Текст книги "Только одной вещи не найти на свете"

Автор книги: Луис Руис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Эстебан демонстративно отвернулся, докурил сигарету и сразу же начал новую. Он слышал шелест одежды, скользнувшей к ногам Алисии на кафельный пол, – а может, на биде. Затем до него донесся шум отвесно падающей, разбивающейся о ванну воды. Потом были: обнаженная спина Алисии за стеной горячих стрел, нежное покалывание которых сползало к подколенным впадинам, конусы грудей и впадина между бедер. Эстебан вздохнул. Легкая занавеска, заменяющая дверь, искажала очертания тела Алисии, так что получался лишь бледный эскиз.

– Ну, давай, рассказывай, – Эстебан старался перекричать монотонный шум воды и гудение крана. – Этот город и впрямь такой необыкновенный?

– Да, необыкновенный. Там, внутри, есть что-то, что мне трудно описать и объяснить. Город заражает меня странным чувством… Это смесь грусти, ужаса и зачарованности.

– Почему?

– Не знаю, это очень личное, и отыскать конкретную причину я бы не взялась. А у тебя разве не бывает, что твои сны – они как оправдание, вернее, вторичный продукт тех чувств, что снами же и управляют?

– Да, так говорил Кольридж. – Силуэт за занавеской вытирался. – Сначала появляются головокружение, страх, а уж потом – ощущение стремительного падения, свободного полета.

Завернувшись в халат, Алисия повела Эстебана в комнату. К лицу ее прилипли черные пряди. Когда-то они с Пабло дружно нарекли это похожее на лабиринт помещение «студией» – потому что оно являло собой хранилище книг, дисков, пожелтевших открыток, свернутых в трубки афиш, по обе стороны монитора в беспорядке валялись дискеты. Лампа с бумажным абажуром бросала слабый свет на полки, давая возможность разглядеть позолоченные имена Майкла Крайтона и Васкеса Монтальбана или сардоническую улыбку Гручо Маркса, который вошел в историю фразой: «Сеньора, простите, что я не встаю». Профессия Пабло способствовала собиранию самого разнородного печатного материала, так что здесь, к большому изумлению гостей, греко-латинские классики соседствовали не только с последними шедеврами Барбары Картленд, но и с содержательными монографиями о реинкарнации, трудами по астрологии и хиромантии, завлекающими столь же звонкими, сколь и неправдоподобными, именами. Алисия протянула Эстебану книгу, огромную, как атлас, на суперобложке – на фоне леса английское название: «The European engraving in the Eighteenth Century»[7]7
  «Европейская гравюра восемнадцатого века» (англ.).


[Закрыть]. На странице 148 он увидел экстравагантные архитектурные сооружения геометрических форм – кубы, сферы, пирамиды, все это имело какой-то фараоновский вид, вид внеземных памятников. Эстебан глянул на подписи под иллюстрациями: Этьенн-Луи Булле, кенотаф Ньютона, 1784; Клод Никола Леду [8]8
  Этьенн-Луи Булле (1728 – 1799), Клод Никола Леду (1736 – 1806) – французские архитекторы.


[Закрыть], город Арк-и-Сенан, Дом Директора вод, Мастерская дровосеков.

– Вот это и появляется в твоих снах? Ужас.

– Нет, не это. – Рука Алисии скользила по гладкой поверхности страниц. – Но впечатление такое же. Что ты можешь сказать об этих сооружениях?

– Не знаю. – На самом деле ему это напоминало огромное кладбище геометрических форм или берег, заваленный выброшенными на песок многогранниками. – Главное – полная бесполезность.

Несколькими страницами раньше изображались знаменитые темницы Пиранези [9]9
  Джованни Баттиста Пиранези (1720 – 1778) – итальянский гравер и архитектор.


[Закрыть] – непонятные кишки с цоколями и мрачными, запутанными лесенками. Да, действительно, в этих рисунках таилось давящее напряжение кошмаров. Эстебан полистал том, пока Алисия натягивала джинсы и свитер, потом она позвала его из гостиной. В руке у нее была тетрадь, и в той же руке – только что зажженная сигарета.

– Я начертила план. Вот.

Эстебан увидел неуклюже нарисованную шахматную доску с вписанными тут и там непонятными названиями. Стрелками и звездочками помечались желтые часы, обсерватория, дом с зеркалами, военная академия. Внизу, на юге (потому что тут, по всем правилам, должен быть юг), помещался пустой квадрат с точкой в центре. Под точкой нервным почерком было написано «Ангел».

