Текст книги "Десятый праведник"

Автор книги: Любомир Николов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Да за кого она его принимает, эта мерзавка? Николай невольно привстал было с рюкзака, но, встретив ее испытующий взгляд, сел обратно. Конечно, она только и ждет, что он замахнется… чтобы опять начать старую карусель. Нет, дорогуша, этот номер больше не пройдет!

– Свяжу, если понадобится, – пообещал он. – Но если придется выбирать, то и палкой до тебя не дотронусь. Снимай ремень!

Злой блеск в ее глазах полностью его удовлетворил. Это было так по-женски – отталкивать и одновременно обижаться на отсутствие интереса. Резкими, гневными движениями она расстегнула пряжку, вытащила ремень из шлевок и швырнула его в сторону. Нож шлепнулся возле ног сзади. Женщина собралась расстегнуть пуговицы на брюках, но Николай поднял руку.

– Брось! На этот товар желающих нет, я уже говорил. Кидай сюда железо и можешь надевать ремень.

Она испепелила его взглядом, но подчинилась. Николай подтолкнул ногой нож к пистолету, встал и склонился над рюкзаком. Не выпуская девушку из прицела, он расстегнул ремешок левой рукой и откинул язык рюкзака. Сверху была какая-то провизия, завернутая в измазанную старую салфетку. Он выложил ее на брусчатку и залез поглубже. Потертый бежевый свитер… огниво… белье… Ага, а вот и что-то интересное! Коробочка из тоненьких дощечек с металлической застежкой.

– Эй, кто тебе позволил там копаться? – осведомилась высокомерно незнакомка. С тех пор как он перестал принимать ее за парня, голос ее стал как будто звонче.

– Заткнись, – обрезал ее Николай, ставя коробочку на рюкзак и пытаясь ее открыть. – Давно надо было грохнуть тебя для собственного спокойствия.

– Вот и я дивлюсь, почему ты этого не сделал? – заявила она. – Я слышала о вас много гадостей, но ты, вижу, превзошел всех негодяев Баумштеда. Поосторожней, дурак! Уронишь!

Он машинально придержал коробочку. С застежкой справился, но открывать крышку не торопился. Нужно было время, чтобы переварить услышанное. Слишком многое за последние несколько минут перевернулось с ног на голову. Во-первых, мальчишка, который оказался вовсе не мальчишкой, а теперь оказывается, что и не из людей герра Баумштеда. На кого тогда она работает? Не на Мишина и не на кого-то из посредников мсье Луи. Уж не в одиночку ли она крутит бизнес? Хотя с таким мерзким характером вряд ли ее станут терпеть в организации.

Ну, да что тут гадать. Скоро все прояснится само собой. Он поднял крышку коробки. Внутри лежала вата, под ней с десяток стеклянных ампул с грубо запаянными кончиками. Пальцы скользнули глубже, но кроме ваты ничего не обнаружили.

– Морфий? – он поднял глаза на девушку.

– Морфий, – поспешила согласиться та. – Надо же как-то жить.

Нет, тут что-то не так. Контрабанда лекарств – это ясно; при сегодняшнем отчаянном состоянии медицины болеутоляющие средства ценились почти так же, как и спички, а риск торговать ими был значительно меньше. Только ни один нормальный человек не станет рисковать жизнью из-за десятка ампул. Тогда что?

На всякий случай он еще раз прощупал вату, потом положил коробку рядом с другими вещами и залез поглубже в рюкзак. Теперь в зеленых глазах появилось беспокойство, и это наполняло его некоторым удовлетворением – наконец-то ему удалось пробить проклятую стену ее презрительного высокомерия. «Так-то, дорогая, – подумал он, – у каждого из нас есть свой скелет в шкафу. Давай-ка поглядим, чем же ты все-таки зарабатываешь, если морфий служит тебе лишь прикрытием. Тааак… клубок веревки… шерстяные чулки… снова белье…»

– Достойное занятие для джентльмена, – зло отозвалась незнакомка. – Рыться в чужом белье. Или ты кончаешь таким образом?

– Ты все же дама… – презрительно поморщился тот и смерил ее взглядом. У нее действительно был вид дамы, хотя ему очень не хотелось это признавать. Или упрямой козы, зависит, с какой стороны взглянуть.

