Текст книги "Дело о мастере добрых дел. Часть 1. Доктор для дураков (СИ)"

Автор книги: Любовь Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– И ты меня извини, что я вчера тебя толкнул, – перевел разговор Илан. – Скользко на полу, и я был нервный.

– Ладно, замяли, – махнул Гагал рукой. – Я вчера сам не в себе был. Не видел такого никогда. Страшно. Спасибо, что помог. Ты, если что, заходи. У меня золота за помощь благодарить нету, но я услугами отдам. Не люблю, когда должен.

Илан кивнул ему на прощание. Что все это значило? Нежелание ссориться с семьей хозяев госпиталя? Наверняка к Илану с подхалимажем подойти проще, чем к доктору Наджеду. Ну, так Гагал и вне госпиталя без работы не останется. Весь остальной город, кроме разве что Адмиралтейства, обслуживает его отец с учениками. Реальное уважение к тому, как Илан вчера работал? Доброта и справедливость в сердце? Научный интерес к пьяному грибу? Просто интерес к пьяному грибу? Или папаша, ректор Арданской Медицинской Школы, обидел Гагала и оттолкнул от себя, а Гагалу нужно медицински образованное общество? Или его подослали секреты выведывать? Но секретов-то нет никаких. Если кто чего не знает, доктор Наджед учит всех желающих. Хоть Мышь за знаниями отправь. Кстати, а где Мышь?

Они ходили делать пункции пациентам, которым вчера Илан вытаскивал из легких осколки ребер и ушивал пневмоторакс. На корабле срубили одну из мачт, чтобы остановить бегущий по облитому зажигательной смесью такелажу и парусам огонь, многие бегали в панике, мачта упала не вполне удачно, придавила и моряков, и пассажиров. Корабль был последним из последних, всяких долго собиравшихся и откладывавших до последнего он на себя набрал, как сельдей в бочку. Не хочется интересоваться, сколько путешественников так и не добрались на нем до Арденны. Судя по рассказам раненых, ад там был еще тот. О том, что Рута говорила при расставании: «Я еще подумаю, у меня есть несколько дней. Может быть, решусь», – не то, что вспоминать, даже краем сознания мысли такой касаться не хотелось. Ее не было среди поступивших в госпиталь прошлой ночью. Она не появилась сегодня днем и вечером. Она бы пришла, Илан знал. И отправиться в карантин, чтобы прочесть список пассажиров, у него пока не было душевных сил, хотя Илан говорил себе – времени. Нет времени. Живая – придет. Мертвая... Уже ничего не изменишь.

Что касается Мыши, она пошла выливать собранные при пункциях кровь и плевральную жидкость, и пропала. Илан сначала думал, она на общей дезинфекции моет инструменты и посуду перед автоклавом, там была горячая вода, не зависящая от работы лабораторной «коптилки». Пока писклявых любителей животных за спиной нет, он взял пару мышек посмотреть, что с ними происходит после введения экспериментального лекарства. С маленькими мышками все было отлично, а большая Мышь где-то основательно застряла.

Илан собрался идти на розыск, когда, гремя лотками и инструментарием, который едва слышным шепотом определила как пыточный, Мышь ввалилась в приемный кабинет перед лабораторией. Мысль все-таки пойти в карантин за списком пассажиров засела у Илана крепко. Крепче мысли, не взорвет ли Мышь автоклав, если оставить ее одну для присмотра. Алхимическая печь была хороша, но нагнетала температуру, не идущую ни в какое сравнение с привычной. Сорвать на автоклаве аварийный клапан – полбеды. Уничтожить лабораторию вместе с опытной плесенью, мышами и Мышью Илану не хотелось бы.

– Где была? – строго спросил он.

– Можно говорить? – Мышь составила лотки и ведерко с трубками на свободный стол.

– Отвечай на вопрос. Болтала?

– Не с госпитальными, – Мышь затрясла головой. – Ходила к приятелю. Который без руки, я рассказывала... Похвасталась, что я теперь одета и сыта. Это серьезная вина?

– Серьезная, – сказал Илан. – Впредь без моего разрешения никуда не отлучаться.

– Но мне не разрешено с вами заговаривать первой, как я могу спросить разрешения?

