Текст книги "Только одной вещи не найти на свете"

Автор книги: Луис Руис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Вы испанец, – сказала она на жестком испанском, с очень четкими согласными.

–Да.

– Проходите, пожалуйста, садитесь. – Женщина поставила книгу на полку и с искрой интереса быстро оглядела Эстебана. – Мне сказали, что вы желаете видеть сеньора Адиманту.

– Именно так.

– Меня зовут Эдла Остманн, я заместитель директора фонда. – Эстебан пожал руку с похожими на иголки пальцами. – Я готова побеседовать с вами, если вы будете так любезны и сообщите мне о цели вашего визита.

Женщина говорила очень мелодично, в том, как она выстраивала слова, было особое очарование. Сев на старый стул, Эстебан почувствовал себя более уверенным и приободренным, как будто его приласкали.

– Меня зовут Эстебан Лабастида, я журналист. Пишу для еженедельника «Сфера». Мы готовим специальный номер, посвященный дьяволу, и мне стало известно, что в вашем фонде собрана целая библиотека на эту тему и даже есть маленький музей.

Ложь прозвучала вполне правдоподобно, да, собственно, с ходу придуманное объяснение неожиданного посетителя и не должно было вызвать особых подозрений. Двигаясь по коридору, Эстебан вырабатывал себе легенду – шаг за шагом, тщательно взвешивая каждую деталь, чтобы вся версия выглядела убедительно, как оформленный по всем правилам паспорт. Тем не менее женщина посмотрела на него так, что ему захотелось вдавить позвоночник в спинку стула. Глаза ее были прозрачны и чисты, и казалось, они просвечивают Эстебана насквозь, давая ему понять, что представился он самым наиглупейшим образом. Потом голубой взгляд опустился к столу, и руки женщины потянулись за пачкой сигар, украшенной золочеными завитушками. Она предложила и ему эти тонкие черные сигары, которые распространяли вокруг изысканный запах древесины. Эстебан отказался.

– Итак, вы журналист, – произнесла сеньорита Остманн, сунув сигару в рот, и Эстебан тотчас понял, что она распознала его ложь. – И что именно вы хотите узнать?

– Понимаете. – На какой-то миг слова застряли у него в горле, и он никак не мог восстановить ту версию, которую в подробностях придумал заранее. – Я собрал кое-какую информацию о сатанинских культах, сектах, жертвоприношениях и тому подобных вещах. Во всех исследованиях, в которые мне удалось заглянуть, упоминалось общество Заговорщиков, которым руководил Ашиль Фельтринелли, и это общество оценивается как одно из самых значительных в истории сатанизма. Насколько я понял, в вашем фонде хранятся экспонаты, связанные с обществом.

Глаза Эдлы Остманн теперь напоминали два симметрично расположенных телескопа; от губ к ним поднимались причудливые завитки дыма. Любой мрак, любой туман, любые завесы расступались под двухфокусной мощью этих голубых стеклышек. Медленно, не торопясь самому себе в том признаться, но прекрасно это чувствуя – как чувствуешь, когда подошва твоего ботинка наступает на жевательную резинку, – Эстебан начал осознавать, что включается в сложный ритуальный танец и что послушное выполнение назначенной роли есть непременное условие для достижения той цели, которую он преследовал и ради которой вытерпел долгую бессонную ночь в поезде. Сеньорита Остманн поняла, что он лжет, синее пламя ее взгляда испепелило его выдумку, но танец все равно продолжался, и каждый из них исполнял свою партию с непринужденностью хорошо тренированного актера. Эстебан смутно догадывался, что ему дозволено приблизиться к центру паутины, ступить в самую середину белой нитяной звезды, – правда, тут и последует укус, после которого бегство станет невозможным. Но ему не оставалось ничего другого, как шаг за шагом пробиваться вперед, рискуя жизнью ради поиска неизвестной величины.