Мало-помалу рюкзак почти полностью был опорожнен, и, вытаскивая каждый новый предмет, Николай все больше разочаровывался. Коробка патронов для пистолета… кружка… мешочек с сухофруктами… зачитанная книжка без обложки со странным названием «Спектрографические константы»… Книга сначала привлекла его внимание, но, перелистав страницы, исписанные непонятными таблицами и формулами, он покачал головой и положил ее к остальным вещам.

– Хватит заниматься ерундой, – сказала девушка. Сказала это серьезно и настойчиво, казалось, смертельная угроза взволновала ее не слишком, а вот ревизия рюкзака переполнила чашу терпения.

Похоже, она сдается, подумал он, и эта первая настоящая победа в стычке между ними принесла ему удивительно сильное удовлетворение. Он уже был готов уступить, прекратить досмотр, но любопытство оказалось сильнее. Что же такого может быть в этом рюкзаке? Там практически не осталось места для чего-нибудь серьезного.

Пальцы его нащупали какой-то гладкий прямоугольный предмет. Он вынул его и хотел взглянуть, что он собой представляет, но злость, вспыхнувшая в глазах девушки, невольно заставила его отступить на два-три шага назад. Этой мерзавке ничего не стоит броситься на него с голыми руками.

Отойдя на безопасное расстояние, Николай многозначительно потряс пистолетом, потом бросил беглый взгляд на находку. Ничего особенного. Плоский пакет, обернутый клеенкой и перевязанный несколько раз крест-накрест веревкой. Он подкинул его на ладони, чтобы определить, какой он на вес.

– Положи на место! – приказала незнакомка.

Голос ее прозвучал, как удар хлыста, – так резко и властно, что он машинально шагнул к рюкзаку. Значит, это и есть то самое, за что она так боялась. Здесь, в этом пакете, кроется тайна, способная толкнуть женщину на рискованный переход через границу.

Теперь ее действительно нельзя выпускать из виду. Помогая себе зубами, он ослабил узел и снял веревку.

– Я убью тебя, – мрачно сообщила незнакомка.

Он хотел было ответить, но решил, что лучше промолчать. Сначала надо посмотреть, что в пакете, а уж потом разговаривать.

В клеенку был завернут конверт из коричневатой упаковочной бумаги. Николай разорвал его, вынул содержимое и озадаченно почесал затылок рукояткой пистолета. В руках у него белела пачка исписанных убористым почерком листов, сложенных пополам и перетянутых резинкой. Почерк был мелкий, но разборчивый, и текст занимал всю поверхность листа без полей, словно пишущий экономил бумагу. Написано было по-английски с обильной примесью греческих символов, цифр и совсем незнакомых знаков.

– Хорошо, ты увидел, что хотел, – устало вздохнула девушка. – А теперь читай, если такой умный.

Он послушно пригляделся. Язык был знакомый, большинство слов – тоже, но, сложенные вместе, они превращались в совершеннейшую абракадабру. Глаза перескакивали с одной строчки на другую.

…в этой области атомы с потенциалом ионизации, меньшим, чем потенциал водорода – C, Mg, Fe, Ca и др., – ионизируются от излучения с λ > 912 А…

…необходимость дополнительной проверки линий поглощения К в спектрах светящихся звезд…

…иные механизмы, так как Lc-кванты не являются главным ионизирующим агентом…

Николай опустил руку. Черт, он ничего не понимал, но меньше всего – что особенного было в этих записках, чтобы так рисковать? Времена чистой науки прошли двадцать лет назад, и сейчас подобными вещами могли заниматься лишь повернутые старики, чудом оставшиеся в живых после стольких лет голода и нищеты. Что общего с ними может быть у этой девушки?

– Оставь в покое эти листы, – сказала она уже без злобы в голосе. – Если хочешь, забери морфий. Могу еще дать деньги… франков двести, больше у меня нет.

С кислой миной Николай положил сложенные бумажки на пустой рюкзак. Славная добыча, нечего сказать! Двести франков и десять ампул морфия… Он пожал плечами. Что ж, на его месте какой-нибудь из приспешников Баумштеда мог бы ее пристрелить и за меньшую сумму.

