Текст книги "Нептуну на алтарь (СИ)"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Любовь Овсянникова
Нептуну на алтарь

Раздел 1. ИЗБРАННИКИ МОРЯ: НИКОЛАЙ

Часть 1. Визит

2002 год. Утро середины апреля.

Слишком теплая и сухая зима отошла поспешно и рано. Раньше положенного срока зацвел абрикос; давно налитые бутоны сирени, перестоянные в ожидании, облегченно разразились клейкими листочками; почти взрывоподобно просыпались вишни.

Затем погода уравновесилась, зачастили жиденькие дожди, и в их спасительной влаге воздух остро запах озоном, цветами и первой зеленью. Сороки и вороны, уставшие от гаданий и заклинаний гроз, теперь сидели на верхушках крон, прислушивались к далеким атмосферным перекличкам и оживленно крутили головами, иногда звонко каркая. Возбужденные воробьи черными гроздями обседали кусты и несмолкаемо щебетали хором. Лишь снегири с красными грудками и свиристели с розово-серыми хохолками оставались яркими пятнышками среди все еще преобладающей вокруг серости. Они перелетали с ветки на ветку, имитируя чрезвычайную деловитость, а на самом деле старались скрыть наслаждение, получаемое от купания под жиденькими струями небесной воды.

Апрельская сырая хмурость, в которой созревает настоящее стойкое тепло, мне тоже нравится, поэтому лучшего времени для поездки нечего было и желать. Недолго думая я собралась, прикинула, что на все про все уйдет не больше полутора часов. Буду ехать медленно, легко преодолевая крутые холмы на третьей скорости, осмотрительно тормозя на спусках в ложбинки. Буду вспоминать отца, как ездила с ним здесь когда-то, его шутки, касающиеся названий сел и хуторов, его прибаутки к собственным и чужим приключениям, с которых он начинал путевые беседы. Он всегда развлекал пассажиров рассказами о прошлом и о тутошних чудаках. Отец знал так много, что без него я обеднела на целый космос.

Я вожу машину так, как он хотел. На поворотах, где у «крутых» водителей скрипят тормоза и машину заносит на обочину, всегда торможу и еду медленнее, на что мое авто откликается недовольным урчанием, а потом на ровной дороге снова набираю скорость. В последние свои месяцы отец настаивал, чтобы я научилась хваткому вождению, и на совесть школил меня. Мы выезжали в степь, и он успевал не только делать замечания, где я неправильно выполняла упражнения, но и рассказывать о своей жизни. Это отдельная тема, которая отныне и вовеки не будет оставлять меня, чтобы я ни делала. Отец…

Из Днепропетровска поехала на Новомосковск, потом выбралась на Симферопольскую трассу и, миновав несколько балок, оказалась на границе с Запорожской областью. Пересекать ее не стала, а взяла налево, повернула на Славгород. Справа в разлогой низине заблестела лента ручейка, разделяющего две области. Вдоль дороги засеянные поля темно зеленели озимыми.

С волнением преодолела последние тринадцать километров. Наконец на горизонте открылся вид с белыми домами в окружении еще голых, черных деревьев. Но сады уже оживали, дымились прозрачными выдохами. Над ними поднималось в небо то ли шаткое марево нагретого воздуха, то ли жидкие облака туманца, то ли утлые нагромождения пара из разогретых на солнце насквозь мокрых ветвей.

Вскоре слева появились первые дома родного поселка. Перед каждым из них издавна подремывал опрятный палисадничек, отгороженный от дороги забором и неровной шеренгой вишен – так тут спасались не только от шума, но и от пыли.

Оставив машину за воротами нужного мне дома, я отворила калитку, под лай звонкоголосого песика поднялась на крыльцо и нажала кнопку звонка.

