355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Любовь Космодемьянская » Повесть о Зое и Шуре » Текст книги (страница 5)
Повесть о Зое и Шуре
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 09:43

Текст книги "Повесть о Зое и Шуре"


Автор книги: Любовь Космодемьянская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Зоя всегда разговаривала о Шурой, как старшая с младшим, и ему частенько от нее доставалось:

– Шура, застегнись!.. Где же пуговица? Опять оторвал? На тебя не напришиваешься. Ты их нарочно отрываешь, что ли? Придется тебе самому научиться пуговицы пришивать.

Шура был в полном ее ведении, и она заботилась о нем неутомимо, но строго. Иногда, рассердившись на него за что-нибудь, она называла его "Александр" – это звучало гораздо внушительнее, чем обычное "Шура":

– Александр, опять у тебя коленки продрались? Сними чулки сейчас же!

Александр покорно снимал чулки, и Зоя сама штопала все дырки.

Брат и сестра были неразлучны: в одно время ложились спать, в один час вставали, вместе шли в школу и вместе возвращались. Хотя Шура был без малого на два года моложе Зои, они были почти одного роста. При этом Шура был сильнее: он рос настоящим крепышом, а Зоя так и оставалась тоненькой и с виду хрупкой. По совести говоря, она подчас надоедала ему своими замечаниями, но бунтовал он редко, и ему даже в самом бурном споре в голову не приходило толкнуть или ударить ее. Почти всегда и во всем он слушался ее беспрекословно.

Когда они перешли в четвертый класс, Шура сказал:

– Ну, теперь всё. Больше я с тобой на одну парту не сяду. Хватит мне сидеть с девчонкой!

Зоя спокойно выслушала и ответила твердо:

– Сидеть ты будешь со мной. А то еще начнешь на уроках пускать голубей, я тебя знаю.

Шура еще пошумел, отстаивая свою независимость. Я не вмешивалась. Вечером 1 сентября я спросила:

– Ну, Шура, с кем из мальчиков ты теперь сидишь?

– Того мальчика зовут Зоя Космодемьянская, – хмурясь и улыбаясь, ответил Шура. – Разве ее переспоришь!

... Меня очень интересовало, какова Зоя с другими детьми. Я видела ее только с Шурой да по воскресеньям с малышами, которых немало бегало по нашему Александровскому проезду.

Малыши тоже, как Шура, любили ее и слушались. Когда она возвращалась из школы, они издали узнавали ее по быстрой походке, по красной шерстяной шапочке и бежали навстречу с криками, в которых можно было разобрать только: "Почитай! Поиграй! Расскажи!" Зоя передавала портфель с книгами Шуре и, веселая, оживленная, с проступившим от ходьбы и мороза румянцем на смуглых щеках, широко раскидывала руки, стараясь забрать в охапку побольше теснящихся к ней детишек.

Иногда, выстроив их по росту, она маршировала с ними и пела песню, которой выучилась в Осиновых Гаях: "Смело, товарищи, в ногу", или другие песни, которые пели в школе. Иногда играла с малышами в снежки, но снисходительно, осторожно, как старшая. Шура за игрой в снежки забывал все на свете: лепил, кидал, увертывался от встречных выстрелов, снова бросался в бой, не давая противникам ни Секунды передышки.

– Шура, – кричала Зоя, – они же маленькие!.. Уходи отсюда! Ты не понимаешь, с ними нельзя так.

Потом она катала малышей на салазках и всегда следила, чтобы каждый был как следует застегнут и укутан, чтобы никому не задувало в уши и снег не набивался в валенки.

А летом, возвращаясь с работы, я раз увидела ее у пруда, окруженную гурьбой детишек. Она сидела, обхватив руками колени, задумчиво глядела на воду и что-то негромко рассказывала. Я подошла ближе.

– ...Солнце высоко, колодец далёко, жар поднимает, пот выступает, услышала я. – Смотрят – стоит козье копытце, полно водицы. Иванушка и говорит: "Сестрица Аленушка, напьюсь я из копытца!" – "Не пей, братец, козленочком станешь"...

Я тихонько отошла, стараясь не хрустнуть веткой, не потревожить детей: они слушали так серьезно, на всех лицах было такое горестное сочувствие непослушному, незадачливому Иванушке, и Зоя так точно и выразительно повторяла печальные интонации бабушки Мавры Михайловны...

