Текст книги "Дело о мастере добрых дел. Часть 1. Доктор для дураков (СИ)"

Автор книги: Любовь Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Annotation

Приглашаю в очередное путешествие. Место действия Арденна, в главных ролях почти все те же, что и в "Деле о демонах высших сфер". Бывший секретарь префекта Илан вернулся после обучения в медицинской академии, чтобы работать хирургом в городском госпитале.

Федорова Любовь Борисовна

Федорова Любовь Борисовна

Дело о мастере добрых дел. Часть 1. Доктор для дураков.

Дело о мастере добрых дел

Часть 1.

Доктор для дураков

1.

Строгий голос смотрителя в гулком госпитальном коридоре разносился далеко и четко:

– Детей и слабоумных у нас принимает доктор Илан, вам вон в ту дверь.

Илан отложил тетрадь с записью вчерашних лабораторных проб, повернулся лицом ко входу и опустил глаза, ожидая, когда посетители войдут.

Пять дней назад в Арденне случилась неприятность: попытался выпасть снег. Пальмы наклонило к земле сырыми белыми шапками, тяжелые мокрые комья соскальзывали с кожистых листьев, падали на землю и медленно таяли, распуская вокруг лужи и грязь. Потом снег пробовал прижиться в теплом южном городе еще, еще и еще. Три ночи подряд огромные мокрые хлопья упорно облепляли стены, крыши, мостовые. Утром все снова принималось таять. На плоских крышах, не предназначенных для ската снега, стояла вода пополам со льдом, на улицах было холодно, грязно и противно. Вода в совсем пересохшем за последние пол века Аре вздулась, пошла желтыми пузырями и подмыла окраины города, затопила градирню, старые парапеты и поселок Болото. Госпиталь в первую же ночь отсырел и промерз, как всё вокруг. Несколько переносных железных печек его не спасали. Тепло возле них было только пока внутри горит огонь. Капитальных отопительных систем, как на Ходжере, никогда в Арденне не ставили – зачем, если снег бывает раз в двадцать лет, и тот растает?

Детей и слабоумных резкая смена погоды затронуло особо, и Илану в госпитале всего за половину декады, что шел снег и разливалась грязь, приклеили ярлык врача, который лучше всех ладит с детьми и с дураками. Приклеили накрепко, как рыбьим клеем к аптечному пузырьку. Жесткой щеткой не отскрести. Теперь всех пациентов, с которыми, из-за возможных проблем с пониманием, другие не хотели возиться, отправляли к Илану.

Неплотно прикрытую дверь нерешительно потрогали с той стороны.

«Если ты сейчас засмеешься, я тебя прикончу», – сказал там кто-то. В ответ ему невежливо хмыкнули.

– Входите уже, – велел Илан.

Высокая дверь с торжественным скрипом отворилась. На пороге стояли люди, которых Илан меньше всего хотел бы видеть рядом с собой сейчас. Люди из прошлой жизни. Джениш, инспектор из префектуры, одной рукой держал в свертке из шерстяного платка миленькую белокурую девочку лет двух с половиной-трех, дремавшую у него на плече, другой рукой он твердо двинул через порог младшего товарища, прятавшего руку за спиной. Вторым был худосочный рыжий ходжерец, когда-то занявший место секретаря префекта вместо Илана. Его Илан тоже узнал. Имени его только не помнил.

– Здравствуйте, доктор, – сказал Джениш. – Я привел к вам... эээ... слабоумного.

Товарищ свободным локтем попытался ударить Джениша в бок. Джениш ловко поймал его за спрятанную руку, вывернул ее из-за спины и предъявил Илану. На опухшем безымянном пальце красовалось массивное кольцо с огромным ярким камнем, застрявшее, видимо, намертво.

– Сможете помочь?

Илан вздохнул.

– С пальцем – да, – сказал он. И негромко добавил на северо-ходжерском: – С дурной головой вряд ли.

Ходжерец покраснел до корней волос, но порог переступил, хоть и не без помощи Джениша, снова толкнувшего его в спину.

– Иди, горемыка, – велел Джениш и аккуратно переложил спящую девочку на другое плечо.