– Пиши, – пожал плечами Илан. – Я тебе дал бумагу. С автоклавом без меня справишься?

– Нет! – испугалась она.

– И что с тобой делать?

Мышь опустила голову и спрятала ладони под фартук. Вид у нее и без того был жалкий, а так – совсем слезы. И она этим умело пользовалась.

– Хорошо, тогда мы сейчас быстро грузим автоклав, быстро разводим огонь, быстро гасим, чтобы печь наша не взлетела, и автоклав сам дойдет. Мне нужно выйти в город.

– К больному?

– Если тебе так чешется нарушить устав лишним вопросом, лучше спроси, как правильно загружать автоклав, – назидательно проговорил Илан.

* * *

Оставить Мышь наедине с автоклавом он не решился. Если уж лаборатория с новой печью рванет, пусть без нее. Мышь уже провинилась сегодня, так что отправить ее и дальше разгуливать по госпиталю было бы не по правилам. Домой она не ходила. Просто вчера твердо сказала: «Нет!» – отвернулась, и все. В принципе, понятно, почему. В госпитале и кормят, и есть, где ночевать. Никакой необходимости бежать цеплять вшей в нижнем квартале, а потом снова ходить в вонючем платке.

Остаться на месте сам Илан не сумел. Пустил в голову лишнюю мысль, теперь не отделаться. Легче было сразу поддаться искушению, чем оставить на потом и все равно поддаться. И нечего себя обманывать, будто времени нет. Время всегда можно найти. Не есть, не спать, не прятаться в темном углу, чтобы помолчать в тишине после того как опять дрожали руки над чужой жизнью, и получится, откуда откусить для лишних мыслей и лишних дел немного времени...

На ночной город сыпалась мелкая снежная крупа. Опять. Мостовые не обмерзли коркой льда, спасибо за это. Под чистой белой простыней чавкала грязная слякоть. А то с горы, на которой стоит госпиталь, к карантину так прямиком вниз и покатишься. Хорошо, если остановиться в нужном месте сумеешь. Со стороны залива порывами налетал холодный ветер. Кружил густо взвешенные в воздухе крупинки и без промаха бросал их за шиворот. Получив на крыльце снежный заряд в нос, Мышь что-то недовольно пискнула Илану в спину. Одели ее в госпитале неплохо, но обувь у нее осталась старая драная. Шел Илан как будто бы один. Мышь тенью держалась у него за спиной, он ее даже не видел, только слышал иногда. На темных улицах было пусто, они шли от одного далекого фонаря до другого, и Илан со своей гвоздем сидящей лишней мыслью старался думать о чем угодно, только бы о чем-нибудь другом. Не о последнем ходжерском корабле. Например, у него не складывалась картина с визитерами из префектуры. Снять кольцо с пальца не такая уж проблема. В префектуре есть свой врач в подвале. Работает с покойниками, да. Ну и что? Джениш вел себя очень натурально. А вот второй начал Илана рассматривать до того, как Илан дал понять, что повод пялиться действительно есть. Может, просто не доверял молодому доктору, такое случалось. А, может... Посмотреть приходили.

И чего на Илана смотреть? Есть люди, которые в префектуре Илана знают, как облупленного. Или им прежний Илан неинтересен, нового подавай? Подозрения, почему и зачем они явились, у Илана имелись. Но это была еще одна очень лишняя мысль, которую простым походом в карантин из головы не вытравишь.

Еще деньги эти в ящике. Нет, не Илана деньгами прельщать. Илан мог бы купить всю Арденну вместе с префектурой. Ну, если бы госпожа Гедора ему позволила. Но все равно мог бы. Другое дело, что она ему не нужна. В какой-то момент Илан обернулся поглядеть, где отставшая Мышь, и, под пройденным недавно фонарем, увидел, что они с Мышью ступают по девственно чистой белой улице, оставляя за собой две цепочки следов. А кварталом выше, хоть никого и не видно, но цепочек, вроде бы, четыре.