– А сама-то ты откуда? – спросил он.

– Из Австралии.

– А?

– Из Австралии, – терпеливо повторила девушка и впервые слегка улыбнулась, словно раздумывая, смеяться ей или негодовать по поводу глупости рода человеческого в целом и Николая в частности. – Теперь тебе осталось только спросить, есть ли у меня австралийские доллары.

– А что, есть?

– Нет, как это ни печально. Нет. Их давно отняли мошенники покруче тебя.

– Подожди, – сказал он чуть ли не умоляюще. – Подожди. Что ты мне голову морочишь? Австралия в тысячах километров отсюда…

– В десятках тысяч, – поправила она. И голос ее стал деловитым. – Послушай, парень, давай не будем терять время. Что хотел посмотреть, ты посмотрел, прибыль кое-какую поимел… Что тебе еще надо? Убивать меня, похоже, не собираешься, изнасиловать просто не советую. Так что для обеих сторон лучше будет договориться – тебе деньги и ампулы, а мне – записки и остальной багаж, который ничего не стоит. Идет?

Николай вздохнул. «Делаю очередную глупость», – подумал он, пряча пистолет в кобуру. Не только люди Баумштеда, но даже Гастон, несмотря на свою французскую галантность, посмеялся бы над такой идиотской доверчивостью. Но что делать, у каждого человека, в конце концов, есть собственная гордость. Собственное достоинство стоит больше двухсот франков и чуточки морфия.

– Забирай свои пожитки, – сказал он. – Вместе с записками и стекляшками. И без них обойдусь.

Девушка неуверенно подошла к рюкзаку, остановилась и испытующе взглянула ему в лицо.

– Да, и еще, – мстительно добавил Николай. – Договор имеет силу для обеих сторон, верно? Ты тоже гарантируешь, что не будешь в меня стрелять и… не будешь меня насиловать.

На этот раз она не нашлась что ему ответить.

4

Коза, упрямая коза, яростно подумал Николай, резкими движениями затачивая бритву о ремень. Надо было послать ее куда подальше. Проклятый народ эти бабы – дай палец, по локоть откусят.

Лезвие поблескивало в желтоватом пламени свечи. Он попробовал его пальцем и повернулся к раковине. В полумраке тесной ванной зеркало казалось окошком в другую комнату, откуда на него смотрел какой-то подозрительный тип – до пояса голый, лохматый, заросший щетиной и с темными кругами под красными глазами. Николай внимательно оглядел его и покачал головой. Физиономия не внушала доверия. Ничего удивительного, что женщина приняла его за человека Баумштеда.

«Но переодеваться я не буду, – упрямо сказал он себе, пока опускал кисточку в кружку с теплой водой и намыливал ее о кусок грубого коричневого мыла. – Не буду… и точка! Что она из себя строит, эта фифа? Мишину я гожусь и такой, отцу Доновану тоже, даже Гастону гожусь, а эта, видите ли, строит из себя благородную девицу. Встретилась бы с мсье Гастоном, поглядели бы, какую песню тогда б запела».

Бритва со скрежетом начала соскабливать трехдневную щетину на щеках, и спустя некоторое время отражение в зеркале приобрело приличный вид.

Он стер пену с лица, пригладил волосы мокрой рукой и решил, что этого вполне достаточно. Взяв свечу, прошел в темную спальню и неуверенно остановился возле кровати, на которой лежал темно-синий костюм. Он чувствовал себе злым и неуклюжим, словно дрессированный медведь. Положение хуже губернаторского, как любил говаривать Мишин. Психологический мат, добавил бы отец Донован. Или, точнее, цугцванг.[12]12
  Положение в шахматах, когда игроку приходится делать заведомо проигрышный ход.