– А это что такое? Ангел?

– Это самое лучшее. – Она плюхнулась на черный кожаный диван. – Эта площадь, Эстебан, совершенно необыкновенная. Не спрашивай, почему необыкновенная, необыкновенная, и все: что-то в ней такое есть. Но ангел… Он очень красивый – и одинокий, совсем один в центре огромной площади, можно заплакать от жалости.

– Опиши-ка мне твоего ангела.

– Два крыла и все прочее, как положено. На пьедестале написано имя, но я его не запомнила. И еще – он хромой.

– Хромой?

– У него одна нога словно вывихнута в лодыжке, вот так. – Алисия вывернула правую ногу, чтобы совсем уж наглядно продемонстрировать, как выглядит вывихнутая нога ангела.

Эстебан сел на диванный подлокотник и вытащил из пачки очередную сигарету. Он листал тетрадь, где Алисия с большим старанием, но неумело попыталась изобразить некоторые здания, о которых рассказывала ему с нездоровым возбуждением. Он не знал, чем объяснить новую манию, овладевшую Алисией, не знал, стоит ли поощрять ее и надо ли поддакивать: действительно, этот фантастический город очень необычен. А может, следует отнестись к ее рассказам просто как к обманному трюку, дымовой завесе, которая помогает ей увильнуть от разговоров о визитах к Маме Луисе и, главное, о том, кто должен занять место Пабло рядом с ней? Нет, разумеется, Эстебан не спешил предлагать себя на эту роль, но, возможно, город из сна – только хитрая уловка, а на самом деле Алисия рискнула приступить к лечению, прежде чем рана загноится, хотя, возможно, город – способ отстраниться постепенно, но решительно от мира Пабло и ото всего, с ним связанного. Правда, существовало и еще одно объяснение, и Эстебан предпочел бы о нем не думать, этот вариант был слишком неприятным.

– А с Мамен ты говорила?

– Что ты имеешь в виду? – Алисия сразу ощетинилась.

– Я ничего не имею в виду, просто спросил, рассказала ли ты о своем сне Мамен.

–Да, рассказала, сеньор психиатр, ведь бедненькая Алисия у нас совсем свихнулась, – Голос ее стал злым.

– Ты все ей рассказала?

–Да, сеньор, я все ей рассказала – про город, бульвар, танго, площадь, спины, преследования. – Тут Алисия осеклась. – Нет, не все. Я забыла рассказать про мужчину.

– Про какого мужчину?

– Там есть еще и мужчина. – Она словно раздвинула рукой паутину, затянувшую воспоминания. – Мужчина с усами, он преследует меня. Велит уходить оттуда, чтобы я скорей бежала прочь. Эстебан, я не сумасшедшая.

Да какая разница, сумасшедшая она или нет, если он продолжал погружаться в теплый омут зеленых глаз и был готов вечно оставаться в плену у Алисии – например, у такой Алисии, как сейчас, только что вышедшей из-под душа. Какая разница, о чем шла речь – о кукольном городе или бледных призраках Пабло и Роситы. Хотя, надо признать, когда ее преследовали тени в саванах, Алисия была ближе Эстебану – он успокаивал ее, усаживал к себе на колени, гладил каштановые волосы и шептал всякие слова – сначала слова утешения, потом слова, требовавшие известной смелости, а уж потом и совсем другие слова – самые главные, которые надо дублировать соответствующими взглядами.