Но какова Зоя со сверстниками?

Одно время она ходила в школу с Леной, девочкой из соседнего дома. И вдруг я увидела, что они уходят и возвращаются порознь.

– Ты поссорилась с Леной?

– Нет, не поссорилась. Только я дружить с ней не хочу.

– Отчего же?

– Знаешь, она мне все говорит: "Неси мой портфель". Я иногда носила, а потом раз сказала: "Сама неси, у меня свой есть". Понимаешь, если бы она больная была или слабая, я бы понесла, мне не трудно. А так зачем же?

– Зоя правильно говорит: Ленка – барыня, – скрепил Шура.

– Ну, а с Таней почему перестала дружить?

– Она очень много врет, что ни скажет, потом все окажется неправда. Я ей теперь ни в чем не верю. А как же можно дружить, если не веришь? И потом, она несправедливая. Играем мы в лапту, а она жульничает. И когда считаемся, так подстраивает, чтоб не водить.

– А ты бы ей сказала, что так нехорошо делать.

– Да Зоя ей сколько раз говорила! – вмешивается Шура. – И все ребята говорили, и даже Лидия Николаевна, да разве ей втолкуешь!

Меня беспокоило, не слишком ли Зоя строга к другим, не сторонится ли она детей. Выбрав свободный час, я зашла к Лидии Николаевне.

– Зоя очень прямая, очень честная девочка, – задумчиво сказала, выслушав меня, Лидия Николаевна. – Она всегда напрямик говорит ребятам правду в глаза. Сначала я побаивалась, не восстановит ли она против себя товарищей. Но нет, этого не случилось. Она любит повторять: "Я за справедливость", – и ребята видят, что она и в самом деле отстаивает то, что справедливо... Знаете, – с улыбкой добавила Лидия Николаевна, – на днях меня один мальчик во всеуслышание спросил: "Лидия Николаевна, вот вы говорите, у вас любимчиков нет, а разве вы Зою Космодемьянскую не любите?" Я, признаться, даже опешила немного, а потом спрашиваю его: "Тебе Зоя помогала решать задачи?" – "Помогала", – отвечает. Обращаюсь к другому: "А тебе?" "И мне помогала". – "А тебе? А тебе?" Оказалось, почти для всех Зоя сделала что-нибудь хорошее. "Как же ее не любить?" – спрашиваю. И они все согласились со мной... – Нет, они ее любят... И, знаете, уважают, а это не про всякого скажешь в таком возрасте.

Лидия Николаевна еще помолчала.

– Очень упорная девочка, – снова заговорила она. – Ни за что не отступит от того, что считает правильным. И ребята понимают: она строга со всеми, но и с собой тоже; требовательна к ним, но и к себе. А дружить с нею, конечно, не легко. Вот с Шурой другое дело, – Лидия Николаевна улыбнулась, у того много друзей. Только вот заодно пожалуюсь: не дает проходу девочкам и дразнит и за косы дергает. Вы с ним об этом непременно поговорите.

СЕРГЕЙ МИРОНОВИЧ

В траурной рамке – лицо Кирова. Мысль о смерти несовместима с ним такое оно спокойное, открытое, ясное.

Горе было поистине всеобщим, народным – такое Зоя и Шура видели и переживали впервые. Все это глубоко потрясло их и надолго запомнилось: неиссякаемая человеческая река, медленно и скорбно текущая к Дому Союзов, и слова любви и горя, которые мы слышали по радио, и исполненные горечи газетные листы, и голоса и лица людей, которые могли в эти дни говорить и думать только об одном...

– Мама, – спрашивает Зоя, – а помнишь, в Шиткине убили коммунистов?

И я думаю: ведь она права. Права, что вспомнила Шиткино и гибель семи деревенских коммунистов. Старое ненавидит новое лютой ненавистью. Вражеские силы и тогда сопротивлялись, били из-за угла – и вот сейчас они ударили подло в спину. Ударили по самому дорогому и чистому. Убили человека, которого уважал и любил весь народ.

Ночью я долго лежала с открытыми глазами. Было очень тихо. И вдруг я услышала шлепанье босых ног и шепот:

– Мама, ты не спишь? Можно к тебе?

