Текст книги "Гвианские робинзоны"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Вполне понятно, что эта нелегкая работа, невзирая на бурную энергию Робена, отняла у компаньонов около двух недель. Весь урожай прокаженного пошел в дело.

И вот наконец куак надежно помещен в объемистые глиняные кувшины, которые негр в свое время выменял у индейцев, и готов к погрузке на борт пироги. Лепешки, отлично высушенные, завернуты в плотные листья.

Оставалось запасти копченую рыбу. Но эту задачу решить было проще.

С самого начала заготовительных работ Гонде больше не появлялся. Его отсутствие беспокоило парижанина. Не заболел ли бедняга?.. Может, даже умер?

Удалось ли ему добиться, чтобы лесоразработки перенесли на другое место? Или работы ведутся все еще в устье реки?

Наутро после окончания хлопот с маниокой Робен решил осмотреть пирогу, которую они с Казимиром искусно спрятали в маленькой бухточке в зарослях лиан.

Это место находилось в трех часах ходьбы: обычная, не слишком утомительная прогулка… Инженер взял с собой немного провизии, вооружился ножом и крепкой палкой и вышел на рассвете со своим неизменным компаньоном, довольным, словно школьник на каникулах.

Путники шли, весело переговариваясь, размышляя о будущем, строя планы, осуществление которых было уже так близко. За разговорами дорога прошла незаметно. Друзья добрались до места, где была спрятана лодка.

Казимир предложил проплыть по заливу, и Робен не захотел лишать старика удовольствия. Вот и знакомый шатер из лиан, под которым укрыто надежно привязанное суденышко.

Изгнанник нащупал якорь, укрепленный на корневище, ухватился за канат, чтобы подтянуть лодку, но не ощутил никакого сопротивления. Холодный пот прошиб бургундца, когда он увидел обрезанный конец лианы.

Предчувствуя непоправимую катастрофу, он бросился в самую гущу зарослей и начал отчаянно рубить их. Скоро обнажилась большая прогалина. Ничего!

Может, во время дождей лодка наполнилась водой и затонула? Лежит себе на дне бухты… И даже лучше, если так, по крайней мере не рассохлась.

Робен нырял раз за разом, шарил, высматривал, поднимался на поверхность набрать воздуху и снова погружался в воду… Безрезультатно. Негр топтался на берегу, тоже пытаясь обнаружить пропажу, но, разумеется, не нашел ничего.

Сомнений быть уже не могло: пирога украдена. Француз был в отчаянии, но старался подбодрить старика.

– Мужайся, Казимир, – твердил он плачущему товарищу, – мужайся! Мы построим новую лодку. Всего три недели задержки… К счастью, запасы продовольствия у нас готовы и в безопасности.

Грустным было их возвращение. Оба почему-то спешили, обоим хотелось поскорее оказаться дома. Еще несколько минут, и они будут на месте… И тут до них донесся горький запах дыма. Выйдя из леса на поляну, они увидели этот дым – тяжелые черные клубы. Хлопья гари носились в воздухе, лезли в ноздри, от них запершило в горле.

Робен бросился к хижине, которую скрывали от него банановые деревья.

Хижины не было! Кучка дымящейся золы – вот и все, что осталось. Инструменты, земледельческие орудия, запасы продовольствия – все пропало. Пожар уничтожил все.

* * *

Всего несколько часов назад Робен произнес:

«К счастью, запасы продовольствия у нас готовы и в безопасности».

Какой жестокий, издевательский урок преподнесла ему судьба! Никогда еще он не был так близок к цели, ни разу со дня побега не предчувствовал с такой остротой грядущий миг полной свободы…

И вот все рухнуло, все погибло, развеялось как дым над поляной… Достаточно было одной искры из плохо погашенного очага, чтобы в несколько мгновений истребить плоды тяжких и долгих трудов. Прощай надежда покинуть колонию в скором будущем, мало того – им со стариком грозит голод.

Бедный старый негр оцепенел в отчаянии. На него было больно смотреть. Он тупо уставился на кучу золы, похоронившей убежище его печальной старости, на обугленные остатки деревянных подпорок, установленных его искалеченными руками, на закопченные горшки с горелой мукой, на незатейливые инструменты, верно служившие ему в одиноких трудах…

Он только смотрел… Молча – у него не вырвалось ни жалобы, ни стона.