[Закрыть] С какой стороны ни взгляни на ситуацию, выхода, который пощадил бы его самолюбие, нет. Можно, конечно, послать к черту эту козу, подхватить рюкзак и потихоньку смыться. Он улыбнулся, представив себе, как она, прождав его еще с полчаса, поднимется наверх, чтобы убедиться, что ее бросили вместе со всеми ее приготовлениями. Что и говорить, мысль была соблазнительной, но бегство означало бы, что он уступил, сдался. Как и раньше, когда он спустился вниз, не подозревая, какой капкан она ему приготовила. С ее стороны было нечестно – нечестно, это еще мягко сказано – накрыть на стол, нафуфыриться и встретить его с гримасой крайнего неодобрения.

Вспомнив об унижении, он сцепил зубы. «Ладно, дорогая, – подумал он, протягивая руку к висящей на спинке стула белой рубашке, – раз уж мы решили притворяться элегантными и изысканными, даю тебе карт-бланш. Мы тоже не лыком шиты, приходилось и на дипломатических приемах бывать, неважно, что тогда я был еще совсем зеленым юнцом».

Галстук ему не давался. Раза три-четыре он его перевязывал, пока не получился более-менее приличный узел, и это придало ему уверенности. Одетый в синий костюм, он опять прошел в ванную и посмотрел в зеркало.

У него перехватило дыхание.

Из зеркала на него смотрел совсем другой человек, человек из давно ушедшей эпохи. Гладко выбритое лицо было почти красивым – скуластое, с орлиным носом и проницательными темными глазами под густыми бровями – лицо авантюриста из старых фильмов. Старинный костюм казался верхом элегантности по сравнению с его прежней одеждой. И в то же время эта одежда из гардероба мертвого хозяина дома была такой же несуразной, как и висящая над головой электрическая лампочка. С почти физической болью он ощутил, как безвозвратно ушло величие старого мира. Sic transit gloria mundi…[13]13
  Так проходит мировая слава (лат.).


[Закрыть]

Он повернулся спиной к зеркалу и со свечой в руке медленно спустился на нижний этаж. Чувствуя себя разбитым и не находя себе места. Ему казалось, что призраки прошлого прячутся по мрачным углам, уныло обгладывая остатки воспоминаний об океанских лайнерах и электрических миксерах, телевизорах и космических полетах, мотоциклах и компьютерах. Миллиарды исчезнувших предметов сыпались лавиной из бескрайней ночи, вызываемые, словно духи при спиритических сеансах, старым синим костюмом. Миллиарды примет рухнувшей цивилизации, на которые нельзя было посягать, кроме как в воспоминаниях.

Малая гостиная встретила его светом свечей, огнем камина и запахом еды. Контраст с мраком мертвого села был таким разительным, что Николая словно ушатом холодной воды окатило. Легкомысленный уют этой теплой комнаты показался ему безрассудным вызовом силам ночи и стужи, легионам мертвецов, сметенных Коллапсом. Белая скатерть, заботливо начищенные приборы, хрустальные бокалы и фарфоровые тарелки – все это принадлежало не им, не принадлежало, по сути дела, никому.

– Не стоило этого делать, – тихо произнес он.

Женщина оторвала взгляд от камина и повернулась к нему. Она была одета в темно-зеленое вечернее платье с глубоким декольте и казалась совершенно незнакомой, словно явилась на смену той зануде с площади. Длинные черные волосы были уложены «улиткой» и заколоты шпилькой из слоновой кости, белизна изящной шеи притягивала взгляд, и это лишь усиливало ощущение нереальности.

– Чего не стоило делать?

– Всего этого… – он пространно описал рукой круг. – Это как… как осквернение гробницы. Или как пир во время чумы.

– Чума миновала пятнадцать лет назад.

– Знаю, – кивнул Николай. – Но когда я попадаю в такие вот села, мне начинает казаться, что время остановилось… или приютилось в пыли пустых комнат. А иногда вдруг кажется, что мертвые все еще здесь, и мы должны проявлять к ним должное уважение… быть, что ли, более сдержанными, черт возьми!

– К питейным заведениям это тоже относится? – осведомилась она с мягким коварством в голосе.

Ее замечание не вызвало у него раздражения. Он лишь вздохнул и покачал головой.

– Днем все выглядит по-другому… Но то, что это была глупость с моей стороны – глупость, она глупость и есть. И, как видишь, я готов понести заслуженное наказание в твоем лице.

