Текст книги "Игры судьбы"
Автор книги: Любовь Матвеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Через три месяца от неё завоняло – гниёт заживо, а бинты не снимают. Я вызвала брата Павла из Новосибирска, да ташкентская родня подъехала. Захожу я к профессору, говорю: «Забираю я сестру, раз вы не лечите». «Она всё равно умрёт», – говорит он. «Так пусть умрёт дома», – ответила я. Закрыл он голову руками, чтобы не видеть – он не имел права отпускать, и мы унесли Фёклу на носилках. Только носилки и были казённые. К тому времени простыни, подушки, матрас уже были нашим заменены. Участковый врач отказалась ходить к нам: зачем забрали из больницы? А мы и сами не знаем, правильно ли поступили. Да и какие мы медики, все неграмотные – кто что знал, что подсказывали люди, то мы и делали.
Павел привёз овечьего кала, сметанкой приготовленного. Сняли мы бинты – ужас! Где у неё раньше резинки были на трусах – рука проваливается, такие канавы. С груди подняли коросту – оказалось, это не кожа, а сгнивший бинт, под ним лужа гноя. Раздели всю, намазали где калом, где мазью, и лицо – сплошная короста. Стала её лицо каждый день барсучьим жиром обливать, а сестра смерти молит, просит: «Отвезите меня в больницу, тут вы мне долго умереть не дадите!». Я говорю ей: «В больницу к тебе я больше шага не сделаю!» Боли у неё были ужасные, как она терпела – не знаю, лежала голая под пологом…
Однажды короста с лица, как маска, снялась, и мы увидели, что… вся её красота осталась! Даже лучше стала, помолодела – ни одной морщинки не осталось! И с этого времени стала она поправляться. Я уже давно во Фрунзе съездила, уволилась, и всё была около сестры. Три месяца в больнице, и восемь месяцев дома у неё. Тамара-Ханум приезжала несколько раз, навещала, сочувствовала, но материально не помогала, я все свои сбережения истратила. Пошла как-то посмотреть свою старую квартиру,
а там эвакуированные живут. Вещи мои – все у домоуправа, сохранились.
В общем, когда сестра на ноги встала, я её приодела, и пошли мы к участковому хирургу, которая отказалась к сестре ходить. Она даже лицо закрыла: «Неужели это Маслова Фёкла?».
Потом повезла я сестру во Фрунзе – у меня же там квартира оставалась. И вот, надо же так – приехали мы в апреле, а в мае сестра умерла от камня в жёлчном пузыре. Ей неправильно диагноз поставили – мол, поджелудочная железа больная. Стали ей через день после поступления операцию делать, а уже жёлчь разлилась – камень прорвал. Ничего не смогли сделать! Зря были все мои труды… Я продала квартиру, переехала в Ташкент, пошла работать в больницу в отделение грудной хирургии – нянечкой, а скоро меня сделали младшей медсестрой. Так жизнь и прошла.
Никаких секретов долголетия я не знаю. Работала всегда, себя не жалея и вперёд не загадывая. Детей у меня не было… Жалеть об этом? Опять же – на некоторых детей посмотришь да и думаешь: «Не стоит». Иногда старушки мне даже завидуют: свои-то дети их совсем заели. Вот скоро
Пасха, я заказала новое платье, из ситчика. Всё перестирала, перегладила, накрахмалила. Отчистила всю кухню – пойдём, покажу.
Всё это мне говорила 90-летняя женщина, Анна Степановна Пережигина, которая без стона не могла подняться с дивана и ни-че-го не видела! При этом вокруг всё сияло чистотой в её маленькой квартирке на улице Хименко, в Петропавловске. Блестели стёкла фужеров в шкафу, сияли белизной накрахмаленные салфетки, связанные когда-то руками умелой хозяйки. Я вспоминала свою неухоженную квартиру, и мне было стыдно.
– У меня же ещё сестра живая, ей 96 лет! – продолжает рассказ моя собеседница. – Спрашивает как-то своего сына: «Зачем барана завели?». Он пошутил: «Умрёшь – будет тебе на поминки». Сноха его остановила: «Зачем так шутишь? Не узнать дело – кто вперёд умрёт». Так и случилось – восемь лет уж его нет, а сестра есть. У сына большая собака была, он всё ей головы бараньи покупал, а люди не знали, что для собаки. Шушукались: «Криминалист, а головы бараньи ест».