Свобода – щербатая монета, или пустой карман, или только что отточенный карандаш, который не терпится испробовать, да не на чем; какой толк от этого звучного, гладью вышитого слова, если оно оказывается полым внутри и к тому же подгнившим, если оно утратило смысл, если эта самая хваленая свобода дает тебе право только на то, чтобы два часа ночи сидеть и выбирать между фильмом, ток-шоу и еще какой-нибудь дурацкой передачей. Свобода, думала Алисия, прогуливаясь перед витринами, это дар нежелательный и обременительный, потому что, когда она сваливается тебе на голову, липнет к ногтям и векам, ты невольно ведешь себя как сомнамбула, тебя одолевают безразличие и растерянность – иначе говоря, ты ведешь себя как человек, который умирает с голоду, глядя на горячую пиццу, потому что не знает, с какого куска начать. Свобода Алисии напоминала красивую записную книжку, подаренную ей Пабло и Росой, ежедневник с чистыми страницами, где она просто обязана была что-то писать – пусть просто для того, чтобы убедить себя: она продолжает существовать. На самом деле ей было все равно: чай или кофе, роман или фильм, мясо или рыба, Севилья или Бетис. Этим вечером, когда уже началось скольжение сумерек к темноте, заляпанной кляксами фонарей, она выбрала прогулку, хотя с равным успехом могла выбрать и что-то другое. Пабло заразил ее привычкой совершать прогулки – блуждать по центру, заходить в магазинчики, заглядывать в книжные лавки, где можно позволить себе случайную прихоть и купить оловянного гусара, открытки или книгу о куртизанках эпохи Возрождения. Благодаря Пабло она обрела еще одну привычку: прочесывать лавки букинистов, прохаживаться вдоль длинных книжных полок, сунув руки в карманы пальто, а порой и с сигаретой во рту, радостно предчувствуя, что под обложкой одной из книг таится то, что на целую неделю поможет заполнить послеобеденное время или полчаса перед сном, пока еще не погашен ночник. Там можно найти маленькое сокровище в потрепанном переплете, которое так приятно будет, чуть подклеив, поставить на полку, – к тому же и по вполне симпатичной цене. Иными словами, когда Алисия зашла в книжный магазин на улице Фериа и начала рыться в Полном собрании сочинений братьев Альварес Кинтеро[10]10
  Братья Альварес Кинтеро: Серафин (1871 —1938) и Хоакин(1873 – 1944) – известные испанские драматурги.


[Закрыть] и в кипе назойливых историй про НЛО и про жизнь после смерти, она, по сути, следовала той самой рутинной бродяжьей привычке, которой они с мужем отдавали дань по пятницам или субботам, пока дочка объедалась печеньем у бабушки. Этот книжный магазин весьма напоминал свалку, и не только из-за щедрого слоя пыли на книгах, и не из-за жалкого вида бесчисленных брошюр Лафуэнте Эстефания, которые выглядели так, словно побывали в заложниках у террористов, – нет, скорее такое впечатление создавали горы ржавых инструментов, валявшихся на полу вперемежку с разломанными деревянными рамами, пожелтевшими буклетами, папками с литографиями. Старик за прилавком, облагороженный вариант старьевщика, попытался, подняв бровь, подать ей некий почти неуловимый знак соучастия, после того как Алисия в свою очередь поприветствовала его легким взмахом руки. Именно с этим стариком Пабло подолгу обсуждал достоинства и недостатки новых переплетов или старинные романы с продолжением. Именно в эту лавку в один прекрасный и далекий вечер Пабло привел за руку Алисию и вручил чудесное издание Кэрролла с потрясающими гравюрами, изысканным шрифтом, глядя на который она почему-то подумала о лаванде, сиестах и лете.

– Добрый вечер, сеньорита.

Почувствовав укол любопытства, Алисия нагнулась и стала просматривать содержимое папок: ее руки перебирали пестрый, словно выброшенный приливом мусор: фотографии прошлого века, рекламу щелока сороковых годов, вырванные из французских энциклопедий карты, плакаты. Ей стало скучно, и она уже хотела было свалить все это старье обратно в тот же угол, из которого его извлекла, но тут из-за портрета смазливой Кончи Пикер вынырнула картинка, которая заставила вспыхнуть фонарик в каком-то закутке памяти: проспект, длинный бульвар в стиле восемнадцатого века, по которому, словно муравьи, движутся пешеходы в камзолах. Нет, это был вовсе не тот самый бульвар, но странным и весьма загадочным образом похожий на него, как будто с тем, другим, бульваром его роднило фамильное сходство. Подпись поясняла, что это Грабен – Вена 1781 года, так что все сомнения разом рассеялись: страница была выдрана из иллюстрированной биографии Моцарта. И все же рисунок буквально загипнотизировал Алисию, она даже решила взять его – выдернула лист из папки, но так неловко, что содержимое папки посыпалось на пол. Правда, вскипевшая было досада мгновенно осела, уступив место изумлению, а может, это был приступ безумия; она зажмурила глаза, потом снова открыла, сердце продолжало бешено колотиться. На куче брошюр и сломанных рам лежала гравюра: квадратная площадь, в центре которой стоял ангел – нежное, бесполое создание с вывихнутой ногой.