– Можно, иди.

Зоя примостилась рядом и затихла. Помолчали.

– Ты почему не спишь? – спросила я. – Поздно уже, наверно, второй час.

Зоя ответила не сразу, только крепче сжала мою руку. Потом сказала:

– Мама, я напишу заявление, чтобы меня приняли в пионеры.

– Напиши, конечно.

– А меня примут?

– Примут непременно. Тебе уже одиннадцать лет.

– А Шура как же?

– Ну что ж, Шура поступит в пионеры немного погодя.

Опять помолчали.

– Мама, ты мне поможешь написать заявление?

– Лучше сама напиши. А я проверю, нет ли ошибок.

И снова она лежит совсем тихо и думает о чем-то, и я слышу только ее дыхание.

В ту ночь она так и уснула рядом со мной.

Накануне того дня, когда Зою должны были принимать в пионеры, она опять долго не могла уснуть.

– Опять не спишь? – спросила я.

– Я думаю про завтрашний день, – негромко отозвалась Зоя.

Назавтра (я как раз рано пришла домой и за столом проверяла тетради) она прибежала из школы взволнованная, раскрасневшаяся и тотчас ответила на мой безмолвный вопрос:

– Приняли!

"А КТО У НАС БЫЛ!"

Прошло некоторое время, и однажды, вернувшись с работы, я застала Зою и Шуру в необычном возбуждении. По их лицам я сразу поняла, что произошло что-то из ряда вон выходящее, но не успела ничего спросить.

– А кто у нас был!.. Молоков! Молоков к нам в школу приезжал! наперебой закричали они. – Понимаешь, Молоков, который челюскинцев спасал! Он больше всех спас, помнишь?

Наконец Шура начал рассказывать более связно:

– Понимаешь, сначала он был на сцене, и все было торжественно, но как-то не так... не так хорошо... А потом он сошел вниз, и мы все его окружили, и тогда получилось очень-очень хорошо! Он знаешь как говорил? Просто, ну совсем просто! Он знаешь как сказал?.. "Многие мне пишут по такому адресу: "Москва, Молокову из Арктики". А я вовсе не из Арктики, я живу в селе Ирининском, а в Арктику летал только за челюскинцами". И потом еще сказал: "Вот вы думаете, что есть такие, какие-то особенные герои-летчики, ни на кого не похожие. А мы самые обыкновенные люди. Посмотрите на меня – разве я какой-нибудь особенный?" И правда, он совсем-совсем простой... Но все равно необыкновенный! – неожиданно закончил Шура. И добавил с глубоким вздохом: – Вот и Молокова повидал!

И видно было: человек дождался часа, когда сбылась его заветная мечта.

ЧУДЕСНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Уже давно мы встречаем на улице юношей и девушек в перепачканных землей и рыжей подсыхающей глиной спецовках, в резиновых сапогах и широкополых шахтерских шляпах. Это строители метро. Они озабоченно перебегают от шахты к шахте или после смены неторопливо шагают посреди улицы. И, глядя на них, не замечаешь запачканных мешковатых спецовок, а видишь только лица удивительные лица, на которых сквозь усталость светятся радость и гордость.

На людей в таких спецовках смотрят с уважением и интересом: первые строители метрополитена – это не шутка! Наверно, не только в Москве, но и в Осиновых Гаях и в далеком Шиткине люди каждый день ищут в газете сообщения о том, как строится наше метро. И вот помню, в весенние дни 1935 года мы узнали: метро готово!

– Мама, мы в воскресенье всем отрядом пойдем смотреть метро! – сообщила Зоя. – Пойдешь с нами?

В воскресенье утром я выглянула в окно: лил дождь. Я была уверена, что экскурсию в метро отложат, но ребята вскочили и стали торопливо собираться. Ясно было, что им в голову не приходит отказаться от затеянного.

– А погода? – нерешительно сказала я.

– Подумаешь, дождик! – беспечно отозвался Шура. – Польет, польет и перестанет.

У трамвайной остановки уже собралось много ребят. Дождь, по-моему, даже веселил их: они кричали, шумели и весело приветствовали нас.

Потом мы все забрались в трамвай – в вагоне сразу стало шумно и тесно и вскоре были уже у Охотного ряда.