Карантин встретил их дымом от факелов, копотью от разожженного в железных бочках мусора, вечным грохотом, шумом и растаявшей грязью, которую никаким снегопадом не прикроешь. Хлопали двери, шли вереницы носильщиков, ехали телеги. Северная навигация закрыта, зато направление на Бархадар даже концом света не остановишь. Мышь наступила в кучу размокшего навоза и громким шепотом выматерилась у Илана за спиной. Илан обернулся.

– Здесь не госпиталь, не буду извиняться, – прошипела Мышь.

– Ты, главное, не потеряйся, – сказал ей Илан. – А уши я тебе и в госпитале надеру.

Они пришли в главную контору, открытую день и ночь. Илан пробился через чернильных пиявок, толпящихся с бумажками, и задал дежурным писарям пару вопросов. Оказалось, он не один такой, кто разыскивает пропавших с горевшего парусника. Список, составленный крупным понятным почерком, специально был вывешен на стену. Пять листов бумаги канцелярского формата, уже заляпанные пальцами тех, кто водил по строчкам в поисках не давших о себе знать. Два листа команды Илан пропустил. Оставшиеся три пассажирских рассматривал едва ли не четверть стражи. Мышь извелась возле него. Она и подпрыгивала, и пританцовывала, и пыталась читать вместе с Иланом, и ковыряла в носу, и ходила кругами. Илан ее почти не видел. Нет, Руты на корабле не было. Но список получился донельзя странный. Старательный писарь пометил всех, кто вернулся, кто вернулся, но попал в госпиталь, кто погиб. Нашлась в списке и четвертая категория – «предположительно, захвачен в пиратский плен». Причем, кого попало пираты не хватали. С десяток военных инженеров, откомандированных с Ходжера на арданскую Южную верфь, два химика с Ишуллана, горный мастер, ученый-астроном, три чиновника, собирающих государственную статистику для столичного департамента (какого – не сказано), пять кадетов мореходного училища тоже с Ишуллана... Как-то неправильно. Это не потенциальные рабы. Это даже не совсем те, за кого можно взять выкуп. Особенно если сравнить их с представителями нескольких знатных ходжерских и таргских фамилий, которые добрались до Арденны почти без урона здоровью. Ну? И что это было, доктор Илан?..

– Вот какого черта ты приперся? – раздался тихий голос за спиной. – Я тебя в префектуре почти отмазал. А ты взял и пришел сюда. Еще как плохой вор, ночью.

Илан, при первых словах не уверенный, что в толчее и беготне большой портовой конторы обращаются к нему, обернулся.

Перед ним стоял рыжий ходжерец в форменном плаще войска Порядка и Справедливости. Илан поздоровался полукивком. Наследникам арданских царей кланяться кому-то при встрече не положено. Тот ответил точно так же. Улыбнулся понимающе.

– Где Джениш? – спросил Илан.

– Пошел купить чего-нибудь согреться. Я тут за тобой как бы слежу. Но мы с тобой не говорили, и ты меня не видел. Понял?

– Спасибо, тайный друг, – еще одним полукивком поблагодарил Илан. – Надеюсь, ты не очередная подстава. Зачем золота насыпал?

– Затем, чтобы ты пошел в префектуру. Я думал, ты поймешь.

– Я понял. Просто не хочу.

– Сюда зачем пришел?

– У меня невеста должна была плыть на этом корабле.

Ходжерец нахмурился:

– Неудачно?

– К общему счастью, она, похоже, передумала выходить за меня замуж. Ее вообще нет в списке.

– Извини, не знаю, порадоваться с тобой или посочувствовать.

– Мне без разницы, – сказал Илан. – Ты читал? Видел,что творится?

– Приходи в префектуру, – посоветовал Аранзар. – Пока к тебе там не накопили столько вопросов, чтоб тащить силой. Заодно обсудим, что творится.

– Я понимаю, что вам от меня надо. Не понимаю, зачем это надо лично мне.

– Понимание, что почём, не делает жизнь легче, – усмехнулся ходжерец, накинул капюшон и растворился в конторской суете.

* * *

– Сколько же тебе лет, сынок? Ведь это ты мне помереть не дал? – спросил Илана пожилой тарг во время перевязки. – Молодой совсем...