– Мне хотелось бы рассеять ваше заблуждение насчет нашего фонда, – сказала Эдла Остманн, словно произнеся фразу, специально для нее включенную в некое либретто. – Мы не секта, и сектантство нас ни в малой степени не привлекает – и уж тем более сатанинского толка. Сеньор Адиманта основал фонд – при бескорыстной помощи нескольких лиц – исключительно для научного исследования паранормальных явлений, и в этой области мы можем считать себя первопроходцами. Наши специалисты не только регистрируют, классифицируют и описывают разного рода явления, связанные со спиритизмом, экстрасенсорным восприятием, телекинезом и чтением мыслей, но и способны в наших лабораториях, специально для того оборудованных, помочь проявиться на практике способностям тех людей, которые продемонстрировали рудиментарные склонности к сверхъестественному использованию собственной психической энергии. Иначе говоря, мы не только исследовательский центр, мы превратились, и теперь это главное, в школу парапсихологии.

– А музей? – спросил Эстебан, пытаясь остановить бурный поток чисто рекламного красноречия.

– Не торопитесь, сеньор Лабастида, – Синие озера в глазах Эдлы Остманн сделались совсем прозрачными, так что, казалось, молено различить их дно. – Если вы собираетесь написать о нас, я советовала бы вам с самого начала четко объяснить именно это: мы занимаемся исследовательской работой, а не сектантством.

– Я это непременно подчеркну.

Чтобы отпраздновать вступление в должность журналиста, Эстебан купил в привокзальном киоске потрясающую красную записную книжку и ручку, которая никак не желала писать и оставляла на бумаге царапины и только потом – с большой неохотой – жидкую чернильную линию. Эстебан принялся остервенело чертить в новой книжке какие-то значки, словно показывая, что выполняет условия сеньориты Остманн, но вскоре положил книжку на стол, рядом с ножом для бумаги в форме совы, и спросил позволения закурить. Женщина сидела на обтянутом темной кожей стуле, скрестив неправдоподобно длинные ноги, и вдыхала дым своей сигары, при этом правая рука ее рисовала дымом в воздухе серые нестойкие буквы. Спичка, которую женщина поднесла Эстебану, опалила его сигарету, в то же время синий взгляд полыхнул чем-то вроде чувственного любопытства – обычно это действует на вообраэкение и заставляет даже на улице раздевать взглядом незнакомых женщин. Но Эстебан уловил в глазах Эдлы Остманн и еще нечто, пробудившее в нем не столько искушение, сколько острый приступ тревоги.

– Будьте добры, следуйте за мной. – Женщина встала и глянула на посетителя сверху вниз. – Я хочу вам кое-что показать.

Они снова шли по коридору – мимо скамеек, мимо не слишком удачных подражаний Блейку. Вначале пути Эстебан еще пытался сориентироваться, сравнивая их нынешний путь с тем, который он проделал совсем недавно, чтобы добраться

до кабинета, но два поворота под прямым утлом и неожиданный боковой отвод, ведущий к закрытому окну, окончательно его запутали. Он покорно последовал за сеньоритой Остманн по коридорам, прислушиваясь к металлическому перестуку ее каблуков по каменным плитам. Она продолжала что-то ему говорить, но голос заглушался этим самым перестуком, и разобрать слова, к тому же летевшие откуда-то сверху, ему не удавалось.

– Я хочу, чтобы вы осмотрели некоторые лаборатории, где работают наши специалисты. Нет, мы не станем их отвлекать, просто понаблюдаем через стекло, не нарушая учебного процесса. Надеюсь, все увиденное вы запишете и используете в своей статье.

– Разумеется.

Они остановились у стеклянной стены. Им открылся темный зал, где за столами сидело энное количество человек; какой-то пористый, рассеянный свет делал картину мутной, тем не менее Эстебан различил тонкие провода, они тянулись от столов к вискам каждого ученика – к вискам были прикреплены электроды. На противоположном конце аудитории, у классной доски, стоял тип в белом халате и тыкал указкой в предметы, которые диапроектор показывал на экране: звезда, гора, точилка, луна.