Ступив на мраморный пол вестибюля, ребята тотчас притихли, словно по команде: тут уж некогда было даже разговаривать – так много надо было рассмотреть!

Мы чинно спустились по широким ступеням и невольно приостановились: дальше начинались настоящие чудеса! Еще секунда – и мы с Зоей и Шурой первыми ступаем на убегающую вниз рубчатую ленту. Шура шумно вздыхает. Нас неуловимо, плавно сносит куда-то. Рядом скользят черные, чуть пружинящие под рукой перила. А за ними, за гладким блестящим барьером бежит живая дорожка другого эскалатора, но уже не вниз, а вверх – навстречу нам. Так много людей, и все улыбаются. Кто-то машет нам рукой, кто-то окликает нас, но мы едва замечаем их: мы слишком поглощены своим путешествием.

И вот под ногами снова твердый пол. Как красиво кругом! Там, наверху, хлещет холодный дождь, а здесь...

Я как-то слышала об одной старой сказительнице: всю свою жизнь она прожила в родной деревне – и вот ее привезли в Москву, она увидела трамваи, автомобили, самолеты. Окружающие были уверены, что все это поразит ее. Но нет, она все приняла как должное. Ведь она давно свыклась со сказочным ковром-самолетом и сапогами-скороходами, и то, что она увидела, было для нее просто осуществлением сказки.

Нечто похожее случилось и с ребятами в метро. Восхищение, но вовсе не удивление было написано на их лицах, как если бы они воочию увидели знакомую и любимую сказку.

Мы вышли на платформу – и вдруг в конце ее, в полумраке туннеля, возник глухой, нарастающий гул, вспыхнули два огненных глаза... Еще секунда – и у платформы мягко останавливается поезд: длинные светлые вагоны с красной полосой по нижней кромке широких зеркальных окон. Сами собою открываются двери, мы входим, садимся и едем. Нет, не едем – мчимся!

Шура приникает к окну и считает огоньки, мгновенно проносящиеся мимо. Потом поворачивается ко мне.

– Ты не бойся, – говорит он, – в метро аварий не бывает. Об этом даже написано в "Пионерской правде". Тут есть такие автостопы и светофоры – они называются "электрические сторожа"...

И я понимаю: этими словами он успокаивает не только меня, но немножко самую малость! – и себя тоже.

Мы побывали в этот день на всех станциях. Всюду мы выходили, поднимались на эскалаторе наверх и потом снова спускались. Мы смотрели и не могли насмотреться: аккуратные плитки изразцов, точно пчелиные соты, на станции имени Дзержинского, огромный подземный дворец Комсомольской площади, серый, золотистый, коричневый мрамор – все было чудесно.

– Смотри, мама! Тут и правда красные ворота сделаны! – воскликнул Шура, указывая на ниши в стене станции "Красные ворота".

Нас с Зоей совершенно покорили наполненные светом колонны на станции "Дворец Советов"! вверху, сливаясь с потолком, они раскрывались, как какие-то удивительные, гигантские лилии. Никогда я не думала, что камень может казаться таким мягким и излучать столько света!

Вместе с нами был темноглазый круглолицый мальчик. ("Вожатый первого звена", – пояснила Зоя, заметив, как я прислушиваюсь к тому, что он рассказывает.) Сразу чувствовалось, что он из тех ребят, которые интересуются всем на свете, запоминают слово в слово все, о чем читают.

– Тут мрамор со всей страны, – сообщает он. – Вот это – крымский, а это – карельский. А на Кировской станции эскалатор в шестьдесят пять метров. Давайте сосчитаем, сколько времени мы спускаемся.

Они с Шурой тут же поднялись наверх и снова спустились.

– Давайте еще сосчитаем, сколько человек спускается зараз! – предложил Шура.

Минуту они стояли неподвижно, сосредоточенно наморщив лбы и беззвучно шевеля губами.

– У тебя сколько получилось? Сто пятьдесят? А у меня сто восемьдесят. Считай, что сто семьдесят. Десять тысяч человек в час – вот это здорово! А если бы он был неподвижный? Вот давка была бы! А за постройку эскалатора иностранцы знаете сколько спрашивали? – без передышки говорил вожатый первого звена. – Я забыл сколько, только очень много – по-нашему миллион золотых рублей. А мы взяли и сделали сами, на наших заводах. Знаете, какие заводы работали? Московский Владимира Ильича, в Ленинграде Кировский, потом еще в Горловке, в Краматорске...