Как живу? В восемь часов утра просыпаюсь, кровать заправляю – видишь, какая она у меня нарядная, как невеста! Потом поищу себе на завтрак что-нибудь сделать – пельмени часто делаю с куриным фаршем. Потом
делаю то, что с вечера надумала. Сегодня хотела стёкла почистить, да солнце горячее – не буду (на стёклах – ни пылинки). После обеда – когда как. Врачу говорю: «Что со мной? Аппетитом не страдаю, температуры нет, а вся больная, и в туалет ходить – проблема». – Я слушаю Анну Степановну и поражаюсь – в комнате ни пылинки, белейшие салфетки накрахмалены, хрусталь перетёрт, на кухне и-де-аль-ный порядок, и всё это – у слепой хозяйки… А пожилая женщина продолжает:
– Раньше у меня нога кривая была – поломала в Ташкенте, когда пришёл состав с ранеными. Тесно было, у нас с другой женщиной раненый на носилках, она мне говорит: «Сдай назад!». А сзади лежали другие носилки, вверх ножками. Я оступилась, упала и копчик сломила – перелом, ушиб. Сложили, да неправильно срослось, и так жила несколько лет. Рухман, доктор в мединституте, занимался этими проблемами, к нему всегда большая очередь была. Я попросила профессора, с которым работала, он поговорил с Рухманом, и мне исправили. Замуж можно было выйти, да у меня ничего не было. Тогда деревенские понятия были у всех: замуж идти – надо перины, подушки, половики тканые, полотенца вышитые иметь, а у меня не было. Пока всё завела – время ушло…
Фёкла-сестра у нас ни на кого не похожа была. Два брата и я – похожи, а она – ни на кого, ни на отца, ни на мать, красивая! «Выблядок» её иногда звали. Может, и не наших кровей – отца-то подолгу дома не бывало. А кто говорил – на Костю, дядю, похожа, он в церкви пел…
Была она добрая, весёлая. Все вещи, что из-за границы привозила, раздавала родне. Помните, я говорила – её в богатую семью взяли? Старший сынок Костя трёх лет от дифтерита умер, а муж и двухлетний Дима – от оспы. Больше Фёкла замуж не выходила – а как, когда «сидишь на колёсах» – всё время в разъездах? Девушка ли я? Нет, конечно. Двадцать лет я встречалась с мужем подруги – и никто не знал! «В своём лесу сырость не разводят»… А теперь всё – в далёком прошлом… Вспомню – кажется, это не моя жизнь была, а какое-то кино.
Давно, давно нет ни Анны Степановны, ни её последней сестры…
И только эти страницы хранят память о жизни их семьи, их самих…
Воспоминания А.С. Пережигиной, 1914 г.р.
ПОСЛЕДНЕЕ ФОТО
«Жив смерти боится» (укр. пог.)
– Родилась я в Сумской области, Краснопольском районе, в селе Хмелёвка – на Украине, в 1911 году. Ещё до революции переехали в Казахстан – из-за земли. Не все, старшие дети остались на родине, у них уже семьи были. Купили родители
в Симаково Мамлютского района избушку. С ними нас было четыре сестры. Взяли землю, сажали по крестьянству… Потом отец поехал в гости к сыну в Самару и там умер. Что делать женщинам в деревне? Мы и надумали переехать в город Петропавловск. Сначала я приехала к двоюродной сестре Ольге Степановой, она устроила меня на мясокомбинат в мясопорционный цех. Много ли тогда воровали? Нет, милка, вот как перед Богом клянусь! Зачем воровать? Нам раньше по 20 копеек за килограмм обрези по многу выписывали – целыми брикетами. Ну а есть там, на работе, конечно, ели. Потом переехала мать с сёстрами.
Как-то на вечере у подружки познакомилась я с парнем – Григорием Михайловичем Поповым, дружили с ним полгода. Целовались ли? Нет, милка, раньше не целовались, это щас целуются. Посидим возле нашего домика в Рабочем посёлке, на улице Парижской Коммуны, и расходимся. Мне 18 лет, ему – на три больше, это было в 1938 году. Была я девчонка совсем – кудрявая-кудрявая, и он хорош собой – смотри, плохой, что ли? Стал он мою мать просить: «Мы хотим пожениться». Согласилась мать, увёл он меня к себе, стали жить вместе.