– Это упражнение основано на экспериментах Торндайка[23]23
  Эдуард Торндайк (1874—1949) – американский психолог


[Закрыть], – пояснила сеньорита Остманн, быстро затянувшись сигарой. – Наши ученики обладают начальными экстрасенсорными способностями, и такой вид занятий помогает их развить. Это самое простое из упражнений по телепатии. Преподаватель думает о каком-то предмете, и ученики должны прочесть его мысли. Если восприятие адекватно, электрод стимулирует ипоталом испытуемого; если ученик ошибается, ему направляют слабый электрический разряд. Все элементарно, как вы можете убедиться, и очень научно. Запишите это.

Эстебан принялся что-то царапать в своей книжке, чтобы порадовать сеньориту Остманн. Рядом не было ни одной пепельницы, он не знал, куда бросить окурок: коридор сиял чистотой и таил в себе скрытую угрозу, совсем как любой коридор в больнице.

– А кто может стать учеником этой школы? – спросил Эстебан, которого вдруг одолел зуд журналистского любопытства. – Думаю, отбор здесь довольно строгий.

– Правильно думаете, – ответила сеньорита Остманн, снова тронувшись в путь по коридору. – Абитуриенты сдают сначала экзамен, а потом выполняют серию тестов. Мы стараемся найти истинные таланты, отсеять авантюристов и любопытных – а таких очень много. У фонда Адиманты есть прочная репутация, сеньор Лабастида, и мы заботимся о ней: мы должны знать наверняка, какого рода материал шлифуется в наших аудиториях.

– И много желающих принять участие в ваших испытаниях?

– Больше, чем вы себе представляете. – Эдла Остманн вдруг заговорила с чиновничьей сухостью: – И было бы куда больше, если бы не одно условие, которое, кстати, служит главным козырем в устах наших оппонентов. Чтобы быть допущенным к экзаменам, абитуриент должен перевести на наш счет определенную сумму – двести долларов, то есть оплатить расходы, связанные со вступительными испытаниями. Обязательно напишите в своей газете, что мы не благотворительное общество.

– Напишу.

Не дойдя до конца коридора, кривого и петляющего, как система трубопроводов, они остановились перед другим стеклом, за которым происходило нечто, напоминающее карточную игру. Мужчина в белом халате положил колоду карт на покрытый скатертью столик, отстоящий на три метра от первого ряда учеников. Затем мужчина, сияя улыбкой телевизионного фокусника, повернул к ученикам ладонь с первой картой из колоды – четверкой бубен. Он что-то говорил сосредоточенным ученикам, но слова его таяли, не долетев до стекла. Как объяснила сеньорита Остманн, они наблюдали занятие по телекинезу: ученики, не покидая своих мест, должны были попытаться переместить последнюю карту в колоде туда, где только что лежала первая. Эстебан кивнул, и они последовали дальше. Пока что его мозг не готов был ни принять, ни категорически отвергнуть экстравагантные методы обучения, практикуемые в фонде Адиманты; кроме того, эти методы даже не показались ему слишком уж абсурдными на фоне того, что происходит в нашем растрепанном, мечущемся и нелепом мире, где удивление вызывает лишь обычное и заурядное. Наконец перед ними возникла металлическая дверь; некогда ее покрасили в зеленый цвет, но теперь краска облупилась и висела струпьями. Это была дверь грузового лифта, который, по всей видимости, мог спустить их на первый этаж. Эдла Остманн нажала на кнопку, и пронзительный скрежет, напоминающий звук, с которым лиссабонские трамваи штурмуют холмы, медленно пополз к ним сквозь стену. Мрачная, ржавая коробка лифта явно не соответствовала росту сеньориты Остманн. Во время недолгого путешествия вниз Эстебан разглядывал колени спутницы и нашел их красивыми. Глаза Эстебана уже успели привыкнуть к кварцевому сиянию, которое белесым туманом заливало верхний этаж; поэтому теперь, когда двери лифта открылись, глазам трудно было освоиться в новом помещении. Эстебан сделал три шага следом за Эдлой Остманн и почувствовал под ногами нечто благородно твердое – видимо, здесь пол был мраморным. Окружающие предметы начали постепенно материализоваться: две длинные стены, целиком закрытые стеллажами, представляли собой мозаику в темных тонах из книжных корешков. Комната выходила в патио. Эстебан почувствовал характерный запах старой бумаги, кожи, а также смесь запахов дерева и застоялой воды. Он скользнул взглядом по названиям книг, разобрать ему удалось не все: имелись тома на древнееврейском и греческом, в основном же – на латыни. Губы Эстебана тронула веселая, но с примесью иронии улыбка, когда он прочел: Ричард Бове «Пандемониум», Бартоломеус Анхорн «Магиология», Питер Бинсфельд «Трактат о признаниях колдунов и ведьм», Балтазар Беккер «Заколдованный мир». Услышав голос Эдлы Остманн, он вздрогнул, к тому же голос доносился уже откуда-то издалека, видимо, помещение было довольно большим.