Илан пытался осторожно отделить присохшую салфетку, смачивая ее слабым раствором сулемы. День был не операционный, дежурство не его, но сегодня он торчал с утра пораньше в госпитале потому, что ночевал в лаборатории. Вернее, бдил Мышь. Взял на свою голову, это верно. Помимо того, что питалась в госпитальной столовой, Мышь к третьему дню работы сгрызла в кабинете все запасы сахара к чаю. Или отнесла часть своему однорукому другу, в чем небольшая разница. Наказывать голодного ребенка из трущоб из-за еды у Илана душа не повернулась, вместо этого он дал ей два лара и велел спуститься в город, купить новые башмаки. Она обернулась мигом. Купила. Красные. С тиснением и вырезным под кружево краем. Немного ношеные, поэтому уложилась в два лара. На сдачу принесла два медяка и честно пыталась их вернуть Илану, он не взял. Красовалась теперь в черной бесформенной робе, сером застиранном платке, повязанном на матросский манер, в белом не очень чистом фартуке, в сползающих непонятного цвета чулках и в вызывающе красных ботинках с лакированными каблучками. Ей самой очень нравилась обновка, это у Илана при взгляде на Мышь текла глазами кровь. Она-то чувствовала себя прекрасно и даже пыталась пару раз кокетничать с разными встречными подходящего возраста. Плакать или смеяться над этим, Илан уже не знал.

С задачами по лаборатории, с подай-принеси-отойди в операционной, с автоклавом, бинтами, мышами и чистотой на полу она, вроде, справлялась. Получше многих. Операционную укладку инструмента выучила слёту, стоило ей однажды взглянуть. Могла бы и крючки подержать, наверное, но Илан пока не доверял. И перчаток не было ее размера, приходилось ей руки обматывать стерильными салфетками, превращая их в клешни, а так немного наработаешь у стола. В остальном она вела себя – оторви и выбрось.

Стоило ей раз позволить заговорить вне устава или браниться, она уже считала себя вправе повторять без разрешения. Ругалась она похлеще, чем матросы в порту. Даже Илан с удивлением открыл для себя несколько новых поразительно ёмких вариаций давно ему известного. Любое проявление доброго и терпеливого отношения сразу воспринимала, как послабление правил. Аккуратность к колбам и ретортам проявляла не постоянно, пришлось снова делать внушение – бережем их не потому, что они дорогие, пес с ними, с деньгами; если расколотить то и это, нового в Арденне достать негде. Сбегала она тоже с завидной регулярностью. Каждый раз ненадолго, но дважды в день точно. Может, и больше. Первая и единственная ее записка на серой упаковочной бумаге, которую нарезал для нее Илан, гласила: «Я ПОСАТЬ».

– У воспитанных людей это называется «в уборную», – объяснил Илан.

– Не знаю, как пишется, – нетерпеливо встряхнула фартуком она и умчалась на время, за которое не только поссать, теленка родить можно было. Хорошо, что к ночи, когда дела закончены. А если экстренный случай?..

Потом еще приходил доктор Гагал в обнимку с толстым анатомическим атласом. В отдачу долга помог наладить алхимическую печь, показал, как заставить ее не перегреваться сразу, мгновенно сжигая все дрова или уголь, отчего она раскалялась докрасна за восьмую часть стражи. Поддерживать нужную ровную температуру в течение длительного времени она вполне была способна. У нее снизу оказалась целая система заслонок и поддувал, с которыми нужно было уметь управляться. С печью в лаборатории, несмотря на щели в ставнях и сквозняки, стало намного суше и теплее. Теперь дуло только по полу, хоть руки к столу примерзать перестали. А спина к деревянной лавке, на которой Илан иногда спал.