Отец у него замечательный чеботарь был: нанесут ему обуви починять: тапочки, туфли, сапоги, на новые заказов наделают – сидит, работает целыми днями. Как-то мне новые туфли сшил, да со скрипом – по деревенской моде. А я-то уже городской себя считала! Чем только ни отмачивала, чтобы не скрипели.
Муж Гриша, надо сказать, у меня был охотник. Сядет на лисапет, и уедет охотиться на несколько дней. Через год родился сын Валентин, а скоро началась война. Мужа забрали на фронт, надеяться не на кого, надо работать. Опять пошла на мясокомбинат в консервный цех. Мясо варили в огромных котлах, солили, приправу клали сколько надо, жарили мозги, печень, почки. Всё у меня скоро получалось, начальство довольно.
Когда первый тестомес поставили, меня – туда, и тесто у меня очень хорошее получалось, а это бывает не у всех! Начальник цеха Иван Алексеевич всегда меня хвалил! Работали много, днём и ночью. За продукцией, консервами, приезжали на грузовиках и на лошадях в любое время суток. Большую часть отгружали по железной дороге – тогда наш мясокомбинат входил в десятку крупнейших в Союзе, обеспечивали мы и фронт, и тыл! Не только работой занимались. В свободное время прямо здесь же пряли, вязали, шили для фронта, с иголками и спицами не расставались – в любую свободную минуту старались что-то сделать. Там же зачастую и спали.
– Ой, сильно фронту помогали! – восклицает с чувством Надежда Гавриловна, – только себе помочь не могли – не вернулось с войны большинство наших соколиков! А мне письма регулярно приходили, я уже начала надеяться, что муж, мой Гриша, вернётся – год-то уже 1945-й начался… Гриша, и правда, приехал в наш город в командировку – за солдатами. Прибежал к нам домой, а ему говорят: «Мы её сами уже неделю не видели». Пошли они вместе на мясокомбинат:
– Позовите мне жену, – говорит муж на проходной, – четыре года не виделись!
Начальник цеха Иван Алексеевич Колесников – хороший такой был – говорит:
– Надя, к тебе муж приехал! – я переоделась, вышла. Поздоровкались по ручке, и мой начальник вышел познакомиться:
– Вы на сколько дней? – спрашивает у Гриши.
– На три, – отпустили меня, выписали колбасы, ветчины, мяса, спасибо им…
Три дня пролетели быстро, уехали они, повезли последний призыв. В плохое не верилось, уж теперь мы точно знали: скоро встретимся! Война заканчивалась, вот последнее его фото…
Я беру в руки пожелтевшую фотографию. Хорошее лицо молодого, но много испытавшего человека, читаю на обороте: «Отправлено из Москвы 19.03.1945 года от мужа Гриши на долгую и добрую память жене Наде и сыну Валентину. Смотрите, Надя и Валя, ЭТО ФОТО ПОСЛЕДНЕЕ. Жив буду – увидимся! Ваш муж и отец Гриша Попов». Как будто чувствовал лейтенант Григорий Попов – фото оказалось последним. Разбомбили их состав немцы на подходе к фронту!..
А сын рос хорошим:
– У нас было небольшое хозяйство, – продолжает рассказ моя собеседница. – Государство всегда опасалось, чтобы люди не разбогатели, потому и давило во все времена. А в тот период убивали интерес к хозяйству налогами – трудно было
и курицу, и козу держать, что уж говорить про корову. У нас было всё же несколько куриц, и вот пропала белая курица, куры были считаные, жалко – да что поделать… А через некоторое время заходит она во двор и приводит с собой целых одиннадцать цыпушек! Видать, ей надоело, что мы все яйца забираем, она где-то нанесла яички и высидела потихоньку! Мы все обрадовались, и больше всех – сын Валька, он тогда в пятом классе учился, стал сам за ними ухаживать.