– Если желаете, можете взять с полки любую книгу, вдруг пригодится для вашего репортажа. Сеньор Адиманта разрешает вам воспользоваться нашей библиотекой.

Только теперь он понял, что женщина обращается к нему из другого конца зала, от окна, выходящего в патио, а рядом с ней застыла какая-то маленькая неподвижная тень. Эстебан направился в ту сторону и шел неправдоподобно долго; наконец он приблизился к окну. Тут выяснилось, что сеньор Адиманта – это всего лишь старое перекрученное, парализованное тело, облаченное в серый костюм с галстуком и вдавленное в инвалидное кресло. Какая-то безжалостная болезнь разрушила все его суставы, поразила весь организм, превратив руки и ноги в бесполезные отростки, обтянутые белой кожей. Это был труп с пронзительными голубыми глазами. Эстебан изумился тому, какое мощное пламя пылает в его прозрачном взоре, в котором, как ни странно, светился тот же острый ум, что и во взоре сеньориты Остманн. С некоторым беспокойством Эстебан приметил, как на протяжении нескольких мгновений некая непонятная искорка перескакивала из глаз старика в глаза женщины. Визитер даже заподозрил, что существует мистическая связь, которая помогает им обмениваться мыслями.

– Себастиано Адиманта, – произнесла Эдла Остманн, указывая на куль, усаженный в инвалидное кресло. – Несчастный случай заключил его дух в такое вот немощное тело, и оно день ото дня все более разрушается. Его тело – сломанная машина, но ум сверкает ярче, чем у любого из самых здоровых людей. Сразу после катастрофы сеньор Адиманта проклял Создателя и даже решил свести счеты с жизнью – то есть покончить с собой. Но прошло какое-то время, и он возблагодарил Господа, который отметил его подобной честью: освободил от груза материи, превратил в чистый дух и позволил целиком отдать себя мысли, устремиться в высший полет. Как вы можете убедиться, глаза – единственная часть этого организма, которая пока еще способна хоть к какому-то движению. Но связь между его разумом и окружающим миром не может осуществляться по физическим каналам.

Глаза старика устало моргнули в подтверждение сказанного. Эстебан подумал о Дюма, о графе Монте-Кристо, о старом Нуартье де Вильфоре – те же два острых глаза и немощное тело; а еще Эстебан не преминул отметить, что его собственный неисправимый грех – это литература, когда вся жизнь – всего лишь территория с размытыми очертаниями, которая остается за границей сюжета тех или иных книг.

Слившийся со своим креслом Себастиано Адиманта при мутном свете, что сочился из патио, обретал величественность изваяния – спокойный и словно окаменевший, он мог бы посоперничать с бессмертными колоссами Абу-Симбела…[24]24
  Абу-Симбел – местность на западном берегу Нила, два скальных древнеегипетских храма 1-й половины XIII в. до н.э. На фасаде главного храма – три сидящих колосса Рамсеса II.


[Закрыть] Голубые глаза о чем-то размышляли, и сеньора Остманн немедленно сообщила:

– Сеньору Адиманте известна цель вашего визита. Обычно он журналистов не принимает, потому что их, как правило, занимает какая-либо весьма узкая тема, но вы заинтересовали его, потому что пришли с вопросами о Заговорщиках. Итак, что именно вы желаете узнать?