3
Она ждала его, сидя за мраморным столиком

Она ждала его, сидя за мраморным столиком, и машинально помешивала слишком крепкий кофе. Вид ее не внушал тревоги, поэтому Эстебан, который, выйдя из автобуса, мчался что есть духу, остановился и с облегчением вздохнул. Во-первых, Алисия позвонила ему в академию и тем самым нарушила строжайший запрет: звонить туда можно было только в самых – и по-настоящему исключительных – случаях: скажем, кто-то умер или выиграл главный приз в лотерею и так далее. Секретарь заглянул в аудиторию и, прервав урок – скучнейший перевод Цицерона, который он натужно прорабатывал с дюжиной учеников, – сообщил, что какая-то Алисия просит его к телефону по срочному делу. Эстебан, боясь услышать что-нибудь плохое о матери, схватил трубку. Алисия ничего не объяснила, а лишь сказала, что им надо как можно скорее встретиться, сразу после окончания занятий. Она будет ждать его в кафе «Коимбра». Он вернулся в класс и попытался сосредоточиться на «…quo mortuo me ad pontificem Scaevolam »[11]11
  «… когда он умер, меня к понтифику Сцеволе» (лат).


[Закрыть] и так далее, но ему не удавалось выкинуть из головы звонок Алисии; видимо, ее невроз приобретал все более неожиданные и зловещие формы. Мамен должна постараться привести ее в норму или по крайней мере предупредить, чего еще следует ждать и в какую сторону может качнуть Алисию из-за мучительных ночных кошмаров. Эстебан кинул на мраморный стол папку с Цезарем, Салустием и Цицероном и, отдуваясь, сел. Алисия тотчас схватила его за руку, да так крепко, что ему показалось, будто пальцев у нее гораздо больше, чем положено.

– Ты что, бежал?

– Да, – пропыхтел он. – Ведь произошло, надо полагать, нечто из ряда вон выходящее, иначе… Ну, говори же!

Алисия заказала официанту две анисовки и распечатала пачку «Дукадос». Глядя на неспешную церемонию – на то, как она вытащила сигарету, сунула в рот, потом щелкнула зажигалкой, Эстебан забарабанил пальцами по столу.

– Что случилось?

Она протянула ему свернутый в трубку и стянутый резинкой лист бумаги. Эстебан послушно взял, толком не сообразив, чего от него ждут.

– Что это? Ты решила подарить мне постер?

– Посмотри.

Сперва, когда его взгляд небрежно скользнул по листу и зацепился за строгих очертаний площадь, с трех сторон окруженную домами, Эстебан на самом деле исподтишка следил за выражением лица Алисии—оно интересовало его больше, чем гравюра; но затем он высоко поднял брови, потому что разглядел в центре площади ангела, мало того, нога у этого гермафродита на уровне лодыжки была вывернута под углом в девяносто градусов – то есть гравюра очень точно повторяла то, что Алисия описывала ему в прошлое воскресенье. Эстебан начал тасовать объяснения, отбрасывая то один, то другой вариант и все время сохраняя на губах дурацкую ухмылку. Это, конечно, была шутка, но ведь Алисия не стала бы вызывать его с урока только ради розыгрыша, по крайней мере могла бы и потерпеть немного; нет, скорее всего, речь шла о сдаче позиций и как следствие – о раскаянии; иначе говоря, Алисия наконец-то поняла, что выдумками про город и ангела загнала себя в тупик, и решила признаться: все чистая игра воображения, спровоцированная гравюрой, которая каким-то образом попала ей в руки. Да, наверное, все обстояло именно так, только вот взгляд Алисии мешал принять такую версию. Но ведь бывают и случайные совпадения. Точно! Случайность, и ничего больше! Бывает же, что ты вспоминаешь давным-давно виденный фильм, хочешь снова его посмотреть, включаешь телевизор и – черт возьми! – смотри, радуйся и наслаждайся, только прежде выруби телефон! Именно случайность. Ведь бывает, что тебе дважды попадается один и тот же таксист или человек умирает в день рождения, да мало ли чего еще!

– Какое чудесное совпадение, правда? – начал Эстебан фальшивым тоном. – Ангел, как в твоем сне.

– Это не совпадение, – отрезала Алисия. – Это и есть площадь из моего сна. Та самая площадь, теперь ты сам можешь на нее полюбоваться, и я нашла лишь одно маленькое отличие.

– Да? Какое же?

Указательный палец Алисии пополз к пьедесталу и уткнулся в львенка, который клубочком свернулся у левой ноги ангела.