Попутно Гагал разъяснил Илану собственную жизнь. Илан его выслушал и почти понял. Гагал очень боялся боли. Чужой, своей, чужой из-за себя и просто той, которая при их работе присутствует вокруг постоянно. Его отец, известный в Арденне врач, наследник династии и ректор медицинской школы, выбора жизненного пути Гагалу не предоставил. Кто-то должен был со временем перенять отцовскую практику. Поэтому Гагалу пришлось идти к отцу в ученики и резать пациентов по-старинке, как принято в их семье испокон веков. То есть, в лучшем случае опоенных виноградной водкой. Оперировал пять лет, но не привык. Поэтому часто у него все шло не так, как надо, и передом назад. При первом же знакомстве с полным обезболиванием, когда доктор Наджед как-то раз шил распоротый бок самого доктора Ифара, он решил, что отцовская практика, может, никуда и не денется, но традиционными арденнскими способами он ее перенимать не станет. Был драматически предан фамильным проклятиям и объявлен предателем рода славных арденнских живорезов, но все равно ушел. Через некоторое время был так же драматически прощен и позван обратно, но возвращаться пока не торопился. В атласе показал Илану, что хочет попробовать. Илан обещал подумать, как проверить и на ком. Лишний ниторас и хорошее знание анатомии у Илана были. Опыта того, что предложил Гага, не было. Гагал сказал: на мне проверим, я для такого дела подставлю, что захочешь.

И не Илана была работа в перевязочной, но он намыкался той памятной ночью, вторично обрабатывая таргу рану, кое как прихваченную судовым хирургом еще на корабле. Двое из двадцати трех, кто был у Илана на столе в ту ночь, все же умерли. Этот мог быть третьим, но пока держался без ухудшений и без улучшений, несмотря на возраст. Без сильной лихорадки и в сознании, только слабый. Первый корабельный шов у него был сделан не шовным материалом, а обычной грубой швейной ниткой, вряд ли обработанной, и ожидаемо пополз. Второй, наложенный Иланом в госпитале после иссечения, Илану не нравился. Илан боялся, что инфекция, что все опять разойдется от края до края и придется оперировать снова.

В общем, сегодня неудачней не было момента спрашивать Илана про возраст и то, как он докатился до бессонной жизни в госпитале. Еще про мать с отцом его спросите, Илан пойдет и засунет голову в алхимическую печь.

– Не знаю, сколько, дядя, – он отмахнулся бы от неподходящей беседы, если б руки были свободны. – Не считал.

– Как так? – удивился тарг. – Как можно не знать свой возраст?

– Вот так. В жизни по-разному случается. Я не знаю, а кто знает, мне не говорит.

– И давно ты здесь?

– Как вернулся с Ходжера, так и здесь.

– Неразговорчивый, ясно. Извини уж... Я все равно поблагодарить тебя хочу. Кто знает, как дальше сложится... Мы думали, все, конец нам, толку, что корыто до порта дотянуло. А у вас здесь госпиталь... хороший. Это же мы на Ишуллане для вас, докторов, стеклянные трубки для впрыскиваний льем. Как они тебе в работе? Удобные?

Не рыбий пузырь и птичье перо, как сто лет назад, слегка пожал одним плечом Илан. Сказал:

– Иглы тупятся быстро. А так спасибо, конечно. Очень помогают...

– Иглы и поршни – это не к нам, это к соседям. Нам готовые привозят, мы их только под пресс собираем, из чего дают.

Илан поднял голову. До него, наконец, дошло сквозь все его мысли.

– Так ты, дядя, с Ишуллана?

– Со Второго Стекольного на южном берегу. У нас на южной стороне тонкое производство: стеклодувы, хрусталь, оптика, химическая посуда... Я там семь лет уже, старшим мастером. Красивый остров. Был когда-нибудь?

– Нет, не был. Что же ты забыл, на зиму глядя, в Арденне?

– Сказать не могу, бумага подписана.

Илан ждал чего-то похожего. Сделал вид, что удивился:

– Надо же. На острове Джел все знают про ишулланские секреты. Теперь их в небом забытую Арденну притащили.

– Если бы, – хмыкнул тарг. – Эти черти всех побрали. Я остался неживой почти, да два трупа. Остальных, кто с нами отбыл, по списку разыскивали.

– Дядя, мне кажется, ты лишнее сейчас говоришь, – по совести приостановил его Илан, сознавая, что сам и спровоцировал мастера. – Вот придут из адмиралтейства, кто в Тайной Страже служит, им будешь подробности выкладывать. Мне – не надо. Для меня это лишнее.