Иначе вел себя белый. Его натура была создана для борьбы. Он вздрогнул при виде пожарища, побледнел – и только.

Странная и, однако же, объяснимая вещь: гибель лачуги не произвела на него такого сильного впечатления, как похищение пироги. Ведь пожар мог возникнуть случайно, тогда как исчезновение лодки – без сомнения дело рук человеческих, и при этом рук врага.

Он строил самые различные предположения, но ни одно из них не отвечало на вопросы: кто совершил кражу? С какой целью?

Надзиратель скорее всего находился еще в колонии. Если бы ему и сообщили о пребывании беглеца возле бухты, то он явился бы сюда с отрядом охранников и арестовал ненавистного ему Робена без особого труда.

Гонде? Конечно, странно, что он, доставив письмо, исчез, как сквозь землю провалился… Нет. Этому невозможно поверить. Он был искренен, он раскаивался, его желание отблагодарить спасителя выглядело естественно.

Но почему он так настойчиво уговаривал их не покидать своего обиталища?.. Ему явно хотелось помешать их отъезду… Было в его упорстве что-то сомнительное или, по крайней мере, преувеличенное…

Робен снова и снова твердил себе, что он чересчур недоверчив. А что, если это индеец? Жалкий, спившийся краснокожий, для которого спиртное – предел мечтаний… Пьянство убило в нем совесть и вообще все человеческое. Он, пожалуй, мог бы и лодку украсть, и в озлоблении сжечь хижину… Цель его вполне проста и план по-своему хитер: лишить изгнанника возможности передвигаться, «запереть» в долине, а потом извести голодом. От голода даже сильный «белый тигр» ослабеет, а если хижина старого негра, эта защищенная змеями крепость, обратится в пепелище, тогда наш славный Атука приведет сюда охранников, «белый тигр» станет их легкой добычей, а на индейца прольется желанный дождь из тафии, по которой томится его пересохшая глотка…

Это предположение казалось, по зрелом размышлении, наиболее вероятным.

Значит, действовать надо немедля. Сетовать бесполезно, это лишает воли к борьбе, а Робен должен бороться и выиграть схватку с бедой.

– Казимир… – негромко окликнул он прокаженного.

Голос товарища вывел беднягу из оцепенения. Он вдруг застонал – тонко и жалобно, как больной ребенок.

– О!.. О!.. Плохо мне… Плохо… О, добрый Боже! Умираю…

– Мужайся, дружище! Нам послано тяжелое испытание. Надо его преодолеть.

– Я не могу… Не могу больше, мой дорогой белый друг. Казимир умрет там, где был его дом.

– Казимир, я починю наши инструменты. Ведь у них только рукоятки сгорели, а я приделаю новые. Я построю тебе новую хижину. Обещаю. У тебя будет крыша над головой, даю слово. Буду сам тебя кормить… Успокойся, мой бедный старый ребенок…

– Я не могу… Нет, я не могу… – повторял со слезами чернокожий. – Я уже мертвый… О мама, о моя добрая мать…

– Не плачь, Казимир, – ласково продолжал уговаривать парижанин. – Я понимаю твое горе… Но мы не должны оставаться здесь. Это опасно.

– Куда же вы хотите уйти? Несчастный прокаженный не может идти, куда уж мне.

– Я понесу тебя, если потребуется. Соберись с духом… Нам необходимо уйти.

– Хорошо, я пойду… – покорно согласился старик.

– Бедный ты мой, добрый ты мой человек… Наверное, жестоко заставлять тебя, но как быть иначе? На сегодняшнюю ночь я сооружу шалаш, а завтра с утра постараемся скрыться в лесу, не слишком далеко от твоего участка. Как-нибудь перебьемся… У нас есть ямс, батат, бананы, немного маниоки… Я раздобуду еды.

– Да, хорошо, – последовал безучастный ответ. – Вы очень добры… Белый друг великодушный, как добрый Бог…

– Ну, в добрый час! Идем же, старина… Я буду работать за двоих, сил и умения мне хватит. Ничего, справимся! Не все потеряно.