Ожидая отзвука, рассматривала активно несущего службу дворового сторожа: маленький, рыжий, лохматый, ужасно вертлявый песик был очень симпатичен. Он прыгал, переворачивался в воздухе и заливался невероятными завываниями. «Артист, – подумала я, – знает, что хозяин где-то поблизости и непременно оценит его старания». Но вот на пороге возник мой будущий герой, показавшийся несколько моложе, чем я воображала, зная его возраст. Он казался высоким, стройным, не худым, но и не полным. Черты слегка удлиненного лица – приятные, мягкие. Глаза – мудрые и радушные. Всю свою жизнь я знала Николая Николаевича Сидоренко, но не видела со дня окончания школы. Поэтому сейчас будто знакомились с ним заново.

Мы вошли в дом, уселись в прихожей: я – в большом кресле, а сам хозяин – на диване рядом с женой. Николай Николаевич из предварительных разговоров по телефону знал о моих задумках. И сейчас живо интересовался моими делами, расспрашивал о творчестве, о том, что привело меня к нему. Жена его, тетя Аня, больше помалкивала, внимательно слушала нас и вмешивалась в разговор лишь тогда, когда муж что-то у нее уточнял. Тогда старательно вспоминала даты, имена, события.

– Николай Николаевич, вы один из тех, кто постоянно заботился о сохранении истории Славгорода, немало сделали для увековечения его прошлого, оставив тем добрую память о себе и своей деятельности. Это не каждому удается. Что вами руководило? – спросила я.

И попросила его поделиться воспоминаниями.

– Как сказать коротко и просто? – он сдержанно улыбнулся. – Любить людей меня научило тяжелое детство, а брать на себя ответственность за их судьбы – армия, море. На моих глазах из-за безответственности командиров погибло свыше восьмисот человек, молодых мужчин. И тогда я сказал себе, что при любых обстоятельствах, если кто-то будет нуждаться в помощи, буду оказывать ее по своему усмотрению и без колебаний.

Позже, когда первая обоюдная скованность прошла, его жена принесла свежий чай. Обжигаясь им, я вдруг поняла, что это не столько само угощение по сути, сколько ритуал, обязательным атрибутом которого является услаждение медом, вареньем, сметаной, конфетками. «Пить чай» – это означало определенным образом вести себя во время беседы, пользуясь глотками ароматного (тогда еще настоящего!) напитка как удобным поводом для пауз и для взвешивания слов и фраз.

Разговор оживился, исподволь я отстранилась от насущного и погрузилась в историю этой семьи, стараясь добраться до ее истоков.

Часть 2. Рождение силы

Соседи провожали в армию Анютиного старшего сына Николая. На своем краю поселка он был самым пригожим, серьезным, степенным парнем. Девушки засматривались на него.

Но ему было не до них. Он должен был содержать и опекать семью, осиротевшую после расстрела немцами Андрея Гавриловича Горового, отчима, – мать, сестру и младшего брата. Мать много работала, но в колхозе продовольственных пайков не выдавали, денег не платили, лишь писали трудодни, неуверенно обещая когда-то их отоварить. Так вот, чтобы прокормиться, Николай после пятого класса вынужден был идти работать на Славгородский завод «Прогресс», где хоть как-то платили за работу. Лето 1946 года было мало что послевоенным, восстановительным, так еще и неурожайным, и люди понимали, что впереди их ждет голод. Пайком на брата и сестру Николай обязан был председателю поселкового совета Топорковой Оксане Афанасьевне. Тогда паек на иждивенцев выдавали при наличии справки из сельсовета, что его получатель является основным кормильцем семьи. Справку о том, что не на Анютином, а на Николаевом содержании находятся двое несовершеннолетних детей, и дала Оксана Афанасьевна. Пошла на нарушение женщина, конечно. Но спасибо славгородцам, что не выдали ее, добрую душу, и Николая, сироту, пожалели.

Перед разлукой с домом насели воспоминания.

