Текст книги "Нептуну на алтарь (СИ)"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Был осадок и от поведения ребят. И он успокаивал себя, что они, когда сами пойдут в армию, поумнеют, станут на правильный путь. Так и вышло. Митища – Тищенко Николай Валерьянович – стал известным человеком, специалистом в области права, опытным руководителем, сейчас возглавляет Запорожский юридический институт, ректор. А Виник – Николенко Виктор Константинович – жил в Славгороде, работал на заводе, а потом выехал в районный центр. Сейчас живет в Синельниково, имеет семью, детей – простой рабочий человек.

Николай много думал об этом приезде домой, осмысливал, почему он для него стал определяющим, пограничным в убеждениях. Возможно, настало время прозрений, для которых уже накопилось достаточное количество знаний, и славгородские события послужили лишь толчком к рождению мировоззрения, основных жизненных выводов и принципов? Будто его, обычного юношу, куда-то дели, а на его место пришел уравновешенный человек дела, мужчина, вершитель жизни. Он вдруг понял, что человек только тогда – Человек, когда умеет делать две вещи: принимать решения и отвечать за свои поступки. Понял и то, что в той стычке впервые ощутил в себе власть внутренней воли, холодную сдержанность, сдержанность в неожиданных обстоятельствах, еще многое, что потом стало его настоящим взрослым характером, который он дальше довершал сознательными усилиями. Добро и зло – в их соотношении заложена древняя формула человеческого бытия. Добро большей частью подремывает, а зло пользуется этим и наглеет, пока терпение страдающих от него не перейдет определенной границы. И тогда одни убегают, а другие решаются на поединок и восстанавливают утраченное равновесие мира.

Люди действия… Они обречены находиться посредине между добром и злом. Ведь их скромность не разрешает приближаться к тем, кого они защищают, чтобы не слышать слов благодарности, всегда тягостных для них. И в той же мере их честность не позволяет идти на компромисс со злом, даже поверженным, побежденным ими. И потому они вдвойне несчастны: от недоверия и страха тех, за кого воюют, и от постоянной ненависти тех, кто вынужден считаться с их силой.

А когда смотрел на высокие морские волны, поднятые штормом, то думал о стихии, которая иногда врывается в чувства людей, охватывает не одно сердце, омрачает не одну голову и способна натворить много бед, если своевременно и грамотно не унять ее. Именно эту стихию он видел в глазах ребят, когда они окружили его. Это ее невменяемая вспышка отсвечивалась в их зрачках. Коллектив руководствуется умом, а толпа – эмоциями, вот чем они отличаются. Итак, ум, как и коллектив, объединенный общей целью, – создает, строит. А эмоции, как возбужденная толпа, – разрушают. Тогда зачем они человеку? Есть ли эмоции у животных? И если есть, то достигают ли они у них масштабов взрыва? Нет, конечно. Животное – оробевшее или обозленное – умеет вовремя остановиться. Значит, человеческие эмоции что-то подпитывает, усиливает собой. Что? Воображение, подсознательная работа ума! Вот и выходит, что внутренний взрыв – это сугубо человеческий недостаток. Круг замкнулся. Вывод: надо научиться уравновешивать эмоции умом, а ум с его непостижимым воображением – силой воли, мудростью души.

О многом думал тогда Николай, в нем будто развязался узелок, и истины – простые и сложные – вызревали легко и непринужденно, логически связывая единой цепочкой причины и следствия событий. Если до этого им руководила природная мораль, естественная здоровая интуиция, то теперь проснулась способность понимать логику жизни и сознательно корректировать себя.

Так начался у Николая второй этап совершенствования – этап воспитания души.

* * *

Последний отпуск Николая выпал на конец лета и начало осени 1955 года. Он любил это время года, когда резко сокращается день, быстро и рано надвигаются сумерки с настойчивыми пронзительными ветерками. Откуда-то берутся скучные дождики и приносят первую прохладу. Небо полнее наливается чистой синевой, а поля – укрываются прожелтью. В саду входят в пору его любимые сливы «венгерки», поздние сорта яблок, а на базаре отливают полосатыми боками арбузы и умопомрачительно пахнут дыни. На грядках еще краснеют помидоры, дозревает морковь, наливаются упругостью головки капусты. Да что там, куда ни глянь – роскошь!