– В самом деле, не все потеряно, – повторил его слова чей-то голос. – И надо признать, что есть еще отчаянные парни на земле!

Робен резко обернулся – перед ним стоял Гонде.

– С вами стряслась беда, и немалая, – продолжал каторжник. – Лодка пропала. Я это обнаружил, когда огибал бухту. Ваш участок разорен, хижина сгорела. И это тем более скверно, что путь для вас сейчас открыт.

– Значит, вы добились цели?

– Как нельзя успешнее! Мне удалось отыскать целый лес красного дерева.

– Вот незадача, что у нас так не вовремя все это стряслось!

– Не волнуйтесь, там работы не менее чем на три месяца, а за это время вы уже будете далеко.

– Если бы так…

– Уверен, что так и будет. Больше того, я думаю, что из ваших бед вы извлечете пользу для себя.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что сезон дождей длится от шести недель до двух месяцев, а после него наступает, хоть и ненадолго, время хорошей погоды, когда боши и бони спускаются в долину. Вы наймете гребцов с лодками, и вместо пропавшей пироги у вас будет сколько угодно других!

– Вряд ли можно доверять этим людям. Вот вам живой пример: индеец Атука, мой недолгий гость, готов заложить меня за бутылку водки!

– Бони и боши – негры. Они не предатели и не пьяницы. Уверяю вас, что в их лодках вы будете в полной безопасности. Это люди смелые, преданные и никогда не выдадут тех, кому оказали гостеприимство.

– Правда-правда, – подтвердил Казимир. – Он хорошо говорит.

– Значит, по вашему мнению, надо остаться здесь еще на несколько недель?

– Не здесь, то есть не на этом самом месте, а подальше. Вам надо поставить хижину в лесной чаще и при этом не оставить за собой никаких следов… Особенно – зарубок. Индейцы хитры, как обезьяны. Но я даю слово, что они вас не найдут…

– А во сколько нам обойдется негритянская лодка?

– У вас еще есть в земле и на деревьях достаточно плодов, чтобы прокормить двадцать человек в течение месяца. После сезона дождей у негров Марони кончаются все запасы, они тощают с голодухи, просто кожа да кости. За продовольствие они сделают для вас все, что захотите.

– Это подходяще, тем более что я не вижу иного выхода из положения.

– Если я могу быть чем-то полезен, располагайте мной. Вы же знаете, что я предан вам всей душой.

– Да, теперь я это знаю, Гонде, я верю вам.

– И правильно делаете… Среди нашего брата есть, конечно, полная дрянь, но есть и другие… Кто, выбрав путь, идет по нему до конца. Благодаря вам я вышел на верную дорогу. Лучше поздно, чем никогда… Значит, так. Недалеко от того места, где вы прятали лодку, на правом берегу есть глухие заросли. Такая чащоба, что не продерешься. Полное бездорожье. Там кругом торчат ауары, вы же знаете, какие у них колючки! Пройти можно только по руслу ручья, который впадает в бухту: глубина примерно метр, и ширина такая же. Ручей теряется в заболоченной саванне, а за саванной и находится то место, о котором я говорю.

– Но как же мы перейдем трясину?

– Я знаю проход, узкий, но с твердым грунтом. Должно быть, это скальная порода. Идти надо осторожно, опираясь на палку, но ничего, удержаться можно… А уж если проберетесь туда, черта с два кто-нибудь вас найдет!

– Отлично! Если мы пройдем по руслу ручья, никаких следов не останется. Решено, выступаем завтра.

– Да, завтра! – эхом отозвался Казимир, которого уже успокоили решимость и хладнокровие товарища.

– Я провожу вас, – помолчав, сказал каторжник. – Вы позволите мне остаться с вами?

– Оставайтесь.

Наутро они втроем покинули безымянную долину.

– Добрый Бог не захотел, чтобы я умер здесь, – изрек Казимир.

* * *

– Если есть на земле уморительно смешная страна, то она перед вами. Чудней не сыщешь. Негры, одетые кто во что горазд, деревья без ветвей, с колючками вместо листьев, похожие на трубы в банях «Самаритэн», стенки у домов плетеные, зато окна со ставнями. А насекомые! Жалят беспощадно с утра до вечера. Солнце палит, тени не сыщешь, жара как в плавильной печи. Фрукты… О, эти фрукты, вкусом похожие на консервы с примесью скипидара… Всего месяц назад я обморозился, нынче мои обмороженные уши горят, а нос облупился… Ну и страна!

