Текст книги "Десятый праведник"

Автор книги: Любомир Николов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– А, Ник. Добрый вечер… или, скорее, доброе утро. Садись, сейчас Тони принесет кофе. Тони! Две чашки, пожалуйста.

– В странном месте встречаемся, – обронил Николай, присаживаясь напротив него.

Донован улыбнулся.

– В странном для меня, хочешь сказать. Не в таком уж и странном… Я был у Хильды, она по-своему неплохая женщина. Дала мне половину дневной выручки… много денег.

– На сиротский приют?

– Да, на приют… и на больницу.

Старый Тони подошел и поставил на столик кофейник, две чашки, молоко и сахарницу с кусковым коричневатого цвета сахаром. Отец Донован налил кофе.

– А ты, Ник? Успешно согрешил? Могу тебя исповедовать.

– Да мне и каяться-то не в чем, если, конечно, не считать грехом, что обменял рубли. По шесть австралийских долларов за рубль.

– Тебя надули, – покачал головой священник. – Курс уже подскочил до семи с половиной.

Размешивая сахар, Николай засмотрелся на маленькую черную воронку в белом фарфоровом круге чашки. Воронка, подумал он. Звездный вихрь. Эпицентр циклона.

– Отче, – тихо произнес он, – недавно я встретил… одного человека. Он сказал, что Коллапс, оказывается, произошел не только здесь, на Земле. Мы, похоже, попали в центр бури, разыгравшейся во всей Вселенной.

Донован отхлебнул из чашки и медленно поставил ее на блюдечко. Движение было точным и уверенным.

– Не стану спрашивать, что это за человек, Ник… но будь осторожен. Общение с ним может быть опасным, даже очень опасным.

Николай, опершись на локти, устремил взгляд в лицо стареющего мужчины.

– Это правда? – продолжал настаивать он.

Голубые, странно теплые глаза Донована встретили его взгляд, не моргнув, спокойно и немного печально.

– Сравнение не точное, но по-своему верное. Я тоже об этом слышал, хотя, согласись, ведь я не физик и не астроном, чтобы проверить, так это или не так. Сейчас ты, наверное, спросишь меня, почему бог допускает, чтобы было разрушено творение его рук?

– Нет, – покачал головой Николай. – От разговоров во вселенских масштабах у меня начинает кружиться голова. Хочу спросить проще: какой смысл во всем этом? Зачем мы живем? Зачем ты, отче, тратишь свою жизнь на заботу о сиротах и больных, зачем проповедуешь крестьянам, которые в благодарность забрасывают тебя камнями? Какой смысл творить добро, если вихрь может смести все это в одночасье?

– Вопрос этот стар как мир, – закашлялся священник. – Человек задает его с тех пор, как осознал бренность своего тела. Какой смысл делать добро? Есть много ответов – и философских, и прагматических, но, по моему мнению, правильней всего было бы ответить на него встречным вопросом: а какой смысл делать зло? И ведь зло-то никогда его себе не задает. Оно не размышляет, оно действует и находит награду в себе самом. Я бы даже сказал, что, в некотором смысле, оно более жизнеспособно, чем добро. Но стоит перестать бороться, стоит опустить руки, его победа станет молниеносной и неминуемой. Поэтому, когда мне тяжело, я представляю себе мир как боксерскую арену, где шанс на победу остается до самого финального гонга… или до нокаута. – Он тихонько засмеялся. – Разве не так, в конце концов? Даже когда рефери уже досчитал до девяти, шанс все еще остается.

Николай откинулся назад. На мгновение тревога отступила, рассеянная не столько ответом, сколько страстной силой и убежденностью священника.

– Беру свои слова обратно, отче, – сказал он. – Место нашей встречи вовсе не странное. Просто ты неординарный человек. Стоит тебе отправиться просить помощи на твои добрые дела, похоже, никто не может устоять. Крестьяне, мадам Хильда, Мишин, я, мсье Луи… слышал даже, что ты и до Аренса несколько раз добирался. У меня такое чувство, что если этой ночью на Землю спустится антихрист со всем своим воинством, ты и с него стрясешь франк-другой на приют.