– В моем сне тут не лев, а бык, а может, и корова, короче, кто-то с рогами. И еще: имя на том пьедестале похоже на это, но они разные. Дальше: здесь тоже есть еврейская буква, но и она другая.

Эстебан прочел: «Самаэль». Имя ангела, конечно. Он когда-то слышал, что суффикс —эль или —ель (ил) означает «дух Божий» или что-то подобное – вот откуда взялись Мигель (Михаил), Габриэль (Гавриил), Рафаэль (Рафаил)… Что касается буквы, то да, она еврейская, во всяком случае, может быть или еврейской, или арамейской, или ханаанейской, или принадлежать любому другому семитскому алфавиту – его познания в восточных языках явно оставляли желать лучшего. Подпись под гравюрой отсутствовала, но какие-то пометки на полях указывали на то, что речь идет о старом французском издании. Там же было обозначено и название книги. Эстебан прочел латинский заголовок и проделал это с изысканностью рапсода – уж этому-то он сумел научиться за пять курсов пребывания на отделении классической филологии, а также благодаря самым близким отношениям с Катуллом и Вергилием: «Mysterium Topographicum, seu arcanae caliginosae eximiaeque urbis Babelis Novae descriptio»[12]12
  «Топографическая загадка, или покрытая мраком тайна и точное описание града Нового Вавилона» (лат.).


[Закрыть].

– Ну? – Он положил гравюру на стол и закурил.

– Я ведь говорила тебе, Эстебан: с городом что-то не так. – Алисия словно готовилась прямо сейчас приступить к разработке некоей стратегии, но Эстебан не мог угадать сути ее замыслов. – Отсюда следует, что мой сон – не просто мой сон. По крайней мере, не только мой.

– Перестань, Алисия. Так можно знаешь до чего договориться?

– До того, к чему меня и подталкивают. – В глазах Алисии не осталось и следа растерянности. – Понятия не имею, как именно я впервые попала в тот город, главное, что каждую ночь я обязательно там оказываюсь, постоянно туда возвращаюсь. И не только я. Эта гравюра доказывает, что в городе побывали и другие люди.

Да, совпадение, конечно, любопытное, но не более того. Конечно, весьма любопытное, но нельзя же доходить до абсурда, все это – чистое совпадение. Допустим, существует город, который Алисия видит во сне так отчетливо, словно это деревенский домик на холме. Кроме того, нельзя не признать, что существует еще и некий общий сон, вернее, некая точка в пространстве, где сон этот доступен каждому, кто в данную точку попадает, соскользнув туда через свой индивидуальный люк – а говоря проще, с помощью своей собственной подушки. Итак, существует некий экуменический и абсолютный сон, который открыт для посещения любому спящему.

– Я отыщу книгу, из которой вырвали гравюру, – заявила Алисия. – Надеюсь, большого труда это не составит.

– Думаешь? – Эстебан засмеялся, хотя какой уж тут, черт возьми, смех! – И откуда ты начнешь поиски? С Британского музея? С парижской Национальной библиотеки?

– Книга хранится в нашей университетской библиотеке, – сухо заметила Алисия. – Мне встречалось имя автора.

– Ашиль Фельтринелли, – прочел Эстебан. – Ты о нем что-то знаешь?

– Нет, я тебе не Умберто Эко. – Анисовка мягко обожгла ей нёбо, – Я запомнила фамилию – Фельтринелли. Мы ведь уже два года как заняты составлением нового электронного каталога библиотечных фондов, и я обратила внимание на фамилию, потому что «Фельтринелли» – это еще и название миланского издательства, с которым часто работал Пабло.

Стоило ей назвать имя призрака, как между ними выросла стеклянная стена, и на какое-то время каждый погрузился в свои, только ему принадлежащие воспоминания, каждый возвратился к словам и картинам, к которым возвращаться не хотелось, поэтому они поспешили снова заговорить о гравюре, ухватившись за эту тему, как за соломинку.

– Значит, площадь точно такая же, – зачем-то повторил Эстебан.

– Мне будет нужна твоя помощь, – заявила Алисия, вертя в руке сигарету. – Ты переведешь мне эту книгу, отрывки из нее. Я сниму копию с нужных страниц, и ты их мне переведешь.