Женщина в глубоком трауре, с побледневшим от усталости лицом слушала, невесело улыбаясь, бурные речи высокого парня, неподражаемый акцент которого выдавал обитателя парижского предместья.

– А кроме того, – продолжал молодой человек, – в каждом доме обезьяны и попугаи орут, горланят так, что уши вянут, барабанные перепонки лопаются.

Язык местных жителей… ну, они лопочут, как у нас в овернских деревнях…note 97Note97
  Овернь – район Франции, где развито сельское хозяйство. Диалект жителей Оверни сильно отличается от общеразговорного французского языка.


[Закрыть] «Таки», «лугу», «лугу», «таки» – только это и слышишь. Попробуй пойми, что он тебе хочет сказать! А пища! Рыба жесткая, как подметка, и какая-то кашица или пюре, просто жуть, от одного вида бросает в дрожь… Однако все это чистый кайф по сравнению с путешествием… Сколько воды! Боже праведный, сколько воды! А я-то, я ведь не бывал даже на пляже Сен-Фор в купальный сезон, Сену видел только в Сент-Уене! Я слышал, что путешествия формируют характер. Надеюсь, меня теперь есть из чего формировать! Однако я разболтался, как попугай, с которым хотел было сегодня утром поиграть, а он прокусил мне палец. Ладно, это пустяки, как бы не разбудить детей… Дай Бог, чтобы они видели сладкие сны, лежа в этих нелепых приспособлениях, которые здесь называются гамаками.

– Я не сплю, Никола, – раздался детский голос из гамака, над которым была натянута противомоскитная сетка.

– Ты все-таки проснулся, Анри, – огорчился Никола.

– И я тоже, – откликнулся второй детский голос.

– Надо спать, Эдмон! Ты же знаешь, что днем нужно оставаться в постели, чтобы не получить солнечный удар.

– Я хочу увидеть папу. Мне надоело все время спать.

– Будьте умницами, дети, – сказала мать. – Завтра мы уезжаем.

– Вот здорово! Мамочка, я очень рад!

– Мы снова поплывем по воде, да, мама?

– Увы! По воде, мой дружок!

– Значит, у меня снова будет морская болезнь… Ладно, пускай, зато потом я увижу папу!

– Итак, решено, мадам Робен? Завтра покидаем эту негритянскую страну, которая у нас называется Суринам, а у них Парамарибо… Мы отплыли сюда из Голландии месяц с небольшим назад… Пробыли здесь только четыре дня, и пожалуйте… снова отплываем, чтобы встретиться наконец с патроном. Я, например, с удовольствием покидаю эту страну. Там, куда мы направляемся, может быть, и не лучше, но, по крайней мере, будем все вместе. Ах, мадам, ведь вы до сих пор толком ничего не знаете!

– Ничего, дорогой мой. По правде говоря, мне кажется, что я во сне – так неожиданно и быстро все изменилось и меняется каждый день. Заметь, однако, что наши таинственные друзья выполняют все свои обещания. Нас встречали здесь, как и в Амстердаме. Без их помощи мы просто пропали бы в незнакомой стране, не в состоянии даже объясниться. Посредник, встречавший нас, взял на себя все хлопоты, и завтра мы выезжаем. Больше мне ничего не известно. Эти незнакомцы бесстрастно вежливы, официальны, как чиновники, и пунктуальны, словно инструкция! Такое впечатление, что они выполняют чей-то приказ.

– О да! Все это точь-в-точь относится к нашему посреднику с его очками и бараньей прической. Месье ван дер… ван дер… черт побери, вылетело из головы. Он очень выдержанный, но шустрый и сметливый, как и подобает еврею. Пока что нам не приходится на них жаловаться. Мы путешествовали как послы. Конец увенчает дело. Что ж, взойдем еще раз на корабль, покачаемся на русских качелях, которые не остановятся, пока нам не пораструсит внутренности, как салат в салатнице… Повеселимся!