После нескольких пасмурных и дождливых дней, отделяющих конец лета от начала осени, вверху снова проясняется, снова на небо прытко выкатывается солнце, но уже не жаркое, будто его за это ставили в угол и теперь оно умерило свою дерзость. Оно делается послушным – встает не раньше людей, днем греет землю, а вечером не надоедает, а своевременно прячется за горизонт. Тучи черной пыли, мелкой и прилипчивой, которые поднимались над землей от наименьшего движения воздуха, оседают под ночными туманами, о которых приходит догадка лишь тогда, когда утром на деревьях и на траве поодиночке запестреют капли росы. Это замечательная пора, когда еще не холодно, но уже, наконец-то, и не жарко.

Как и положено, «видавший виды моряк», «укротитель штормов», Николай ехал домой с подарками. Хотя в их семье не привыкли к такому вниманию. Откуда и за какие деньги им было привыкать? Разве что матушка иногда приносила «подарок от зайца» – недоеденную горбушку хлеба или несколько варенных картофелин. А они, малыши, верили, что это зайчик им передал гостинец. Да родственники изредка приносили на угощение запеченной тыквы или маковых бубликов. Вот и все лакомство, все подарки. Но у моряков, и вообще у военнослужащих, в те годы была традиция привозить каждому близкому родственнику хорошие подарки, а маме и дорогой девушке – в обязательном порядке. Маме Николай привез отрез штапеля на платье, сестре – ткань на блузку, а Алиму – модные ботинки, хорошо, что размер ноги у них одинаковый. На всякий случай прихватил еще платок в цветах, газовый шарф, дешевую бижутерию – мало кто придет поздравить его с приездом. Дяде Семену приготовил портсигар.

Себе Николай набрал книг – хотелось весь отпуск читать. Так как он познал вкус к беллетристике, художественной литературе. Сколько есть непрочитанных интересных произведений! Надо наверстывать то, что у него забрала война.

Правда, славгородская молодежь, Николаевы ровесники времени зря не тратили, почти все ходили в вечернюю школу, организовывали диспуты, горячо спорили по многим вопросам. Поэтому он тем более должен был держать марку. И он старался поднимать планку знаний, образования выше сельских друзей, ведь они определенной мерой на него равнялись. Это ощущалось. Он научился играть в шахматы, к чему давно стремился. Теперь принимает участие в соревнованиях на корабле и часто выигрывает.

– «Тайна двух океанов», – взял в руки книгу Алим. – Дашь почитать?

– Положи на место!

– А дашь почитать?

– Если будешь хорошо себя вести, то, может, не только дам почитать, а даже подарю.

– Ура!! – Алим затанцевал, словно маленький.

Николая это радовало – пусть хоть около брата детство задержится дольше.

– А эту кому ты подаришь? – Алим вынул из чемодана роман Кронина «Звезды смотрят вниз».

– Еще не решил, – честно признался Николай. – Но непременно надо кому-то подарить, – сказал и понял, что лучшего подарка, чем книга, нечего и искать, а он этого раньше не сообразил и набрал черт знает чего. Вещи, что он привез, можно дарить только близким и родным людям. Вовремя его Алим на умную мысль натолкнул!

– Мама, я тебе еще вот что привез, чуть не забыл, – сказал Николай, вытянул и набросил матери на плечи платок в цветах.

– Ты меня балуешь, – засияла иметь. – Спасибо, сынок. Никто мне подарков не дарил и не дарит. Только ты один.

– Ну так! – смутился Николай.

После праздничного ужина по случаю его приезда Алим снова оттащил его в сторону от гостей.

– О тебе девушки спрашивали, – сообщил с многозначительным видом.

– Какие?

– Ага! Скажи тебе, так ты сразу из дому убежишь. А мне с тобой побыть хочется. Соскучился. Знаешь, я тоже буду моряком. Я ребятам слово дал.

Николай засмеялся, сказал:

– Причем здесь ребята и твое слово? Тебя не возьмут!

– Почему это меня не возьмут?

– Ты ростом не вышел.

– Ха! Ты, когда шел служить, вообще шкетиком был. А сейчас, вон, вымахал как. И я подрасту! А ты, я знаю, теперь дома не усидишь, – снова заулыбался Алим. – Побежишь на танцы, чтобы узнать, кто о тебе спрашивал.

– А разве ты мне не собираешься сказать?

– Нет. Так что, моя правда?