Илан достал из коробки пинцет, хирургический зажим и катушку с толстой шелковой нитью. Ходжерца, присевшего на край шаткого табурета, заметно передернуло.

– Это для чего? – поинтересовался он.

Джениш, так и оставшийся в дверях, сказал:

– Отрежет тебе палец, потом дыру аккуратно заштопает, – и засмеялся.

Ходжерец из пунцово-розового за несколько ударов сердца стал синевато-бледным.

– Смех бывает либо от глупости, либо от блуда, инспектор Джениш, – строго произнес Илан, которого вечная манера Джениша издеваться над людьми выводила из себя еще тогда. – Вы сейчас по которой из причин смеетесь?

Джениш поперхнулся смехом.

– Ты меня откуда знаешь? – он сделал шаг вперед.

– По имени моему не догадался? – усмехнулся Илан. – Тоже мне, инспектор.

Высокий Джениш слегка присел, чтобы заглянуть сидящему за столом Илану в лицо.

– Ну... мало ли, у кого такое имя... Ничего себе! – удивился он. – А мы-то всей префектурой гадаем, куда ты делся на целых три года!

– На четыре с половиной, – поправил Илан, аккуратно отжимая кольцо от пальца. Протянул под кольцом нитку и быстро обмотал ею опухший палец ходжерца.. – И как, кто-нибудь угадал?

– Никто не угадал, – широко улыбнулся Джениш. – Тебя вообще не узнать, другой человек! И как ты?

– Хорошо, – сдержанно сказал Илан. – А ты женился, что ли?

– Я? – удивился Джениш. Потом посмотрел на девочку: – А-а, нет. Это сестренка. Мы с Аранзаром присматриваем, пока мама на службе.

Аранзаром, видимо, звали ходжерца. Хорошее имя, знатное. Илан потянул за продетую под кольцом нитку, она стала разматываться, намертво сидевшее до этого кольцо двинулось с места. Три вздоха несчастного Аранзара, и кольцо упало в подставленную ладонь. Илан протянул его Дженишу.

– Да ты теперь волшебник, – с уважением произнес Джениш. – Сколько мы должны?

– Ничего, это бесплатный госпиталь. Если есть желание, можете сделать взнос на содержание в медный ящик у входа. Нет желания – идите так.

– Давно здесь работаешь?

– Две декады и один день, – сказал Илан.

– К нам почему не зашел? Мы бы были очень рады!

– А когда? У меня со свободным временем туго. Кто у вас теперь префектом?

– Мама, – внезапно вступил в разговор Аранзар.

Чья мама, Илан переспрашивать не стал. Понятно, что не ходжерская.

– Мои поздравления госпоже Мирир, – сказал он, надеясь, что от него теперь отстанут.

Но Джениш не отступал:

– Слушай, ну, выбери время! Все будут рады тебя видеть!

– Хорошо, – с фальшивой уверенностью пообещал Илан. – Прямо завтра не обещаю, но, как стану посвободнее, обязательно зайду.

Ходжерец похлопал зелеными прозрачными глазами и ничего больше не сказал. Даже «спасибо».

– Идем, – сказал ему Джениш, который, видимо, был главным в паре.

Оба посетителя запахнули черные форменные плащи.

– Смотри, ты обещал! – напомнил Джениш перед тем, как выйти.

Илан откинулся на спинку стула, когда двери за ними закрылись. Ничего определенного я тебе не обещал, подумал он. Как только, так сразу.

Он мог бы выкроить время. Зайти в префектуру, поехать в подтопленное Болото и навестить бывших приемных родственников, помочь деньгами или чем-нибудь еще, но... не зашел и не поехал.

«Другой человек» – это правильно сказано. Ему самому сложно было осознать сейчас, насколько он стал другим. Еще на Ходжере он догадывался, что сильно изменился. Но думал, просто сильно. А оказалось, что совсем.

А стоило ли возвращаться? Можно было остаться на островах. Рута осталась. Сказала: работать врачом женщине на Таргском побережье невозможно, в Арденне можно, но будет непросто, на острове Джел – ничего необычного; если я ищу чего-то в жизни, то это не борьба за право оказывать помощь и не дополнительные сложности, здесь проще жить, здесь возможно будущее, останься со мной. Илан ее не послушал. Только в развеселой Арденне, по которой он так скучал на острове Джел, оказалось совсем невесело. Нелегко среди легких людей, живущих не то, что одним днем. Одним мгновением.

