Текст книги "Село Городище"

Автор книги: Любовь Воронкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Гость с медалями

Груня проснулась на рассвете. Пастух хлопнул кнутом против дома, словно из ружья выстрелил.

И тут же услышала разговор – мать разговаривала с соседкой Федосьей.

– У Цветковых парень пришел.

– Виктор?

– Виктор. Сегодня ночью пришел. Сейчас я корову выгоняла – Аннушку видела. Говорит, с медалями.

– Совсем или как?

– Ну, какое «совсем»! Еще война не кончена – как же совсем-то отпустят? Это уж если ранен тяжело, как вот наш Сергей. А этого – либо в отпуск, либо после болезни отдохнуть послали…

– Счастье людям! – вздохнула Федосья. – И живы… и в медалях… А мой лежит где-то в сырой земле – и могилки нет! А тут приходят, руки-ноги целы, да еще с медалями…

– А что же, тебе легче было бы, если бы этот тоже без рук или без ног пришел? – упрекнула ее мать. – Да тут только радоваться надо – пусть хоть кому-нибудь счастье. Да побольше, побольше бы этого счастья! А горя-то мы все и так уж хлебнули – не знаешь, как и сердце вынесло!

Груня открыла глаза. В стенах сараюшки светились лазоревые щели.

«Раисин брат пришел, – сообразила она. – Вот теперь будет Раиса задаваться! Теперь ее и вовсе на работу не пошлешь… А интересно поглядеть, какой он теперь стал, Виктор-то?»

Ласточка повторяла свою милую однообразную песенку. Сквозь щели тянуло свежестью. Рано еще… Груня получше закуталась в свое лоскутное одеяло и закрыла глаза.

Проснулась она лишь к завтраку. Стенька будила ее:

– Груня! Грунька! У Цветковых Виктор приехал!

– Вот так новость! – ответила Груня, не открывая глаз. – Я эту новость давно знаю.

– Откуда?

– Во сне видела.

После завтрака отец сказал Груне:

– Ты сегодня свою бригаду веди на луг. Там сено легкое, да и немного его – убирайте одни. А большая бригада пойдет на клевер.

Груня пошла собирать ребятишек. Ромашка и Федя уже стояли среди деревни с граблями.

Анюта и Поля-Полянка тоже приволокли грабли. Их от пастушни освободили – теперь в деревню вернулись настоящие пастухи.

Трофим тоже пришел. Отец был занят – он вил веревки, и Трофим ему был не нужен.

Вскоре пришел и Женька.

– Ребята, а Раису-то звать или нет? – нерешительно сказала Груня.

– Отчего же не звать? – удивился Ромашка. – Если брат приехал, так и работать не надо? Давай хоть я за ней пойду!

– Да давай хоть и я! – сказал Женька.

– Грунь, давай я сбегаю? – подскочил Козлик. – Я живо!

А Трофим глядел молча: кто пойдет Раису звать, за тем и он увяжется.

– И что это вам всем сегодня Раиса очень понадобилась? – сказала Стенька.

А Груня засмеялась:

– Ой, ребята! Ну и чудаки! Не Раиса им понадобилась – им уж очень хочется Виктора поглядеть. Да не торопитесь, увидите. Авось прятаться в кузне от вас не будет – выйдет на улицу!

И тут же, словно подслушав Грунины слова, в низеньких раскрытых дверях кузни появилась фигура военного.

Молодой сержант Виктор вышел на улицу и огляделся кругом. Солнце золотом и серебром зажглось в медалях, мягко засветилось в начищенных сапогах. Ребята притихли – вот так Виктор Цветков, какой важный стал!

А Виктор мерным шагом подошел к ним:

– Здорово, братва!

– Здравствуй!..

– Чего стоите с граблями? Кого ждете?

Ребята, переглянувшись, молчали. Груня покраснела.

А Виктор смотрел на них, еле сдерживая улыбку на пухлых губах.

– Вот так работнички! И этот тоже с граблями. Как тебя зовут, беляк?

– Трофим.