– Я вроде бы уже объяснил, – ответил Эстебан, понимая, что каждое произнесенное слово медленно затягивает его в центр паутины. – Я прочел о Заговорщиках в одной энциклопедии. Помнится, они основали город и поставили там статуи ангелов.

Колесо инвалидной коляски при движении пронзительно скрипело – звук напоминал писк раздавленной лягушки. Сеньорита Остманн подтолкнула коляску с безжизненным телом Себастиано Адиманты в сторону Эстебана, прямо к его ногам. Глаза старика, еще более живые и энергичные, чем прежде, теперь метнулись к длинному ряду книг справа; подчинившись этому знаку, Эстебан рассеянно посмотрел на корешки. Но женщина тотчас подвела его к нужной полке и указала нужную книгу. Эстебан вытащил очень большой, благородно-темный том. Названия на переплете не было – только мутные разводы, завитушки и потертости, оставленные сыростью и временем. На отлично сохранившейся первой странице Эстебан обнаружил расположенный треугольником зачин

MYSTERRIUM TOPOGRAPHICUM

ACHILLEI FELTRINELLII

Seu arcanae caliginosae eximiaeque urbis Babelis

Novae

Descriptio, a ministribus Domini nostril

Exaedificata ad maiorem sui

Gloriam

– Перед вами «Mysterium Topographicum», – сказала женщина, хотя, может быть, это сказал старик, – уникальное сочинение, редчайшая книга, которую с одинаковым рвением искали как фанатичные сатанисты, так и охотники за редкостями. Экземпляр подлинный, в образцовой сохранности, издание тысяча семьсот пятьдесят пятого года – самое первое.

– Но откуда вам известно, что оно первое? – возразил Эстебан, осторожно перелистывая страницы. – Здесь не указаны ни дата, ни место издания.

– Вы совершенно правы, сеньор Лабастида. – Глаза Адиманты холодно улыбались. – Сразу видно, что вы не такой, как большинство журналистов, и сразу видно, что вы прибыли издалека, у вас иной подход к делу – более заинтересованный и, если позволите, даже азартный. Надо полагать, вы и латынь знаете. Сделайте одолжение, прочтите самую первую строку.

Эстебан подчинился с неприятным чувством, что его все глубже затягивает в трясину: сперва по щиколотку, затем по бедра, теперь жижа добралась до пояса: «Moses affirmat(Genesis cap.XI v.4) ut hominess aedificaverunt turrem altam quam caelo ad Deum ad duellum provocandam. Nos aedificamus urbem totam ab Gloria sua obsistindam ».

Голос Эдлы Остманн тотчас перевел услышанное на испанский, при этом она особо старательно выговаривала буквы «р» и «л»:

– «Моисей утверждает, что люди выстроили башню высотою до небес, дабы бросить вызов Богу. Мы построим целый город, чтобы сокрушить Его победу». Целый город – как символ бунтарства, вероотступничества, отхода от Бога. Новый Вавилон, нечестивый город. Город сновидений, сотканный из сновидений со сновидческой же архитектурой. Взгляните на гравюры. Это само совершенство. Наш соплеменник Игнасио да Алпиарса создавал их мучительными бессонными ночами. Потом эти гравюры использовались и во многих других книгах, но те книги были изданы куда хуже, куда небрежнее. Да, над теми книгами работали Пиранези и Доре, туда включались изысканные работы Роберта Фладда, поэтому я вполне допускаю, что некоторые иллюстрации покажутся вам знакомыми.