Когда вырос, стал так же, как отец, охотником и рыбаком. Работал на двух работах – сварщиком и шофёром. Была у нас старенькая машина, и он везде успевал. Правда, не хотел жениться, равнодушен был к женщинам. Жить бы нам с ним вдвоём, да радоваться. И вдруг в 1993 году он неожиданно умирает. Как это называется – ахвар, ухварт сердца. Как вы сказали? Да, инфаркт…
На мясокомбинате я проработала 35 лет и два дня, стахановка. Сколько любовников было? Не любила никого! Ещё, правда, два раза выходила замуж, да уж такого, как Гриша, больше не нашла. Ещё один деревенский, свой, когда жена
умерла, приходил свататься – а зачем я пойду, когда у меня свой муж хороший был, прямо золотой человек! Сейчас мне 88 лет, пожить ещё хочется – смотри, какая
квартира хорошая! Только бы мне девчонку какую на квартиру взять хорошую, и котёнка. На днях хотела во дворе кошку поймать, да разве её поймаешь?
Вот так и живу – ни богу свечка, ни чёрту кочерга…
Воспоминания Н. Г. Катенёвой, 1911 г.р.
САМА СЕБЕ ХОЗЯЙКА
«Не угадаешь, где упадёшь, где встанешь» (укр. пог.)
Корни наши – на Дону, мы из казаков, но я про это почти ничего не знаю, родители всё скрывали. А помнить себя начинаю уже в селе Боголюбове, под Петропавловском. Когда мама, Черникова Анна Андреевна, умерла в 1918-м году на сорок втором году жизни от чахотки, мне было четыре года. Детей у нас в семье было много – Ксенофонт, Иван, Севастьян, Осип, Арсений, Зоя, две Анны и я. После смерти мамы бездетная семья сельских учителей сильно просила меня, младшую, у отца, но он не отдал. Из самого раннего детства помню, что мне очень нравилось расцарапывать ему лицо. Сосуды у него находились близко, начинала идти кровь, меня это забавляло, а отец всё
терпел. Старшие дети уже жили отдельно, самостоятельно. Из подростков оставались только Осип, Арсений, Зоя и я, самая маленькая.
Меня отдали в семью брата Севастьяна, только он повторит родительский подвиг – у него родится десять детей. Жена его, Анисья Яковлевна (отец – Жигульский Яков Ионыч) была золотой человек! И несчастный. Каждый год она рожала детей, но большинство умирали – легко ли хоронить детей? Выросли только Вася, Валя и Оля, я у них воспитывалась до двадцати трёх лет. Пока была маленькая, нянчила младших детей, пасла гусят, выполняла посильную работу по дому и на огороде. Когда в праздники звонил церковный колокол, тётя Анисья
посылала нас, детей, в церковь, помолиться. Мы отстаивали всю службу, а когда возвращались, на столе нас уже ждало угощение: варёное мясо, картошка, сдобные калачики, блины, еды хватало на всех.
Когда наступало тепло, закрывали дом на замок и на всё лето отправлялись на пашню. Там у нас в лесу домик стоял, а как хлеб уберём – снова возвращались домой. На огородах выращивали всю мелочь, запасали на зиму, хранили в погребах. Лёд, запасённый с зимы, сохранялся в погребе всё лето.
От времени Октябрьской революции память сохранила одну картину. Как-то я вышла во двор, а там мёртвые люди лежат, наши односельчане, мужчины, человек десять, все голые. Белые или красные – не знаю, ведь мне было лет пять. В том же году мобилизовали моих братьев, Ксенофонта и Ивана. Больше мы их не видели. У Ивана к тому времени был четырёхлетний сынишка Вася, а Ксенофонт ещё не был женат.
В 1934 году братья Севастьян, Арсений и Осип переехали жить в Петропавловск. Купили насыпной домик на углу улиц Хлебниковской и Горького. Арсений устроился на мельницу Полякова, слесарем. Познакомился с Марусей, поженились. Немного погодя, когда мне исполнилось восемнадцать лет, я тоже приехала в Петропавловск и устроилась на ту же мельницу. Большие сита называют рассева, я следила, чтобы они бесперебойно работали. Так до 1940 года и работала на мельнице, рабочей.
Молодая была, как время тогда проводили? В субботу, воскресенье обязательно ходили в парк. Там повсюду строго следили за чистотой, были красивые статуи, клумбы с цветами. Цветок сорвать – упаси бог! Тут же подойдёт милиционер, строго выговорит и оштрафует. Милицию тогда боялись как огня – ОРГАНЫ! Ведь молодёжь в городах – это дети сосланных, раскулаченных, да и в городе у каждого есть знакомые – осужденные, сосланные, а то и расстрелянные знакомые.