– Даже так! – Ее тонкие брови вопросительно поднялись. – А ты, похоже, становишься излишне романтичным. Проклятие мертвого села…

– Не знаю, – сказал он. – Может, я и ошибаюсь, может, что-то преувеличиваю. В конце концов, здесь теперь ходят люди, такие же, как мы. Наверное, жизни просто не нравится надолго оставлять такие места пустыми. Ничего удивительного, если скоро сюда явятся мародеры, начнут грабить, ворошить брошенные дома…

– Пить «Перно», – подсказала женщина.

Николай задохнулся от возмущения.

– Не выношу «Перно»! – зло возразил он. – Если бы я его пил, мы бы вряд ли встретились!

Он резко повернулся на пятках и собрался шагнуть в направлении двери, но рука незнакомки легла ему на плечо – едва уловимо, как касание бабочки, и все же ее жест был исполнен настойчивости и силы.

– Извини… – Николай скосил глаза на ее руку. Трогательно тонкие пальцы огрубели, ногти обломаны, и он вдруг понял, что именно в контрасте с элегантным вечерним платьем скрывается вся глубоко противоречивая сущность ее поведения. Агрессивность и грубая язвительность были маской, щитом против еще более агрессивного мира, где просто не было места женственности и мягкости.

– Я не хотела тебя обидеть, – проронила она. – Просто… думала, что если ты из людей Баумштеда…

– Ты совсем рехнулась, – кисло улыбнулся Николай. – Что за чушь! Милочка, если бы я был из людей Баумштеда, уже три раза тебя бы убил и изнасиловал. Не боясь остаться без наследства. А если бы почему-то не сделал этого раньше, то теперь уж точно разложил бы на столе.

Ее нефритовые глаза взглянули на него с веселой искоркой.

– Теперь скажи еще, что ты Робин Гуд или Зорро.

– Не скажу, – признался он. – Я контрабандист, ты угадала, только работаю на более порядочного шефа – мсье Луи, может быть, слыхала о таком. И если хочешь знать, я из порядочной семьи. Отец был дипломатом… из Болгарии, есть такая страна.

– Знаю, – кивнула она. – Я была там прошлой зимой.

Николай встрепенулся и обалдело уставился на маленькую хрупкую девушку, стоящую перед ним. Он на секунду забыл, откуда она явилась, – или подсознательно не хотел верить, что она способна проделать такое путешествие, сама мысль о котором наполняла его сомнением и непонятным страхом.

– Ну и как там? – спросил он, тут же пожалев о том, что спросил. О Болгарии у него остались лишь детские воспоминания: маленький домик деда где-то в горах, разноцветные стекла небоскребов в новом центре Софии и веселые толпы туристов на морских пляжах. Это была страна, оставшаяся в другой, счастливой эпохе – так же, как та Россия, в которую отчаянно стремился Мишин.

Женщина пожала плечами.

– Как и везде… По сути дела, я не так много видела. Ты же знаешь, как это бывает зимой – все затихает, люди прячутся по теплым домам и ждут весны. Большие города опустели, но в целом, похоже, страна не слишком сильно пострадала. Во всяком случае, я не слышала, чтобы был голод… Видимо, успели вовремя перестроиться на сельское хозяйство. Жаловались в основном на хищников – волков, медведей, кабанов… У нас тоже были проблемы с волками, пока мы пробирались через Балканы.

Она замолчала. По комнате опять разлилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием угольков в камине и плавящегося воска свечей. Николай задумчиво смотрел на маленькую руку девушки и представлял себе пистолет, направленный в оскаленную пасть огромного зверя с прижатыми ушами и вздыбившейся на шее шерстью… где-то в заснеженных ущельях Балкан. Жалобная песня ветра смешивается с воем волчьей стаи, и снег доходит до пояса… волки, черт бы их побрал, волки зимой – гиблое дело, можно сказать, совсем пропащее, особенно для маленькой или плохо вооруженной группы. Ему приходилось видеть следы подобной схватки во Французских Альпах – кровавые пятна на примятом снегу, рассыпанные гильзы, куски ткани и дочиста обглоданные человеческие кости, разодранные мощными челюстями. Одна из бесчисленных угроз ремесла… «Но мы хотя бы понимаем, ради чего рискуем, – подумал он. – А ради чего рискует эта дурочка? Ради нескольких листков, исписанных какой-то чепухой чокнутыми стариками, которые никак не хотят понять, что прошлое похоронено навсегда и что по крайней мере в ближайшие сто лет мир не сможет позволить себе роскошь содержать ученых. Австралия! Боже праведный! Двинуться из Австралии в Европу! Да это же чистой воды самоубийство!»