Но мастера было уже не остановить:

– Не пираты это были, сынок. То есть, пираты, нанятые на черную работу. Если не задастся у тебя лечение, и помру я, передай мои слова. Какая-то крыса ишулланская нас продала. А кому – даже сказать боюсь. Может, я и не понял правильно... Не стану оценивать. Мы не в Арденну направлялись, нам дальше надо было.

Тут с цокотом новых каблучков прискакала Мышь, притащила бикс, еще теплый после автоклава, выпялилась на мастера косыми глазами, тот подмигнул ей и замолчал.

* * *

Ровно с полудня госпиталь захватили силы хаоса. Горевший корабль после всех своих злоключений сдал-таки груз карантину. Часть предназначалась госпиталю, а склад для сортировки и временного хранения не был зарезервирован и оплачен. В гору от грузового терминала поползли карантинные подводы. Разгружать, разбирать и проверять предстояло под открытым небом во внутреннем дворе, на месте безжалостно вырубленного царского сада. Друг за другом в ворота въезжали огромные деревянные ящики, едва помещавшиеся на телегах, потом другие ящики, поменьше, но очень тяжелые, обшитые свинцом и запаянные, с написанным красной краской предупреждением обращаться осторожно, тюки с книгами, обернутые в парусину и запечатанные сургучом – некоторые были в саже, пахли гарью и отсырели по низу и углам, бочонки с реактивами и лекарственным сырьем, долгожданный микроскоп для лаборатории, присутствующий в описи, но пока не найденный среди общей свалки...

Доктор Наджед оперировал ложный сустав. Илана, как второе после Наджеда официальное лицо госпиталя, оторвали от чахоточных, которыми никто кроме него не занимался, и заставили принимать имущество. Илан, плохо друживший с бухгалтерскими бумагами, пытался свалить обязанность на интенданта, интендант сопротивлялся руками и ногами, требовал под каждым листом из увесистой сопроводительной пачки проверку наличия, состояния, печать и подпись. Кроме того, нужно было заполнять документы для страховой конторы. В самых огромных плоских ящиках находилось оконное листовое стекло. По нескольку листов в каждом и из расчета на огромный дворец. Чтобы заполнить верно, следовало пересчитать все, доставленное целым и понять, сколько случилось потерянного и битого. Особенно битого в последний момент, при разгрузке подвод. Страховой чиновник ежился в куцем писарском кафтанчике и сердился на Илана, на грузчиков, снег и скользкую дорогу. Через половину стражи ревизии Илан продрог до костей, вконец разругался с интендантом, бросил тому печать и сбежал. Даже на микроскоп ему уже было наплевать. Впрочем, стоило ему напоследок вспомнить вслух два новых, слышанных от Мыши выражения, как сами собой образовались во дворе дюжие санитары из корпуса для умалишенных, и сваленный в снег груз стал рассасываться по огромному Дворцу-На-Холме в разных направлениях.

Следом за гружеными подводами в госпиталь потянулись плотники. И почему-то начать надо было обязательно с хирургического крыла. В верхнем коридоре со всех окон снимали ставни, измеряли оконные проемы, что-то отдирали, что-то пилили, подгоняли и приколачивали, нанесли на ногах рыхлого утреннего снега, снег таял, кто-то упал из-за этого на металлической лестнице... Пока Илана не было, Мышь накипятила в лаборатории чаю и перепутала мышей. За чай удостоилась похвалы, за мышей получила нахлобучку и некоторое время, недовольно пыхтя, вылавливала помеченных синей краской среди тех, кто был помечен зеленой, и делила их по клеткам. Потом пришел со своими идеями Гагал.

– Невозможно заниматься делом, – сказал он. – Меня выгнали из смотровой и выстудили ее напрочь. У тебя тут потеплее. Давай попробуем пока, что обсуждали.

– Прямо сейчас?

– Приемный покой закрыли, смотровая разорена, дежурный дежурит, в палатах спокойно, почему не сейчас?

Не сейчас было потому, что Илан не думал еще о предложении Гагала – ввести ниторас малой дозой в ткани возле нервных узлов, чтобы местно блокировать чувствительность по нерву.

– А если тебе весело станет на рабочем месте? – спросил он.

– А ты разбавь. Все равно для пробы большую дозу вводить, наверное, не стоит.