* * *

Оксана Афанасьевна Топоркова, бывшая коммунарка, помогала славгородцам выживать в трудные времена. Другая бы не делала того, что не входит в ее непосредственные обязанности, а Оксана Афанасьевна делала, так как не могла стоять в стороне от местных забот, от повсеместных трудностей. Она знала, что кое-кто из людей относится к бывшим коммунарам с недоверием за их чрезмерную политизированность, и стремилась переломить такие предубеждения. Да в конце концов, она таки оставалась настоящей коммунаркой по духу и убеждениям – жадной до перемен, активной в общественной жизни, инициативной, неравнодушной к конкретному человеку.

Эту женщину прежде всего уважали за человечность. Она чутко и сострадательно относилась к тем, кто попадал в сложные обстоятельства, всегда старалась помочь, причем, не ждала, когда ее позовут, – сама шла. Взять хотя бы Агафью Сулиму.

Оставшись после войны вдовой с пятью детьми на руках, она, бедная, от горя и страха перед будущим повредилась умом. Еще хуже ей стало, когда от бедности умер Коля, сынок. Агафья перестала узнавать знакомых, все время куда-то порывалась. И над ее дочерями Верой и Зинаидой, над сыновьями Володей и Петром нависла безрадостная перспектива: их должны были определить в разные детдома. В Славгороде жило много семей с фамилией Сулима, но все это были дальние родственники, а хоть бы и близкие, так у каждого в доме своих детей и недостатков под завязку хватало. Никто из них и не думал хлопотать о несчастной Агафье.

– Что будем делать? – спросила Оксана Афанасьевна, собрав у себя дома всю родню Агафьи Сулимы. – Разлучим детей, отдадим в чужие руки? А может, сами присмотрим за ними, сами выходим?

– Как мы за ними присмотрим? Ведь Агафья, как известно, неизлечима и должна постоянно находиться в больничной палате, – сказал кто-то.

– Больницу я беру на себя, мне необходимо заручиться вашим согласием.

– Согласием на что?

– Дело в том, что Агафья Сулима не является общественно опасной, – спокойно продолжала Оксана Афанасьевна. – Будем надеяться, что со временем, в покое и среди родных детей, состояние ее здоровья улучшится. Поэтому кому-то из вас надо предоставить по месту психиатрического учета больной расписку, что вы принимаете на себя ответственность за ее поведение. Тогда Агафью возьмут под поликлиническое наблюдение, и дети останутся дома, возле матери.

На том и сошлись. Сегодня трудно сказать, кто дал такую расписку. Да разве в этом дело? Главное, что Агафья осталась дома, а дети – в родительском доме, под надзором родственников. Голодно жили, но вместе, в родном кругу.

– Жизнь нашей семьи постепенно налаживалась, – рассказывает Зинаида, дочь Агафьи Сулимы, – но вот Оксану Афанасьевну перевели на работу в колхоз, и она перестала наведываться к нам. А тут настал голод. Как быть? Мы ее нашли и попросили о помощи.

– И она откликнулась? Ведь теперь у нее были совсем другие обязанности.

– Конечно, откликнулась. Снова приходила, приносила продовольствие. Во второй раз спасла нас, – подхватывает рассказ сестры Владимир Сулима.

Много добра принесла людям эта маленькая, хрупкая женщина. Оно воспринималось жаждущими счастья славгородцами как само собой разумеющееся, как результат улучшения всенародной жизни, как веление времени. Не все понимали, что любое время олицетворяется щедрыми душой личностями и благодаря им остается в памяти.

Оксана Афанасьевна Топоркова родилась 21 января 1905 года. Революцию помнила хорошо, в свое время побывала в Москве, где ей повезло общаться с Надеждой Крупской. Эта встреча произвела на нее такое сильное впечатление, что она начала копировать прическу, одежду, даже интонации голоса жены вождя. Как председатель сельсовета она имела в своем распоряжении двуколку с извозчиком, и ездила на ней, важно восседая в нарядной белой шляпке. Янченко Макар Матвеевич называл Оксану Афанасьевну не иначе, как «наша Крупская», чем она гордилась.

Оксана Афанасьевна принадлежала к семье коммунаров, переселившихся сюда в 1924 году из далекого Алтая. Ее родной брат Николай Афанасьевич Топорков стал одним из организаторов и первым агрономом коммуны. Именно под его влиянием она в 1929 году поступила к ВКП(б). Находясь в составе коммуны, вела работу с молодежью, работала диктором местной радиосистемы, экскурсоводом. Со временем вышла замуж за Роя Анисима Михайловича.

Когда в 1938 году коммуну расформировали, семья Анисима Михайловича переехала в Славгород – муж Оксаны Афанасьевны занял здесь должность главного механика МТС.

Весть о начале войны застала Оксану Афанасьевну в роддоме, как раз родила третьего ребенка – сына. Вскоре над Днепропетровщиной нависла угроза оккупации. Под руководством областного комитета партии была развернута работа по вывозу экономики из опасных зон. Конечно, всех и все эвакуировать не могли – спешно отправляли в глубокий тыл оборудование предприятий, колхозную собственность, зерно и скот. В Славгороде этими работами руководил председатель местного колхоза им. Фрунзе Николай Тимофеевич Жаран, а ответственность непосредственно за технику МТС возложили на Анисима Михайловича. Оставляли поселок и рядовые жители. Конечно, не все, а кто имел основание и материальную возможность. Первым помогали официально, это были семьи сопровождающих технику и другие вывозимые ценности, а также коммунисты и евреи, кого гитлеровцы якобы не миловали – позже советские люди убедились, что немцы не миловали никого. А остальные обходились собственными силами.

– Мама рассказывала, что быстрое продвижениям немцев на восток вынуждало эвакуирующихся торопиться, а это приводило к плохой организации работ, хаосу на дорогах. Не все из задуманного удалось вывезти – часть имущества мы уничтожили по дороге. Сначала мы телегами ехали на юг. Хорошо, что конец сентября в 1941 году выдался сухим и погожим, – вспоминает дочка Оксаны Афанасьевны Алла Анисимовна Сорока (Рой).

Семья была немалой. Кроме самой Оксаны Афанасьевны, в безопасное место ехали ее мать Акулина Семеновна Топоркова, сестра Александра – инвалид детства, муж Анисим Михайлович Рой, сын Георгий, дочь Алла и новорожденный мальчик.

В Орджоникидзе, что близ Марганца, их остановили и продвигаться дальше запретили – впереди уже стояли немцы. Анисим Михайлович сразу же побежал хлопотать о продолжении эвакуации, а Оксана Афанасьевна взялась готовить временное жилище. Недолго они здесь пробыли, но для горя много времени не надо – здесь заболел и умер новорожденный ребенок. Похоронили мальчика, так и не успев дать ему имя.

Наконец, снова двинулись. Война набирала обороты, все усложнялось, прежде всего не хватало транспорта. Беженцы тянули за собой технику, одолевая трудности, старались добраться до предписанного места как можно быстрее. И поток эвакуированных возрастал, дороги забились в основном большими коллективами, которые вывозили за Урал мощную и дорогую технику, ценных специалистов. Им, конечно, отдавались предпочтения, поэтому славгородцы продвигались медленно, с продолжительными остановками.

Под Сталинградом остановились надолго. Зарегистрировались в местных органах власти, но продолжали искать возможность попасть глубже в тыл.

– Подождите, – был им ответ. – Живите пока что здесь.

^{Оксана Афанасьевна Топоркова}

А немцы все время настигали беглецов. За их спинами непрестанно громыхал фронт, на подступах к Сталинграду сначала слышались отдаленные взрывы, а потом этот звук становился громче, начали различаться автоматные очереди и ружейные выстрелы. И вот война придвинулась вплотную. Всех мужчин, закрепленных за эвакуированным имуществом, а вместе с ними и мужа Оксаны Афанасьевны, освободили от прежних обязанностей и мобилизовали на фронт. Женщины с детьми и стариками бросили на произвол судьбы государственную технику и другое порученное им имущество, которое не смогли продать. Коров уже не было – часть их они съели еще в дороге, а остальных продали еще раньше. И теперь, освободившись от бремени, взялись спасать собственные жизни. На вырученные от продажи колхозного имущества деньги наняли баржу и переправились через Волгу. Когда плыли, славная река горела, на ее поверхности не видно было волн, не слышно было плескания воды. Все пространство устилал огонь, невысокие языки которого лизали небо черными жирными прядями, – то горел разлитый мазут.

– Война, – говорит Алла Анисимовна, – засела в сознании на всю жизнь, а переправа через Волгу оставила особо яркое впечатление. Я еще долго помнила ее и никак не могла уразуметь, что река – это вода. Мне все время казалось, что река – это огонь. Но как может гореть вода? Того я понять не могла.

На берегу, откуда они бежали, начались кровопролитные бои. К эвакуированным доносились стрельба, грохот пушек, неистовое гудение огня, содрогание земли от падения разрушенных домов, казалось даже, слышались крики тысяч солдат, которые, побеждая страх и жажду жизни, бросались в бой шеренга за шеренгой. Небо над Сталинградом пылало.

Остановились в городке Красный Кут Саратовской области. Здесь Оксана Афанасьевна приткнулась работать санитаркой, а сестра ее Александра Афанасьевна – прачкой в прифронтовой госпиталь. Дора Антоновна Жаран, жена председателя славгородского колхоза, устроилась на работу в пекарню, где имела возможность прокормиться самой и помочь землякам не отощать с голоду.

– Мы уже знали, что отец с войны не вернется, – припоминает дальше Алла Анисимовна. – Нам пришло извещение, что он пропал безвести, но мама говорила, что в таких боях пропасть бесследно нельзя, можно только погибнуть.

В апреле 1943 года освободили Славгород, и Оксана Афанасьевна начала собираться домой. Но вдруг тяжело, неизлечимо заболела ее мать. Поэтому домой поехали лишь сестра Александра и сын Георгий, юноша, которому исполнилось шестнадцать лет. А сама Оксана Афанасьевна с дочкой осталась возле больной, взялась лечить ее. Но лекарство не действовало и уход не помогал. Акулина Семеновна умерла, навеки осталась на чужбине.

Возвратившись в Славгород, Оксана Афанасьевна заняла прежнюю должность в сельсовете. Председательствовала долго, а потом перешла в колхоз, где возглавила партийную организацию. Перед выходом на пенсию работала на заводе «Прогресс» – выдавала рабочим газированную воду, так как автоматов тогда еще не было. На пенсии нянчила внуков.

Умерла Оксана Афанасьевна Топоркова 6 апреля 1994 года в Славгороде, где и похоронена.

…Припомнился Николаю, идущему на срочную службу в ряды Советской Армии, и дядя Яков. О том, что он был главным агрономом колхоза, они с матерью узнали позже. А сначала, овдовев после трагической гибели на рабочем месте Николая Васильевича Сидоренко, первого мужа Анны Александровны и отца Николая, семья решила оставить хутор и переехать в Славгород, где по случайному совпадению купила сякое-такое жилье – времянку именно у этого человека. Как часто бывает, старые и новые хозяева усадьбы познакомились ближе и подружились. Тем более что семья Якова Алексеевича Бараненко поселилась неподалеку – в новом доме на улице Степной.

Свое первое свое родовое гнездо Яков Алексеевич очень любил, а особенно сад вокруг него, который сам посадил и вырастил. Поэтому часто наведывался к его новым хозяевам, помогал вдове ухаживать за деревьями. Весной обрезал их, брызгал, защищая от вредителей. Экспериментировал с сортами, на некоторых деревьях делал прищепы. Николаю, когда мальчик подрос, главный агроном колхоза охотно передал свои знания о деревьях, постепенно переложил на него уход за своим первым садом.

Часто можно было видеть их вдвоем. Николай следовал за Яковом Алексеевичем еще и из-за пасеки. Интерес к пчелам и пчеловодству проснулся в нем рано. Как завороженный, он мог часами наблюдать за жизнью этих полезных насекомых, бегал в степь изучать, с каких цветов пчелы берут больше взятка.

Однажды, когда дяди Яши не было рядом, Николай полез посмотреть соты, и пчелы его беспощадно искусали. Мальчишка попытался спастись вернейшим детским способом – слезами, но облегчение не пришло, и он изо всех сил побежал до Евлампии Пантелеевны, жены Якова Алексеевича. Тетка Евлампия снисходительностью к непослушным детям не отличалась и, прежде всего, угостила несчастного затрещиной, а потом уж разрезала пополам помидор и потерла им ужаленные места.

По сей день Николай Николаевич держит добрую пасеку, собирает мед, которым спасается от болезней и от безденежья. И лечит пчелиные укусы, когда случаются, тем самым средством, которое показала ему Евлампия Пантелеевна, – свежим томатным соком.

Яков Алексеевич, сколько помнит Николай, имел нрав спокойный, неторопливый, а характер ровный и дружелюбный. Он носил роскошные усы, был молчуном и казался знатоком во всех науках. Растущему без отца мальчишке находиться рядом с дядей Яковом было интересно, надежно, и он хотел во всем на него походить. В семье дяди Якова росли двое сынов чуть старше Николая – Алексей и Петр. Но это не мешало ему чувствовать себя рядом с ними своим. А те, наверное под влиянием отца, воспринимали тихого белокурого сироту как родного. Братья-подростки много работали дома по хозяйству, Николай же крутился рядом и перенимал все, что замечал. А замечал он у них старание, трудолюбие, любознательность, уважение к старшим и умение находить выход из сложных ситуаций. А мало ли их случается в детстве? Одни купания в пруду, где настигают разные неожиданности и досадные приключения, чего стоят. А ночные выпасы коней с костром и печенным картофелем, с рассказами о далеких странствиях и рыцарских поединках! А сенокосы, когда идешь в степь до восхода солнца и возвращаешься на вечерней заре!

Можно сказать, Николай вырос и воспитался в семье Якова Алексеевича. Здесь он мужал, получил первые представления о жизни, воспитал в себе первые привычки. И когда мать, как только он пошел в школу, вышла замуж вторично, воспринял это событие с почти взрослым благоразумием:

– Теперь и у меня будет брат, – хвалился друзьям.

В самом деле, в 1939 году родился Алим, и счастьем для малыша стало то, что он имел старшего брата, целиком подготовленного для его воспитания.

…Николай отстранился от картин прошлого – не до них сейчас, в дороге будет вдоволь времени на воспоминания. Но они не отступали. Перед глазами явилось детство. Показалось, что не так уж и тяжело им с матерью жилось в те черные годы, как-то отступало печальное и горькое, а на его место приходило отрадное. Он понял – бывает, что такая иллюзия спасает душу от безмерных страданий, которых он успел натерпеться, и высвобождает в ней место для счастья.

Признателен Николай был и заводчанам за то, что пригрели его, когда пришел к ним учеником плотника, дали возможность ощутить себя частью сильного, трудолюбивого коллектива. Припомнилось, как в конце августа его вызвали в контору.

– Ты, мальчик, числишься у нас на временной работе, – сказал начальник отдела кадров. – Так вот завтра у тебя будет последний рабочий день.

– А почему?

– Учиться тебе надо, а не работать. Сентябрь уже на носу, в школу пора идти.

Анна Александровна, опять овдовевшая в войну, когда Николай передал ей этот разговор, воскликнула в отчаянии:

– А что же мы будем есть?! Сиротки мои… – заплакала, обняв младших детей.

Так и оставило Николая детство, ибо назавтра он попросил заводское начальство о переводе на постоянную работу. Спасибо, что ему пошли навстречу.

С этого времени он остался там навсегда. И потянулись взрослые заботы – накормить, одеть, защитить, починить крышу над головой, вывести в люди малышей. Денег не хватало, поэтому пришлось перейти в литейный цех формовщиком – там больше платили, была добавка за вредность. Опять ему разрешили, несмотря на то что детям работать на вредном производстве запрещалось. А что было делать?