Может быть, причиной стала зима. Не в то время вернулся. Хотел успеть до закрытия навигации, до зимних штормов. Почти успел. На предпоследнем корабле. Последний, который ждали декаду назад, так и не пришел. Путь назад стал той еще пыткой. Но куда деться с корабля в бурном море, если пройдено две трети пути? Не повернешь назад, потому что вдруг передумал. Поздравляем, вы благополучно прибыли в порт Арденна, добро пожаловать в снег и мрак.

Может быть, вернулся не только не в то время, но и не в то место. Бывало здесь и раньше, что ложился и даже не таял снег. Призрак Ара поднимался из песков Мертвой пустыни, смывал прибрежные постройки, топил трущобы и доходил до самых Грязных пещер. Случалось такое, и не раз. Теплой и светлой от этого Арденна быть не переставала. Просто, чтобы увидеть это, нужно оставаться прежним Иланом, оборванцем из дальнего пригорода, найденышем из тростников, которого воспитали простые, бедные, но легкие люди, у которых и сегодня ничего нет, но все хорошо. Новому Илану, у которого все есть, но которому ничего не нужно, лучше было оставаться на архипелаге.

Может быть, сам виноват. Прочитал лишних книг, заразился в них холодной северной тоской по чему-то несуществующему. По волшебному городу, в котором все просто. Но которого нет.

В дверь никто больше не стучал. В сплошной череде посетителей образовался просвет. Илан поддернул воротник шерстяного ходжерского кафтана, который спасал от холода, но не от сырости. Спрятал в стол инструменты и тетрадь. Ноги и руки у него сильно мерзли. Казалось, на улице и то теплее, чем под серыми госпитальными сводами. Третьего дня он нашел в госпитальных кладовых и принес в лабораторию полуведерную стеклянную бутыль, набрал на кухне кипятка, налил в нее, поставил под столом, накрыл одеялом и грелся. Потом отдал эту бутыль больной чахоткой женщине. Ночью из-за бутыли другие больные устроили драку и бутыль разбили. Так добра не получилось никому, и Илан решил не выходить с добрыми делами за пределы рабочих обязанностей. Это Арденна. Здесь многое необходимо, но все это нельзя. Из полезного у него оставалась обшитая мехом фляга, предназначенная для сохранения льда раскаленным арданским летом. Для сохранения горячего чая нежданной арданской зимой она тоже отлично подошла. Илан сделал оттуда глоток, спрятал флягу за пазуху. Нужно было отнести пару чистых банок для сбора мокроты санитаркам в южный корпус.

Илан вышел в коридор, повернул к южной лестнице, шагов через тридцать в полутемном коридоре чуть не споткнулся о девчонку лет двенадцати-тринадцати. Она махала тряпкой на стену и повторяла:

– Паук, уходи! Уходи, паук!

Илан молча заставил ее посторониться, открыл одну из банок, поймал большого черного паука и закупорил крышкой. Дошел до ближайшего окна, приподнял тростниковый ставень и выпустил паука на улицу. Снаружи было так же сыро, но, и правда, теплее, чем в коридоре. Иди, паук, погрейся. Повернулся идти дальше, снова чуть не споткнулся о ту же самую девчонку. Маленькую, худенькую, с острым личиком и глазками-бусинками, один из которых чуть косил к носу.

– Чего тебе? – спросил ее.

– Спасибо, – сказала она.

– Ты пауков боишься?

– Ага.

– Зря. Они полезные. Их яд лечит от паралича, если вводить его под кожу. Только одного паука мало, нужно десять. Я его выбросил, чего трясешься?

– Замерзла. Я бы лучше на кухне работала, там тепло. Только меня не берут на кухню.

– Почему?

– Говорят, без сопливых скользко, – вздохнула она. – Меня зовут Мышь. А вас?

Илан взял вторую чистую банку, достал флягу с чаем, вылил в нее остаток и велел:

– Пей.