– По крайней мере, попытаюсь, – улыбнулся Донован. – Думаю, его возможности значительно больше, чем у Аренса. – Он допил кофе и встал. – Давай прогуляемся, Ник. Я тебя провожу.

На улице было холодно. Ночь еще владела миром, но со стороны горизонта угадывались первые зыбкие лучи утра. Где-то на соседней улице лениво цокали конские копыта – полицейский патруль или запоздалый путник. Еще робкая, заря начала проявлять страшные лики брошенных зданий. Поблизости зиял, словно беззубый рот, развороченный вход в банк. Никто не рисковал заходить внутрь здания, даже бездомные собаки. Бумажные деньги давно разворовали, а внизу, в подземелье, лежали кучи радиоактивного золота.

Отец Донован шел медленно, прихрамывая из-за старой раны в правой ноге. Как же он ходит по горным тропам, заходя в села? – удивлялся Николай. И как ему удается столько лет ускользать от патруля Аренса и Баумштеда?

– Это правда, что ты работал на американские спецслужбы? – спросил он.

Священник пренебрежительно махнул рукой.

– Старая история… Мишин тебе сказал? Ему доставляет удовольствие и на шахматной доске продолжать все ту же давнюю, бессмысленную борьбу – КГБ против ЦРУ. А все гораздо проще. Где-то четверть века назад группа шизофреников в фуражках из американской армии решила создать ЭКЮ.

– Что?

– ЭКЮ, – повторил Донован. – Emergency Counteraction Unit, отделение по ликвидации последствий чрезвычайных ситуаций. Или, говоря иными словами, группа командос, готовых по первому сигналу броситься в ад с автоматом в одной руке и прыскалкой со святой водой в другой… Не смейся, ничего удивительного, что они предусмотрели и то и другое, – просто чтобы не дай бог не ущемить глобальных интересов Дяди Сэма. Во всяком случае, при ЭКЮ было сформировано и религиозное спецподразделение. С тайного одобрения высших церковных кругов, заметь. При одном лишь условии: в критических обстоятельствах духовные лица сохраняли право отказа от применения оружия. Во всем остальном мы были наравне с остальными. Три года нас тренировали, как бешеных, в рамках пресловутой ликвидации последствий, но мы так и не поняли, что конкретно имелось в виду. Кто-то предполагал, что идет подготовка к возможной высадке инопланетян. Потом… – Он вздохнул и провел растопыренными пальцами ладони по лицу. – Потом я ушел.

– Из-за ранения?

Донован молча шел вперед, слегка углубившись в себя, словно предаваясь воспоминаниям. Наконец он обратил взор на спутника и снова попытался улыбнуться.

– Что-то я разболтался в последнее время. Вот оно, вредное влияние Мишина, а?

– Теперь я лучше тебя понимаю, – произнес задумчиво Николай. – Ты по-прежнему готов прыгнуть в ад… или куда там? С автоматом в одной руке и прыскалкой…

– Без автомата, – перебил его священник. – Не забывай, такое право у нас было.

– Ладно, пусть без автомата. За это снимаю перед тобой шляпу, уважаю тебя и люблю почти как Мишина. Но вопросы, которые мучают меня, не религиозные и не философские. Они практические и простые. Наступает конец Вселенной…

– Подожди! – властно изрек Донован. – Остановись на мгновение и посмотри!

Они стояли в конце заброшенного городского сквера с разбитыми скамейками и раскрошившимся асфальтом аллей. В полумраке среди деревьев, сорняков, колючек и травы все, казалось, сливалось в непроходимую чащу, скрывающую в глубине кучи зловонного мусора.