– О чем ты думаешь? – спросила она.

Николай очнулся, и алые пятна на снегу медленно растворились, уступая место зеленому платью с глубоким декольте, открывающим наполовину маленькие упругие груди. Смутившись, он перевел взгляд на лицо девушки.

– Не понимаю тебя. Думай обо мне что хочешь, но не понимаю. Сколько раз ты ставила свою жизнь на карту? Сегодня я мог тебя застрелить, прежде чем ты бы сообразила, что произошло. А если бы я был с группой… Ты только слышала о людях Баумштеда, но, по сути дела, не знаешь, что это за выродки. Нет, нет… – Он взмахнул рукой. – Последние слова беру обратно. Возможно, тебе и почище встречались. Одним словом, ты понимаешь, что я хочу сказать. Зачем тебе это? Почему вы все – ты и тебе подобные – не хотите понять одну простую истину: мир летит в пропасть, и ничто не в силах его остановить? Нам осталось одно – вцепиться кто во что может и ждать последнего удара в надежде выжить. Вся ваша наука не смогла сделать ничего путного, когда была на вершине славы, когда располагала огромными мощностями, техникой, людьми, компьютерами. Что она может сейчас?

Она улыбнулась, обнажая ряд мелких белых зубов.

– Сеньор Кальвера…

– Что? – переспросил Николай.

– Сеньор Кальвера, – повторила женщина. – Был такой фильм, очень старый – «Семь храбрецов» или что-то в этом роде… Семеро ковбоев собираются защищать мексиканскую деревню от банды разбойников. Большинство из них погибает, но в конце концов деревня спасена. И главарь банды, сеньор Кальвера, перед тем как умереть, спрашивает в отчаянии: зачем? Что заставило их жертвовать собой ради каких-то бедных крестьян?

– Я смотрел этот фильм, – перебил ее Николай. – Tpи раза смотрел, и называется он, к твоему сведению, «Великолепная семерка». Хорошо, пусть я Кальвера… или тот, как его там, Хари, который спокойно умер, только когда его обвели вокруг пальца, потребовав в залог гору золота. Ну, хорошо, а где ТВОЕ золото? Кучка бумаг, с помощью которых, как тебе кажется, вы можете что-то изменить! Ровным счетом ничего! Эта ваша проклятая наука сковывает вас словно цепями и заставляет далее перед лицом смерти верить в мешки с золотом. Сегодня оно черное, дорогая! И радиоактивное. Вы учли это в ваших расчетах? Нет, вы цепляетесь за воспоминания о прежнем могуществе науки и собираетесь мерить жизнь прежними мерками. Эх, не выйдет! Не выйдет, и все. Потому что старая наука строилась на старых законах природы. Новой же придется подождать – пятьдесят, сто или бог ее знает сколько лет, но подождать. Она должна будет отрешиться от всего, что было верно когда-то, но это произойдет не сейчас. Нужны сведения о реальном мире, нужен опыт. И этот опыт дадим вам мы, те, кто пытается выжить. Если дважды два теперь пять, то вы можете сидеть хоть всю жизнь над вашими заплесневелыми книгами, но так того и не поймете… Однажды это открытие сделает какой-нибудь простой крестьянин – это на сегодня и есть настоящая наука. Все остальное – заблуждение.

Рассуждая вслух, он подошел к окну и посмотрел на улицу, на заросший сорной травой двор, призрачно освещенный голубоватыми лунными лучами. Теперь, обернувшись, он приготовился отбивать встречный протест девушки, но вместо сердитого взгляда наткнулся на ту же довольную кошачью улыбку.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Николай Бенев, – ответил он, несколько смущенный отсутствием сопротивления. – Можно просто Ник.