Она отхлебнула, но весь пить не стала, куда-то наладилась с этим чаем. Склянки у Илана кончились, можно было возвращаться и искать новые. Но он спросил ее, кому она собирается помочь. Оказалось, мальчишке, соседу по кварталу, которого торгаш ударил топориком по руке за кражу булки. Отрубить не отрубил, но руку все равно пришлось отнять. Мальчишка был сиротой, так что штраф за самоуправство и членовредительство булочник платил не родителям, а в городскую казну. Мальчишка же, как был голодным, так и остался, только теперь без руки. Пациента этого Илан знал. Уже успел поспорить насчет него с Гагалом, сыном ректора Ифара, хирург из которого был, как из стеклянного чайника копыто. Руку можно было спасти, а тот резал дважды – первый раз неудачно, рана повела себя плохо, пришлось отхватить еще раз на пядь выше. Попутно узнал, как девочка попала в поломойки. Когда ей месяц назад исполнилось тринадцать, мать сказала , чтобы она теперь кормилась сама, и Мышь пошла наниматься в веселый дом. Но ее не взяли в проститутки, хозяйка сказала, ты маленькая, косоглазая, голос у тебя писклявый и смех, как у курицы, кормить-одевать тебя надо, а денег за тебя приличных никто не даст. Вот и пришлось идти мыть полы, куда получилось пристроиться. Хоть очень холодно, далеко от дома и платят, как придется.

Снова соваться к чужому пациенту, а, значит, повторять конфликт, Илан не стал, прошел с ней большую часть пути и попрощался, сказав, куда потом занести освободившуюся посуду. Рассказывая свою историю, Мышь не жаловалась, наоборот, ей было смешно. Раньше Илан и сам так жил, сам такой был, сам думал – а что, разве не у всех так? Все же просто.

Дурацкий Ходжер. Как теперь вернуться в прежнюю Арденну?

* * *

– Что, думаешь, поведется? – спросил Аранзар Джениша, когда они отошли шагов на двести от госпиталя и ведущая с холма мостовая перешла в ступеньки. – Кольцо, кстати, верни.

– Не знаю, – сказал Джениш, отдавая перстень. – Мне кажется, мы зря в эту сторону смотрим. Во-первых, нужны мы ему с нашей префектурой, как собаке второй хвост. Ты же знаешь, кто он. Из какой семьи. Его семья послала морем кира Хагиннора, не дала ему Дворец-На-Холме под губернаторскую резиденцию, открыла в нем госпиталь для нищих и бездомных...

– Чем тебе не нравится бесплатный городской госпиталь? – склонил набок вихрастую рыжую голову Аранзар. – Мне так очень понравился. Невежливо, но быстро и не больно. А то я из-за тебя чуть без руки не остался.

– Да нравится мне госпиталь. Я тебе про их семью рассказываю.

– Я сам из такой семьи, Джениш, что нового ты мне можешь рассказать...

– Ну, и чем объяснишь, что он к нам не идет?

– Тем, что эта семья не отпускает, даже если сама хочет от тебя избавиться. Нет рядом семьи – я сам себя изнутри не отпускаю, потому что я из семьи. Сто поколений предков у меня внутри. И он такой же. От себя и от того, что внутри тебя, не убежишь. С ним не получится ни по хорошему, ни по плохому. Пока сам не почувствует потребность прийти и поговорить. Но я бы – ни на его месте, ни на своем – в самом страшном бреду о семейных тайнах рассказывать не пошел. Особенно в префектуру.

– До «по плохому» он однажды достукается. У мамы терпение крепкое, но короткое. Раз она решила, что у него с совестью не в порядке, если он даже привет сказать не зашел, значит, она эту совесть из него вынет и на допросе разложит.

– Ну, и хуже только получится. Это никому в городе не нужно – с его родней ссориться. Их причуды даже генерал-губернатор глотает, не жуя.

– Я разве за то, чтоб его официально вызвать? Я против.

– Значит, будем ходить вокруг да около. Пока не заманим. Хорошо, что это точно он. Не кто-то другой с таким же именем и родственниками.

– Хорошо, что далеко ходить не надо, – подвел итог Джениш. – А то мне кто-то маленький, но тяжелый уже оба плеча отлежал.