– Почва, – продолжал отец Донован. – Гумус. Он покрывает почти всю сушу мира слоем толщиной в метр, два, три, а иногда и больше. А ты задумывался когда-нибудь, что представляет собой гумус? Просто смесь микроскопических скальных частиц с истлевшими останками бесчисленного множества давно почивших божьих созданий. Наша Земля – колоссальная гробница, Ник. Попытайся представить себе этот неимоверный слой гумуса. Он питает зеленую одежду мира – растительность. Из него она черпает силы, чтобы давать жизнь листьям и забирать солнечную энергию. Потом травоядные прерывают жизнь растений, чтобы обеспечить собственное существование – и, в свою очередь, стать жертвой хищников. Хватит ли у тебя воображения, чтобы понять, что все это значит? Каждая секунда, каждое ничтожное мгновение несут миллиардам и миллиардам хрупких, чувствующих созданий страдание и смерть! И так в продолжение бесконечно многих лет. – Голос священника дрожал, прерывался от волнения. – Словно Вселенной недостаточно, чтобы вобрать в себя эту чудовищную пирамиду из боли и небытия. Почему? Почему, Ник? Какое может быть оправдание, если во всем этом не скрыта какая-то цель – невообразимо величественная и прекрасная, что-то такое, что, может быть, выше бога? Ты веришь, что он вдруг возьмет да и откажется от такой цели?

Николай оцепенел от смутного предчувствия откровения и близости со всем живым на свете, но стоило священнику замолчать, как это чувство быстро увяло, тронутое утренним холодом медленно умирающего города.

– Значит, единственное, что нам остается, это надеяться на бога, – разочарованно пробормотал он.

Отец Донован нетерпеливо притопнул ногой и пошел дальше по разбитому тротуару.

– Бог не благотворительное общество, мой мальчик! В конце концов, мы сами решаем в силу данной нам свободы воли.

– Подожди, отче! – возразил Николай. – да ведь мы никогда не сталкивались ни с чем подобным. Все предыдущие бедствия были дуновением ветерка по сравнению с этим вселенским вихрем. Человечество прошло через множество кризисов – экологический, ядерный, энергетический, эпидемия электромагнитной аллергии в двадцатые годы… Но все они были вызваны самими нами, значит, был шанс как-то с этим бороться. Впервые угроза идет извне, причем со всех сторон. С тех пор как мы с тобой познакомились, ты мне твердишь одно и то же: добро, добро спасет мир. Как? Каким образом может сдержать стихию наше хрупкое человеческое добро или зло?

Донован опять остановился, прислонившись к стене, чтобы дать отдых больной ноге, и скрестил руки на груди.

– Трудный вопрос, – сказал он. – Попытаюсь ответить на него коротенькой притчей. Представь себе, что разразилась ядерная война. Но в результате войны погибло не все, что-то осталось, ну, допустим. Через много, много лет после Апокалипсиса где-то в руинах среди джунглей родился дикарь. Однажды, бродя среди деревьев, он наткнулся на странную пещеру с прямоугольным входом. Хорошая пещера, удобная, сухая… со множеством красных кнопок на стене. Дикарь устроился в пещере и жил там в свое удовольствие – насколько это возможно в подобных обстоятельствах. Ходил на охоту, разжигал огонь, жарил мясо. Но проклятое любопытство не давало ему покоя. Его мучил вопрос: а что будет, если нажать на эти красные кнопочки? Наконец не выдержал. Нажал. И пришел конец. Ни дикаря, ни кнопочек, ни пещеры… ни белого света! Ну, Ник, и кто, по сути дела, уничтожил мир? Может быть, дикарь? Абсурд! Сколько бы он ни махал своим каменным топором, он ничего страшного не мог бы сотворить с земным шаром, кроме как выкопать яму. И все же это сделал он. Нет, ничего не говори! Допусти лишь, на миг допусти, что все мы живем на красной кнопке Вселенной.

Николай размял плечи. Когда он собрался с мыслями, чтобы ответить, голос его прозвучал тихо и неуверенно:

– Ты… хочешь связать Коллапс всей Вселенной с неизмеримо более мелкой величиной – человеком. А доказательства?

– Да, конечно, доказательства… О том же твердит и один мой очень умный знакомый. Только иногда аргументы стоят меньше, чем сами вопросы. Не веришь? Тогда подумай над тем, что этот самый знакомый называет «принципом симультанности», иными словами – над тем странным фактом, что куда бы ни заглянули астрономы, они видят, что повсюду на звездах происходят одни и те же катастрофические изменения… Ну, я с тобой досюда. Зайду к Мишину и возьму лошадь. До свидания, Ник. Приятных снов.