Над столом снова сгустилось молчание. Их взгляды начали безжалостную дуэль, силясь одолеть друг друга, заставить соперника опустить глаза на исцарапанный мраморный стол, на пепельницу, на руки, державшие стаканы. Поединок взглядов продолжался до тех пор, пока зажигалка не опалила сигарету Алисии.

– Все это очень серьезно, Эстебан, – сказала она, выпуская струю дыма через нос. – Поэтому я хочу спросить: могу ли я на тебя рассчитывать?

Как он мог отказать, повернуться к ней спиной или сунуть руку в карман в тот самый миг, когда ей так хочется почувствовать его руку на своем плече, откуда рука, возможно, скользнет к каштановым прядям, потом – к ровной долине между лопатками. Разумеется, Алисия может на него рассчитывать, и дело вовсе не в ангеле, и не в городе, и не во всем этом вздорном женском бреде; он не откажет ей в помощи, но каждый свой шаг, каждый поступок занесет в счет, чтобы потом предъявить к оплате, когда эта история закончится или перетечет в новую навязчивую идею, новое блуждание по каким-то другим, но не менее странным местам – во сне или наяву. Наверное, по трезвом размышлении, его поведение заслуживает осуждения или просто брезгливой гримасы, но уловки любви не всегда чисты, да и кто сказал, что они обязательно должны быть чистыми? Разумеется, она может на него рассчитывать, ведь он хамелеон, затаившийся в ожидании мухи.

– Разумеется, ты можешь на меня рассчитывать, глупая, – сказал Эстебан и взял ее за руку.

Она старалась получше прожарить тортилью и для этого методично встряхивала сковородку, но тут взвизгнул звонок домофона, так что пришлось отойти от плиты и взять трубку; она узнала голос, особым манером растягивающий гласные, голос просил открыть дверь. Алисия нажала на кнопку и пошла за сигаретами. Мариса поднялась очень быстро: к счастью, пенсионер с шестого этажа на сей раз удивительно легко догадался, что лифт не отдан в полное его распоряжение. После кремово-розовых поцелуев Мариса, как всегда, побежала полюбоваться на конибры, исторгая традиционные вопли восторга. Вообще-то она шла к травнику, это через два квартала от дома Алисии в сторону центра, но надумала прежде заглянуть сюда и кое-что занести. По правде говоря, мысль эта появилась у Марисы еще в прошлый раз, когда Алисия упомянула странный город, который начала посещать во сне. Мариса шлепнула на стол в гостиной свою плетеную сумку, склонилась над ней, так что потоки черных волос водопадом хлынули вниз, и принялась извлекать из сумки, словно фокусник из цилиндра, самые разные вещи: солнечные очки, одну серьгу, бумаги, рецепты, две самодельные заколки для волос, сделанные из пары высушенных кружков лимона, флакончик с подозрительной травяной настойкой и наконец книгу в черной обложке с интригующим названием «Как толковать сны». Рука Алисии подхватила книгу, на губах ее мелькнуло подобие улыбки, а сигарета чуть не полетела на пол. Мариса бурно обрадовалась тому, что нашлись заколки, и постаралась укротить свои волосы, закрепив их на затылке. Время от времени она бросала взгляд на цветы, испытывая при этом противоречивые чувства – восторг и досаду: она никак не могла уразуметь, почему, посвятив всю свою жизнь проповеди евангелия от ботаники и пропаганде здорового естественного образа жизни, сама никак не может вырастить дома такие вот создания – с белыми перышками на пестиках; у нее они жили не более тех шестидесяти двух часов, которые гарантировала инструкция по пересадке. Тут в нос к ней заполз сигаретный дым, и она тотчас обернулась к Алисии.

– А ты все продолжаешь курить, – проворчала она. – Как извозчик. И Хоакин тоже. Я ведь не раз называла вам цифру – сколько людей гибнет в год из-за табака…

– Зачем ты притащила мне эту книгу? – со смехом спросила Алисия.

– А что, разве не ясно? – Мариса энергично полистала страницы, – Толкователь снов. Не смейся, дурочка, сны – вещь очень серьезная. Сны в символической форме рассказывают нам о нашем истинном «я», о том, в каком состоянии пребывает наша жизненная энергия. Перестань паясничать! Сколько раз я звала тебя пойти со мной к Району, иглоукалывателю. Он бы тебе объяснил, что наше тело – своего рода батарея, по которой бежит жизненная энергия, ши.

– Значит, мою батарею пора выкидывать на помойку.