Аранзар протянул руки к спящему ребенку:

– Давай я понесу.

* * *

Мышь сама разузнала, как Илана зовут и когда лучше всего прийти к нему с просьбой.

– Доктор Илан! – обратилась она, возвращая пустую баночку из-под чая. – Можно я останусь работать у вас? У вас же наверняка так много работы, что вам одному трудно, а вам совсем никто не помогает...

Илан посмотрел на нее, раздумывая не о том, что она откровенно и нагло напрашивается, а о том, что в госпитале его кто-то пожалел, раз ходят слухи, будто ему никто не помогает.

– Я не против, – ответил Илан. – Только, если ты хочешь работать при мне, тебя нужно осмотреть на наличие проказы. Ты ведь из нижнего города?

Она кивнула.

– Грамотная?

– Немного, – отвела косые глаза Мышь.

– Таким, как ты, на более серьезную работу, чем тряпкой пол тереть, попасть непросто. Нужно будет очень стараться.

– Я уж поняла, – снова покивала она.

– Сам тебя раздевать и смотреть я не буду, чтоб ты первая ничего лишнего про меня не болтала. Тебя осмотрит госпожа Гедора.

– Это которая доктор Наджед?

– Та самая. Пойдем, если ты готова и приняла обдуманное решение. Только знай: половую тряпку ты можешь бросить прямо сейчас и исчезнуть в нижней Арденне навсегда, ничего тебе за это не будет. При переходе на работу в лечебный корпус тебе придется подписать контракт и соблюдать много обязательств, некоторые из которых нелегкие.

– Какие нелегкие?

– Не задавать глупых вопросов. Не болтать. Ни о том, что ты увидишь на работе, ни о том, что услышишь, ни о том, что запишешь или прочтешь, ни даже о всяких глупостях просто так и попусту. Младший медицинский персонал работает с закрытым ртом. Не пожалей потом, что согласилась.

– Угу, – сказал Мышь.

– Ну, так что?

– Я готова.

Позже, на бегу одергивая и оправляя чистую форменную робу, она пробкой выскочила из кабинета доктора Наджеда красная и злая. На голове топорщился платок, пропитанный вонючкой от вшей.

– В каждую дырку смотрит! – прошипела она и брезгливо встряхнула белый сестринский фартук.

Илан терпеливо ждал ее под дверью.

– Такая работа, – пожал он плечами. – Побольше почтительности. Доктора тебе не ровня. Обсуждать их самих и их действия младшим тоже запрещено.

Мышь в последний раз одернула юбку и поправила съезжающий на косые глаза платок:

– Я могу приступать? Нет у меня никакой проказы, только вши!

Илан жестом показал ей закрыть рот.

– Связался ты с этой Мышью на свою голову, – покачала головой госпожа Гедора, когда он зашел забрать мышиные бумаги. – Бестолковая, трещит без остановки, полуграмотная и без представлений о приличном. Как ты будешь приучать ее к порядку, понятия не имею. И еще учти – она девственница.

– Зачем мне это знать? – удивился Илан.

– Мало ли. Если сдуру начнет трепать что-то лишнее, или тебя вдруг с горя занесет на эту хворобу, она свои три корявые буковки под результатом осмотра подписала. А ты ее какую принял, такую по истечении контракта должен будешь вернуть.

– Я свои обязательства помню и соблюдаю, – твердо и несколько холодно проговорил Илан. Разговор, поведший в эту сторону, ему не нравился. Не такое уж у него было глубокое горе, и в городе всегда найдется, где поправить.

Госпожа Гедора только развела руками.

– Я прописала ей в контракте испытательный срок на месяц. Не для нее. Для тебя, чтобы ты мог вовремя отказаться и выгнать бестолочь взашей.

В первые рабочие пол стражи Мышь, конечно же, отличилась. При переборе химической посуды отколола нос у тонкостенной дорогой реторты.

– Как думаешь, – сказал ей на это Илан, – я тебя почему сюда взял? Полюбил с первого взгляда, что ли? Да даже не пожалел замарашку. Просто у меня правда много работы, и я хотел бы спихнуть на кого-то чистку посуды и лабораторных столов. Если вместо помощи от тебя будут проблемы, ты вылетишь отсюда так же легко, как влетела.