– А! Егоров сынок! А эти две пичужки чьи? Подросли за войну – никого не узнаешь!

– Это Анюта Дарьина. А это Полянка, Миронова внучка.

– И все на работу собрались? Ну молодцы, ребята!

Виктор, не вынимая рук из карманов, нагибался к маленьким, смеялся, а медали тонко позванивали на его темно-зеленой гимнастерке.

– Так кого же вы ждете? А?

– Вашу Раису ждем, – вдруг решившись, сказал Ромашка. – Всегда канителится.

– Раиса! – закричал Виктор. – Ну, ты что ж там сидишь? Не видишь – люди ждут?

Раиса вышла, не спеша взяла грабли, прислоненные к стене кузни.

– Нехорошо, – сказал Виктор, – очень даже нехорошо. У нас бы тебе за опоздание живо наряд дали.

– Мы сегодня на луг, ребята, – сказала Груня, поднимая грабли на плечо. И, уходя, улыбнулась Виктору, словно это был ее родственник, а не Раисин: – Приходите к нам на луг – покосничать!

– Приду! – весело ответил Виктор. – Обязательно приду! Готовьте грабли!

Дня два покрасовался по деревне молодой сержант, а на третий снял с себя гимнастерку с медалями, вместо нее надел голубую майку, а вместо начищенных сапог – тапочки и пошел с колхозниками косить клевер.

После обеда, когда Виктор отбивал косу, Раиса подошла к нему и стала рядом, прислонившись к березе. Она медленно заплетала волосы и, не глядя на Виктора, ждала, когда он заговорит. Но Виктор, не отрываясь, стучал молотком по краешку лезвия и был этим очень занят.

– Зачем-то гимнастерку с медалями снял, – не глядя на брата, сказала Раиса, – зачем-то косить пошел!

Виктор быстро взглянул на нее:

– Это про кого?

И опять застучал по косе. Раиса вытащила из кармана узенькую синюю ленточку и сердито встряхнула ее.

– Как будто он колхозник! Не пойдешь косить – никто и не заставит. Не имеют права.

Виктор легонько потрогал большим пальцем сверкавшее на солнце лезвие.

– А я сам себя заставлю! Вот ты и то работать ходишь, а я буду дома сидеть?

– А я захочу и не пойду, – проворчала Раиса. Но так тихо, что Виктор ее не расслышал.

И когда он ушел, продолжала:

– Сам себя заставляет! Вот чудной у нас Виктор. Если бы ко мне Грунька не привязывалась, я бы ни за что на работу не пошла. Пошла бы на луг за столбецами, искупалась бы… С маленькими ребятишками поиграла бы. Они смешные: что скажешь – верят, куда пошлешь – всюду бегут… Ну, а потом повязала бы кружева… Ах, хорошо бы кружева связать, но крючка нет и ниток нет… Были бы у меня нитки и крючок – вот бы я сколько кружев навязала! Но вот в поле на работу ходить – ой, да никогда не стала бы!

Раисе совестно

Виктор очень скоро подружился с городищенскими ребятишками. В первый же свободный вечер, когда еще не погасла заря, а уже засветились первые звезды, он пришел к двум подружкам – Груне и Стеньке – на бревнышко под сиренью.

– Ну, девчата, как работали?

– Ничего… – сдержанно ответила Груня.

Груня сидела опустив глаза, а Стенька хихикала и пряталась за ее плечо.

– Небось грабли бросили, а сами за ягодами?

– Да, как же… А сено убирать кто будет?

– Ба! А вам-то что? Ваше дело – в куклы играть!

– Да, как же!.. А скотину чем кормить? Тогда и коровы подохнут…

– Ну и пусть!

Груня сердито подняла голову. Но, взглянув на Виктора, поняла, что он шутит, дразнит ее, и они оба засмеялись.

Женька увидел, что Виктор сидит с девчонками, и тут же присоседился к ним. Откуда-то взялся Козлик. Потом пришел и Ромашка. Раиса тоже хватилась брата, прибежала, оттеснила Груню и села в середочку между ней и Виктором.