– Дудки, в течение первых дней я и со двора не выйду, – засмеялся Николай, прикидывая, за какой срок он управится с домашней работой.

А ее накопилось немало: надо было снять со стеблей и почистить кукурузные початки, выкопать свеклу, собрать тыквы. Позже, ближе к концу отпуска, уже можно будет срезать капусту. С огорода необходимо выгрести сухую ботву, подсолнечные и кукурузные корни, вскопать грядки, обрезать и обкопать деревья. Двор давненько не мели, везде было замусорено, валялось лишнее хламье. А кроме выместить и вычистить его надо вывезти мусор в балку и закопать. До этого у матери, видно, не доходили руки.

– Спорим. На что? – прыгал вокруг Николая Алим.

– А на что бы ты хотел?

– Если проиграешь, то отдашь мне свою морскую форму. Идет?

– Запросто! – засмеялся Николай.

Так и вышло, что Николай вышел со двора в последние дни отпуска и Алим проиграл. Но он знал, что все равно после службы брат отдаст ему и форму, и много кое-чего другого, о чем он и не мечтал. Николай видел, что Алим стремится иметь старшего товарища, хочет побыть рядом с сильным, самостоятельным мужчиной, набраться от него уверенности в себе, внутренней энергетики, перенять некоторые черты поведения взрослых мужчин. Это было неосознанное стремление, интуитивное, оно шло от здоровых инстинктов, что и прекрасно. И Николай посвятил брату много времени, привлекал его к работе, говорил с ним на разные темы, рассказывал о серьезных вещах, необходимых для жизни юноши.

Алим шел в десятый класс. Поэтому первое сентября 1955 года было такой же ответственной датой, как и в 1946 году, когда для него прозвучал первый школьный звонок.

– Как хорошо, что ты сейчас дома. Пойдешь со мной в школу? – спросил Алим.

– Если не возражаешь, пойду.

В Севастополе была традиция принимать школьников в пионеры на борту боевых кораблей. Николая трогали эти торжества, ведь в его детстве никаких праздников не было.

^{Прием школьников в пионеры на борту линкора «Новороссийск»}

На празднике первого звонка он давно не был, так как свое, довоенное, забылось. В самом деле, как судьба предусматривает все до мелочей! Вот если бы он пришел в этот отпуск чуть раньше, то не попал бы с Алимом в школу, не сделал бы приятное ему и сам не увидел бы, как его брат вступает во взрослую жизнь. Эта мысль согрела Николая, и он ощутил, что на него возложена важная миссия – быть образцом для такого же выросшего без отца мальчишки, как и он сам. Его родной отец трагически погиб на колхозной работе в 1934 году, когда на него свалилась со скирды ледяная шапка, а Алимового отца в 1943 году расстреляли немцы.

Около школы бурлила человеческая толпа. Конечно, преобладали дети, но почему-то маленькие дети, совсем маленькие. Они стояли по периметру дворика двумя шеренгами, с цветами в руках, с разноцветными флажками. В девчоночьих косичках виднелись яркие ленты, а мальчики вымахивали лентами в воздухе, как змейками. Одеты все были скромно, ощущалось, что в семьях славгородцев еще царили бедность и нужда. Но приподнятое настроение людей создавало атмосферу уверенности в завтрашнем дне, наполняло оптимизмом и надеждой.

Николай не знал большинства учителей, только с интересом присматривался к ним. Сначала выступил директор школы Дробот Артем Филиппович, у которого ощущалось белорусское произношение, такое потешное, чудное: «А когда окончите школу, пойдете на виробництво. Это так ответственно, что как же вы не видели!» – напутствовал он учеников выпускного класса.

Потом слово взял завуч школы Половной Василий Матвеевич. Говорил сложно, грамотно, конкретно. Последним к будущим выпускникам обратился классный руководитель Пиваков Александр Григорьевич. Не знал тогда Николай, что пройдет чуть больше десяти лет и они с Александром Григорьевичем будут вместе писать исторический очерк о Славгороде в энциклопедию «История городов и сел Украины».