Да, конечно, знакомыми ему показались все гравюры, он с растущей тревогой перелистывал страницы, и каждая будила в душе чудовищный призрак самого сокровенного чувства, напоминавшего о какой-то неведомой прошлой жизни – пренатальной, немыслимой и непонятно как связанной с этим вот кошмарным лунным городом. Да, каждая гравюра будила в нем атавистический ужас, у которого нет ни имени, ни обличья, – страх перед тем, что из развороченной могилы памяти будет извлечено то, что самим фактом нашего рождения было стерто и оставило по себе лишь слабое эхо тоски. Эстебану было знакомо такое ощущение, с ним нечто подобное изредка случалось, когда он смотрел на картины Магритта или слушал определенного рода музыку: под языком появилась горькая пленочка, и он знал, что похожую ситуацию ему уже когда-то довелось пережить, что эту картинку он когда-то видел – только вот потом его «я» с картезианской убежденностью отодвинуло ее на задний план, изгнало, превратило в нечто чуждое и опасное.

– Это один из тех двенадцати экземпляров, что спаслись от костра, – продолжила Эдла Остманн свой рассказ. – Всего двенадцать в целом мире! И один здесь, в библиотеке фонда, где хранится самое полное собрание книг по сатанизму, колдовству и демонологии, какое только существует в мире. В библиотеке Ватикана имеется пять экземпляров, в библиотеке Кремля – два, еще один – в университете Упсалы, один – в Севилье, один – в Библиотеке конгресса в Вашингтоне, один – в токийском собрании Оконо. И надо заметить, что все, кроме последнего, принадлежат государственным или общественным организациям, а это означает, что доступ к ним затруднен, нужны специальные разрешения и так далее. Но эта книга – в полном вашем распоряжении.

Тем временем Эстебан разглядывал самую последнюю страницу, которую отделяли от основного текста два или три совершенно чистых листа. Эстебан снова увидел свернувшегося кольцом дракона, под ним – четыре стихотворных строки. Дракон с изумлением взирал на пейзаж – что-то вроде земли после ядерного взрыва. Эстебан припомнил свой беглый разговор с Алисией о том, что Уроборос – это вечное возобновление; не было нужды во второй раз читать помещенный под картинкой текст, чтобы восстановить в памяти таинственную музыку загадки: «Ужасный голод побудил Полипоса грызть собственные ноги…» Голубые зрачки Себастиано Адиманты жадно впились в переплет, затем перескочили на гравюру с драконом; глаза старика теперь выражали нечто среднее между восторгом и бешенством.

– Вас, конечно нее, тоже заинтересовала эта гравюра, что вполне естественно, – сказала сеньорита Остманн. – Она находится в самом конце тома и на первый взгляд никак не связана с целым. Но гравюра присутствовала в книге с самого первого издания. К вашему сведению, рисунок не делался специально для данного произведения, иначе говоря, это не оригинал. Речь идет об одном из символов «Scrutinum Chymicum»[25]25
  «Химическое исследование» (лат.).


[Закрыть] Микаэля Майера, которому соответствовала определенная эпиграмма. «Scrutinum» – труд по алхимии, написанный в семнадцатом веке, – в нем явственно просматриваются идеи розенкрейцеров.

– А зачем была нужна эта гравюра здесь?

– На ваш вопрос трудно ответить, – сказала сеньорита Остманн, и глаза Адиманты тотчас начали буквально сыпать искрами. – Скорее всего, это предсказание, наверное, к нему требуется ключ. Уроборос, или змея, пожирающая свой хвост, – символ алхимии, и даже шире – любой деятельности, любого предприятия. Это, разумеется, и символ восстановления: коронованный звездами возвращается на Землю. Но все, что я сказала, как вы понимаете, не более чем гипотезы.

– Хотя этот текст повторяется на статуях ангелов.

В глазах Адиманты что-то быстро замелькало, они стали совершать круговые движения, словно это был калейдоскоп из инея и стекла; Эстебан так и не понял, какие именно чувства пробудила в старике необычная осведомленность посетителя – удовольствие или, наоборот, гнев. Эстебан даже испытал мимолетный приступ ужаса и паники, когда понял, что эти глаза – два голубых туннеля, соединяющие наш мир с неизмеримой глубины разумом, с не доступной никому выгребной ямой, превращенной в хранилище мудрости; разум Адиманты непрестанно занимался онанизмом, или – самосозерцанием, он укрощал время, блуждая в сладострастной путанице собственных лабиринтов.