Женька стеснялся недолго.

– Ты гвардеец?

– Гвардеец. А ты по чем узнал?

– Как по чем? А значок-то?

– Молодец. Понимаешь.

– А медаль у тебя за что?

– За отвагу. За то, что когда немец на меня пикировал, я от своего орудия не отошел. Он в меня бомбы бросал, а я в него стрелял. Одного сшиб. Другого сшиб. А третий притрафился – и в мою батарею. Как бахнул – так вся батарея и разлетелась. И я сам на воздух поднялся – думал, конец. Да вот отлежался в госпитале, ничего. Поеду скоро опять добивать фашистов!

И едва Виктор умолк, на него, как горох, посыпались вопросы:

– А как же ты взлетел-то?

– А шибко тебя об землю ударило?

– Сам встал или потащили тебя?

– А страшно было?

И Виктор не отмахнулся, как дядя Сергей. Он рассказывал долго, подробно…

Когда завыла над головой бомба, он уж знал, что ударит сейчас в его расчет. Это была страшная минута. Но он все-таки стоял у орудия и стрелял, и его бойцы стреляли.

Когда бомба ударила, его вдруг подхватило, перекинуло через орудие и швырнуло на землю… И показалось ему, что у него нет ног – совсем он их не чувствовал… Приподнялся на руках: хоть и нет ног, а отползать надо. И потащился на руках… Протащился сколько мог да и упал. Тут подбежал санитар:

– Где больно? Куда ударило?

– Не знаю. Посмотри ноги…

Ну, оказалось, ничего. Цел остался. Ноги только онемели. Полежал в госпитале – отошел…

Долго сидели ребятишки, пока не вышла Грунина мать и не позвала ее домой. Тут и Виктор спохватился:

– Ну, я пойду к девчатам, а вы – марш по домам!

– А завтра еще придешь?

– Обязательно!

И когда он, насвистывая песенку, пошел к девушкам на канавку под березами, ребятам казалось, что он от них и не уезжал никогда – свой, городищенский, Виктор Цветков.

Они вспомнили, как Виктор, бывало, водил лошадей в ночное, как он однажды разогнал жеребца да и слетел с него среди деревни. Девчонки тогда совсем его засмеяли!

Вспомнили, как с черной клеенчатой сумкой бегал Витька Цветков в школу… А потом ушел учиться в район, в десятилетку… Тут уж его стали редко видеть, только по воскресеньям. Пробежит по деревне на лыжах – и нет его. Но лишь растает, бывало, снег, лишь обсохнет земля – в первый же праздник с утра появляется Виктор на зеленом выгоне с футбольным мячом. И вот уж тогда крик стоит, вот уж бой идет на выгоне! Азартная команда была!..

И вспомнили они городищенских ребят, ушедших на войну: Кольку Миронова, убитого под Ржевом, старшего Ромашкина брата Ваню, пропавшего без вести… Вспомнили кудрявого Ганю Горелкина, Ваську Жучка, плясуна и забияку, Павлика Лукошкина, румяного и тихого, как самая тихая девушка… Сражаются они на разных фронтах. Изредка то от одного, то от другого залетает в Городище письмецо.

А Виктор, уходя от ребятишек, и сам как-то неясно понимал, где его товарищи: там ли, под березами, или тут, на бревнышке. Ему показалось, что совсем недавно он сам был вот такой же загорелый парнишка в подсученных штанах, с вихром на макушке.

Виктор часто рассказывал ребятам о войне. О тяжких боях, когда орудия грохотали по многу часов подряд и снаряды рвались, как бешеные, и не давали носа высунуть наружу… О том, как иногда суток по десять не видели крыши над головой, спали прямо на снегу и костров не разводили, чтобы не выдать себя врагу…

О дальних переходах рассказывал, о том, как, смертельно усталые, шли они в весеннюю распутицу по колено в снеговой воде.

Рассказал им, как он подорвал два танка у генерала Гудериана. А потом прямо под носом у врагов, замаскированный, пробрался к мосту и взорвал его. Немцы к реке подходят, а мост кверху летит!