... Мы вернулись домой под вечер, едва не падая от усталости, но полные впечатлений, и еще несколько дней всё вспоминали чудесное подземное царство.

Прошло не так уж много времени – и метро стало привычным. То и дело слышалось: "Поеду на метро", "Встретимся у метро". И все же, завидев в вечерних сумерках рубиновую светящуюся букву "М", я вспоминаю день, когда мы с детьми побывали в метро впервые,

"ВЗВЕЙТЕСЬ КОСТРАМИ, СИНИЕ НОЧИ!"

Обычно, когда начинались летние каникулы, Зоя и Шура уезжали в пионерский лагерь. Они писали оттуда восторженные письма: о том, как ходят в лес по ягоды, как купаются в полноводной и быстрой реке, как учатся стрелять. Помню, раз Шура даже прислал мне свою мишень. "Видишь, как я научился? – писал он с гордостью. – Ты не смотри, что не все пули в яблочке. Это не беда. Главное, кучность хорошая. Видишь, как легли тесно, в кучку!" И в каждом письме они просили: "Мама, приезжай, посмотри, как мы живем".

Однажды я приехала к ним в воскресенье утром, а уехала последним поездом – ребята не отпускали меня. Они водили меня по лагерю, показывали все свое хозяйство: грядки с огурцами и помидорами, цветочные клумбы, "гигантские шаги", волейбольную площадку. Шуру то и дело тянуло поближе к большой белой палатке, в которой жили старшие мальчики: младшие спали в доме, и это безмерно его огорчало.

– Никакого самолюбия у него нет! – неодобрительно сказала мне Зоя. Куда Витя Орлов, туда и он...

Витя Орлов оказался председателем совета отряда. Это был рослый энергичный мальчик, на которого наш Шура смотрел почти с благоговением: Витя лучше всех играл в баскетбол, лучше всех стрелял, отлично плавал и обладал еще многими достоинствами... Не один Шура – десятка два малышей так и ходили за Витей по пятам. А у Вити для каждого находилось какое-нибудь важное поручение. "Сходи к дежурному, скажи, что можно горнить на обед", – говорил он. Или: "Ну-ка, подмети дорожки. Смотри, как насорили!" Или: "Полей клумбы. Третье звено воды пожалело – погляди, цветам жарко". И малыш со всех ног кидался исполнять поручение.

Шура очень хотелось побыть со мной – мы так давно не видались: ведь родителям разрешалось приезжать только раз в месяц. Но в то же время ему не хотелось отставать от Вити. – он явно был одним из первых Витиных адъютантов.

– Понимаешь, – с жаром рассказывал он, – Витя, когда стреляет, всегда только в яблочко попадает! Понимаешь, пуля в пулю! Это он меня стрелять научил. А плавает как! Ты бы видела: и брассом, и кролем, и сажёнками – ну, как ты только хочешь!

Ребята сводили меня на речку, и я с удовольствием увидела, что оба они стали хорошо плавать. Шура "выставлялся" передо мной как только мог: долго лежал на воде без движения, потом плыл, работая только одной рукой, потом держа в руке "гранату". Для его десяти лет это было, по совести, совсем неплохо.

Потом были соревнования в беге, и Зоя пробежала расстояние в сто метров быстрее всех: она бежала легко, стремительно и как-то очень весело, словно это были не настоящие соревнования со строгим судьей и отчаянными болельщиками, а просто игра.

Минута наивысшего торжества настала для Шуры, когда стемнело.

– Шура! Космодемьянский! – раздался голос Вити Орлова. – Пора зажигать костер!

И я не успела оглянуться, как Шуру, только что сидевшего рядом, точно ветром сдуло.

Один из самых младших, Шура тем не менее был в лагере костровым. Разжигать костер его давно, еще в Гаях, научил отец, и он владел этим искусством в совершенстве: сучья находил самые сухие, укладывал их как-то особенно ловко, так что занимались они мгновенно и горели жарко и весело. Но небольшой костер, который Шура иногда разводил неподалеку от нашего дома, конечно, не мог сравниться с тем, который должен был вспыхнуть сейчас на большой лагерной площадке.