В конце концов внимание присутствующих переключилось на малышей. Слово дали воспитательнице детского сада, которая привела своих воспитанников в первый класс. Бог мой, да это же Лида Харитонова! У Николая перехватило дыхание, такой она выдалась ему важной и серьезной. Он слушал ее и думал, что знакомство на танцах не дает полного представления о человеке. А вот когда наблюдаешь его в работе, видишь плоды его труда, тогда уж длина косы или стройность тела отходят на второй план, а на первом остается вдохновение души и ума. Ее детки, как колокольчики, читали стихи, обещали хорошо себя вести, высказывали восхищение школой и будущей учебой, благодарили садик за годы, прожитые в нем.

Алим посадил на плечо первоклассницу Тамару Бочарову с медным школьным звонком в руке, натертым до золотого блеска и перевязанным красной атласной лентой. Девочка старательно трясла им. Они обошли выстроенных прямоугольником школьников, и вдохновенные переливы звонка летели далеко за пределы школы, долетали к тем родителям, которые не смогли прийти на линейку.

По окончании торжественной линейки Лида первой протянула Николаю руку.

– С приездом, моряк, – приветливо улыбнулась она. – Это уже насовсем?

И голос у нее был теперь совсем другим нежели на танцах, каким-то деловым, уверенным, осознающим свое значение. Или это ему только казалось, что девчонки кичатся, мнят о себе, а на самом деле они заняли устойчивое положение в жизни и знали себе цену – оттого в них чувствовались и гордость и независимость?

– Нет, еще полгода буду качаться на волнах.

– О! Что те полгода? А я спрашивала о тебе у Алима.

Николай аж задохнулся. Он и подумать не мог, чтобы им интересовалась эта красавица и, как оказалось, еще и умница.

Довольные дети теперь с уставшим видом возвращались в детсад, отпраздновав начало обучения своих старших товарищей. Они смирной колонной шагали по дороге, а Николай и Лида сопровождали их, медленно бредя по обочине и разговаривая.

– Не представлял себе, что воспитательницы детсада бегают в клуб на танцы, – ни с того, ни с сего сказал Николай. – Вот чудеса!

– А кто же, ты думал, туда ходит?

– Не знаю. Думал, что там бывают просто девушки, вот и все.

На следующий день он, будто ненароком, встретил Лиду, когда та возвращалась с работы домой.

– Устала? – спросил.

– Не так сильно, чтобы отказаться от прогулки.

Они подошли к ее двору, не прячась от прохожих, соседей, не кроясь от любопытных взглядов резвых глаз – для Николая это были важные мелочи, которые говорили о Лидином серьезном отношении к нему. Лида заскочила в дом переодеться и принарядиться, а Николай ждал ее и ни о чем не думал. Ему сделалось легко и беззаботно, будто он долгое время куда-то шел с тяжелой ношей, но вот, в конце концов, избавился от нее. Из дома выскочила Лидина мать и побежала на огород выгонять кур из свеклы. Она махала руками, кричала свое «Кыш, проклятые! Куда это! Ну-ка!», и при этом бросала косые взгляды в его сторону, делая вид, что улица, где он топтался, ее не интересует.

Николая обдало теплой волной ожидание чего-то приятного. Он отвернулся, чтобы ненароком не встретиться с женщиной глазами, и не услышал, как к нему подошла Лида.

На землю опустились сумерки и отодвинули любых свидетелей в тень, окутали Николая и Лиду уютом и непрозрачной пеленой звездной поры. Только нагретый за день ветерок неутомимо вился вокруг, отирался возле них, разносил во все стороны благоухание моря от Николая и тонкий аромат духов од Лидиных волос. Невысокая, пухленькая, она оказалась интересной собеседницей, хорошей рассказчицей, смешливой и остроумной. Николай вдруг стал таким красноречивым, каким никогда не был, он живописал морские приключения, картины штормов, борьбу с разъяренной стихией. А больше всего восторгался своим крейсером. Он сыпал морскими терминами, не замечая того, что девушка их не знает, а потом спохватывался и начинал длинные и путаные объяснения.

– А ты как живешь? – спросил, придя в себя.

– У меня все более буднично. Один день неотличим от другого, и так неделя за неделей уплывают месяцы и годы.

– А работа?

– Работу свою люблю, – уверенно сказала девушка. – Это единственное, что наполняет мою жизнь смыслом.