Ребята слушали, не сводя с него глаз. Особенно Женька. Военная слава Виктора ошеломляла его.

– Виктор, а воевать страшно?

– Наверное, страшно. Не знаю. Когда бой идет, об этом не думаешь.

– Эх, мне бы пушку! Самую большую бы!

– А почему большую? Ловчее под нее прятаться?

– О, я бы не прятался! Я бы им бабахнул как следует. Вот здорово такая бьет, наверно, а?

– А «катюшу» не хочешь?

У Женьки даже дух захватило:

– О! Кабы мне «катюшу» дали – я бы их засыпал! День и ночь палил бы!

А Раиса гордилась. И так важно держалась, будто не Виктор, а она подбила Гудериановы танки, будто не Виктор, а она стояла у зенитного орудия под вражеским огнем.

И когда Груня звала ее на работу, она не упускала случая, чтобы сказать:

– А что ты хозяйничаешь? Что твой отец председатель? Подумаешь! А мой брат Гудериана победил!

Виктор не обманул ребят – пришел к ним на покос. Было очень жарко, всех разморило, сено было душное и тяжелое – долговязая лесная трава. Но когда увидели, что идет к ним Виктор со своими большими граблями, то сразу подбодрились. Ожили, загомонили, как птичий выводок.

– А ну-ка, дай я охапочку наберу!

Виктор размахнулся граблями, чуть не целую скирдушку пригреб к ноге, поднял охапку выше головы и понес… Сразу четверть лужайки опустела.

– Вот так охапочка! – засмеялась Стенька и присела от смеха. – Вот так охапочка!

– Скорей вал заваливайте, – кричала Груня, торопливо работая граблями, – скорей! А то Виктору набирать нечего!

Ребята все сразу со смехом бросились заваливать сено. А Виктор подошел, взмахнул граблями раз, другой, третий – и опять весь вал загреб и понес в скирдушку.

– Скорей! – снова закричала Груня.

И снова, толкаясь и смеясь, торопились заваливать…

Ребятишки раскраснелись, запыхались, волосы у них взмокли от пота, у Ромашки вихор так и торчал кверху – словно его корова со лба лизнула. Но зато сено убрали так быстро, что и сами удивились.

– Во как! Будто ветром подмело!

– А вы, как я погляжу, работать умеете, – сказал Виктор. – Ничего, проворные!

– А то как же! – отозвалась Стенька. – А то разве не умеем!

– Еще и не такие работы делали, – вытирая лицо подолом рубахи, прогудел Ромашка. – Мы весной поле под овес заступами вскапывали… А это что!.. Гулянки!..

– Заступами под овес, – задумчиво повторил Виктор. – Да… Это, пожалуй, не легче, чем нам на фронте…

Карие глаза его вдруг стали ласковыми.

– Ах, ребятишки, – сказал он, – вы еще и не знаете, какие вы большие герои!

Раиса только фыркнула:

– Герои! С граблями да с лопатами!

Виктор посмотрел на нее неодобрительно:

– А ты думаешь, что герои только с винтовками да с пулеметами и бывают?.. Ну, а что ж тот овес – уродился? – спросил Виктор.

– А пойдемте посмотрим! – живо ответила ему Груня. – Поле недалеко!

Женька подскочил:

– Пойдемте! И то, давно на том поле не были!

– А что там смотреть? – лениво сказала Раиса. – Тащиться туда!.. Ну, овес и овес – чего интересного?

– Тебе, конечно, смотреть неинтересно! – сказал Ромашка. – Ты поле не копала, так чего ж тебе на овес смотреть?

– Как это не копала? – задористо начала Раиса, но слегка покраснела и умолкла.

Виктор с удивлением поглядел на нее.

– Немного, – продолжала она, – но все-таки…

– Ну, пойдемте, пойдемте! – закричала Стенька. – А то скоро сено сгребать.

И все нестройной гурьбой пошли на поле.