– После нашего вчерашнего разговора, – пальцы Марисы лихорадочно переворачивали страницы, – я вспомнила, что у меня где-то валяется нужная книга, и решила посмотреть, что же означает, когда снится город. Вот, вот, послушай, что я тут нашла: «Заблудиться в незнакомом городе обычно означает нерешительность, неуверенность, отсутствие воли для завершения начатого дела. Незрелость. Неосуществимые надежды в ближайшем будущем. Воздержитесь что-либо планировать на ближайшее время, не намечайте серьезных дел». И далее в том же духе.

– Автор твоей книги – настоящий психолог, – сказала Алисия раздраженно и с силой раздавила сигарету о пепельницу. – Пойдем на кухню, мне надо порезать помидоры для тортильи. Ты обедала?

Мариса с радостью приняла бы приглашение, но она слепо подчинялась самым причудливым капризам натуропатии и предписаниям разного рода эзотерических учений из сборников, которые, как горячие пирожки, расходились в супермаркетах и за которыми она признавала право на обладание священной истиной. Для Марисы решение всех проблем крылось в могущественных свойствах какой-нибудь загадочной травы, произрастающей только в далеких тростниковых долинах Восточного Пакистана. Могло помочь также познавательное путешествие по пятому измерению астрального плана или по какой-нибудь другой зоне духовной географии – но не менее рискованное; поэтому ее советы, несмотря на то, что давала она их с искренним желанием помочь, были бесполезны, как слова утешения, произнесенные на непонятном языке. По воспоминаниям Алисии, неистовая страсть Марисы к растениям и потусторонним путешествиям зародилась в годы юности, когда обе они слушали «Радио будущего» и обсуждали достоинства мальчиков из их компании. Марису всегда интересовали визиты инопланетян, следы Атлантиды, тайны запертой комнаты, дверь которой непременно открывалась, если в доме кто-то умирал, и прочие непознаваемые явления, тем более что узнать о таких вещах можно было из дешевых книжек, продававшихся во всех киосках. Она вовсе не была простушкой или фанатичкой, и мистика как таковая ее не привлекала. Алисия знала: подруга никогда не попадет в щупальца какой-нибудь секты или гностического общества из числа тех, что гарантируют обретение мудрости в обмен на номер банковского счета. Мариса верила в мир иной, потому что была глубоко убеждена в его существовании, это был ее свободный выбор – ведь всегда надо во что-то верить, а Христос и коммунизм казались ей слишком старомодными. Всегда надо во что-то верить, призналась Мариса однажды, когда какая-то печаль или стакан красного вина толкнули ее на откровенность; надо за что-то уцепиться, особенно если надежды рухнули и от будущего ждать уже нечего. По всей видимости, сильный крен в сторону эзотерики и даже некоторый догматизм в проповеди основных ее заповедей объяснялись приговором врачей: ее матка поражена какой-то непонятной, не поддающейся точному диагнозу болезнью, поэтому ребенка, о котором Мариса страстно мечтала, у нее никогда не будет. С тех пор этот неродившийся ребенок стал частью ее одиночества, он спровоцировал истеричное увлечение траволечением, и тем не менее, несмотря на внимание и заботу Хоакина, Мариса чувствовала себя все более и более уязвимой. Она пролила море слез и произнесла тысячи проклятий, сражаясь за недосягаемую мечту; однажды, под воздействием марихуаны или коньяка, даже клялась Алисии, что готова продать душу дьяволу, лишь бы добиться своего. Но ведь у нее, думала Алисия, есть ее травы, пришельцы из потустороннего мира, таинственная вселенная, наполненная многозначными перекличками и всякими неожиданностями: клин клином вышибают, и только очень сильная страсть может заслонить или одолеть ту, что терзает нас.

Порывшись, как крот, в своей сумке, Мариса положила перед Алисией нечто, похожее на визитную карточку с нарисованными на ней полумесяцем и парой-тройкой звезд; карточка упала в салатницу и окунулась в томатный сок. «Азия Феррер. Она знает твое будущее. Гадание на картах, хиромантия, толкование снов и прочие методы ясновидения».

– Она хороший специалист, – заверила Мариса, макая кружок помидора в солонку. – Сходи к ней на консультацию и скажи, что ты от меня. Чего ты, собственно, теряешь?

– Ничего не теряю, наверное схожу, только чуть позже. – Алисия перевернула тортилью, обратная сторона которой напоминала черно-коричневую географическую карту. – Но все равно спасибо, Мариса. Хотя, честно говоря, я не знаю, чем она может мне помочь.