Шура весь ушел в работу. Тут уж он забыл и о моем приезде и обо всем на свете. Он таскал сучья, укладывал, готовил запас, чтоб был под рукой. И когда совсем стемнело и ребята уселись вокруг, он, по знаку Вити, чиркнул спичкой. Тотчас послушно вспыхнули тонкие сухие ветки, по черному ломкому хворосту с неуловимой быстротой поползли огненные змейки – и вдруг, далеко отбрасывая обнимавшую нас темноту, вскинулось вверх ослепительно-яркое пламя. Мне давно надо было уехать, почти никого из родителей уже не осталось в лагере, но Зоя крепко держала меня за руку, повторяя:

– Ну пожалуйста, останься! Подожди, посиди еще. Костер – это так хорошо! Вот сама увидишь. Ведь до станции близко, и дорога прямая. Мы тебя проводим всем звеном, нам Гриша позволит.

И я осталась. Я сидела вместе с детьми у костра и смотрела то на огонь, то на лица ребят, освещенные розовым отблеском смеющегося, неугомонного пламени.

– Ну, о чем сегодня поговорим? – сказал вожатый, которого все ребята называли просто Гришей.

И я сразу поняла: тут не готовят особой программы для костра, тут просто беседуют, разговаривают по душам, потому что когда же и поговорить, как не в этот тихий час, когда за плечами, чутко прислушиваясь, стоит прозрачная синь теплого летнего вечера, и нельзя отвести глаз от костра, и смотришь, смотришь, как наливаются расплавленным золотом угли и вновь тускнеют под пеплом, и летят, и гаснут несчетные искры...

– Я вот что думаю, – предложил Гриша, – давайте сегодня попросим Надиного отца рассказать нам...

Я не расслышала, о чем именно рассказать – последние слова Гриши заглушил хор голосов. "Да, да! Расскажите! Просим!" – неслось со всех сторон, и я поняла, что рассказчика ребята любят, его не раз слушали и готовы слушать еще и еще.

– Это отец Нади Васильевой, – быстро пояснила мне Зоя. – Он, мама, замечательный! Он в дивизии у Чапаева был. И Ленина слушал.

– Я уж столько вам рассказывал, надоело, наверно, – услышала я добродушный низкий голос.

– Нет, нет! Не надоело! Еще расскажите!

Надин отец придвинулся поближе к огню, и я увидела круглую бритую голову, загорелое широкое лицо и широкие, должно быть, очень сильные а добрые руки, и на гимнастерке – потускневший от времени орден Красного Знамени. Рыжеватые подстриженные усы не скрывали добродушной усмешки; глаза из-под густых выцветших бровей смотрели зорко и весело.

Он был из первых комсомольцев, Надин отец. Он слышал речь Ленина на Третьем съезде комсомола и, когда стал рассказывать об этом, вокруг стало так тихо, что был слышен малейший шорох, треск каждой ветки, рассыпавшейся в костре.

– Владимир Ильич нам не доклад читал. Он с нами разговаривал просто, как с друзьями. Он нас заставил подумать о том, что нам тогда и в голову не приходило. Как сейчас помню, спросил он: "Что сейчас самое главное?" И мы стали ждать ответа. Мы думали, он скажет: воевать! Разбить врага! Ведь двадцатый год был. Мы все были кто в шинелях, кто в бушлатах, с оружием в руках: одни – Только что из боя, другие – завтра в бой! И вдруг он говорит: "Учиться! Самое главное – учиться!"

В голосе Надиного отца звучали и нежность и удивление, словно он снова переживал ту далекую минуту. Он рассказывал о том, как тогда взрослые, двадцатилетние люди сели за парту, взялись за букварь, чтобы выполнить наказ Ленина. Рассказывал о том, как прост и скромен был Ильич, как дружески, тепло беседовал с делегатами, как умел разрешить простым и ясным словом самые недоуменные вопросы, осветить человеку самое заветное, зажечь, наполнить силой для самого трудного дела, раскрыть глаза на самое прекрасное – на грядущий день человечества, ради которого надо было и воевать и учиться...

– Владимир Ильич говорил, что то поколение, которому сейчас пятнадцать лет, и увидит коммунистическое общество и само будет строить это общество... И важно, чтобы каждый из вас постоянно, изо дня в день делал свое дело пусть маленькое, пусть самое простое, – но чтобы это была часть общего великого дела...