В городе было два кинотеатра – «Ударник» и «Октябрь», да в парке – летний кинотеатр, танцплощадка, зоопарк, цирк. Весной в парке бушевали черёмуха, сирень, а воздух был такой, что голова кружилась! А, может, от молодости кружилась. Подружка у меня Шура была, жили по соседству. Ухажёры случались, но чаще натанцуемся – и домой, иногда кто-нибудь проводит. Так я познакомилась со своим ровесником, Сашей Михайловым. Интересный, чуть повыше меня, стали дружить. Как-то пригласил он меня в кинотеатр «Ударник», пошли, а билетов не достали. Саша предложил:
– Пойдём, сходим к моему другу!
Я согласилась, пошли. Идём по улице ЛАГЕРНОЙ – теперь СОВЕТСКАЯ называется(!). Долго идём, до конца, я уже сердиться начала. А оказалось – он хочет меня с матерью познакомить, домой к себе ведёт! Приняли меня хорошо. Татьяне Митрофановне, его матери, я, видать, понравилась, потому что скоро Саша пришёл к моему брату Севастьяну, у которого я жила, свататься. Брат был не против, только говорит:
– Такая беднота и вы, и мы, какая свадьба? Так живите!..
Но Сашина родня не согласилась, устроили молодёжный вечер. Молодёжь тогда была скромная, в присутствии взрослых слово боялись сказать, верили в Бога, а скоро война началась. Свекровь мне говорит:
– Поля, Сашу вот-вот заберут в армию, сходите, распишитесь! Хоть шесть процентов бездетных, как у холостяков, высчитывать не будут!
Мы сходили, расписались, ЗАГС был тогда во дворе Главпочты, Сашу вскоре и забрали. В это время формировали 314-ю стрелковую Панфиловскую дивизию, и он ещё месяц в городе жил. Поселили их в казармах на территории горвоенкомата, за парком, видеться с родными не разрешали, так целый месяц и жили. Быть рядом – и не повидаться, может,
в последний раз? В какой-то выходной я приоделась и пошла. Идти далеко – от 3-й Горбольницы до Горвоенкомата – самую длинную улицу из одного конца города в другой! Притормозила попутная машина с цистерной, оказалось, нам по дороге. Так и получилось, что мимо часового я проехала в машине, беспрепятственно, прямо на территорию военкомата! Хожу по территории, озираюсь, где искать Сашу? Подходит ко мне сержант:
– Кто вы такая? Что здесь делаете? Почему без пропуска? Сейчас же уходите! – обидно, а что поделаешь, ушла. Ещё обиднее было узнать, что В ЭТО ЖЕ ВРЕМЯ Саша искал меня. Отпросился, пришёл домой, а меня нет… Так он и не узнал, где я была в это время, скоро их отправили на фронт.
Семья мужа ко мне относилась очень хорошо, исключительно! Вот когда только я узнала, что такое МАТЬ. Утром свекровь зачастую старшую невестку разбудит корову доить, а меня жалеет. Татьяна Митрофановна на фронт
проводила двух сыновей, мы ждали писем, надеялись на лучшее.
Мой Саша прислал несколько писем, а в 1942-м году пришло извещение: «Пропал без вести под Ленинградом». А про Павла, его брата, вообще ничего не написали, не сообщили – где он был и что с ним стало. Жену его Катей звали, вот и расти, Катя, вашего с Пашей сына сама! Все войны начинают мужчины, женщин не спрашивают. Дело женщин, считают они, рожать и выращивать сыновей, которых государство растить не помогает, а забирает на войну в любое время. Так было всегда, разве это справедливо?
Когда Саша уехал, я почувствовала, что беременна. Не решилась я рожать! Сама от всех завишу, ещё обузой с ребёнком на чью-то шею повеситься. Тогда все жили бедно, ели впроголодь, а одевались и вообще кто во что попало. Думаю – вернётся муж, наладится жизнь, ещё дети будут.