Овес был недалеко, на бугре за деревней. Еще издали видно было, как блестит и переливается овсяное поле, как идут по полю медленные серебристые волны. А когда подошли ближе, овес встал перед ними густой синеватой стеной, и тяжелые чеканные кисти его, казалось, погромыхивали под ветром.

– Вот это овес! – закричал Женька. – Вот так богатырский овес! Это все потому, что я копал да разные слова приговаривал: «Уродись ты, овес, чтобы ты высокий рос, чтоб ты рос-перерос, выше елок и берез!..» Вот он и вырос!

– Приговаривал! А что ж мы не слышали?

– А я шепотом!

– Вот теперь и лошади сыты будут, – негромко сказал Ромашка.

– А как руки болели тогда, – вспомнил Козлик, – даже плечи не разогнешь!

Виктор задумчиво поглядел на ребят, на каждого отдельно. И спросил как бы про себя:

– Болели?

– О, еще как! – тихо сказала Груня.

– «О, еще как»! – засмеялся Женька. – А все, бывало, не сознавалась!

Груня засмеялась тоже:

– А мне и нельзя сознаваться – я ведь бригадир!

– Ты бригадир? – удивился Виктор. – Как же я до сих пор этого не знал? А ведь я думал, бригадир – Ромашка. Я даже и не спрашивал!

Виктор глядел на Груню и как-то еще не верил. Эта тихая тоненькая девочка несет такую трудную заботу и справляется.

– Но ведь ты же и сама работаешь?

– А как же! Я еще всех больше работать должна. Ведь на бригадира-то все смотрят!

– У вас, значит, и трудовые книжки есть?

– А как же! Конечно, есть. Вот они, со мной. – Груня легонько хлопнула по своему туго набитому карману. – Я их всегда с собой ношу, чтобы тут же, в поле, записывать. А то забуду еще.

– А ну, покажи мне ваши книжки! – Виктор протянул к ней руку. – Покажи, покажи!

Раиса как-то встрепенулась, словно хотела встать между ним и Груней. Но Груня уже отколола булавку, которой был зашпилен карман, и подала Виктору стопочку маленьких учетных книжек:

– Вот. Все здесь!

Виктор не торопясь просмотрел книжки и особенно внимательно просмотрел Раисину книжку, всю перелистал.

Раиса, отвернувшись, молча перебирала пальцами шуршащую овсяную кисть.

Виктор отдал книжки Груне:

– На, убери. Молодец, бригадир!

А потом повернулся к сестре. И никакой ласки, никакой улыбки не было у него в глазах.

– Эх ты, работница! Книжка-то пустая совсем. Хоть бы ты подруг постыдилась.

Раиса не подняла головы, не подняла глаз. Она покраснела до бровей и, закусив губу, резким движением обрывала овсяные зерна.

«Вот тебе! – подумала Груня. – Это тебе за все!»

Но тут же ей стало жалко Раису.

– Вы ее не ругайте, – сказала Груня, – она теперь лучше работает… Она привыкает…

Но Виктор, не взглянув на Раису, сунул руки в карманы и пошел вперед по узенькой белой дорожке.

– Я бы на ее месте сквозь землю провалилась! – шепнула Груне Стенька. – Прямо сквозь землю провалилась бы!

Ребята в молчании гуськом потянулись за Виктором. Раиса шла сзади всех и ни на кого не глядела.

Мечты

Проходили дни, неудержимые, яркие летние дни: солнечные, залитые жарой, полные движения и работы, и тихие, пасмурные, когда отдыхали руки, но осаждали заботы о намокшем сене, о созревающем урожае. А урожай уже стоял у ворот, могучий, веселый и грозный. Хватит ли рук убрать рожь, успеют ли за погоду ухватить яровые, не застигнет ли мороз картошку в поле?

Рук мало, лошадей мало, машин нет – ни жатки, ни веялки.

Но глаза страшат, а руки делают. Хоть и охал от дум по ночам Грунин отец, однако дела шли своим чередом. Побелела рожь – весь колхоз ушел на жниво. Что дороже хлеба в крестьянском хозяйстве!