– Угу, – отвечала Мышь, которой, на самом деле, и «угу» не полагалось. По уставу госпиталя следовало повиноваться молча.

– Еще одно неловкое движение, и испытательный срок ты не прошла, – добавил Илан.

Весь оставшийся день Мышь была идеально аккуратна, хотя молчать ей было очень трудно. Временами ее просто разрывало от желания высказаться, а иногда она тихо шипела, чтобы выпустить свои мысли и эмоции, не помещавшиеся внутри, во внешний мир.

Илан не обращал на это внимания. Он все понимал. Это должно пройти. Когда-то и он таким был.

Как ни странно, с присутствием Мыши, Арденна немного наклонилась к Илану своим прошлым, давно знакомым краем. Это пока не значило, что она стала прежней и в нее можно заново войти. Но теперь в нее прежнюю стало возможно заглянуть – стоило лишь повернуть голову в сторону воюющей с лабораторным оборудованием Мыши. Нарушила устав за день она всего один раз. Когда пошла в кладовку за бумагой и тряпками и увидела там клетки с мышами. Тут душа ее, запертая жесткими прутьями контракта, издала восторженный писк: «Мыыышкиии!» Судя по звукам, она стала совать к мышам пальцы и всячески им умиляться. И Илан решил, что убирать за мышами, кормить, поить тоже будет она. Просто прекрасно, что она их не боится, как пауков. Но то, что он делает с мышами, когда дозревает новая порция лечебной плесени, ей лучше не видеть. И снова засомневался, а правильно ли он ее взял.

Ближе к вечеру Мышь снова отличилась. На этот раз в лучшую сторону. К Илану принесли засунувшего бусину себе в ухо малыша. Случай простой и частый, но ребенок не давал себя трогать и так бился, что мать не могла удержать его на те несколько мгновений, которые нужны были Илану извлечь инородный предмет. И вдруг ребенок замолчал, уставившись доктору за спину. Илан обернулся и увидел Мышь, которая свела свои и без того косые глаза к носу, надула щеки и кошачьими ушками оттопырила платок на обработанной от вшей голове. Илан воспользовался моментом и быстро вытянул бусину, пока скорченные Мышью рожи юному пациенту были интересны.

– Молодец, – сказал ей. – Хорошо придумала. Но, если кто-то спросит меня, что это было, я скажу, что девочка у меня работает скудоумная. И вот еще что. Госпожа Гедора говорит, с грамотой у тебя не слишком бойко. Если хочешь мне что-то сказать или спросить, я тебе дам бумагу и карандаш. Можешь писать мне записки, только коротко и по работе. Про мышей и про посуду. В уставе это не одобрено, но и не запрещено. А ты потренируешься. Тебе понадобится потом. Если я тебя не выгоню.

Мышь глупо хихикнула и ушла чистить старую алхимическую печь, вытащенную третьего дня из каких-то неведомых подвалов. Кто раньше промышлял алхимией в бывшем дворце арданских царей, бог весть. Но, если вывести от этой, довольно удобной печи дым сквозь окно на улицу и приставить ей сверху автоклав, маленькую «коптилку» можно будет забрать из лаборатории в кабинет, перестать бегать за каждой кружкой чая и каждым тазом кипятка на кухню или в цоколь на дезинфекцию и перестать доить автоклав, а потом запускать его снова. Нет, все-таки, Мышь была нужна.

И очень хорошо оказалось, что она живет далеко и на ночь уходить поленилась. Или постеснялась с вонючими волосами и в странной для города одежде. Ее родные тряпки даже не стали обрабатывать – сразу кинули в печь.

Потому что следующая рабочая смена в госпитале началась, едва закончилась предыдущая.

* * *

Тот самый последний ходжерский корабль, про который раздумывал как-то Илан: тянуть ли до последнего с принятием решений или броситься с головой в перемены и поторопиться, – прибыл в Арденну. С опозданием на двенадцать суток. В ночь. Вернее, в последнюю четверть вечерней стражи. В страшном состоянии – после абордажного нападения и пожара. С толпой раненых на борту. Что было бы, если бы Илан протянул до последнего, пример этот демонстрировал наглядно. Делаешь что-то – решайся сразу, либо не делай вообще. Опоздавшим и тем, кто слишком долго думает над простой, в сущности, задачей, приходится плохо.