Отец Донован кивнул, свернул направо за угол и, прихрамывая, пошел вверх по рю де Виктоар. Глядя на удаляющуюся спину, Николай постоял на перекрестке. Улыбнулся. До сих пор ему ни разу не удавалось выиграть спор со священником, да и в будущем вряд ли удастся. Донован умел закончить разговор в самый невыгодный для противника момент, что постоянно приводило в бешенство Мишина.

Небо светлело. Поеживаясь от холода, он свернул налево. Через несколько минут он наконец будет дома. С боковой улочки послышался стук колес и на рю де Виктоар выехала телега молочника. Он махнул рукой и прокричал:

– Доброе утро, Гюстав. Дай головку сыра из тех, что поменьше.

Молочник ослабил уздечку, подождал, пока лошадь остановится, и повернулся к нему.

– Шесть франков.

Николай сунул руку в карман, набитый банкнотами. Порылся, нащупал подушечками пальцев какую-то маленькую бумажку и вытащил. Потертая оранжево-коричневая банкнота достоинством в один рубль. Хотел сунуть обратно. Не жмись, подумал он, всю ночь денежными проблемами занимался, хватит на сегодня. И решительно протянул рубль молочнику.

Гюстав взял бумажку. Поднес ее к близоруким глазам, внимательно рассмотрел и вернул пренебрежительным жестом.

– Убери этот мусор, приятель. Я же сказал, шесть франков, или ты не расслышал?

– Постой, постой, – успокаивал его Николай с чувством превосходства. – Этот, как ты выразился, мусор, стоит, по меньшей мере, сто двадцать франков. Или ты не знаешь, что прошлой… нет, позапрошлой ночью у старого Розенхайма сгорел дом?

Молочник смерил его взглядом с головы до пят.

– Представь себе, знаю. И еще знаю то, чего ты, похоже, не знаешь. Ночью Розенхайм продавал рубли, как бешеный. Через подставных лиц. – Гюстав рассмеялся, потом смех перешел в болезненный сухой кашель, и на глазах выступили слезы. – Хорошие… хорошие денежки, должно быть, поимел… от этого пожара.

Николай вынул пачку, нашел десять франков и молча заплатил. Он так устал за ночь, что даже удивляться не было сил. С маленькой головкой сыра он пошел дальше. За его спиной телега Гюстава опять загрохотала по брусчатке. Банкноты оттопыривали карман его брюк. «Утром куплю Мишину бутылку водки, – пообещал он. – Самую лучшую из тех, что найдется на черном рынке».

Старый шестиэтажный дом на рю де Виктоар в эти утренние часы выглядел мрачно со своей облупившейся штукатуркой, с неприличными надписями на стенах и выбитыми на нижних этажах стеклами. Не спеша, Николай подошел ко входу, приостановился, обругав себя за неосмотрительность, и вынул пистолет. В темных коридорах осторожность никогда не повредит.

На сей раз, кажется, все в порядке. Не видно ни наркоманов, ни алкоголиков, ни мелких жуликов. Только неприятный запах в коридоре намекал, что недавно кто-то заскакивал сюда справить нужду. С пистолетом в руке Николай поднялся по грязным ступеням мимо зияющих дверных проемов разграбленных квартир. Кроме него, в доме жили только две семьи, но они жили выше. Всеобщая нестабильность заставляла людей искать спасения в высоте.

На четвертом этаже он остановился и полез в карман за ключами. Новые вмятины на железной двери свидетельствовали о чьей-то неудачной попытке залезть в квартиру. Дураки, пожал плечами Николай. Там нет ничего ценного, а железная дверь – не более чем защитная мера против нашествия вандалов. Хорошо еще, что не залепили какую-нибудь из трех замочных скважин. Два года назад это создало ему немалые проблемы.

Внутри было пыльно и душно, почти как в доме в том заброшенном селе. Надо будет прибраться, подумал он, запирая дверь на две массивные щеколды. Потом глянул по привычке в «глазок» – собственное изобретение, зеркальная система перископов, сделанная таким образом, чтобы можно было предупредить попытку стрельбы с той стороны «глазка».