А сено оставили на ребятишек. Уж не маленькие, грабли в руках держать умеют – уберут, насколько сил хватит!

И ребятишки убирали. Даже небольшие стожки сами складывали. Рано узнали они, как болят руки и плечи после тяжелых охапок, как от граблей больно вздуваются и лопаются пузыри на ладонях… И ссорились они на работе, и мирились, и пели, и радовались… А иногда и плакали от какой-нибудь беды. Напорет кто-нибудь ногу на вилы, или неустойчивый стог ветром опрокинет, или на пчелу наступит какой-нибудь человек – вот и беда!

А главное – крепко дружили. И ни ссоры, ни драки не вредили этой бесхитростной ребячьей дружбе.

Виктора проводили. Он уехал на девятый день – хотя отпустили его на четырнадцать. Мать плакала, не пускала его:

– Куда ты! Ведь начальники велели тебе отдохнуть – ну и отдохни!

– Я уж отдохнул, мама! – отвечал Виктор. – Отдохнул. Все! Не могу больше. Люди воюют, а я, здоровый бугай, буду дома сидеть?

Дед Мирон утешал тетку Анну:

– Чем скорей фашиста прикончат, тем скорее домой вернется!

– Вернется ли? – плакала тетка Анна.

– Вернусь, мама, вернусь! – отвечал Виктор. – И чего ты плачешь? Что ж, по-твоему, мне за горном в кузне схорониться да сидеть, пока мои товарищи немца бьют?

– Да я не говорю! Кто ж это говорит – схорониться!

Виктор много не разговаривал. Собрал свою котомку, обнял мать, простился с колхозниками и пошел. В этот день он был не такой румяный, как всегда, и улыбки не было на пухлых губах. Уходя, он в последний раз оглянулся на свою мать. Она, обливаясь неудержимыми слезами, неподвижно глядела ему вслед. Он понимал: мать не может не плакать, когда сын уходит из дому, может быть, навсегда.

Ребятишки провожали Виктора до самого шоссе, до того места, где когда-то весной, в грязь и холод, сгружали картошку с машины. Всем было грустно.

– Вы там поскорее с немцем-то! – говорил Женька. – Разбивайте его дотла!

– Разобьем, конечно, – отвечал Виктор. – Вы посмотрите, что делается, ребята! На Брянском фронте наши наступают. Слышали? Упорные наступательные бои! Отборные части немецкой армии разгромлены! Орел взят… Белгород взят… А вы говорите! Уж теперь погнали, так назад не пустим!

– Напиши нам письмо, – попросила Груня.

– Обязательно напиши! – твердо сказал Ромашка.

– Обязательно напишу, ребята! Ну, давайте прощаться. Машина!

По шоссе шла грузовая машина. Виктор поднял руку, машина остановилась. Он живо влез в кузов, помахал рукой:

– До будущего года!

И умчался.

Ребята стояли и глядели вслед до тех пор, пока не улеглась пыль на шоссе. А потом, примолкшие, пошли домой.

Раиса плакала. Груне тоже очень хотелось заплакать, в серых глазах ее так и бегали слезинки.

– Давайте, будто мы танкисты, – сказал тогда Женька, – и будто мы едем в танках на фронт! Р-р-р… Смирно!.. Внимание! Враг перед нами!

И все зашумели, будто танки. Палили по врагу из пушек, строчили из пулеметов. И не заметили, как снова смех и веселье вернулись к ним.

День за днем проходил август, красивый, богатый месяц. Кое-где на березах замелькала желтизна, будто солнечные брызги застряли в темной зелени. Уже подрывали понемногу молодую картошку на огородах, уже приносила мать к завтраку и к обеду пучки зеленого лука с грядки и выкладывала из фартука на стол только что собранные, еще мокрые от росы огурцы…

В полях, тихих и жарких, больше не пели жаворонки. Только ходил ветерок по яровым и озимым хлебам да солнце старательно пригревало и золотило колосья. Овес был еще зеленый, почти синий к корню, но кудрявые головки его уже посветлели и начали желтеть… А рожь стояла вся светлая, вся желтая и клонилась книзу и шуршала сухим жестким колосом…

На десятый день августа Груня сказала своей бригаде:

– Ребята! Сегодня сено – последочки. Уберем – и все! А завтра – в поле, снопы подтаскивать.