Тогда аборты запрещались, знакомая врач-хирург Клавдия Григорьевна, тем не менее, мне сделала. Свекровь упрекнула: «Родила бы, разве бы мы не помогли?». Но дело уже было сделано. Только через несколько лет мне врачи скажут, что детей у меня уже не будет никогда…
А пока я надеялась, что муж найдётся. Так бывало с некоторыми солдатами после их пропажи. Стала работать буфетчицей на Старом элеваторе, потом – торговать пивом. Утром прихожу на пивзавод, отчитываюсь за вчерашнее, сдаю деньги, снова выписываю пиво. Во время войны сначала одну-две бочки давали, потом стали три-четыре на день
Давать, везу их на телеге на торговую точку. Что скрывать, бывало, и «навар» приличный имела. А бывало, наоборот – подбежит какой-нибудь нахальный военный без очереди, сунет ведро и деньги комом:
– А ну, красавица, налей! У меня тут всё точно! Тороплюсь! – нальёшь, покупатель умчится, начнёшь считать – всё рубли да трёшки, мелочь, денег не хватает… А очередь ревёт:
– Давай быстрее!
Вечером, бывает, пересчитаешь выручку и за голову схватишься: то ли сама обсчиталась, то ли обманули? Ну а так посмотреть со стороны – весёлая, красивая, молодая, окружённая мужчинами, в белом фартуке стою, качаю насосом пиво – пенятся кружки, сыплются деньги, раздаются шутки,
пьяные заигрывания, улыбки! Стою вот этак как-то, работаю, вокруг меня всё кипит – тогда я в кинотеатре «Ударник» работала, от пивзавода. Зашла свекровь, постояла, посмотрела, послушала, а слышать она в последнее время худо стала, и говорит:
– Ох, Полина, разве ты будешь Шурку ждать? Вон какие ребята вокруг тебя вьются! – а у меня и мыслей дурных не было, ждала Сашу. Ждала,
пока была надежда, а как не стало – ушла жить снова к брату. Свекровь же так и лишилась обоих сыновей, остались вместо них только четыре строчки в Книге памяти…
Всё бы ничего на пивзаводе, да по сельхозработам замучили – одинокая, бездетная, чуть что из первых посылают на прополку, на уборку. Здоровье-то у меня всегда было неважное, тяжело мне это давалось. То на току работаешь, то молотилку крутишь, то на соломокопнитель поставят – техника примитивная, много ручного труда. На квартиру, бывает, едва
ноги притащишь. Хозяйка накормит, валенки в печь поставит с краю, смотрит – а я уже сплю. Утром наденешь тёплые валенки – и опять в стужу на весь день! А как-то хозяйка не рассчитала, и один валенок в печи сгорел, беда! Что делать? Без обуви я какой работник? Можно сказать, пострадала на производстве, и выдал мне колхоз в виде компенсации шерсти на новые валенки. Поехала я в город, заказала обувку мастеру – тогда больше ценили работу частников, они качественнее изделия катали. А потом как-то встречаю знакомую, Таисию Павловну, она была зампредседателя ОРСа «Главмука»:
– Полина, ты где работаешь?
– На пивзаводе, замучилась, всё по колхозам, по колхозам…
– Пойдём к нам!
Так я стала работать буфетчицей в столовой на старом элеваторе, оттуда меня перевели на 641-й завод (позже – им. Кирова), в магазин. В 1942–1944 гг. я выдавала талоны на хлеб. Всё бы ничего, но с талонами много возни было – их надо было наклеивать на бумажные ленты, чтобы сдать и отчитаться. Все вечера при керосиновой лампе приходилось просиживать, отдыхать не успевала. А то, бывало, отоварю знакомым хлебные карточки
вне очереди – очередным не хватало, им надо было на другой день приходить, скандал!
Потом опять на Старом элеваторе, стала работать не от ОРСа, а от Горпищеторга. У меня в магазине вся мелочь была: обувь, парфюмерия, галантерея – тогда любых товаров был недостаток. В 1951–1955 годах каждый продавец работал за себя, не было коллективной ответственности. Если
продавец заболел – магазин закрывался. А план-то давать надо!
У меня печень больная была. Как-то схватило, приступ начался – положили меня на операционный стол и вырезали желчный пузырь. Вовремя – уже гнойный был, и дали мне инвалидность. Ушла я на Колхозный рынок, в ларёк, а там холодно, тоже часто на больничном сижу. Всё это время живу у брата – уже восемь лет, и захотелось самой хозяйкой пожить. В 1954 году сосед-казах стал продавать дом за 12 000 рублей, огромные деньги! Кое-как набрали 6 000, остальные взяла в кредит, в банке. Чтобы не жить одной, брала девушек на квартиру. Сразу ставила условия: чтобы бак был полон воды, чтобы помогали убирать снег во дворе, это выполнялось беспрекословно! Бывает, ещё снег идёт, а они:
– Пойдёмте снег убирать!
