она, чтобы удержать мужа, теперь придумала эту беременность. Или забеременела на самом деле от него, когда он был в стельку пьяный. Как это можно? Как?

– Она борется за свою семью, – ответила мудрая мама. – И дай ей Бог силы выдержать все это.

– А я, мам? Как же я? Он ведь – мой, мой. Понимаешь ты или нет?!

– Кто знает, кто чей. Поженились, детей родили – вот и живите. А на чужом несчастье своего счастья не построишь. Ну а что касается того, что вроде он по пьянке… – продолжала мама, – то откуда ты знаешь, как это было? Может, и не по пьянке. Только что это меняет? Ребенок-то родится. Неужели и через троих детей переступишь?

– Нет, не переступлю. Просто не должно быть никакого третьего ребенка. Вот и все.

– А это уж как Бог положит…

Когда Наталья сегодня по телефону снова услышала про беременность, она сначала сжалась, застыла, как над пропастью, а потом ощутила жестокую решительность. Ну и пусть! Все равно Он – ее. Кстати, Самойленко сказал, что заявление о разводе подал и обратный ход событий невозможен.

Конечно, невозможен. Ведь Наталья знает, что никто, кроме нее, Ему не нужен. Что она – Его находка, Его божество, Его глупая рыжая девочка. И не мыслит Он своей жизни без нее. Она знает это. Она знает, что так будет всегда. Потому что Он – ее половинка, найденная случайно на краю земли – там, куда послали служить ее мужа. Послали бы не туда, Он бы не нашелся. И это, конечно же, было бы хорошо. Но тогда бы она никогда не узнала, что такбывает. Что каждый твой взгляд, вздох, каждое слово могут быть приняты с благоговением и восторгом. Не потому, что ты такая хорошая. А только потому, что Он – твой, тебе, одной тебе предназначенный. И вы безоговорочно подходите друг другу, абсолютно точно складываетесь в одну целую открытку, которую на большом карнавале жизни кто-то, веселый и жестокий, разрезал самым причудливым образом на две части и бросил в разные концы земли, глумливо-дурашливо крикнув при этом: «Ищите пару!» – зная, что это невозможно. Всегда было невозможно. И всегда были двое из миллиона, которые находили друг друга.

Они будут вместе. Так решила Наталья сейчас, после месяца с той встречи и после сегодняшнего разговора по телефону. А что касается беременности его жены, то это действительно скорее всего неправда.

– На том и будем стоять, – сказала себе Наталья и уснула коротким, но глубоким и спокойным сном.

Проснувшись через полчаса, она сходила за Олькой на улицу, привела ее, накормила ужином и долго-долго читала ей с выражением сказки Андерсена. Она с удовольствием перевоплощалась во всех героев, чему дочь была несказанно рада, потому что все последнее время мама откровенно халтурила и не доставляла удовольствия, а только сердила бесцветным, монотонным чтением.

Уложив Ольку спать, Наталья, устроившись с ногами на диване, снова начала прокручивать сегодняшний разговор.

Крича Самойленко по телефону: «Я знала, я знала, что так будет», Наталья говорила неправду. Все это время, которое вымотало ее, вывернуло всю наизнанку, она твердо знала: все как-то утрясется – и они будут вместе. И каждое новое препятствие (а они возникали практически ежедневно: телефонные звонки мужа, слезы и гневные обличительные монологи мамы-учительницы, глаза тоскующей по отцу Ольки), несмотря на то что оно казалось непреодолимым, к концу дня все равно оставалось позади. Правда, возникали новые.

Вот и сегодняшний разговор – просто новое препятствие.

Наталья пыталась поймать и увязать обрывки мыслей в одну ясную картину. Картина получалась жестокой. Пожалуй, даже слишком. Допустим, жена Самойленко действительно собирается рожать. Хотел Он этого ребенка? Нет. Исполнял супружеский долг только в пьяном виде? Да. Знала его жена месяц назад о том, что он уходит от нее? Знала. И сказала ему еще: «Пусть тебя это не волнует. Какая мне разница – воспитывать двоих детей или троих?» Вот пусть сама все и расхлебывает.

Казалось, решение было принято. Раз и навсегда. И пока еще казалось, что все зависит от нее, Натальи. Так было все эти полтора года. Считалось, что все дело только в ней, что это она не может отказаться от своего мужа. А Самойленко разведется сразу же, как только решится Наталья. Она говорила, что не решится никогда. А Он всегда говорил в ответ: «Я буду ждать. Пять лет. Десять. Сколько скажешь. Но давай все-таки быстрее». На самом деле Самойленко так же, как и ей, не хотелось быть клятвопреступником и рушить свою семью. Они оба наивно полагали, что все решится само собой, они мечтали вдруг оказаться брошенными, а не бросающими. Но почему-то ни Натальин муж, ни жена Самойленко не торопились ни в кого влюбляться и отказываться от своих суженых. А сужеными-то, то есть судьбой предназначенными друг другу, были Наталья и Он. Правда, это только они так считали.

– Ну все, – сказала себе Наталья. – Хватит. Пора переключиться на что-нибудь другое.

Она попыталась читать – не шло. Включила телевизор – и выключила. Надежды уснуть – никакой. Наталья вспомнила, что сегодня она не услышала по телефону главного. Значит, должна услышать. Сейчас же.

Не так легко заказать «Крайний Север», но Наталье повезло. И вот в трубке снова Его голос, далекий и родной. Она торопится, она нервничает, она спешит выложить то, что передумала за день.

Она требует выбрать.

Ему нечего выбирать. Ему нужна только она. Будет ли она ждать его?

Господи, ну конечно же, будет.

Наталья подумала, что речь идет об официальном разводе. Но ведь она давно была готова к тому, что все это будет тянуться очень долго. И Наталья снова требует решения, телеграммы – сегодня же утром.

Телеграммы не будет, Он будет ждать приезда жены, Он по-прежнему надеется, что это неправда.

А если правда, то…

А если правда и жену не удастся уговорить на аборт, Он должен будет остаться с ней, пока она не родит и ребенку не исполнится год.

Вот как… Ну что ж… Пусть остается…

Он пытался что-то сказать, что-то объяснить, что-то доказать. Но Наталья не понимала, о чем он. Он кричал, слышит ли она его. Наталья слышала. Потом, на каком-то его полуслове, положила трубку.

Странно, почему нет слез? За полдня могло бы и накопиться. Нет слез, и все тут. Дойти до дивана. Вот так. И сесть. И сидеть тихо-тихо и долго-долго – всю ночь. Или уже утро? Да, светло.

Встретив сегодня кого-нибудь из подруг, она скажет спокойно и насмешливо: «Нет, я не на Севере. Вот она я, здесь. С мамой и Олькой».