Глаза указали Эдле Остманн нужное направление, и она пробормотала что-то по-португальски, но о чем шла речь, Эстебан понял лишь в тот миг, когда они вышли в патио и сырой белесый туман коснулся их ресниц: «О museu».

Только несколько месяцев спустя, сопоставляя сведения, почерпнутые из разных журналов и развязно откровенных книг, Эстебан многое узнает об этом человеке. Прежде чем стать неподвижной тряпичной куклой по имени сеньор Адиманта, он звался Себастиано Каумеду, который родился в Сантарене в 1932 году. Среди его юношеских увлечений не обнаружилось ни одного, предвещавшего будущую одержимость исследованием эзотерических миров. В двадцать четыре года он имел: несколько книг на полке, невесту, карьеру морского инженера, вызывавшую у него стойкое отвращение, —~ поэтому он ее и бросил; имел он также и некоторые проблемы с законом – иначе говоря, все полицейские Лиссабона шли по его следу, потому что он убил человека. Причины ссоры никто в точности не знал, но вроде было установлено: именно молодой Каумеду – рослый молодой парень с глазами северянина – однажды ночью сцепился в баре с портовым громилой и несколько раз пырнул того ножом в живот. Спасаясь от преследований, он оказался в Анголе, где сменил имя, превратившись в Себастиано Асорду, и где кое-как перебивался, служа хроникером в местной газете. Потом – то ли в погоне за деньгами, то ли во искупление тяжкого греха – он вступил в ряды колониальной милиции. Однажды их часть выступила на север для подавления мятежа, вспыхнувшего на границе с Бельгийским Конго. Неподалеку от Макокольгего отряд попал в засаду – пришлось принять бой. По свидетельству командира, Себастиано Асорда сражался храбро и, когда кончились патроны, защищал свою жизнь с мачете в руках. Перед рассветом вражеская пуля разворотила ему череп; Асорда рухнул на кучу других тел, и сперва его посчитали мертвым. Но потом все же доставили в госпиталь в Луанду, именно там начали проявляться некоторые весьма странные последствия полученного ранения: в физическом плане он вполне оправился, но мозг его замутняли какие-то нелепые и бессвязные идеи, непонятно откуда взявшиеся. Со временем он осознал, что стал гораздо более чувствителен к восприятию чужих мыслей – иными словами, мысли и ощущения других людей проникали в его голову, и по тем значкам и следам, которые они там оставляли, он мог запросто их читать. Ясновидящий Себастиано Адиманта родился в 1964 году—именно тогда это имя появилось на цирковой афише рядом с именами некоего акробата и дрессировщика. Лет пять или шесть Адиманта колесил по Анголе и выступал с сеансами ясновидения в барах и театрах. Его сопровождала свирепая мулатка по имени Летиция Олайяс, на которой он женился после нескольких месяцев незаконного сожительства. Постепенно он обрел славу таинственного человека, от природы наделенного чудесным даром угадывать тайны, неподвластные разуму обычных людей. В конце концов он и сам поверил в то, что его болезнь, если это можно было назвать болезнью, должна помочь ему постичь самые потаенные загадки человеческого разума, сокрытые от прочих смертных. В Португалию он возвратился один и продолжал выступать со своим номером, добившись некоторой – правда, не слишком стабильной – известности. В1978 году на лиссабонской улице его сбил грузовик. Заметим, что как раз этого события он предсказать и не сумел. Адиманта выжил, но превратился в неподвижную куклу, неспособную даже управлять инвалидным креслом. Он просил друзей помочь ему отравиться, но никто не хотел рисковать собственной свободой, так что Адиманта остался один на один со своим несчастьем. К моменту катастрофы он успел скопить скромную сумму – говорят, он занимался еще и предсказаниями во время розыгрышей разного рода лотерей, – на эти деньги был основан фонд его имени, призванный заниматься исследованием эзотерических явлений. Но и тогда, и двадцать лет спустя источники финансирования этой организации оставались не слишком прозрачными. Ученики вносили помесячную плату, но кроме этого, фонд существовал за счет весьма темной системы квот, которые выплачивали ему филиалы, раскиданные по всему миру. Деньги поступали также и от каких-то частных лиц. Большинство из них сохраняло анонимность.