В коридоре стоял человек.

Свет в коридор проникал только через грязное окно лестничной площадки, так что, сколько ни старайся напрягать зрение, все равно ничего толком не разглядеть. Темный, высокий, слегка сутуловатый силуэт в широкополой шляпе. В руке что-то держит – палку или короткоствольное ружье, плохо видно.

Он оторвался от «глазка», протер глаза и опять прильнул к «глазку».

Человек исчез.

Николай приложил ухо к железной двери и затаил дыхание. Ему показалось, что он слышит шаги. Да, ошибки быть не могло! Тихие, осторожные шаги, которые удалялись и вскоре затихли. Кто это мог быть? «Грабитель, – кольнула его тревожная мысль. – Узнал про историю с рублями и решил меня потрясти».

Ощущая неприятный кисловатый вкус тревоги, он пошел закрыть окно и начал раздеваться. Только вытащил рубашку из брюк, как на ковер упал и покатился шарик из зеленой бумаги. Он нагнулся, взял его в руки и, медленно развернув, посмотрел. Сто долларов. От Мишина…

Вдруг на него нашел смех – облегчающий, очищающий, прогоняющий усталость последних дней. С улицы шел чистый, влажный и прохладный воздух, лаская голую грудь и отгоняя прочь тревогу. Он скинул рубашку на пол и пошел к кровати.

Наконец-то он был дома.

7

– …и потом Лукас выстрелил в меня, – сказал Николай.

Наступила тишина, которую нарушали лишь жалобные дребезжащие звуки – внизу на тротуаре кто-то играл на расстроенной шарманке. Мишин сосредоточенно набивал трубку. Трезвый, в свете дня он совершенно терял вид разбойника; в неизменном овечьем тулупе он скорее напоминал русского купца прежних времен откуда-нибудь из сибирской тайги. Кабинет тоже выглядел вполне прозаично без романтической роскоши со множеством свечей. Забытые свечи болезненно торчали в подсвечниках с налипшими на них бледными висюльками застывшего воска. В глубине комнаты под портретом генерала сидел отец Донован, рассеянно трогая стоящие на шахматном столике фигуры.

Мишин, положив локти на письменный стол, вытащил какие-то документы и подался вперед.

– Подожди, давай по порядку. Значит, так… Во время миссии в прошлом месяце ты встретил девушку по имени… как ее там?

– Джейн Диксон, – хмуро пробормотал Николай. – Из Австралии.

– Правильно. С этой Джейн Диксон из Австралии ты провел бурную ночь. Или я ошибаюсь? Неважно… Бурную или нет, ночь закончилась, и ты узнал, что дама исчезла. А за тобой по пятам, непонятно почему, увязалась целая свора головорезов Баумштеда. На волоске от смерти ты прорвался через Горж де Созе – между нами говоря, парень, даже мне не стоило выдавать свой канал. Канал – это святое… Но не будем отвлекаться. Внизу, у озера, словно в твою честь, собралась славная компания во главе с самим Буше. На борту «Вельтгершера». К их великому сожалению, добыча им досталась весьма скромная – всего один человек из людей мсье Луи, притом мертвый. После всех этих странных событий ты целый месяц молчишь по поводу встречи на Тотенвеге…

– Я не думал, что это так важно, – бросил Николай.

– Целый месяц молчишь, – настойчиво повторил Мишин. – Радуешься жизни. Неплохо себя обеспечил – благодаря моей финансовой прозорливости! – и думаешь, что первые признаки войны между мсье Луи и Аренсом дело второстепенное. Как и участие Баумштеда в этих событиях. Продолжаешь молчать даже после того, как в центре города на Буше было организовано покушение…

– Два покушения, – подал голос священник.

– Хорошо, два покушения. Если бы хотя бы одно из них было успешным… И вот сегодня случайно ты видишь на улице ту самую молодую особу в сопровождении не кого бы то ни было, а Лукаса, личного телохранителя мсье Луи. Предавшись романтическим воспоминаниям, ты идешь за красавицей. Она, однако, тебя замечает, говорит об этом Лукасу, и он, с присущей ему бесцеремонностью, пускает в тебя несколько пуль. Я правильно излагаю события?