– Наберемся мужества! – невольно улыбнулась мадам Робен, которую забавляли шутливые сетования Никола. – Через три дня будем на месте.

– Да я это просто ради красного словца… Тем более что и вы и дети спокойно переносите дорожную сумятицу, а это главное.

На следующий день шестеро пассажиров поднялись на борт красивого двадцатичетырехтонного катера «Тропик Бэрд», который дважды в месяц обслуживал голландский берег, поддерживал связь с поселками на реке Суринам, поставлял продовольствие экипажу плавучего маяка «Лайт Шип», стоявшего на якоре в устье реки.

Посредник, о котором нам известно лишь то, что он являлся одним из богатейших в колонии еврейских купцов, руководил посадкой. Дети были в легких фланелевых костюмчиках и в широких белых сомбреро, чтобы уберечь головы от беспощадных лучей тропического солнца. Никола тоже нацепил экзотический головной убор и стал похож на ярмарочного торговца пряниками.

Капитан лично встретил пассажиров, посредник обменялся с ним несколькими словами по-голландски и спустился в лодку. Якорь выбран, приливная волна высока, через несколько минут начнется отлив. «Тропик Бэрд» красиво накренился на правый борт, паруса наполнились ветром, и вот уже судно летит по волнам…

Шесть часов утра. Фейерверк солнечных лучей вспыхнул над зубчатой стеной леса, подступавшего к самому берегу.

Удаляющийся город, вода, бурлящая под форштевнем, высокие мангровые деревьяnote 98Note98
  Мангровые деревья – вечнозеленые деревья с надземными дыхательными корнями, растут на илистых побережьях приливно-отливной полосы тропиков.


[Закрыть], застывшие на своих пьедесталах из переплетенных корней, – все словно охвачено заревом пожара.

Птицы, застигнутые врасплох взрывом яркого света, взмыли в воздух. Хохлатые цапли, крикливые попугаи, фламинго в розово-красном оперении, белые чайки, быстрокрылые фрегаты, кружили над кораблем, как бы посылая ему пожелания доброго пути на разные голоса.

Форт Амстердам со своими зелеными откосами и темными пушками, которые вытянулись в траве словно огромные рептилииnote 99Note99
  Рептилия – то же, что пресмыкающееся (ужи, змеи, ящерицы, крокодилы).


[Закрыть], вскоре исчез из виду. Потянулись поселки с высокими фабричными трубами, повитыми дымом. Плантации сахарного тростника сливались в огромное биллиардное поле нежно-зеленого цвета. Негры, которые издали казались совсем маленькими, следили за проплывающим судном и что-то кричали вслед.

Вот и «Решительность», великолепная плантация, на которой гнут спины более полутысячи рабов. А вон и корабль-маяк «Лайт Шип» со своим черным экипажем и мачтой, увенчанной мощным прожектором. Лоцман вышел и занял рабочее место. Он останется там, пока проходящее судно не скроется из виду. Наконец перед ними океан – беспредельность грязно-желтой мутной воды с короткими и крутыми волнами, на которых катер немедленно заплясал.

Путешествие из Французской Гвианы в Голландскую выполняется с большой легкостью благодаря течению, которое идет с востока к северу-западу и выносит суда из экваториальной области. Переход от Марони к реке Суринам нередко занимает всего лишь двадцать четыре часа. Легко, однако, понять, насколько это же течение затрудняет путь в обратную сторону. Если нет попутного ветра, бывает, что корабль болтается в море восемь, десять, а то и более дней, не продвигаясь ни на милю.

Именно такая опасность подстерегала и наших пассажиров. Скорость течения – полтора узла, что составляет две тысячи семьсот семьдесят восемь метров в час. К счастью, вскоре поднялся бриз, к тому же с кормы – случай совершенно исключительный! – и это позволило катеру преодолевать течение со скоростью около четырех узлов.

Мадам Робен сидела вместе с детьми под тентом на корме, безучастно глядя на пенный след, оставляемый судном, нечувствительная к качке и даже к палящему солнцу: она отсчитывала каждую минуту и мысленно измеряла оставшееся расстояние. Ребятишки, все четверо, неплохо переносили болтанку. Только бедный Никола беспомощно распростерся на бухте троса, досиня бледный; зажимая ноздри, он вел безуспешную борьбу с приступами тошноты.