... Не раз, глядя на своих ребят, я думала: как сложилась бы их жизнь прежде, в то глухое, темное время, когда росла я сама? С каким трудом давалось бы все, как тяжело было бы мне воспитывать детей! А теперь воспитываю их не одна я, мать: воспитывает все, что они видят и слышат вокруг. И кто знает, в какое пламя разгорится в будущем искра от этого лагерного костра? Какие чувства, какие стремления посеял сегодня вечером в сердцах ребят этот человек, знавший Чапаева, слушавший Ленина? Неторопливо он рассказывал обо всем, что припомнилось ему из далекого и славного прошлого, а потом вдруг сказал:

– А теперь давайте споем!

Ребята зашевелились, словно очнувшись, потом наперебой стали предлагать:

– "Юность"!

– Чапаевскую!

И вот полилась в темноту задумчивая мелодия песни, которую в те дни пели повсюду;

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молния блистала,

И непрерывно гром гремел...

Потом запели песню первых пионерских лет;

Взвейтесь кострами, синие ночи!

Мы, – пионеры, дети рабочих.

Близится эра светлых годов,

Клич пионера – "Всегда будь готов!".

И еще и еще – песня за песней. Зоя тесно прижалась к моему плечу и изредка посматривала в лицо мне взглядом заговорщицы: "Не жалеешь, что осталась? Видишь, как хорошо!"

Незадолго до того, как ребятам надо было строиться на вечернюю линейку, Зоя потянула Шуру за руку:

– Пора! Идем...

Зашептались и еще мальчики и девочки, сидевшие неподалеку, и тихо, по одному стали отходить от костра. Я тоже хотела подняться, но Зоя прошептала: "Нет, нет, ты сиди. Это только наше звено. Вот увидишь, что будет".

Немного погодя все ребята строем пошли на линейку. Я шла следом и вдруг услыхала:

– Вот молодцы! Кто это сделал? Как красиво!

Посреди линейки, у подножья мачты с флагом светилась большая пятиконечная звезда. Я не сразу поняла, как это сделано, но тут же услышала:

– Из светляков выложили. Видишь – зеленые огоньки!

Вожатые звеньев отдали рапорты: "День прошел спокойно!" Флаг спустили, и горн протяжно запел: "Спа-а-ать, спа-ать по пала-аткам!"

Зоя и Шура подошли ко мне, лица у обоих сияли.

– Это наше звено придумало со звездой. Правда, красиво? Только знаешь, мамочка, Гриша говорит, чтобы мы тебя не провожали. Надин папа тоже идет на поезд, тебе с ним не страшно будет.

Я распрощалась с ними, и мы с Надиным отцом пошли на станцию. Огни ее видны были от самого лагеря, дорога и в самом деле прямая и короткая, и страшно мне действительно не было.

– Хороший народ! – сказал мой спутник. – Люблю с ними разговаривать, замечательно слушают...

Издали нас окликнул паровозный гудок, и мы ускорили шаги.

... Пламя лагерного костра потом освещало ребятам всю зиму. Нет-нет и снова вспомнится лагерь, беседа у огня, звезда из светляков. Эти воспоминания вспыхивали и в школьных тетрадках, в сочинениях на вольную тему.

"У костра хорошо думается, – писала Зоя в 1935 году в сочинении, которое называлось "Как я провела лето". – Хорошо у костра слушать рассказы, а потом петь песни. После костра еще больше понимаешь, как славно жить в лагере, и еще больше хочешь дружить с товарищами".

ДНЕВНИКИ

Кто из нас в детстве не вел дневника! Вел его и девятилетний Шура. Но я никак не могла читать этот дневник без смеха. Обычно Шура писал так:

"Сегодня встал в восемь часов. Поел, попил и пошел на улицу. Подрался с Петькой". Или: "Сегодня встал, поел, попил и пошел гулять. Сегодня ни с кем не дрался". Разница была только в заключении: "Подрался с Петькой", "Подрался о Витькой", "Ни с кем не дрался". В остальном записи походили друг на друга как две капли воды.

Зоя относилась к дневнику добросовестно и серьезно, как ко всякому делу, за которое бралась: записывала часто и события излагала подробно. У меня сохранился ее дневник за весну и лето 1936 года.