Николай напрягся. «Не люблю, когда он становится таким, – подумал он. – Сразу видно, что работал на КГБ».

– После этого, полагаю, оба они исчезли, – продолжал Мишин. – Куда?

– Они шли в сторону набережной. Может, взяли лодку.

– Возможно, – согласился Мишин и повернулся к Доновану. – Ну, отче, что скажешь от имени американских секретных служб?

Священник обошел молчанием подковырку. Не спешил с ответом. На улице все так же уныло играла шарманка; по брусчатке цокали конские копыта. Николай ждал продолжения разговора и рассеянно смотрел через окно на ближние горные склоны, тронутые местами первым багрянцем осени. Чуть выше причудливо и зловеще чернел высокий конус Мон Брюле, Горелый пик, как называли его последние лет десять. Сбоку чернильным пятном медленно развевалось по ветру темное облачко. На вершине была расположена одна из многочисленных станций распыления угольной пыли. По уходящей вверх дороге медленно ползли едва заметные точечки – повозки Службы огня, груженные не до конца сгоревшим углем, который свозили сюда со всей области.

– Что ты меня спрашиваешь? – сказал наконец Донован. – Все ясно, думаю, что даже Ник уже начал понимать, что к чему. Схватка между Луи и Аренсом перешла в новую фазу, а появление Джейн Диксон послужило… можно сказать, взрывателем, нет, это не совсем точно. До взрыва еще дело не дошло. Скажем так, мисс Диксон послужила искрой, которая поджигает фитиль.

– Угу, – кивнул Мишин. – И теперь фитиль уже догорает.

Он чиркнул спичкой и зажег трубку. Какое расточительство, подумал Николай, десять франков вылетели в трубу.

– Хорошо, Фред, – задумчиво продолжал богатырь, пуская густые голубоватые струйки дыма. – Все это мне тоже известно, больше того, я давно этого ждал. Двоевластие всегда взрывоопасно. Но скажи, что такого особенного в этой австралийке, кроме того, что она проделала, может быть, самое дальнее из всех мыслимых путешествий последних лет?

– В ней самой? Ничего. – Донован слегка улыбнулся, видя, как у Мишина от удивления вытягивается его широкое лицо. – Ты и сам был близок к этому выводу, дружище. Джейн Диксон форсировала развитие кризиса не в силу своей какой-то особой ценности, а в силу того, что она символизирует науку.

Снова пауза. Мишин яростно пыхтел трубкой, заглушая скрежетание шарманки.

– При чем тут наука? – взорвался он наконец. – Борьба за власть!

– Знание – сила, – парировал священник. – Это не я сказал, а один умный человек много веков назад.

Иван Мишин помолчал, нервно моргая. Что-то неуловимо изменилось в нем, и Николай почти физически ощутил, как под прямыми русыми прядями волос молниеносно работает холодный, расчетливый ум.

– Так… – медленно протянул Мишин. – Так, так. Значит, опять цитируем крылатую фразу Фрэнсиса Бэкона.[16]16
  Английский философ и писатель (1561–1626).


[Закрыть] Прикладная наука, а? Доброе старое человечество опять меня удивило, я не верил, что дойдет до этого раньше, чем лет через сто. И кто этот человек? Новый Архимед? Может быть, новый Ньютон… или Эйнштейн? Где? У мсье Луи?

– К сожалению, я не имею права отвечать на этот вопрос, – покачал головой Донован.

– И не надо, я догадливый. Но ты, по крайней мере, должен сказать, на какой стадии находятся разработки. Это дело подобно динамиту, Фред, сам понимаешь. Если такой человек действительно существует, Аренс будет готов ходить по колено в крови, лишь бы наложить на него свою лапу. Баумштед тоже. Об остальных и говорить нечего. Ну?

Отец Донован зябко потер ладонь о ладонь.