Легонькое суденышко с наполненными парусами не крутилось на месте, однако испытывало довольно сильную боковую качку, и при каждом толчке молодого человека буквально выворачивало наизнанку, белый свет ему был не мил, и бедняге казалось, что он вот-вот отдаст Богу душу.

Голос капитана вывел мадам Робен из забытья. Почтительно сняв фуражку в белом чехле, капитан произнес тоном глубокого уважения:

– Вы принесли удачу нашему кораблю, мадам… Никогда еще плаванье не было столь благоприятным…

– Вы, должно быть, француз? – спросила женщина, обратив внимание не только на утонченную вежливость, но и на прекрасное произношение моряка.

– Я капитан голландского судна, – сказал офицер, избегая прямого ответа на вопрос. – Наша профессия требует знания нескольких языков. Впрочем, в том, что я говорю на языке вашей родины, моей заслуги нет: мои родители – французы.

– О, месье, вы так или иначе мой соотечественник! Я уже много дней в пути, но совершаю его вслепую, он так загадочно начертан… объясните же мне хоть что-то… Где я должна встретиться с тем, чью участь оплакиваю? Кто те люди, кому я буду обязана своим счастьем? Что надлежит мне сделать?

– Мадам, я не знаю, откуда поступают приказы, которым я счастлив повиноваться. Кое-что я предполагаю, но это не моя тайна. Вам, мужественной подруге осужденного, я могу сказать лишь одно: я не без причины распоряжаюсь здесь как командир, к тому же ваш супруг – не первый политический заключенный, совершивший побег. К сожалению, голландское правительство, которое прежде закрывало глаза на эти побеги, нынче – из опасения дипломатических осложнений – не делает различия между уголовными преступниками и политическими и возвращает французским властям и тех и других. Поэтому нам приходится действовать в глубокой тайне, принимать все меры предосторожности. Ваш муж, мадам, должен находиться в Парамарибо, а вам предстоит подняться по течению Марони, избегая населенных мест, и терпеливо дожидаться его прибытия в условиях, надо признать, не слишком легких…

– Бедность и лишения меня не тревожат. Я выдержу. У моих детей нет больше родины, они будут жить там, где их отец. Уж лучше эта убогая страна, чем Франция, которая выдворила нас и с которой я тем не менее рассталась со слезами на глазах…

– Наряду с прочими необходимыми предосторожностями, – продолжал капитан, при всей своей сдержанности явно взволнованный словами женщины, – я просил бы вас, мадам, хотя мне трудно говорить об этом, пойти на некоторые уловки, необходимые, чтобы ввести в заблуждение ваших земляков в том случае, если мы вынуждены будем пристать к французскому берегу.

– Говорите, что нужно делать? Я готова.

– Вы понимаете… Ваше появление с детьми в таком месте… Словом, оно озадачило бы, вызвало ненужные расспросы… Придется сделать так, чтобы я сыграл роль их отца… Вы говорите по-английски?

– Свободно.

– Отлично! Забудьте на время родной язык. Ни одного французского слова! Если с вами заговорят, о чем-то спросят, отвечайте только по-английски. Что касается детей… Ваш старший сын тоже знает английский?

– Да.

– Ну, а остальные… Постараемся сделать так, чтобы других детей не увидели. Мое судно останавливается в Альбине, напротив факторииnote 100Note100
  Фактория. – Здесь: торговый поселок, основанный иностранным торговым предприятием в колонии.


[Закрыть], основанной голландским купцом. Под предлогом семейной прогулки, например, к водопаду Гермина, я препоручу вас двум членам моего экипажа, неграм, которым вполне доверяю. Они высадят вас на островке, туда на веслах три четверти часа, и останутся в вашем распоряжении. Я не двинусь с места, пока мои люди не вернутся и пока я не получу ваше письменное подтверждение, что вы встретились с мужем.