Илан усадил Гагала за письменный стол в лаборатории, достал стерильные иглы и пузырек с ниторасом. Согреть его в холодных ладонях не получилось, прижал к шее под ухом. Размышляя о чисто арданской безответственности поступка, набрал чуть меньше четверти обычной дозы.

Гагал сам обработал себе запястье и ладонь спиртом и протянул Илану левую руку.

– Сюда, – сказал он. – Терплю. Быстрее только давай... Делают такое на Ходжере?

– Что-то похожее делают. Только на Ходжере не пользуются ниторасом, – объяснил Илан. – У тебя реакция на него какая? К дуракам сдавать не придется? Из окна не выпрыгнешь?

– Ты же доктор для дураков, – усмехнулся Гагал. – Разберешься как-нибудь. Жаль, если не я все это придумал, ну, да ладно. Лишь бы работать помогло.

Илан немного погнул его кисть за большой палец, чтобы точно определиться, куда колоть, перевернул ладонью кверху. Начал со срединного нерва, потом добавил ветви лучевого.

– Иглы у тебя тупые, – пожаловался Гагал, взял правой рукой свою левую кисть и стал ощупывать. – Пальцами двигать могу. Ты точно попал, куда был должен? Может, мало?

– Попал, – сказал Илан. – С тебя хватит. Подожди, наверное.

– Иголкой чувствительность проверь, – раздался от двери голос доктора Наджеда. – А ты, – обратился Наджед к Илану, – под язык ему спирта капни, а то он у тебя сейчас на стену полезет розовых чертиков ловить. Что за ересь вы затеяли, господа?

Это говорил человек, который дважды приживлял себе проказу, чтобы изучать ее развитие. К счастью, доктор Наджед был настолько доктор, что проказа на нем оба раза жить отказалась. Иному трусу достаточно мимо прокаженного пройти, чтобы заразиться, а доктора Наджеда сама ленивая смерть в страхе обходила стороной.

Илан поднялся со словами:

– Балуемся пьяным грибом, доктор Наджед.

Гагал хором с ним произнес:

– Ставим эксперимент, доктор Наджед.

– Дайте пациентам денег, пусть соглашаются на ваши эксперименты, зачем друг друга калечить... Работает хотя бы?

Гагал смело взял из коробки снятую Иланом иглу и, слегка размахнувшись, всадил ее себе в середину ладони.

– Работает! – обрадовался он.

– Эй! Руки береги! – испугался Илан, налил в мерную ложку спирта, заставил Гагала проглотить и плеснул ему на окровавленную ладонь. Ущипнул за вторую руку – понять, не срубило ли доктора Гагала всего и целиком. Нет, не срубило. Чувствительность потеряла только кисть левой руки.

– Но-но! – обиделся Гагал. – Ты что сегодня злой такой!

Илан уже понял, что переборщил с ниторасом.

– Готов, – махнул рукой на Гагала доктор Наджед. – Растормозили экспериментатора – прячьте острые предметы. Пусть за ним последит кто-нибудь разумный, пока он себе из научного рвения под пьяным грибом пальцы не оттяпал. А вы, доктор Илан, пойдемте, у нас с вами серьезный разговор.

Илан запер коробку с иглами в шкаф. В разумные была выбрана Мышь («чуть что – мухой лети за помощью»), потому что больше никого рядом не случилось. Илан думал, серьезный разговор – значит, он сейчас получит трепку. Трепать его наверняка было, за что. Потому что всегда есть, за что. Вместо трепки ему вручили микроскоп. В дощатом ящике, набитом стружкой и тончайшей полупрозрачной бумагой, ишулланский высоконаучный прибор лежал, разобранный на части. Винты, штыри с нарезкой, платформа, тубус, штатив, зеркала, сменные объективы и предметные столики, какие-то прижимные лапки и пружинки, запасные линзы, набор покровных стекол, пипетки, какие-то предметы, названия которых Илан не помнил или не знал, и даже стеклянные чашки для препаратов – все отдельно, каждое в своей обертке. Руководства по сборке НЕТ. При докторе Наджеде Илан сдержал в себе слова, которыми заразился от Мыши. Но про себя их высказал дважды и трижды, подумав в итоге, что неизвестно, кто из пары «доктор Илан плюс Мышь» кого перевоспитывает. Если ты не возвращаешься в Арденну, Арденна возвращается в тебя. Сама. Скучно и грустно жилось без нее? Н-на, повеселись.