– Для кризиса еще рано. Игра постепенно грубеет, однако, думается, до настоящей схватки дело дойдет месяца через два-три. Кто бы ни попытался тягаться с мсье Луи – Аренс или Ален Буше, потому что не исключено, что у Буше есть свои планы, – прежде ему следует хорошенько подумать. А тебе советую подготовиться. Перевести наличные деньги в более крупные купюры, обеспечить надежный канал, с тем чтобы их можно было потом получить… Хотя что я тебе говорю, ты все это не хуже меня знаешь.

– А что ты посоветуешь нашему молодому другу?

Оба посмотрели на Николая так, словно видели его впервые и пытались оценить, сколько он стоит.

– Спокойно возвращаться домой, – сказал Донован. – Думаю, серьезная опасность ему не грозит. Его участие в этой истории было самым минимальным, периферийным. Если бы было что-то из ряда вон выходящее, Буше не оставил бы его в покое столько времени.

Мишин кивнул и принялся разжигать почти погасшую трубку.

– Похоже на то… Слышишь, что советует тебе старый человек, Коля? Возвращайся домой… и поаккуратней там! Никаких романтических историй с молодыми дамами. Если приспичит, сходи к мадам Хильде, ее девочки не вмешиваются в мировую политику. Ладно, иди. А я попробую обыграть в шахматы старого хрыча иезуита и вытрясти из него еще что-нибудь.

– Не выйдет у тебя ни то, ни другое, – возразил отец Донован. – До свидания, Ник. Все-таки будь осторожен.

Находясь все еще под впечатлением услышанного, Николай, как во сне, вышел из кабинета, спустился по лестнице и прошел через пустой мрачный салон, где Жано уныло подметал пол между столиками. На улице его ослепил свет ясного сентябрьского утра, и он, щурясь, свернул налево. Печальная мелодия шарманки лилась вдоль тротуара. Сквозь прикрытые веки Николай взглянул на шарманщика – старый слепой в черных очках, с торчащими седыми волосами и бородой, одетый в заштопанное, грязное пальто. Странно, но ботинки и брюки почему-то выглядят новыми, отметил он, но не успел оглянуться, как старик отбросил шарманку в сторону, одним прыжком подскочил к нему и молниеносно сунул в подбородок что-то твердое и холодное.

– Не шевелись! – голос был не стариковский, а живой, резкий и угрожающий.

Прежде чем он успел отреагировать, кто-то завел ему руки за спину, и на запястьях щелкнули наручники. С соседнего перекрестка галопом выскочили два коня, впряженные в черную карету с узкими окошками. Стоящий на козлах кучер дернул поводья. Повозка остановилась, двери сзади отворились, и двое из нападавших грубо втолкнули Николая внутрь. Он всей своей тяжестью плюхнулся на живот, изо всех сил вертя шеей, чтобы не удариться лицом в дощатый пол. Возле его носа оказались чьи-то давно не чищенные ботинки. Двери закрылись, и стало темно. Колеса застучали по брусчатке, карету затрясло. Все продолжалось не более тридцати секунд.

«Ловушка, – подумал он. – Донован явно ошибся. Каким-то образом я оказался замешанным в этой игре гораздо глубже, чем предполагал. Буше и сейчас обо мне не забыл…»

– Вставай!

Кто-то помог ему подняться с пола и сесть на узкую грубую скамью в глубине купе, спиной к кучеру. В зыбком свете, проникающем сквозь решетки, он увидел, что внутри, кроме него, находятся еще двое. Один быстро обыскал его, забрав пистолет и нож. Другой держал автомат и безучастно насвистывал сквозь зубы какую-то мелодию.

С руками за спиной было страшно неудобно устойчиво сидеть на подскакивающей скамье. Упираясь в пол расставленными ногами, он пытался удержать равновесие, поглядывая одновременно сквозь узкое оконце. Здания были знакомые. С рю де Виктоар они свернули на бульвар Максимильена. К Префектуре, решил Николай Бенев. Все ясно.

Через несколько минут повозка остановилась, как он и предполагал, в тенистом дворе Полицейской префектуры, огороженном со всех сторон высокими стенами. Дверца отворилась, и охранники вытолкали его наружу. Николай неловко спрыгнул на землю и огляделся. Вокруг было полно карет и лошадей, между ними сновали вооруженные полицаи. Ему казалось, что сегодня здесь как-то слишком оживленно, хотя сравнивать было не с чем, никогда прежде он здесь не бывал.