О том, что пиратское нападение произошло не на мелкую торговую лодку, не на жирного брахидского купца с золочеными бортами и фигурой на носу, привлекающей зевак и воров в порту и в открытом море, а на большой и быстрый ходжерский парусник и совсем недалеко от Арденны, где стоит военный флот, думать вовсе не хотелось. Как и о том, что случилось такое впервые за несколько лет, да еще в сезон штормов, когда только отчаянные выходят в море. Не то, чтобы подобное было необычным. Подобное было из ряда вон. Не необычное. Невозможное. Но об этом сегодня пусть в адмиралтействе рассуждают. В госпитале трудности другие.

В конце вечерней стражи карантин большим колоколом поднял тревогу и разбудил весь город. Ровно в полночь мобилизовали береговую охрану, всю, сколько есть, готова или не готова. В полночь с четвертью к пристани подогнали обоз для доставки раненых в госпиталь. В половину первой ночной Илан стоял у хирургического стола под слепящей газовой лампой и держался внешней стороной запястий за виски, потому что на руках были стерильные перчатки из рыбьей кожи. Зачем в операционной пять столов, если в госпитале только три практикующих хирурга, из которых всего один с серьезны опытом – доктор Наджед – ясно стало лишь сейчас. Гагал за третьим столом был, по мнению Илана, дурак, которого следовало проверять хотя бы вполглаза, не выпускать из поля зрения ни на одно мгновение. Ему отобрали раненых полегче – мелкие ожоги, простые переломы, поверхностные порезы, мягкие ткани. Фельдшерская работа, большой хирургии не требуется. Лечение – оставить, не трогать, и само заживет. Илану, операционный опыт которого был три с половиной месяца, правда, частично на острове Гекарич сразу после землетрясения, достались лапаратомии, грудь, повреждения крупных суставов. Флегмоны, артриты, плевриты и прочий гной. Иссекать раны для вторичных швов, откачивать, осушать, обеззараживать, ушивать, ставить дренаж... Доктор Наджед забрал тех, кто с разбитой головой, размозжениями от падения снастей при пожаре, с некрозами и с большой площадью ожогов. И тех, которые уже не кричали и не стонали. Кто кричит и ругается – эти еще могут подождать.

Ситуация была осложнена тем, что нападение на корабль случилось не сегодня и не вчера. Корабельный врач сам был ранен, оказался один на полсотни с лишним требующих срочного лечения людей. Из-за множества пострадавших на судне сразу кончились бинты и лекарственные препараты, если последние были вообще в нормальном количестве и нужного качества. Главные проблемы на ходжерских парусниках обычно происходят от дизентерии, а не от пиратов. Поэтому многие раненые приезжали в арденнский госпиталь в тяжелом состоянии. Некоторые в тяжелейшем, поскольку оперировать брюшную полость следует в первые полторы стражи после ранения. На третьи сутки без своевременной помощи выживают лишь невероятные счастливчики. Абордажные самострелы, ходовое оружие у пиратов, плохи тем, что на их болтах, как правило, не закреплен наконечник. Древко из не смертельной, если заняться ею сразу, раны торопится выдернуть сам раненый или оказавшийся рядом его товарищ, а зазубренная тяжелая и грязная железка остается внутри. К счастью, принимал решение об очередности операций не Илан. Он делал тех, кого приносили. За Гагалом следил молча и зло. У того были проблемы с обезболиванием эфиром, а вытяжка из пьяного гриба – ниторас с введением в вену – к его специфике была ни к чему. В Арденне вообще привыкли резать по живому, покрепче привязав пациента. Но оттого, что пациенты Гагала были легкие, орали они громче всех, вырывались из ремней и выкручивались из-под наложенной маски, даже если ее вдвоем прижать полотенцем. Это очень отвлекало. Да и сами по себе руки у Илана перестали дрожать только к окончанию второй операции. По ходжерскому уставу коллегам не положено задавать вопросы и советовать во время работы. Поэтому затыкать внезапное артериальное кровотечение один раз Илан к нему кинулся молча, Гагала толкнул. Тот заворчал в ответ невнятно, тоже как бы соблюдал устав. Илан не переживал особо – стоило бы и по шее дать за такую оплошность. На Ходжере исключают из академии, произойди такое даже у неопытного студента на практике. В Арденне нормально. Грубейшая ошибка, чуть не зарезал человека, но ничего."Так получилось". Ну, и Илан не нарочно толкается. Просто так получилось.