Я уже говорила: на время летних каникул дети уезжали в пионерский лагерь. Им было там интересно и весело, но навещать их мне приходилось редко, и мы, как всегда, расставаясь, скучали друг без друга. И поэтому мечтали о том, как соберемся и поедем на лето к дедушке с бабушкой в Осиновые Гаи. Нас давно звали туда, и нам так хотелось провести лето всем вместе! В 1936 году наша мечта сбылась: думать о поездке в Гаи мы стали еще весной. Вот от этой поры и сохранилась у меня тонкая ученическая тетрадка Зоин дневник.

"1 Мая – праздник веселого счастья! Утром, полвосьмого, мама пошла на демонстрацию. Погода была солнечная, но дул ветер. Когда я проснулась, у меня было хорошее настроение. Быстро убралась, покушала и пошла к трамваю смотреть на демонстрантов, которые идут на Красную площадь. Целый день была на улице, ходила в магазин за конфетами, на поляне бегала и играла. Потом пошел дождь. Когда мама пришла с демонстрации, начался наш детский вечер. На нем раздавали подарки.

3 мая. Мама сегодня не работала, и я была очень рада. В школе по диктанту получила "хорошо". Но зато по литературе и арифметике – "отлично". Вообще день прошел хорошо.

12 мая. В девятом часу утра пошла в магазин за молоком и хлебом. Мама купила этажерку. В комнате сразу стало светло и красиво. Этажерка сделана из прутиков, и она красивая. Она мне сразу понравилась.

Настроение у меня было странное, хотелось гулять по улице, бегать, шалить. Но вот, к вечеру стали делить огород. Мне досталась земля под нашим окном. Я свой огород вспахала. И мечта моя: мама купит разных семян цветочных и овощных, и тогда будет мой огород на славу!

24 мая. Завтра начнутся испытания. Было теплое, свежее утро. Мама сказала, что купить в магазине, и ушла на работу. Я встала, убрала всю комнату, но тут пришла мама: она быстро освободилась нынче. И мы пошли за молоком, потом за керосином. Мы любим ходить вместе за чем-нибудь. К полудню стало еще жарче. Нельзя было нигде сидеть – только в тени. Принесли мою "Пионерку", как я называю "Пионерскую правду".

Нет времени читать книги, но читать "Пионерку" я нахожу время. Сегодня в ней напечатано, что в Ростове открылся Дворец пионеров. Очень хороший. В самом лучшем здании. Там восемьдесят комнат – куда хочешь, туда и иди. Там есть игрушечная телефонная станция. А в другой комнате включишь рубильник и два трамвая понесутся по кругу. Трамваи, конечно, игрушечные, но совсем как настоящие. И еще в "Пионерке" сказано, что скоро во Дворце будет маленькое метро, как московское, но только маленькое. И тогда те ребята, которые никогда не были в Москве, все-таки смогут увидеть метро.

И, конечно, в "Пионерке" много про испытания. Написано: "Отвечайте спокойно, уверенно, четко!" Испытания! Испытания!.. Я только и думаю о них. Учу уроки и готовлюсь. Главное, не бояться учителя и ассистентов, которые будут присутствовать. И я сдам, непременно сдам испытания на "отлично" и не ниже "хорошо".

11 июня. Ой, сегодня нам скажут, кто как сдал испытания, выдадут табели и будут премировать...

Встала я в половине девятого и пошла на утренник. Все ребята чистенькие и нарядно одетые. И вот начался торжественный доклад нашего заведующего учебной частью. В зале тишина. На столе, покрытом красным полотнищем, лежат красивые книги. Их дадут отличникам. И вот вызывают меня: испытания я сдала по русскому и арифметике "отлично", по естествознанию и географии "хорошо". У Шуры отметки тоже хорошие. Меня вызывают и дарят мне самую хорошую книгу – басни Крылова!

12 июня. В 10 часов 30 минут мы поехали в сад имени Зуева. Дождались автобуса и поехали. А приехав, пошли смотреть замечательный кинофильм "Родина зовет". Был у нас и спектакль. Потом мы гуляли по саду, катались с гор, ходили в библиотеку. Потом нас угостили пирожным, и мы поехали домой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю