Текст книги "Медитации хазарки"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Долгая дедова задумчивость была понятна Ясеневой – он не привык болтать языком, разглашая чужие тайны. Его, впрочем, как всякого истинного мужчину, не угнетало знание того, что было неведомо окружающим, и у него не возникало потребности выливать на них это знание. Поэтому надо было еще раз подтолкнуть его к разговору.

– Что, все так безнадежно? – прервала паузу Ясенева.

– Кто его знает, – откликнулся рассудительный дед Гордей. – Возможно, тут тоже случилась оплошность, как с пожаром на моем сеновале, а мы затеем разбирательства. Зачем надо, чтобы пострадали те, кто не хотел Васькиной смерти?

– А если были такие, что хотели?

– Сомневаюсь я, Даша. Зачем кому-то его убивать и зачем тебе все это надо?

Дарья Петровна непритворно вздохнула, отмахнулась от очередного комара и наклонила голову вниз. Но вот вскинулась, пристально посмотрела на росшие на межи двора и огорода рожи, густо цветущие разными колерами.

– Я еще раз убедилась, что вы человек ответственный и вам можно доверять, – сказала она. – Так вот, я действую по поручению своего дядьки Аркадия Ивкина. Знаете такого?

– Да нас с ним вместе в армию призывали! – дед даже хлопнул себя по колену от такого смешного вопроса. – Только он в Союзе остался, а я загремел под фанфары на войну с империалистической гидрой.

– Ну вот. Тогда вы знаете и то, что он бездетный.

– Да уж знаю, – лениво протянул дед.

– А тут помирать пора. Вот он и поручил мне разыскать его внебрачных детей, чтобы разделить между ними наследство. В ходе поисков мне удалось выяснить, что Вася был его сыном и, значит, являлся одним из наследников. Возможно, чтобы это явилось поводом к убийству? Да, возможно. Поэтому я занимаюсь этим делом.

– Пусть оставит Васину долю его детям, и вся недолга, – сказал дед Гордей, по-стариковски мудро не удивившись услышанной новости. – Причем тут причины его смерти?

– Так-то оно так, – сказала Ясенева. – Но с детьми, наверное, не получится, там есть ограничивающее условие, – пояснила Ясенева, – чтобы после его смерти наследники «досмотрели в комфорте и достатке» его жену Евдокию. Кто согласится взяться за это, на того, видимо, он и составит завещание.

– Узнаю Аркадия, – дед Гордей со значением поднял вверх палец. – Значит, у Дуськи детей нет и положить ее старость даже при больших деньгах не на кого. Вот он, паразит, и вспомнил о своих. Итак, завещание с условием… Молодец! Так все-таки причем тут причины Васиной смерти? Ищи остальных дядькиных наследников.

– Вы же вот сами говорите, что у дядьки могут быть и другие дети. Следовательно, Васю они просто могли убрать как конкурента. В таком случае виновные должны быть наказаны, хотя бы лишены наследства, это же убийство.

– С чего ты взяла про убийство?

– Дело в том, что дядька совершил один неосторожный, вернее, простодушный шаг – сначала обратился со своей просьбой не ко мне, а в сельскую администрацию к Денису Драчу. Понимаете? Разгласил свои намерения.

– И если Денис проболтался кому-то, то… – дед Гордей показал руками, как можно было свернуть шею Бердяеву.

– Именно так.

– Надо проверить и самого Дениса, – решил дед. – Он по возрасту подходит. И еще знаешь кого? Я его не знаю, но он ездит на черной машине с дугами на крыше.

– Кто он?

– Что-то они с Драчом на парочку замышляли, я видел, когда приходил в сельскую администрацию на прием. Как бы он не приезжим был, да-а, тогда выстрел мимо. А Дениса проверь обязательно. Дядька назвал тебе, от кого у него могут быть дети?

– Где там! Все перезабыл, да и что с него взять – ему память уже отказывает. Но я кое-как провернулась и составила список его возможных пассий. Во всяком случае, Васю Бердяева я нашла именно по этому списку.

– Давай его сюда! – загорелся дед Гордей. – Сейчас изучим всех и каждую в нем особу оком рабселькора.

Ясенева раскрыла свои записи и прочитала из них имена, которые установила в результате долгого поиска дядьковых сверстниц. Дед Гордей слушал внимательно, иногда переспрашивал что-то, потом, почмокав губами, попросил прочитать еще раз.

– Да, повыходили наши девки замуж за каких-то незнакомых парней, – подытожил он. – Тогда время такое было. К нам сюда из западной части нанесло рвани, что грязи, – приехали отъедаться после свободной Европы. И давай проникать в местные семьи: жениться, выходить замуж – прямо как только их тута и ждали, чтобы осчастливиться. Я бы с ними и на одном поле не присел, а другие, что ж, – разбору не имели, велись на эту экспансию. Но и подсказать тебе кое-что могу.

– Я уже пишу, – обрадовалась слушательница, пропустив мимо ушей остальные дедовы сентенции.

– Итак, Галина Овраг – это была моя соседка, она вышла замуж в соседнее село, в Михайловку, за Алексея Ермака. Там в Михайловке этих Ермаков полно и Алексеев – тоже. Но ты же знаешь, какие годы спрашивать. Найдешь. Далее возьмем Нинку Беленко, мою одноклассницу. Она выехала в Запорожье и тама вышла замуж за сталевара. Хвастовства было ужас сколько, он ведь деньжищи загребал нешуточные, а она в магазине работала.

– Она до сих пор там живет? Как теперь ее фамилия?

– Да, там обретается, фамилии я не знаю. Но в прошлом годе муж ее умер, и она забрала к себе сестру Людку, тоже вдовую, что за Валентином Мусиенко была. Да ты о них можешь спросить у Людкиной дочери Лидии – Лидии Валентиновны Сулимы, а она как раз секретарствует у Драча.

– Да-а!? – Ясенева с живостью отреагировала на последнюю фразу. – Это уже становится интересным. Еще кого-то знаете?

– Сейчас, не спеши. Кто у нас остался? Ага, – вращал шариками дед Гордей, – Зинка Король. Ну, эту можешь вычеркнуть совсем.

– Почему?

– Да нет у нее детей. Два раза замуж выходила и не родила. Последний муж ее, Игнат Антонович, хорошей души человек был и жили они в ладу, а вот… Впрочем, она воспитывала Игнатову дочь от первого брака, сейчас с правнуками возится, но это же не то. Правильно?

– Конечно.

– Меня беспокоит Мария Фунтикова. Вот что-то знакомое, а не ухвачу. Как бы не она была дочерью нашего убойщика. Они жили за мостиком через Осокоревку, что к кирпичному ставку ведет. У них хороший каменный домина был, большой. А отец ее, хромой Оська, забивал скотину дома и кровь в ручей спускал. Сейчас там чужие люди живут, но спросить-то можно. За кого же она вышла? Да рябая вся, – рассердился дед, – кому она могла глянуться, тьху!

– Каждой твари…

– Не говори, – согласился дед Гордей. – Ты вот что, – он подозрительно замялся, а потом продолжил: – Не знаю, как она туда попала… Это… Мою-то благоверную тоже вычеркни.

– Вашу благоверную? – растерялась Ясенева, не подумав о таком повороте дела. – Это жену что ли? А кто она тут?

– Да Нюрка! Ну, вот, – дед наобум ткнул пальцем в записки Дарьи Петровны, – Анна Викторовна Бадыль. Я, конечно, извиняюсь, но вышла она за меня девицей, да и дети у нас получились поздние, твой дядька-кобель уже давно был женат. А он с теткой Дунькой жил душа в душу и после женитьбы не грешил. Правда, поколачивал Дуньку крепко. Так она зарабатывала, я такую вообще убил бы. А блудить не блудил, не было этого, разве, может, с замужними, так тут уж концы спрятаны навечно, не найдешь. Короче, я к чему веду – моя покойница чиста.

– Да я же составила список не по каким-то подозрениям, а по описанию дядьковых симпатий. Выбирала из общего списка, который взяла в школе, маленьких, светленьких. Поняли?

– А-а, методом отбора? – сообразил дед. – Так бы сразу и сказала, а я напрягся да все время вычисляю, как оно могло получиться. Ну, слава Богу, камень с души. Вишь, дело прошлое, а зело борзо забирает, – подтрунил над собою старик. – Кажется, там еще Дорка Никтошиха фигурирувает?

– Да, есть такая, Федора Александровна Никто.

– Так она уехала отседа. Не так, чтобы далеко, говорят, в Синельниково осела, но о ней ни слуху ни духу не слыхать. А про ту, которая последней осталась, ничего не скажу, не помню ее.

– Елена Николаевна Петренчук, – произнесла Ясенева.

– Да, фамилия-то нездешняя, как раз из пришлых, может, за своего и вышла. Вот мы с тобой и поработали, Даша. А ты сомневалась, – с довольным видом потер ладони дед Гордей.

– Я вам очень признательна. Даже не гадала такую помощь получить. Но о том вечере, когда погиб Бердяев, вы мне разговор замяли, деда. Вот партизан!

– Доложу, доложу, – успокоил Дарью Петровну дед Гордей. – Слушай. Дело было уже совсем под вечер. Да, смотрю, опять едут наши голубки – Севка с Валентиной. Он ее еще на той стороне ставка подобрал, как раз под ракитой, которая в стороне от остальных растет. А мне-то отсюда как на ладони видать! Я и смотрю дальше. После них промчался этот неизвестный, о котором я тебе говорил. Далее проехал Бердяев на велосипеде, видно, уставший был или расстроенный, ехал медленно, как-то совсем вяло. И следом за ним, прижав ушки, не отставали двое сусликов, только велосипеды у них были новее и такие, знаешь, с вывернутыми рулями.

– Спортивные?

– Может и спортивные, черт их знает. Ехали чада легко, играючи. Я и подумал – что это за вереница такая? Но коль они проехали туда, то должны и домой возвращаться. Верно? Ладно, решил я, подожду обратного порядка событий. Спешить мне некуда, и чтобы ничего не пропустить, я взял стульчик и сел в огороде, отамочки под кукурузой, – дед Гордей показал рукой, где у него был наблюдательный пункт. – И что же оказалося? Был я прав. Первыми покатили, просто сломя голову, дорогие деточки, это где-то около полдвенадцатого было. Как их только не настиг этот, что на машине ехал?! Тогда, боюсь, было бы еще два трупа. Ага, так он проехал минутой позже, суслики уже успели скрыться. А Севку с Валентиной я до начала четвертого дожидался, но убедился, что и они возвернулись домой. А вот Василий остался тама. Я утром услыхал и обмер – все понял.

– Когда вы услыхали?

– Часов в девять, точнее не скажу – время в голове перепуталось. Спать-то мне не пришлось, только в обед лег вздремнуть.

– А что вы поняли? И кто были эти дети? Вы узнали их?

– Сусликов? Да, узнал. Я же почти рядом сидел. Только меня за стеблями кукурузки с дороги не видно было. Вадимка Зябликов да Ларка Форис, не девка – огонь, не удивлюсь, если это она все затеяла. Я понял так, что Прудников с Нильской просто ездили, как всегда, покувыркаться где-нибудь на безлюдье. А вот тот, что на машине с дугами, явно хотел опередить Бердяева, чтобы встретить его где-то в глухом месте. Я ведь не дурак, не только наблюдать умею, но и кумекать, что к чему, научен. Так вот дети, зачем-то преследовавшие Васю, скорее всего, стали свидетелями убийства, испугались и драпанули назад. А наши влюбленные задержались, ибо могли наткнуться на Васю уже после всего. Может, он был еще живой и они пытались спасти его? Но они помалкивают, оберегая свою личную тайну. Вот если бы они видели само преступление, то молчать не стали бы, голову на отруб даю. Значит, не видели, но задержались из-за этого события, как пить дать. Вальку свою поспрошай, подругу!

– Подумаю, – пообещала Ясенева и распрощалась с дедом, еще раз пообещав расстараться с новым сеновалом.

События приобретали грозный оттенок, и теперь, когда на землю опустились сумерки, это почувствовалось особенно остро. Дарья Петровна поежилась и поехала шибче, не боясь, что на ее новенькую «инфинити» осядет грунтовая пыль.

* * *

Визиты Ясеневой к славгородским старикам до крайности наэлектризовали общественность. Сказанного не поймет человек чужой, не знающий местных традиций, и удивится, поэтому тут нелишни пояснения. Трудно сказать, когда так повелось, что здешние уроженцы, выпорхнувшие в дальние города и там поднявшиеся над толпой, чего-то добившиеся в жизни, при наездах в родное село обязаны были проведать всех, кого знали в пору детства и взросления, и каждому отдать дань уважения и доброй памяти. За этим славгородцы следили ревностно и даже рьяно и очень обижались, если кого-то из них обходили стороной. Это что же получается, что этот обойденный человек, живет тут, живет и все не оставляет в людях следа? Дескать, ни слово его никому не пригодилось, ни поступок, ни дело и поблагодарить его вовсе не за что? Да что это за подход такой неправильный, что за однобокий взгляд на вещи? Где есть мерки столь тонких материй? Так можно каждого позабыть! А ведь именно они, обыкновенные люди, терпеливо и безропотно создают ту среду, которая навсегда остается притягательной для пустившихся в странствия умников. Оставшиеся на месте жители удерживают эти веси в сохранности, чтобы процветала не им одним надобная малая родина, дом души, отрада сердца, пристанище светлых воспоминаний.

Но имелась в этом вопросе одна деталь, как сказал бы дед Гордей, дипломатического свойства: по каким показателям, как и кто должен определять, кто попал в фарватер успеха, а кто нет; кто обязан поощрять своим вниманием земляков и придавать им второе дыхание в трудном однообразии, а кто просто обыкновенный человек, а кому лучше и глаза сюда не показывать по пустым своим ристаниям. Как понять, кто способен вдохновить славгородцев, передать им часть своей успешности и теплого света, кто может укрепить их в уверенности и решимости, а кто сам нуждается в их помощи, немой поддержке? А ведь дарителя и просителя испокон веку встречали не одинаково, тут тонкий подход нужен. Выработкой такого подхода и занимались бабки, перезваниваясь и сообщая друг другу, к кому заезжала гостья села, а кого пока что не беспокоила. Заодно передавали ее слова, пытаясь найти в них еще и второй план смысла и третий, и нечаянную исповедь и мистическое предсказание, и «молоко для младенцев» и «мясо для взрослых», как сказано в Библии.

– Мне показалось, что Ясенева простая и сердечная женщина, – говорила баба Фёкла, попивая между разговорами козье молоко. – И не надо видеть в ее словах козней адовых или, к примеру, откровений рая. Если она что и искала, то только мою козочку. Но вот уже нашла, спасибо ей.

– Кто ж говорит, что не спасибо? – отвечала Эмили Абрамовна. – Спасибо и за Гордея, тот тоже теперь с новым сеновалом. А вот с кражами металлических изделий дело остается нерешенным. Гекта у меня пока что без медного таза бедствует. Гантели-то уж ладно, а таз незаменим в хозяйстве. Да и горгульи Симкины со счетов не сбрасывай, это было лицо ее дома, художественное изделие. И дорогое.

– Ты на нее одну все надежды не возлагай, – вздохнула баба Фекла, и лениво отмахнулась от мухи. – Она тебе не жалезныя. Надо и самим прокумекать, куда оно подевалося. Она-то, Дарья, не кудесница, просто думать умеет. А мы тута мхом обросли. Или че?

– Вот что, критиканка-заступница, ты мне не мешай! Мы, конечно, потом разберемся, кто радеет за село, а кто лапки сложил и ждет манны с неба. Но сейчас я баю не о том, а говорю, что она, по всему, еще что-то разведывает, что-то крупное, потому что недоговаривает шибко.

– Так что ж теперь? – не сдавалась счастливая обладательница молочной козы. – Не запретишь…

– На-кось тебе! Ты, Фёкла, как сегодняшняя, – раздосадовалась баба Милька такой успокоенностью подружки. – То мхи наши гудишь, а то помочь не хочешь.

– Чем? Я же ничего не знаю…

– Поговори со своим внуком. Гляди: он же у тебя с мальцами водится, а те, головастики глазастые, все видят и все знают.

– И что?

– А то. Пусть Алексей к Ясеневой на разговор пойдет, первый. Он может и сам не понимать, что знает что-то важное. Вины за ним нет, я думаю, так что вперед. Уговоришь?

– Прямо прешь ты на меня, – недовольно буркнула баба Фёкла. – Чего уговаривать-то? Пусть только этот охламон ей на глаза попадется, а дальше она сама заключение даст. Я-то ее раскусила, какая она есть такая вот.

Короче, село бурлило, люди угрызались, волновались и строили планы.

Ну, дающему человеку невдомек, насколько от него ждут подарков и сюрпризов, и чем готовы за это поделиться. Не то одариваемые – вот где страсти всегда кипят и суждения всякие возникают. Но Ясенева, да, посещала своих давних знакомых не только по соображениям отдать долг и не только по соображениям одолжиться у них. Права была Эмили Абрамовна – ее визиты диктовались проводимым расследованием, а на ностальгию и сентиментальность, коим она, правду сказать не чужда была, просто времени не хватало.

ВЛАДИМИР ЯРЦЕВ – ПЕВЕЦ И КОМПОЗИТОР

1

Был конец декабря, канун високосного 2004 года, – время, наполненное древними поверьями, сообщающими душе особенную тревогу, а наступающим дням – грозную двузначность. Я допоздна засиделась за компьютером, уже не работая, а занимаясь комп-серфингом, – бестолково бродила по многочисленным файлам своих книг, воспоминаний, статей, рецензий, пересматривала и кое-где поправляла любимую графику. Окружающее почти не воспринималось мною, как вдруг комнату, раздвинув полог тишины, полоснул телефонный звонок.

В тот миг я, конечно, и подумать не могла, что в мое давно устоявшееся, даже спрессованное отшельничество врывается самая трогательная, самая щемящая в жизни встреча.

Звонил Фидель Сухонос, главный редактор Днепропетровской телерадиокомпании. По несколько возбужденному его тону чувствовалось, что он еще в студии, и, видимо, не остыл после пребывания в прямом эфире, продолжая с кем-то обсуждать то, как прошла передача, – в трубке слышался характерный для командной работы гул голосов.

После нескольких вежливых вопросов он примолк, и я поняла, что Фидель собирается сказать мне что-то важное. Я, пожалуй, лучше других понимала, насколько он горазд повернуть все и всех в пользу своих дел. К счастью, – мне позволительно дать такую оценку, так как я на том училась жить по-новому, – подобный тип людей уже был в опыте моего общения, и они мне скорее нравились, чем раздражали. Итак, я знала, что для него не характерно делать паузы в разговоре, ибо недостатка в требуемых словах он никогда не испытывает, значит, это – элемент тактики. Мне не всегда по душе долгие игры и я иногда предпочитаю действовать с опережением. Сейчас как раз выпал тот случай – мне приятно было его слышать.

– А вы как? – спросила искренне, выслушав его вопросы и удовлетворив их менее формальными, все же я – человек несколько иной формации, ответами. – Что у вас нового?

– Как вы смотрите на то, чтобы поработать на «Борисфен?», – вместо ответа снова спросил он. А что я говорила? – никто лучше меня не видит насквозь достойного преемника одного моего знакомого писателя, очень знаменитого по причине этой самой черты его характера. Фидель, пожалуй, тоже достигнет многого, – с энтузиазмом подумала я, как будто мне от этого могла быть какая-то польза. – Вы сейчас располагаете свободным временем и соответствующим настроением? – между тем уточнил Фидель.

– Взять хотя бы то, что меня интересует, к чему вы клоните. Это уже немало, – дипломатично ответила я.

– Передо мной сидит замечательный человек, герой только что прошедшей в эфире программы. Надо бы о нем написать хорошую статью. Как вы умеете, – подмазался он под конец. – Вы знакомы с Ярцевым?

Вопрос решился быстро, и я записала на чистом листе бумаги домашний телефон Владимира Ивановича. Знакома я с ним не была, но в моей телефонной книге его реквизиты были, правда, как я тут же убедилась, устаревшие. Кто мне их дал, вспомнить трудно. Но знаю, что тогда речь шла о композиторе, который пишет много песен, охотно сотрудничает с днепропетровскими авторами. Это было в пору, когда я выпускала свои первые поэтические сборники и просто бредила услышать их в песнях. Но – тут же предупреждали меня – попасть к нему трудно, он много работает, разъезжает, словом, очень занят. О том, что Владимир Иванович композитор по призванию, а не по основной деятельности мне сказать даже не заикнулись, а слово «композитор» у меня по распространенному заблуждению плотно ассоциировало с богемой, чуждым мне миром завышенных самооценок и всяческих выкрутасов в характере, как то: кичливостью, высокомерием и дутым величием. Правда, большинство утомленных талантом гениев, которых не трудно встретить фланирующими по жизни тут и там, мучаются непониманием со стороны общества, тотальным бескультурьем, убивающим их признание на корню. А тут случай был не такой – о Ярцеве отзывались с уважением и затаенной завистью. Чему-то я поверила в этих рассказах, чему-то нет, и на всякий случай перестала о песнях думать. Наверное, поэтому я ни разу и не позвонила ему.

Теперь же, подумала я, мне от композиторов, слава Богу, ничего не нужно – прежние настроения прошли, уступив место более серьезным желаниям. Поэтому по истечению нескольких дней, в течение которых его номер телефона находился у меня под рукой и я, по своему обыкновению, долго созревала для новой работы, позвонила Владимиру Ивановичу. Понимаю, насколько банально звучит фраза: «Мне ответил на удивление приятный голос», но не могу заменить ее другой, потому что именно так и произошло. Я все объясню: поразила мягкая его доброжелательность, быстрая и безошибочная реакция на собеседника, непринужденная манера ведения разговора – все те неуловимые признаки, которые свидетельствуют о высокой интеллигентности человека и которые неискушенными людьми зачастую воспринимаются как простота. Не только в словах, но и в интонациях сквозила недюжинная воля, впрочем, вовсе не вампировского пошиба, просто мой собеседник умел настоять на своем. Что-то было не так, шло вразрез с моими предыдущими представлениями, заставляло преодолевать невольно возникшую когда-то предвзятость.

Владимир Иванович сначала откровенно опешил от предложения встретиться у меня дома, так как я, во-первых, редко выхожу по делам, а во-вторых, живу в центре города, куда удобно добираться, и все-таки сумел убедить меня, что лучше приехать к нему. Я еще несколько дней преодолевала лень, а затем – с волнением перед путешествием на дальний массив (засиделась дома) – поехала.

В тот день все казалось прекрасным – бывает у космоса состояние, которое преломляется во мне так, а не иначе. Правда, я села не в тот автобус и ехала до нужной остановки, как Бармалей, – в обход. Но квартиру по четкому описанию моего будущего героя нашла сразу. Озадаченная самой поездкой, я не успела даже разволноваться перед встречей и как-то настроиться на нее. Поэтому, когда дверь открыл поразительно красивый мужчина – несколько ниже ростом, чем я ожидала, – я вдруг почувствовала себя, что называется, в своей тарелке, как будто давно привыкла заскакивать сюда на минуточку. Хотя многие поймут, что в этом была немалая роль радушия, которое он излучал. Нет, и по виду Владимир Иванович не подпадал под мое определение богемы, в нем с первого взгляда чувствовался, во-первых, увлеченный своим делом человек, а во-вторых, – труженик. А это было уже то, перед чем я преклоняюсь, не стесняясь признаваться.

Из кухни выглянула жена.

– Любовь Борисовна, – отрекомендовалась я ей, оглядываясь, куда бы пристроить свой полушубок.

– Галина Михайловна, – ответила она и скрылась.

Мы прошли в маленькую комнату, служащую Владимиру Ивановичу творческой мастерской. Прямо напротив двери располагалось окно, выходящее во двор, рисующее взгляду деревья на фоне неба. Для меня всегда много значит, что я вижу в окне, – привычка человека, выросшего в девственной чистоте села, где нет серых монстров «высоток», закрывающих от взора естественную среду, пышущих жаром летом и промозглых от холода зимой, а круглый год – одинаково неряшливых и грязных. Но здесь как раз было все в порядке. Слева от двери располагался диван, а ближе к окну – телевизор. Место справа занимал музыкальный центр, впервые мною виденный, подключенный многими проводами к жмущемуся в углу компьютеру. Комната хранила дух хозяина, не допускающего вторжения в свое святая святых усердствующих в уборке лиц.

Рядом с рабочим креслом Владимира Ивановича, пододвинутым сейчас к пульту музыкального центра, находился предмет мебели, напоминающий сервировочный столик на колесиках. На верхней его столешнице стояла чайная чашка. На нижней же было организовано спальное место для здоровенного, обаятельного кота, – явного любимца домочадцев. Очевидно, он не был выхолощен и не утратил способности живо реагировать на состояние космоса, только в прямо противоположном мне порядке. Его взгляды, бросаемые в мою сторону, не оставляли сомнений, что он не желал делить своего хозяина ни с кем. Он, наверное, не догадывался, что я сама с детства обожаю котов, хотя, при их нехитрых потребностях – поесть, поспать и всласть помяукать ночью на крыше, – непонятно, за что.

Вместе с тем ничто не служило помехой продолжать чувствовать себя так, словно я знакома с Владимиром Ивановичем сто лет. И то, что он находил общий язык с этим грозным мужиком котячьего рода, который продолжал не спускать с меня глаз, лишь подтверждало, что мы одинаково воспринимали мир, жили с ним на одной волне. Мне казалось, что я легко прочитываю его мысли, приятно, радостно, головокружительно созвучные моим. Знаете, как это бывает? Невзначай вспомнишь одного общего знакомого, другого, вспомнишь обоими прочитанную книгу или виденный фильм и во всем находишь одинаковые, идентичные оценки. Вот тогда и начинается тот сбивчивый разговор ни о чем и обо всем сразу, который может длиться часами и не надоесть.

Так случилось и у нас. Владимир Иванович охотно вспоминал свою жизнь, и тут же перебивал себя рассказом о находках в Интернете.

– Представляете, вошел в Сеть и задал поиск по своей фамилии, набрал «Владимир Ярцев» и нажал «найти», – тут он повернулся к компьютеру и начал манипулировать с ним.

– И что? – спросила я.

– Сейчас, сейчас, – Владимир Иванович опять сосредоточился на поиске чего-то интересного ему. – Вот, – показал он мне на монитор, где завертелся то ли логотип какого-то сайта, то ли клип и следом поплыли виды города, снятого с высоты. – Это Апатиты. А теперь слушайте, – он включил звук, и я без труда узнала мелодию песни, знакомой мне с детства, которая сопровождала сменяющиеся на мониторе картинки.

«Апати-и-иты, знамени-и-итый – заполярный городо-о-ок» – выводил мягкий тенор.

– А при чем здесь вы? – вырвалось у меня.

– Да, время бежит… – Ярцев грустно посмотрел на меня. – Апатиты – мой первый город. Я проектировал его – и как приятно видеть теперь в натуре то, что было тогда на кальках. И песню эту, его музыкальную визитку, – тоже я написал, она каждое утро открывает новый день этого города.

– Как проектировал? – спросила я, и тут же поняла, что с самого начала нашего знакомства сбивало меня с толку.

Виной тому все то же мое предубеждение: богема… А Ярцев оказался нормальным технарем, как и я, – вот откуда мне так близок и понятен его мир, весь строй его интеллекта, склад души. Соединение знаний из таких сухих наук как, например, строительная механика, с творческим темпераментом, сделавшим из него выдающегося композитора, было мне, научному работнику в области общей механики, знаком духовного родства. Ведь и науку делают энтузиасты, одержимые вечным поиском, вечной неуспокоенностью, закваской к которой служит та же поэзия, что и в любом созидательном деле. В конце концов, когда пришла пора изменить темп жизни на более щадящий, то Ярцев, как и много других технических специалистов, всецело отдался художественному самовыявлению. Мои жизненные наблюдения дают повод утверждать, что у истинно одаренных людей так и должно быть. Именно технари, отошедшие от основной профессии, или сочетающие ее, и перешедшие в другой пласт отражения действительности – словом, кистью, звуками, вышиванием, – составляют костяк авторов журнала «Стожары».

Обо всем, что касается деятельности Владимира Ивановича как архитектора и как композитора, можно прочитать в прилагаемой статье. А в этом очерке я хочу рассказать о том, какой он человек.

Ярцев оказался юно увлекающимся, распахнуто щедрым, азартным. Он пел для меня, показывал умение имитировать музыкальные инструменты, комментировал наигрываемые мелодии из спектаклей, даже читал понравившиеся ему стихи. А самое замечательное – он строил планы.

– У какой-то «жоржетты», для которой, откликнувшись на ее слезные просьбы, я писал песни на ее стихи, уже вышло три своих сборника. А у меня до сих пор нет ни единого, – возмущался он.

– Это при том, что вы занесены в Книгу рекордов Гиннеса, – поддакивала я. – Но все поэты и композиторы нынче издаются за свой счет. Вы об этом не думали?

– Думал! – воскликнул мой собеседник, красноречиво поведя огромными миндалевидными глазами, и только теперь я поняла, что вся его ирония, затопившая предыдущие сетования, направлена не на безымянных «жоржетт», а на самого себя. – Голова моя стоеросовая. Думал, конечно! А вот с чего начать?

– А давайте запишем вас в «Стожарах», с этой передачи вы и начнете.

В то время я вела на Днепропетровском государственном телеканале – ДТРК – литературно-просветительскую программу «Стожары», утвержденную в министерстве по моей концепции. И хотя ответственным по ее выпуску был назначен штатный редактор студии, творческая инициатива всецело принадлежала мне.

– С какой передачи? – насторожился Владимир Иванович.

– Назовем ее, например, «Детские песни Ярцева», – принялась я импровизировать. – Или «Песни Ярцева о городах». А?

– О городах – это хорошо! – подхватил он и, загибая пальцы, начал тут же вспоминать, сколько у него есть песен о городах.

– А детские-е…

– Нет-нет, для них надо искать детей-исполнителей. Где я их возьму? – он уже был во власти идеи. – О, даже списка собственных песен у меня нет!

Мне показалось, что он нарочно хохмит, сгущает краски, и я рассмеялась:

– Тогда начните со списка.

Время пролетело быстро, материал для статьи я набрала. Даже мое неожиданное предложение снять Ярцева в «Стожарах» как бы не осталось висеть в воздухе – мы решили, что я прокручу за кадром песню «Город вечной зари», которую Владимир Иванович написал в честь 200-летия Днепропетровска, в ближайшей передаче о Селезневе, тем более что Михаил Сергеевич был автором текста. Передача о Михаиле Сергеевиче приурочивалась к его 80-летию, и поздравление песней было как нельзя более кстати. Я попросила у Владимира Ивановича кассету с записью, и он мне любезно дал, предупредив, что она у него единственная.

– Я верну в тот же день, как мы запишемся, – пообещала я.

– А вы делаете дубликат передачи для себя?

– Не всегда, чаще записываю дома с эфира. А что?

– А то принесли бы и показали, как у вас получилось подарок от меня Селезневу сделать.

– Ой, – я всплеснула руками. – Тогда мне придется срочно статью писать.

– Почему?

– Чтобы не ездить дважды. Заодно покажу вам ее наброски.

– Можно не торопиться со статьей, – Владимир Иванович достал лазерный диск, покрутил его в руках, затем, словно решился после долгих раздумий, протянул мне: – Возьмите. Это подарок от меня.