Сено пышным серо-зеленым лоскутом лежало на лужайке. Груня первая шла в ряду – подхватывала граблями легкие клоки и перебрасывала на другую сторону. За ней шла Стенька. За Стенькой – Раиса. А уж дальше начинался мальчишеский ряд. Ромашка шел последним и ворчал, что ему с граблями повернуться негде, что ему просто ходу не дают.

Зато, когда поворачивали обратно, первым оказывался Ромашка. И тут уже он, раскрасневшись, как клюква, из сил выбивался, чтобы обогнать ребят, и уходил от них вперед шагов на пять.

– Я вас попарю! – бурчал он. – Работать так работать!

Пока сохло поворошенное сено, ребята уселись и улеглись отдыхать в холодке, под большой старой березой, которая одиноко стояла на краю лужайки. Тянуло ветерком, чуть-чуть играли над головой мелкие березовые листья. Груня сидела, прислонившись к стволу, и глядела на светло-желтую дранковую крышу тетки Дарьиной избы, которая уже поднялась над палисадником.

Вот и строится Городище… Вот и не надо разбредаться в разные стороны. И новая изба с малиновыми наличниками не приснилась ей – нет, крепкий сруб из чистых округлых бревен венец за венцом растет на пепелище.

В ту же сторону глядел и Ромашка. Он тоже видел Городище, он видел даже стены своего нового дома. Но мысли его были о другом…

– Вот был бы я председатель, – вдруг сказал он, – я бы…

Все дружно рассмеялись:

– Ох, уж и председатель! Ну и председатель!

– А что ж? Я бы…

– Ты бы сразу весь колхоз и разогнал! – сказал Женька. – Тому – стукушку, тому – колотушку!.. Живо управился бы!..

– Дураки! – беззлобно сказал Ромашка. И, закинув руки за голову, стал глядеть в небо.

Но, помолчав, продолжал:

– Я бы таких лошадей завел! Я бы таких лошадей! Они бы у меня из упряжки рвались. Эх, видел я жеребца в совхозе – Бронзовый зовут. Темный, карий такой, блестит, будто маслом смазанный!.. Голову поднял – не достанешь! А глаза так и сверкают, как молния. А как запрягли – эх, буря мглою небо кроет! Как подхватил с места, только сиди! Вот такого жеребца я завел бы, а рабочих лошадей полный двор наставил бы. Они бы у меня сытые были, крепкие. Никакого воза не боялись бы!

Женька живо приподнялся и сел на старую кротовую кочку.

– А я бы… я бы нет! Я бы сразу всякие машины завел. Я бы сейчас, как весна, на пашню трактора двинул бы, каждый по шесть лемехов, да две бороны сзади… В одну сторону прошел – шесть борозд, в другую – еще шесть борозд. Пошли, загудели – только лемеха посверкивают!

– Тракторам-то бензин нужен!

– А лошадям-то овес! Не все равно? У меня бы дня три-четыре – и все в поле зачернело бы. Сей! Ну уж, а сеять, конечно, тоже не с лукошком бы вышел. Сейчас бы у меня сеялки пошли, они бы у меня семена-то по полю по зернышку разложили бы… Ну, а уж осенью – пустил бы я комбайны по полю, как корабли по морю! Уж душа не дрожала бы, что рожь осыплется, – только мешки подставляй.

– Понимаешь ты! Лошадь – живое существо! Ведь она все соображает, всякую дорогу помнит… Ведь с ней разговаривать можно. Поглядит на тебя глазом – ну, только слова не вымолвит! А машины что? Железо да дерево!

– А ты много понимаешь! А машина разве не соображает? Побольше, чем твоя лошадь, соображает. А еще и побольше, чем человек, и нигде не ошибется. Вот попробуй-ка сделай, что машина сделает!

– Но ведь лошадь ласку чувствует!