И вот только хлеба вволю наелись, начали на ноги подниматься, а тут – армия. Брали Николая в Севастополь, на Черноморский флот, где служба длилась пять лет. Мать плакала: было ей страшно оставаться без кормильца. Тосковала и о том, что сын еще не видел жизни, а уже должен был нести трудную мужскую повинность, да еще так долго.

Угощать гостей, приходивших на проводы, чтобы пожелать новобранцу счастливой морской службы, особенно было нечем. На стол поставили варенный картофель, пирожки с тыквой и вишневым вареньем – местный деликатес. Был, конечно, и самогон, а на закуску – сало. Разжились на такой случай. Да и люди приносили у кого что было, приходили, спасибо им, не с пустыми руками, так как знали, куда идут.

Николай не пил хмельного – не полагалось. Был в белой сорочке, перевязанный рушниками, растроганный и торжественный. Так бывает, когда внешне человек вроде является причиной торжества, массового праздника, а внутренне весь уже где-то далеко, всеми мыслями и душой уже находится в пути к новому или при деле, к которому призван. И тут для начала очень важно получить от массы людей, причастившихся к тому великому, значительному, что ждет человека, положительный заряд, энергетический импульс, духовное благословение и побуждение. По сути для того ведь люди и приходят, поддержать товарища!

И вот перед тем, как отправляться на вокзал и ехать в райвоенкомат, где собирали призывников, Николай пошел по дворам прощаться с дедами, которые сами не смогли к нему пожаловать. В том акте поклонения мудрости его гуртом сопровождали друзья-товарищи из литейного цеха: Тищенко Василий Степанович (Хахак), Тищенко Борис Гаврилович (Борис Заборнивский), Ермак Пантелей Григорьевич (Панько Грицкивский), наставник Тищенко Александр Васильевич. Щебетали девчата, туда-сюда сновала детвора, а Анна стояла за воротами, смотрела издали на сына и вытирала слезы.

Зашли во двор к соседу Тищенко Дмитрию Васильевичу. Жителей с фамилией Тищенко в Славгороде было много, поэтому деда Митьку, местного парикмахера, называли Бэмом.

– Служи честно, предано, чтобы не осрамить родной поселок, наших земляков, – наставлял Бэм.

Слушая его искренние слова, вспомнил Николай, как этот человек едва не оставил его круглым сиротой в 1947 году. И сразу подумалось, что тогда он тоже вел себя искренне. Значит, дело не только в этом, но и в справедливости, которая, как известно, величина относительная касаемо обстоятельств.

А было так. Мать Николая работала на сеялке, стояла на задней ступени и присматривала, чтобы не забился шланг, по которому поступает зерно на высев. В тот раз сеяли просо, нехитрый харч, но тогда и такого не было. Не выдержала бедная женщина, в конце дня выгребла из сошников остатки проса, собрала в узелок и тайком принесла домой. А минут через сорок к ней во двор явилась группа активистов во главе с участковым милиционером Люблянским и местным представителем НКВД.

– Куда спрятала посевной материал?

– Какой? – попробовала открутиться мать, хотя уже не до проса было – очень испугалась.

– Отдашь сама – меньше получишь, а будешь врать – получишь на всю катушку, – пригрозил энкэвэдист.

– Я сама отнесу на ток, я сама…

– Э-э, голубка, поздно. Есть сигнал и мы должны отреагировать. Так-то. Давай его сюда.