За очень редкими исключениями, главным принципом расположения экспонатов в музее фонда Адиманты оставалась случайность. Довольно большой и длинный зал очертаниями повторял библиотеку. Чтобы осмотреть гравюры и картины, развешанные по стенам, следовало соблюдать осторожность и стараться не натолкнуться на треножники, служившие подставками для деревянных и керамических скульптур. Шаги Эстебана гулко разносились по залу, и он ощутил некую робость – впрочем, не лишенную приятности, – осознавая себя единственным посетителем музея. С самого детства его порой навещала мысль о том, что по ночам музеи, закрытые для публики, превращаются в тайное место встречи персонажей, которые пользуются безлюдьем, чтобы сойти с картин – выпрыгнуть из рам и пройтись по залам, исподтишка стащить какой-нибудь фрукт с натюрморта или принять участие в битвах, изображенных на батальных полотнах. У экспонатов коллекции Адиманты было нечто общее: все они прямо или косвенно были связаны с древними легендами или суевериями, с кошмарными сновидениями, после которых люди просыпаются на рассвете с пересохшим ртом, с призраками, о которых шепчутся ночами вокруг костра, – связаны с существами из подземного мира, которые пугали человека еще в ту пору, когда он обитал в пещере. Теперь эти персонажи поглядывали на Эстебана с картин и с пьедесталов. Трагический образ высшего существа, превратившегося в чудовище, повторялся повсюду и в разных видах: персидская терракотовая статуэтка с собачьей головой и орлиными крыльями; на нескольких гравюрах – толпа обезумевших уродов, которые осаждают святого Антония; на полотнах, которые время затянуло густым коричневым туманом, – змей, грызущий землю под мечом святого Михаила или какого-то другого архангела. Но не один дьявол был героем музея; здесь присутствовали и свидетельства апостольского служения дьяволу на земле, а также древние пыточные инструменты, с помощью которых его поклонников принуждали к раскаянию, щипцы и клещи, с помощью которых вырывали признания у ведьм. И только в самом конце прямоугольного прохода, рядом с гравюрой, иллюстрирующей «Потерянный Рай» Мильтона, Эстебан увидел то, что искал: последнего ангела, четвертого члена команды – абсолютно такого же, как прочие. Ангел стоял, купаясь в свете яркой лампы, – еще один экспонат, обычная статуя, извлеченная из бурного прошлого, наполненного смертями и жертвоприношениями, где изваяние играло первостепенную роль. У левой ноги ангела застыл лев; на пьедестале были выбиты ряды значков, их-то Эстебан и жаждал увидеть и теперь прилежно переписал в свою тетрадь:

ן.SAMAEL.װ

DIRA.FAMES.VSVTSVC.EDRDD.ESADVDC…

– Много лет назад, – заговорила сеньорита Остманн, и голос ее шел словно бы из живота, – жил в Париже один венгерский маг и волшебник, который предлагал довольно еретическое трактование Ветхого Завета. Станислав де Гуайта, так его звали, утверждал, что когда Господь произнес знаменитое заклинание fiat lux, он не зажигал никаких светильников и не делил мир на свет и тьму, как полагали многие поколения комментаторов Библии. Веление «да будет свет» было исполнено самым первым из всех созданий, тем, кто уже сам по себе был факелом мира, – Люцифером, Носителем света, красивейшим из вселенских обитателей. Он стоял на самом верху ангельской иерархической лестницы, – среди серафимов, по утверждению Суареса[26]26
  Франсиско Суарес (1548—1617) —испанский философ и теолог: система его взглядов известна под названием суаризм.


[Закрыть]. Согласно некоторым преданиям, во лбу у него сияла утренняя звезда; по другим – он носил диадему с геммой, сверкающей ярчайшим светом. Но, как вы знаете, это был мятежный ангел.