Последние дни отпуска пролетели быстро, Николаю надо было возвращаться на крейсер. Невольно он подытоживал отпуск и констатировал, что в течение его произошло две важных вещи: во-первых, он ближе познакомился с Лидой, а во-вторых, – почти физически ощутил, что военной службе приходит конец. Что-то большое и дорогое входило в его судьбу и что-то очень ответственное и значительное завершалось, подводило черту под пройденным. Прошлый период жизни, которого он так боялся в начале, теперь не просто уходил, а оставлял по себе ощущение неповторимости каждого дня, каждого мгновения.

Николай тогда не знал, что тягчайшие испытания морем и службой для него еще впереди, и психологически одной ногой уже оставался дома, прикидывая, в чем должен найти себя здесь, в каком деле. Большой мерой на это наталкивала Лида. Как бы там ни было, а их встречи настроили Николая на другую жизнь, на другие заботы. Между ним и крейсером отныне паутинкой пролегла разграничительная черта, невидимая, но ощутимая сердцем. И этой чертой морские его друзья отодвигались в даль отшумевшего времени. Это беспокоило его. «Как я буду без них?» – думал Николай, и ему казалось, что без моря, без крейсера, без команды он ничего интересного в мире не найдет и не откроет, не разглядит и не поймет. Становилось жутко. Что он значит один, что он один умеет, что может? Как прожить жизнь, если лучшие годы – годы дружбы, мужской солидарности, объединенных усилий, годы совместных познаний и открытия мира – уйдут? Зачем жить, к чему стремиться, о чем мечтать?

Он размышлял о своем завтрашнем дне в раннюю пору, когда мать, поднявшись ни свет ни заря, уходила на работу, а Алим еще спал. Николай подходил к окну, смотрел на небо и видел синее пространство, разорванное белыми прядями туч, исчерченное траекториями птичьих летаний. Та утлая динамика изменений даже приблизительно не напоминала море, всегда бушующее, плещущееся, неугомонное. Все, что происходило в небе, было беззвучно, немо, безголосо. Разве что птицы недолго покричат, да и то те звуки ветер воровал у людей и относил куда-то, где они затихали, обрывались совсем. Тишина. Великая тишина степей. Ныне она страшила Николая, так как в ней подозревались бездеятельность, бесцельность существования, равнодушие холодной вечности, что пролегала так далеко в грядущее, где и его уже не было. Он терялся в ней, как теряется песчинка в пустынях. Он не знал, за что зацепиться, чтобы прирасти к земле, к людям, к делам, чтобы быть нужным, и жить так же интересно и содержательно, как было на корабле. Пять лет из памяти не вычеркнешь, за спину не бросишь, не оторвешься от них рывком без того, чтобы не причинить себе боли.

Это Лида разбудила эти ощущения, хотя они со временем непременно пришли бы и сами, но она, как катализатор, ускорила в нем созревание разлуки, которая скоро должна свершиться, разлуки с морем, с крейсером, с колыбелью его возмужания. Ускорила боль расставания и вместе с тем высветила ее, чем подала надежду, что она будет преодолена. Она принимала на себя его муки, связанные с отвыканием от морского коллектива, бралась перевязать обезболивающим чувством любви разорванную пуповину, крепко соединяющую Николая с боевыми обязанностями, строгой дисциплиной, устойчивым образом жизни, ответственностью за долг перед страной. Конечно, эти качества и в обычной жизни нужны, но здесь и там они измерялись разными мерками. Поэтому он благодарил судьбу за встречу с Лидой, которая беспокоила и успокаивала его, резала по живому сегодняшний день и вместе с тем помогала преодолеть отчаяние от грядущих перемен, связанных с демобилизацией.

После раздумий и тихих страданий он понял, что на военной службе успел узнать настоящую дружбу, чувство взаимовыручки, причастности к крепкому коллективу, к суровому мужскому делу. А любовь, семья, дети? Они еще не пришли к нему! А ведь это не менее важные реалии, чем те, которыми он занимался до сих пор. Это было великое открытие, и оно пришло вовремя. Оно должно было компенсировать потрясение от резкого изменения смысла жизни, ждущего его после завершения службы.

Проведенные с Лидой вечера должны были стать прологом к будущим дням, к неизведанным чувствам Николая, к его новому месту среди людей.

– Будешь писать? – спросил он, когда девушка провожала его на вокзал.

– Конечно.

Лида подарила ему свою фотографию, где застыла на стуле среди замечательного зеленого лета. Нарядная шляпка дополняла наивную обворожительность юности.

^{Лида Харитонова, сентябрь 1955 г.}