– Хорошо. Я все поняла. Что бы ни случилось, я не поддамся слабости… Уже давно я простилась с цивилизованной жизнью. Она похитила у меня счастье. Быть может, первобытное существование, которое нас ожидает, принесет облегчение, избавление от бед. В любом случае верьте мне, капитан, – а вы олицетворяете для меня и детей всех наших неизвестных благодетелей, – что моя благодарность глубока и неизменна. Где бы вы ни были и как бы ни сложилась наша судьба, вас будут благословлять те, кто страдает и ждет. И дети наши навсегда сохранят к вам признательность…

Как и говорил загадочный голландец, его пассажирка принесла удачу «Тропик Бэрд». Никогда еще на памяти гвианских матросов этот рейс не совершался столь быстро. Катер летел как на крыльях, и через тридцать шесть часов после прощания с рекой Суринам на горизонте появился остров Клотильда, расположенный напротив мыса Галиби в устье Марони.

Ширина реки в этом месте очень велика: противоположный французский берег едва можно было различить. Судно со спущенным флагом вошло в устье реки, благополучно миновало барьерную мель и, придерживаясь голландского берега, бросило якорь напротив поселка Альбина, не приближаясь к французской колонии.

Капитан без промедления нанял туземную лодку, приказал соорудить в ее средней части навес из пальмовых листьев, чтобы защитить пассажиров от палящих лучей солнца, и щедро загрузил ее провиантом. Негр бони, с которым капитан повстречался на берегу, собирался в свою деревню вверх по течению Марони. За несколько блестящих побрякушек он согласился присоединиться к двум матросам. Помощь человека, знающего толк в речном плавании, была очень кстати.

Вместо двадцати часов они потратят на дорогу к водопаду Гермина часов двенадцать.

Для большей безопасности отплыли ночью. Успех по-прежнему сопутствовал им.

Мадам Робен с детьми, все еще не опомнившись от фантастического калейдоскопа невероятных событий, провела уже несколько часов на крохотном островке округлых очертаний, который в поперечнике имел не более сотни метров. Он весь утопал в пышной зелени, если не считать крохотного песчаного пляжа и выступающих в центре гранитных утесов.

Маленькие робинзоны оглашали воздух радостными криками. Никола, позабыв о морской болезни, делил с ними счастье бытия. Разбили бивуакnote 101Note101
  Бивуак – место привала, ночлега на пути.


[Закрыть]. Бони поймал изрядную рыбину, которая теперь жарилась на костре. Уже собирались приступать к первой трапезе, когда на французском берегу, примерно в двух километрах от островка, появилось облачко дыма, а через несколько секунд донесся звук выстрела. Черная точка, которая могла быть только лодкой, отделилась от берега и быстро понеслась к середине реки. Послышался второй выстрел, и другая лодка устремилась вдогонку за первой.

В дикой глуши любое происшествие становится событием. А уж это… Ведь в первой лодке скорее всего находились беглецы, которых пытались захватить любой ценой, поскольку, не колеблясь, применили оружие.

Первая лодка быстро приближалась. Она опережала вторую, но не намного, идя по диагонали к голландскому берегу. Вскоре можно было различить фигуры двух мужчин, которые гребли с отчаянной энергией. Во второй лодке сидело четверо, из них двое вооруженных.

Беглецы направляли свою лодку так, чтобы островок отделял их от преследователей. Это был единственно возможный маневр.

У мадам Робен сжалось сердце. Что за драма разворачивалась при ней на этой злосчастной каторжной земле?

Перепуганные дети примолкли. Никола пытался привести в боевую готовность – впрочем, весьма неумело – свою двустволку, подаренную голландским офицером.

Разгадав замысел убегавших, преследователи устремились им наперерез. Они непрерывно вели огонь. Очевидно, их ружья обладали большой прицельной дальностью стрельбы: в воде возле самой лодки беглецов то и дело вздымались фонтанчики от пуль.

До островка оставалось не больше сотни метров, когда пуля перебила рукоятку весла у первого гребца. Он схватил запасное весло и удвоил усилия.

Мадам Робен видела теперь, что это белый, а позади него сидит негр с непокрытой головой.

Все вдруг поплыло у нее перед глазами, женщина вскрикнула… Пошатываясь, она сделала несколько неверных шагов, и новый отчаянный, безумный крик вырвался из ее груди:

– Это он! Это его… убивают!

И несчастная француженка без памяти упала на песок.