Его повели налево, к узкому входу с едва державшейся на петлях дверью, потом по крутой лестнице, по мрачному коридору второго этажа и наконец привели в просторную комнату с окнами во двор. Регистратура.

Формальности длились невероятно долго. За письменным столом в углу чиновник с усами моржа терпеливо заполнял бланки, в то время как другие трое суетились вокруг Николая с измерительными инструментами и диктовали бесконечное множество данных по старой системе Бертильона. Потом ему пришлось четверть часа сидеть неподвижно, чтобы полицейский художник сделал его портрет в профиль и анфас. Ему не задали ни единого вопроса, видимо, знали, с кем имели дело. Но то, что с него сняли наручники и так долго с ним возились, до некоторой степени успокаивало. Вряд ли они стали бы тратить чернила только ради удовольствия получить тщательно обмеренный труп.

– Готово, – констатировал, наконец моржовый ус, подписывая что-то в уголке рисунков. – Можете забирать.

Охрана опять вывела его в коридор. По другой, еще более узкой лестнице он спустился в подземелье, едва освещенное висящим на стене фонарем, под которым неподвижно сидел сторож с ружьем на коленях. Он даже не взглянул на двух своих коллег, пока они открывали одну из множества камер и заталкивали туда пленника. Потом железная дверь захлопнулась, и впервые за последний час Николай остался наедине со своими тревогами.

Камера была тесная, с влажными бетонными стенами, на которых красовались сотни надписей, нацарапанных острыми предметами, ногтями или просто грязными пальцами. Под самым потолком торчала разбитая лампочка внутри покрытого паутиной проволочного абажура. Маленькое окошко с тяжелой железной решеткой было на уровне земли и смотрело во двор. Сквозь грязное стекло была видна подрыгивающая лошадиная нога, отгоняющая надоедливых мух. В камере не было никакой мебели, кроме голых дощатых нар и гнусного на вид ведерка в углу. Ежась от холода и смутных страхов, Николай попытался рассуждать логически.

Игра шла по-крупному, как утверждали Мишин и Донован, да он и сам это понимал. Речь уже не шла о нескольких партиях спичек или перетягивании одеяла между мафиозными кланами и так называемой законной властью. Если действительно появился человек, который мог бы стать родоначальником новой науки, то его мозг стал бы ключом к мировому господству, к возрождению цивилизации и, может быть, даже – почему бы и нет, черт побери! – к преодолению загадочной вселенской угрозы. При таких авансах Аренс пойдет на любой риск. Во всяком случае, он не станет церемониться с каким-то мелким контрабандистом, даже если тот один из лучших в своей профессии.

«Но какое я имею отношение ко всей этой истории, – спросил Николай. – Джейн?» Может быть, именно встреча с ней стала основной причиной интереса к его персоне? Только откуда они могли пронюхать о той ночи в мертвом селе? Ну, для них это не проблема, решил он. Особенно если они договорились с Баумштедом. Бандитское соглашение, разумеется. До тех пор, пока не добьются цели. Потом вцепятся друг другу в глотки, однако весь вопрос в том, где будет он в это время – в тюрьме, на свободе или на глубине двух метров под землей?

Он вздрогнул. Кто-то шел по коридору. Шаги были легкие, тихие, едва слышные, и все же, непонятно почему, его объяла необъяснимая тревога. Ему показалось, что когда-то он их уже слышал, вот так же, за железной дверью… но где? Мгновенный проблеск в памяти вернул его в ту пьяную ночь с Мишиным, месяц назад. Человек за дверью?

Загремела наружная щеколда. Дверь камеры отворилась, и в слабом свете фонаря показался темный, высокий, чуть сутуловатый силуэт в широкополой шляпе и длинном расстегнутом пальто. Круги черных очков придавали бледному лицу вид мертвеца. Войдя, слепой шарманщик остановился у противоположной стены и несколько секунд стоял неподвижно.