– Подождите, – говорю им, – вот перестанет идти, тогда и уберём!
Племянник Вася, сын Ивана, он 1914 года рождения был, мне сильно помогал – хороший, тёплый сарай поставил, баньку построил, туалет. А как настанет весна – еду в Бишкуль, беру шестьдесят цыпушек, пятнадцать гусят,
десять утят, выращиваю. Старых кур и петушков съедаю, уток продаю, а молодые курочки яички несут. В зиму хороших несушек оставляю, остальных – под топор. Огород у меня был большой, я рассады весной много на продажу выращивала. Как-то соседка мне говорит:
– Я слышала, вы рассаду продаёте. Не могли бы мы поменяться? Рассаду – на зерновые отходы? Она на элеваторе работала, им выписывали отходы, а сами рабочие потом их перепродавали дороже. Договорились. В очередной раз привезли ей во двор машину отходов, ссыпали. Приходят рабочие, по списку получают в мешки – кому сколько положено. За двести корней рассады соседка мне дала девяносто шесть вёдер! Два мешка я продала, остальное – птице. Лет шесть этак мы менялись…
По воскресеньям брат Севастьян с женой Анисьей Яковлевной и с детьми в баню приходили. Нагреем в баке на чу-
гунной печке шесть вёдер воды и моемся, хорошо! Однако здоровье у меня не лучше, а хуже становилось, стала я искать работу в тепле, нашла – стала шить варежки, перчатки, краги в артели «Галантерейщик», на углу улиц
Амангельды – Партизанской, в частном доме. Я – инвалид второй группы. Потом сделали вторую операцию – фиброма матки. Когда пришла в себя, сказали, что можно было и не делать, зря разрезали. Мать у меня умерла
на 42-м году жизни, отец – на 54-м, одна сестра – на 38-м, другая – на 36-м году, сестра Зоя умерла в Боголюбове в 23 года от простуды, родив одного сына Николая. Брат Арсений имел трёх детей и умер на 46-м году жизни. Осип имел четырёх детей, и умер в 83 года. Севастьян прожил 71 год, а я, наверное, в тётку Михевну пошла – она совсем старая померла. Я к ней в гости ездила в Боголюбово, посмеивалась над ней, старухой, как она на печку карабкалась греться, да какие казусы с ней при этом происходили – пукала. Смешно мне было, думала, сама никогда старой не буду, ох и смеялась же я! А она:
– Подожди, дочка, и с тобой то же будет!
И точно, сейчас я в её возрасте, а на печку бы залезть не смогла. А казусы тоже происходят, плохая стала, очень плохая! Недавно вот блины завела, стою, пеку и понять не могу – в чём дело? Масло горит, а блины не пекутся. Позвала соседку – объясни, в чём дело? Оказалось, у меня сковорода с маслом на одном диске электроплиты стоит, включённом, а я в другую сковороду тесто лью, которая на холодном диске – блины не
пекутся, а масло горит.
На улицу теперь выхожу редко, и то по стенке. Не знаю, есть ли Бог, но
кто-то должен быть… Иногда раздумаюсь – что такое моя жизнь? Без матери рано осталась, но людей вокруг меня всегда много хороших было. Никогда не голодала, а холоду и тяжестей натерпелась. Что детей нет – не жалею. Разве бы я столько прожила? Мне же специальная диета нужна. Другой раз сильно захочется запретного – свининки, или копчёностей, или острого чего-нибудь. Не выдержишь, съешь и сразу покаешься – боли ужасные! Если бы не береглась, загнулась бы уже давно.
А с другой стороны, подумаю – разве это жизнь? Не было бы войны – была бы у меня семья, дети, внуки, цель в жизни была бы. Всё разрушила, отняла война, лишила мою жизнь смысла. И сколько нас, таких горемык, у которых вместо мужа – пожелтевший портрет на стенке. Хорошо ли жить долго? Нет, ночью, бывает, плачу: где моя смерть? А утро наступит, опять жить охота. Вот так я и прожила: без мужа и без детей…
Сама себе хозяйка!
Воспоминания П.П. Манохиной, 1914 г.р.