И неожиданно хорошо показала себя Мышь. Записывать бирки прооперированным и лист сопровождения для тех врачей, кто будет наблюдать следующие сутки, она не могла, но встала у Илана за правым плечом, отлично держала свет, когда требовалось сместить лампу, подавала и вовремя подтыкала простыни и полотенца, и не боялась ни крови, ни гноя, ни ошметков отрезанных тканей, ни осколков костей, ни жутких зубастых железяк, которые к утру накопились в отдельном лотке. Кажется, даже доктор Наджед одобрительно кивнул один раз.

Закончили они в середине утренней стражи. Последними из трех столов. Двадцать три человека из пятидесяти пяти. Илан снял клеенчатый фартук и операционный балахон, выбросил последнюю пару перчаток в мусорный бак, стал вытирать мокрой салфеткой лицо. Мышь мяла ставшую пятнистой юбку в тощих лапках.

– Ну что, Мышь, напомогалась? – спросил Илан.

– М... можно сказать? – прошептала она.

– Теперь уже можно, – кивнул Илан.

– Ой, и говно же у вас работа, доктор...

– И у тебя теперь такая же. Не знала, на что шла?

– Не знала. Те, которых сегодня резали, хотя бы выживут?

Илан обернулся к ней и примерно пять ударов сердца смотрел в глаза.

– Я хотел бы сказать «да», – ответил он. – На самом деле мой ответ «не знаю».

Мышь вдруг всхлипнула. Илан по-простому прижал ее к своему боку и некоторое время держал, чувствуя, как под грубой госпитальной робой вздрагивают худые лопатки.

– Поспи, – сказал он. – Пройдет.

Отпустил Мышь и пошел переодеваться, потому что от крови на нем промокли даже суконные портянки, и в правом сапоге хлюпало.

* * *

Когда Гагал без стука зашел в лабораторию, Илан думал, он пришел разбираться по поводу ночного инцидента. Но тот постоял возле порога, держа руки за спиной, и неожиданно спросил:

– Слушай, почему мы ниторас подкожно не вводим?

Ответ «потому что тебе его вообще не дают. а не дают, потому что я могу с первого раза попасть в вену, а ты нет» наверняка не устроил бы Гагала. И не вполне соответствовал бы действительности.

– Потому что тогда он действует слишком медленно и эффект размазан. Потери времени на ожидание будут дольше, чем некоторые операции. Потом еще кто проснется не вовремя или вообще не заснет.

– А если взять раствор более высокой концентрации?

Фразу: «Тогда тебя заберут в кутузку, потому что мы нарушим имперский закон», – Илан опять оставил при себе.

– Концентрированный сложнее рассчитать. Получишь такой отходняк, что будет хуже любых постоперационных последствий. После нашего потошнит и побросает по сторонам стражу. Ну, две стражи. После концентрированного трое суток мотает, очень жестоко. Сердце может не выдержать. Опасно, Гагал. Особенно, если пациент слабый.

– Ты на себе пробовал?

Илан посмотрел на него так, что Гагал слегка попятился.

– Извини, глупость спросил, – сказал он. – Кстати, тебе донесли, что вчера в ящик на входе кто-то полкошеля золота высыпал? Двое с ребенком. Черные, как чумной патруль. Вроде, к тебе приходили.

Илан отрицательно покачал головой. Про старых знакомых рассказывать ему не хотелось. Ходжерец отблагодарил, наверное. Надо же, еще один чудак-человек. Ходит в форменной одежде, служит в префектуре, дружит с Дженишем и не знает, куда при этом деть деньги. Встретил доброе дело – позолотил. Молодец какой.