– Приятно познакомиться… наконец. А я Джейн Диксон.

Девушка подошла к нему и подала ему руку. Слишком высоко для рукопожатия, подумал он в последний момент и неловко поднес руку к губам. Почувствовал, как вспыхнули уши. Он ждал новой язвительной реплики, но в этот вечер, похоже, она решила постоянно удивлять его непредсказуемой реакцией.

– Слушай, а ты не хочешь есть? Беседа может пять минут подождать, а еда остынет. И не думай, что я пытаюсь уйти от ответа. Продолжим за столом.

– Меня учили не болтать с полным ртом, – возразил он.

Джейн рассмеялась, и от этого ясного, звонкого звука в комнате словно стало светлей.

– Тем хуже для учителей. Садись, я сейчас приду.

Не дожидаясь ответа, она исчезла за дверью в кухню. Николай помедлил, положив руку на спинку стула. Изысканно накрытый стол все еще казался ему нереальным, но спор как-то притупил напряжение. Ну и что особенного, представим себе, что мы в гостях.

Он сел.

Дверь из кухни отворилась, и появилась Джейн с подносом в руках, на котором стояла бутылка вина и дымящаяся кастрюля.

– Не суди слишком строго, – предупредила она, ставя перед ним поднос. – Это кулинарная импровизация из твоей зайчатины, моей колбасы и немножко зелени с огорода. Давай свою тарелку… Вот так… И не сиди как чурбан. Знаю, ты думаешь – пир во время чумы, но ты не прав. Абсолютно. – Она положила себе и села напротив Николая. – Восприми это село не как храм смерти, а как наследство.

– Наследство?

– Да, это самое точное слово. Это древние египтяне провожали покойников на тот свет со всем их имуществом. Если мы решим следовать их примеру, то нам придется отказаться от всего мира. Жизнь продолжается, Ник. И лучшее, что мы можем сделать в память об ушедших, это доказать, что их смерть не была напрасной. У тебя есть возражения?

Он молчаливо протянул руку к бутылке вина. Возразить было нечего, да и не хотелось. Все, что он говорил минуту назад, все, о чем он думал, для одинокого путника означало одно, а для двоих – совсем другое.

Темно-красная струя с бульканьем лилась в хрустальный бокал. Отнимая бутылку от бокала, он сделал это несколько раньше, чем следовало, и несколько капелек упали на белую скатерть.

– В Болгарии есть поверье: если проливается вино – значит, кто-то из покойников хочет пить, – сказал он.

Джейн подняла бокал и стала рассматривать, как играют рубиновые блики в свете свечей.

– Может, так оно и есть… Но на их месте я бы радовалась, что есть кому пролить вино. Радовалась бы, что жизнь продолжается, что в комнате вновь светло и пахнет едой. И знаешь, я бы не хотела, чтобы пришедшие в мой дом гости пили за упокой.

На какое-то мгновение у Николая возникло чувство, что он смотрит на эту светлую комнату извне, из мрака опустевшего села, и по спине его побежали мурашки – однако она была права. Не обида, не возмущение или ненависть испытал бы он, глядя оттуда, а только грусть и легкую, тихую зависть, подобную той, что испытывают старики, завидев влюбленную парочку.

– За жизнь, – сказал он и поднял бокал.

– За жизнь, – кивнула Джейн, и хрустальные грани отозвались легким звоном. – Я рада, что ты наконец понял. А теперь ешь, пока не остыло.

Еда оказалась вкусной, или просто так ему показалось, потому что давно не ел горячего. На несколько минут Николай забыл и о разговорах, и о том, где они находятся. И только когда подтирал кусочком хлеба последние остатки соуса с тарелки, его взгляд упал на рукав синего костюма.

– Откуда эта одежда? – поинтересовался он.

Уголки ее губ насмешливо дрогнули.

– Ты опять за свое? Успокойся, ее никто не надевал. Пока ты дремал наверху, я успела побродить по селу. Тут неподалеку есть магазин – ужасно пыльный и полный моли, но если получше поискать…

– Наследство, – пробормотал он и взглянул на этикетку бутылки, прежде чем плеснуть еще немного вина. – Эй, ты обратила внимание? «Шато Каре 2027»?