Забрали просо, забрали и мать. И судили бы, и пошли бы ее дети нищенствовать по белу свету. Ведь тогда еще был в силе Закон «Об охране социалистической собственности», принятый 7 августа 1932 года, тот самый суровый закон, по которому привлекали к ответственности даже за малейшую провинность. Так были осуждены некоторые славгородцы, живущие на их краю. Например, в 1933 году Федора Алексеевна Бараненко получила пять лет принудительных работ за горсть колосков и отбывала наказание на Дальнем Востоке. Она всем говорила, что была на каторге. Правда, не все с бабой Федорой было понятно и гладко – явно, ее преступление тянуло на больше, но спасла многодетность. А вот ее мужу Бараненко Семену Ивановичу на том же процессе дали десять лет, тем не менее он отбывал срок поблизости от дома. Судили и Бараненко Степаниду Федотовну. В пору беременности она очень голодала, вот и насобирала на скошенном поле колосков, чтобы хоть зерно пожевать перед сном. Дали ей за это полтора года. После вынесения приговора, когда пришло время ребенку появиться на свет, ее отпустили домой. И хотя новорожденный почти сразу умер, в тюрьму женщину больше не забрали, видимо, скостили срок, а она по дремучести своей этого даже не поняла и считала, что о ней забыли.

Но тетку Анну, мать Николая, в селе знали как человека добропорядочного, незлобивого, трудящегося. Врагов она не имела, в политику не лезла, в бандах не состояла, не воровала, не убивала, не поджигала, не клеветала. А то, что голод заставил искать пропитание, так это что же… Одним словом, пошли тогда соседи к представителю НКВД просить за нее, не побоялись.

– Смилуйся, добрый человек, она же двойная вдова: первый муж, отец Николая, погиб на работе в колхозе, а второго, отца Раи и Алима, немцы расстреляли. Трое сирот останется, трое невинных душ народ потеряет, – уговаривали они энкэвэдиста, удерживающего Анну в каталажке.

Убедили-таки, отпустил он задержанную. И еще хорошо, что тем ходатаям ничего не было, никогда он не припомнил им такой смелости.

А кто донес на Анну за кражу? Бэм, конечно.

– Когда шла домой, встретила только его, паразита, больше никто меня с тем узелком не видел, – призналась Николаю, возвратившись домой после ареста. – Вот что за человек, скажи?

– Да Бог ему судья, – ответил Николай. – Давайте забудем все, как страшный сон.

Так и сделали, постарались забыть тот случай. Поэтому имена своих спасителей боялись узнавать да спрашивать. А потом прошло время, жизнь повернула на лучшее, все злое и тяжелое укрыла непрозрачная пелена забвения.

…От деда Митьки Николай с группой друзей повернул на Степную улицу.

– Наши воевали на фронте ого-го как! – кричал глуховатый дед Баран, Иван Иванович Бараненко. – Глянь вон, – показал куда-то в небо, – на бывших танкистов: Ивана Крохмаля и присутствующего здесь твоего друга Пантелея Грицкивского, который не даст соврать. Я же не выдумываю, истинно – с орденами эти молодцы вернулись домой. А вот еще, – теперь ткнул скрюченным пальцем в сторону усадьбы Бориса Николенко, – возьми Бориса, орденоносного разведчика, насквозь прошитого немецкими пулями. На него домой похоронка пришла, а он выжил. И не просто выжил, а долг свой выполнил сполна. Все они – орлы, герои! И ты чтобы такички[1]1
  Такички – так же, по данному образцу.


[Закрыть]. Не подводи наших, парень.

^{Борис Павлович Николенко, мой отец, после войны и в старости}

– Все может случиться, сынок, – положил Николаю на плечи загрубевшие от работы руки дядя Семен, материн брат. – Но никогда не теряй человеческого достоинства, будь мужественным. Люди не любят слабых, не прощают им того, что могут простить сильному. Значит, держись там.

Было 8 мая 1951 года – канун очередной годовщины Великой Победы. Славгородцы еще хорошо помнили войну, страшное тяжелое время, поэтому провожали своих односельчан в армию, как на трудное испытание, и при этом благословляли на добрую судьбу.

– Подрастешь там, возмужаешь, станешь настоящим человеком, приобретешь знания и практический опыт, получишь путевку в жизнь, – наставляла и мать. Успокаивала его или в самом деле так думала, но слышать такие слова Николаю было приятно. – А мы будем ждать тебя. Может, даст Бог, в отпуск приедешь.