– Ну… Если тебе не нравятся твои сны, она сделает так, что они от тебя отвяжутся.

– Да, разумеется. – Губы Алисии искривила саркастическая улыбка. – Она сменит пленку с фильмом – и готово! Следующий сон!

– Это гораздо проще, чем ты воображаешь. – Мариса произнесла фразу с неожиданным металлом в голосе. – Бывает, люди видят во сне то, что желают видеть; они тренируют свою психическую энергию, и она обретает нужную интенсивность и направленность, чтобы управлять подсознанием.

Упражнения по медитации, концентрации, йоге… Есть наставники, которые способны заставить нас видеть во сне то, что сами пожелают. Знаешь, с чем это можно сравнить? Бывают такие люди, которые легко заражают тебя своими радостью или печалью, а ты даже не подозреваешь о причинах смены собственного настроения. Тут происходит нечто подобное.

– Ладно, обещаю сходить, но только попозже. С чем тебе тортилью?

– Тортилья? – Казалось, Мариса откуда-то издалека внезапно возвратилась к реальности. – Нет уж, посмотри, который час. Лавка травника вот-вот закроется. А книга пусть полежит у тебя.

– Пусть…

Томатный сок оставил на визитной карточке гадалки темное пятно.

Все могло объясняться обыкновенной глупостью, или довольно необычным неврозом, или потребностью во что бы то ни стало заглушить голоса и образы, выныривающие на поверхность из темных глубин. Иначе говоря, все это могло оказаться лишь еще одним способом отвлечься – как, например, кино, вышивание крестиком или болтовня на случайную тему, – способом снять напряжение, а иногда и решить сложный вопрос. Когда она молча сидела на диване, уставившись слепым взором на «Флейтистку» Руссо Таможенника, которую еще Пабло пристроил на полке рядом с кувшином из майолики, или когда она, зажмурив глаза, поливала свои конибры, стараясь не устраивать в горшках болото, или когда наступал краткий миг просветления, жесткой и неуютной откровенности с собой, Алисия готова была признать, что ни город, ни хромой ангел не стоят той одержимости, с какой она искала разгадку тайны. Все это, конечно же, служило только одной цели: затушевать воспоминания, усмирить воспоминания с хищными клыками, жестокие и зловонные воспоминания; ведь Алисии казалось, – видимо, напрасно! – что она сполна расплатилась по всем счетам. Нет, обрывки прошлого, призраки Пабло и Росы – калейдоскоп фраз, жестов, поцелуев, обещаний – прорывались на каждую чистую клеточку, заполняли каждую свободную частичку ее времени и окружающего пространства. Поэтому город был нужен, поэтому ангел, латинская книга, которую с театральным пафосом читал Эстебан за столиком в «Коимбре», – все это было, к сожалению, нужно, все это было просто необходимо. Утром в четверг Алисия устроила перерыв между занесением в каталог новых поступлений и перераспределением книг по разделу «Психология». Она просмотрела массу компьютерной информации – по авторам, темам, издательствам, названиям; трижды прогнала на мониторе колонки зеленых мерцающих букв в надежде, что по невнимательности пропустила нужную книгу, но книга эта нигде не значилась: Фельтен, Юрий Матвеевич; Фельтман, Оуен; Фельтен, Морис; Фелл, Джон Барраклоу; Феллини Федерико… И тем не менее Алисия не сомневалась, что однажды собственными глазами видела имя автора – Фельтринелли; скорее всего, это было при переносе содержания потрепанной картонной карточки в компьютер. Но теперь машина выдавала ей ряды абсолютно незнакомых фамилий. Поэтому она покинула своего коллегу Хуанхо, с которым они вместе работали над электронным каталогом, спустилась на третий этаж и принялась просматривать каталог фонда древних книг. Никакого Фельтринелли в море пожелтевших карточек, заполненных на допотопных пишущих машинках, не оказалось. Попыхивая сигаретой, она бросила взгляд на портрет печального профессора, который нес бессменную вахту в коридоре, и у нее мелькнула мысль: а может, в памяти у нее случилось короткое замыкание и она ищет здесь то, что на самом деле видела совсем в другом месте? Нет, все-таки не могла она встретить упоминание об этой книге ни в одном другом компьютере, не могла держать в руках выцветшую карточку ни в одной другой библиотеке. Восьмилетний опыт работы чего-то да стоит.