На этот раз тишина была более глубокой и долгой. Джейн молча встала и понесла тарелки на кух~ ню. Оставшись один, Николай вздохнул, прикрыл глаза и отпил из бокала. Сейчас вино приобрело вкус меланхолии. Вкус, напомнивший маленькие квартальные кафе с телевизором и музыкальным автоматом, с газетами и спорами по поводу последних футбольных матчей, с запахом булочек и кофе, Ему казалось, что он действительно ощущает тяжелый горький аромат кофе, и он откинулся назад, вдыхая глубже, слыша звон чашки о блюдце…

Он открыл глаза, и она действительно оказалась перед ним, точно такая, как он видел с закрытыми глазами – белая, дымящаяся, полная великолепного черного, густого напитка. С той стороны стола Джейн тихонько засмеялась, увидев его удивленную физиономию. Ну-ка соберись, приказал себе Николай, но удивление было слишком большим, и рука его немного дрожала, когда он подносил чашку к носу, чтобы лучше ощутить почти забытый запах.

– Кофе… – Его рот медленно растягивался в улыбке, которой, казалось, не будет конца. – Откуда ты его взяла?

– Да приберегла для особого случая, – ответила она неопределенно, открыла кожаный кисет на столе и ловко начала делать самокрутку.

– Это я-то особый случай?

– Еще какой особый. Контрабандист-философ, такие не каждый день встречаются. Папиросу?

– Спасибо… – Он взял самокрутку и прикурил от пламени свечи. – Только я не заслужил такой комплимент. Был бы здесь мой друг Иван Мишин, тогда бы ты поняла, что такое контрабандист-философ.

– И много вас таких у мсье Луи? – поинтересовалась она.

– Хватает… – Николай отпил кофе и поморщился горько. – Такое у нас ремесло – наводит на размышления. Побродишь по разным местам, увидишь всю эту разруху, как потом не задуматься… Ведь как ни крути, а выходит, что все бесполезно, что мы обречены искать способы выживания – если получится. Это единственная истина, и ничто не может ее изменить, ни ты, ни твоя наука. Я тебя не осуждаю, имей это в виду. Каждый заполняет свою жизнь чем может. Но на сегодняшний день ученые – чистый анахронизм, кучка старых мечтателей, раскиданных по всему миру. Как когда-то алхимики, ищущие тайну философского камня. Прячутся, мечтают возродить Золотой век, проводят разные секретные эксперименты… пока об этом не станет известно и пока крестьяне из ближайших сел не прибегут вздымать их на вилы.

– И ты, наверное, скажешь, что крестьяне правы? – насмешливо бросила Джейн.

– Нет… – Папироса погасла, и Николай снова прикурил. – Я ненавижу убийство. Но, черт побери, имей ты чуть больше ума, почему не обратишься к реальности, не сделаешь что-нибудь полезное для людей, вместо того чтобы гоняться за химерами.

Девушка оперлась локтями о стол, наклонилась вперед, и в ее глазах засверкали воинственные огоньки.

– Очень хорошо. Наука не должна гоняться за химерами. А кто утверждает обратное, дорогой мсье? Кто? Сами крестьяне, которые живут памятью о Коллапсе и ищут виноватых во всех своих бедах. Им нужны виноватые во всем – в том, что ударили заморозки, или засуха, или град… Охота на ведьм, как в доброе старое Средневековье… Если землетрясение разрушило их дом, значит, виноваты колдуны-ученые. Ну, ладно, так могут думать неграмотные крестьяне. А ты? Что будешь делать ты если землетрясение разрушит твой уютный дом?

– Построю новый, – с вызовом ответил Николай. – Обстругаю бревна, приволоку камни, обожгу на солнце глиняные кирпичи. В том-то и состоит роль всех вас, ученых, – давать мне советы, как это лучше делать, а не рисовать проекты небоскребов из стекла и стали.

Она покачала головой.

– Не выходит, дружок. Дом у нас один, другого просто нет. Мы даже не смогли создать базу на Марсе. Итак, дом у нас наполовину разрушен, но стены все еще чудом держатся. На улице, допустим, зима. Что ты будешь делать?