– Помочь не могу, – сочувственно кивнул доктор Наджед. – Могу только подкинуть работы... Когда к тебе придут мерить проемы и вставлять окна, отнесись, пожалуйста, с пониманием.

– Мы не могли пережить холода со ставнями? – поинтересовался Илан. – В самый холод ставни снимать – неприятно...

– Какой смысл сидеть в вечных сумерках, если за нас платят, – отвечал доктор Наджед. – Это же не за наш счет.

– Город раскошелился?

Наджед покачал головой:

– Выше. Деньги переведены через Адмиралтейство с Ходжера. Ты занимайся, я пойду. У меня там с вывихом сидят.

В коридоре колотили в дюжину молотков. В лаборатории, наоборот, было подозрительно тихо. Илан заглянул туда, маленькой щелкой приоткрыв дверь. При свете дырок в ставнях Мышь щеткой гребла из алхимической печи золу. Доктор Гагал сидел на скамье и со счастливым выражением лица рассматривал обезболенную руку. Илан понял, что не спросил его – тот вообще-то сегодня работает или выходной? Возможно, трепка еще впереди, просто отложена. Вернулся к ящику с микроскопом. Делать нечего, надо собирать эту гаргару. Уж как получится. Она всем нужна, не только Илану. Вытащил несколько деталей, отряхнул, намусорил на полу золотистой древесной стружкой, немедленно нацеплял ее на подол и рукава кафтана. Сказал вполголоса: Арденна, милая Арденна, здравствуй!..

– И тебе всего хорошего, Илан, – раздался со стороны коридора знакомый голос.

Илан дернулся.

Упасть в ящик от микроскопа. Прямо в опилки. Прямо сейчас. Если не спрятаться, то хотя бы заснуть.

На пороге стояла госпожа Мирир.

Префектура, как и госпожа Арденна, приходит сама, если к ней навстречу не торопятся.

Должность префекта города пошла госпоже Мирир на пользу. Она выглядела моложе лет на десять, постройнела, приобрела осанку, носила простую мужскую, но из дорогой ткани одежду и руки ее выглядели ухоженными. Без сбитых, как раньше, обо всякую уголовщину костяшек. Только глаза остались прежними, колючими и острыми, подмечающими любую мелочь. Стоило проявить уважение. Илан сделал несколько шагов навстречу, слегка поклонился.

– Добрый день, тетя Мира. Меня предупреждали, что вы хотите меня видеть.

– Взрослый стал, – улыбнулась госпожа Мирир, приобнимая Илана за плечи. – Высокий, красивый. Смешно вспомнить, из какого головастика вылупился. Не верится даже. Джата привет тебе передает. Надо было к нам зайти, раз тебя предупреждали и ты все знал.

– У вас же с собой не только привет от Джаты, – Илан слегка отстранился. – Был слух, меня хотели расспросить о том, что я забыл.

– А как иначе? – госпожа Мирир уверенно прошла вглубь кабинета, развернула от письменного стола стул и села нога на ногу лицом к Илану. – Кого еще мне расспрашивать? Кто был той ночью на Болоте? Только ты.

– Господин Мем, прежний префект, помогал мне в том, что я сделал, и был той ночью на Болоте. Расспросите его. У него нет моральных обязательств перед моей семьей, он может говорить на эту тему свободно и спокойно.

– Не получится, он на острове Тобо.

– А в чем необходимость говорить именно сейчас? Немного раньше, немного позже... Вернется, и спросите.

– Необходимость в том, что ты последний, кто видел адмирала Римерида живым. А мертвым ты его видел?

– Нет, – помедлив, сказал Илан.

– Во-от. Мертвым его не видел никто. Ну, и как мы можем утверждать, что он мертв? Особенно в свете последних событий. Подумай сам, Илан. Быть может, так легче станет тебе самому, тебе ничего не нужно забывать, и ты его вовсе не убил.