– А машина не чувствует? Вот не смажь ее да не походи за ней – она и работать не будет. Эту, брат, тоже не обманешь. Нет, был бы я председатель – у меня все хозяйство на машинах ходило бы, даже воду из колодца у меня ведра сами доставали бы.

Груня сорвала цветок журавельника, который ютился у самого ствола березы.

– А если бы я была председатель, – сказала Груня, разглядывая желтые тычинки в голубом венчике, – я бы и машины завела и лошадей. Пускай бы все работали. Косилка косит, а лошадь ее тащит…

– Может и трактор тащить!

– Нет, не может трактор. – Груня отбросила голубой цветок. – Он своими шипастыми колесами все луга покорежит. И сено из лесу – на чем повезешь? На лошади. А хлеб сдавать на чем везти? Опять на лошади…

– У меня бы хлеб на грузовиках возили.

– На грузовиках-то хорошо, пока сухо. А как грязь – так все твои грузовики на дорогах станут. Нет, была бы я председатель – у меня бы полный сарай всяких машин был и полный двор лошадей.

– И коров, – добавила Стенька.

– Да, и коров. Чтобы молока, сметаны всем сколько хочешь! Полные бидоны, полные бочки!

Стенька оживилась:

– А коров-то не простых надо, надо ярославок, черных с белым – они молочные!

– И потом, – Груня провела рукой вдоль горизонта, – по всей деревне насажала бы всяких цветов, больших цветов, садовых. Чтобы как начиналась весна, так вся наша улица зацветала бы – и голубым, и белым, и красным, и розовым… И до самой осени цвели бы у нас в палисадниках алые цветы – мальвы! Ах, было бы красиво у нас!

– А я бы – нет! – прервала Стенька. – Я бы лучше везде, везде яблонь насажала. Как началась весна, так все белым цветом покрыто. А подошла осень – тут ранеты поспевают, там белый налив, тут коричневые, там антоновка… И даже под ноги падают! Ешь сколько хочешь!

Стенька даже причмокнула, будто яблоки уж у нее в подоле были.

– А что, ребята, – задумчиво сказал Женька, – если бы взяться! Если бы как взяться!

– Да ничего страшного, – своим твердым, спокойным голосом сказал Ромашка. – Ну, скажем, лошадей и машины заводить мы пока еще не доросли, а вот яблони – почему бы нет?

Груня привстала на колени. Мечта вдруг откуда-то из-под облаков спустилась на землю и от этого стала еще пленительнее.

– Ребята! Ромашка! Женька! И правда, давайте подумаем! Давайте, давайте подумаем!

– Цветов насажаете, а колхоз разоренный, – неожиданно сказала Раиса скучным голосом. – Еще сколько домов строить, и скотного двора нет – скотина зимой на улице померзнет…

– Дома построят. И новый двор будет, – ответила Груня.

Она глядела куда-то вдаль – ей вспомнился весенний день, розовый кусочек разбитого блюдца, скворец над пожарищем и незнакомый человек в кителе, важный, спокойный человек с усталыми глазами… Груня снова услышала сказанные тогда слова:

«…Избы будут новенькие… желтые, со смолкой. Засверкают окнами. И стадо пойдет по деревне… И петухи запоют. И скотный двор новый поставим, со стойлами… Только очень крепко работать надо!»

– И новый двор поставим, – повторила Груня вслух, – со стойлами. И школа будет. К осени.

– Говорит, будто она знает! – засмеялась Стенька. – Тебе-то откуда знать?

– Да уж я знаю! – загадочно улыбнулась Груня, – я все знаю.

Протекло несколько светлых, задумчивых минут. Налетел ветерок, зашуршали, зашумели березовые листья над головой…

Груня вскочила, взяла грабли, подняла клок сена, помяла в руках:

– Думается – поспело. Наверно, убирать пора. Ромашка, погляди, ты лучше понимаешь!

Ромашка важно пощупал сено – почти невесомые стебельки ломались в руках.

– Пора, – сказал он.

И взялся за грабли.

1947