Текст книги "Созвездие верности"
Автор книги: Луанн Райс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)
Вероятно, и он тогда чувствовал то же самое. Когда им было шестнадцать, первый их поцелуй вызвал в сердце такой трепет, который можно было сравнить лишь с ощущением метеоритного дождя, когда он считал падающие звезды и говорил ей: «Ты мой лучший друг». Тогда сердце ее ухнуло, как звезда, куда-то вниз. И когда он рухнул с крыши – а она думала, что убила его… Румер не помнила, когда у них все началось, и даже предположить не могла, что когда-нибудь это закончится. Она думала, что Зеб всегда, всегда будет рядом.
Она вспомнила день, когда он с компанией других мальчишек уплыл на Ориент-Пойнт, и почему-то на обратном пути они задержались. Его отец возвращался из долгой поездки, и к его приезду Зеб должен был постричь лужайку перед домом. Румер вытащила газонокосилку и стала стричь лужайку вместо него. Позже он говорил ей, что, поднимаясь по каменной лестнице с парусами на плече, услышал урчанье мотора и быстро взбежал на холм к Румер, чтобы подарить ей соленый поцелуй и самостоятельно закончить начатую ею работу.
Жужжанье газонокосилки, хлопанье парусов, шуршанье ветра в ветвях на фоне ярких звезд. О, эти незабываемые звуки их короткой совместной жизни и дружбы! Румер разделяла его любовь к небу, а Зеб поддерживал ее мечту стать ветеринаром. Его губы, щекотавшие ее ухо, когда он что-то нашептывал ей, были такими мягкими. А взгляд – таким ласкающим. А руки – такими заботливыми и добрыми.
Теперь все это – в прошлом.
Они не давали никаких обещаний, и Зеб никогда не делал ей предложение. И тем не менее глубоко в душе она ни на секунду не сомневалась, что они всегда будут вместе. Всю жизнь. А как же обещания, для которых не нужны слова? Их связывала золотая нить: они понимали друг друга и без слов. Обещания скрывались в поцелуях, нежных прикосновеньях и учащенном биеньи их сердец. Переход от детской дружбы к влюбленности был отнюдь не простым, но они не отступались. Возможно, их отношения выдержали бы какие угодно испытания – за исключением вмешательства кого-то третьего. Особенно когда этим кем-то «третьим» для Зеба стала ее собственная сестра – Элизабет…
Еще один разряд тока, и очередная волна воспоминаний.
Прибавив газу, Румер мечтала о том, чтоб они вылетели из ее головы прямиком в открытое окно. Она перенеслась в канун их свадьбы. Боже, это было так недавно! И уже так давно! Двадцать лет назад. Разумеется, ее тоже пригласили. Элизабет даже попросила ее быть «подружкой невесты».
– Пожалуйста, Ру, – держа ее за руку, сказала сестра. – Я знаю, что тебе нелегко, но все пройдет… мы ведь тебя любим, понимаешь? – умоляла она, но это зловещее «мы» – «мы» Элизабет и Зеба – пронзило сердце Румер, как осколок троллева зеркала из «Снежной королевы», и заморозило его.
– Как ты можешь просить меня об этом? – спросила Румер, и голос ее предательски дрогнул.
– Но ты же моя сестра!
– Только поэтому?
– Конечно. Я не уверена, что смогу выйти замуж без твоей поддержки.
– Тогда не выходи замуж! – крикнула Румер, и ее слова повисли в воздухе. Элизабет была в шоке, ей словно влепили звонкую пощечину.
– Ну, перестань, – мягко сказала Элизабет. – Прошу тебя, побудь подружкой невесты. Стань частью нашей свадьбы.
– Не могу, – ответила Румер.
– Мы что, должны поссориться из-за этого парня? Давай-ка проясним кое-что: ты злишься на меня и хочешь, чтоб мы окончательно поругались? Он просто твой сосед, Румер. Он жил здесь целую вечность – у тебя было полным-полно времени, чтобы доказать ему, что ты любила его, если это и вправду так. А то, что вы вместе развозили газеты, еще не…
– У нас было не только это! – закричала Румер. – И ты знала… знала!
– Нет! Хотя… Я видела, как ты сохла по нему, но вы были всего лишь детьми. Ты бегала на свиданки с другими парнями, а он гулял с другими девчонками. Между вами не было ничего серьезного, Румер, что бы ты там себе ни воображала.
Румер проглотила комок, застрявший в горле, и ушла. Нет, побежала – всё дальше и дальше к морю.
Слезы так и катились по ее щекам. Даже теперь она чувствовала их солоноватый привкус. У нее в груди то холодело, то разгорался пожар, и ей становилось трудно, просто невыносимо дышать. Пытаясь глубоко вздохнуть, она испытывала такую ужасную боль, что ей казалось: ее сердце, ее легкие не выдержат, разлетятся на мелкие кусочки. Да, тогда ей хотелось умереть – не жить без него! О, как было хорошо представлять: вместо свадебного белого наряда Элизабет, вся в черном, стоит у ее гроба и, заламывая руки, шепчет: «Что я наделала? Что мы наделали?» А Зеб рыдает безутешно…
Элизабет кое-чего не знала. Зеб не раскрыл ей их тайну: она осталась только между ним и Румер. У них была магическая связь. Однажды они чуть было не занялись любовью. Как-то весной… да, они собирались распрощаться с детством.
Но что-то случилось: маленький пустяк – и они упустили свой шанс. Стоило Румер отвернуться, как налетела Элизабет и быстро утащила Зеба, который с радостью поддался ей.
Тогда, в тот день, после разговора с сестрой, Румер мчалась по пляжу мимо их знакомых и знакомых своей семьи. Они с Зебом выросли прямо на глазах у многих из них, развозя им газеты и водя дружбу с их детьми. А вдруг они все знали о тайных проделках Элизабет и Зеба? Видели, что старшая отбивает у младшей сестры ее друга? Видели – и молчали? От одной этой мысли Румер стало тошно.
Она и теперь задрожала, вновь представив себе, как Элизабет, широко раскрыв невинные глаза, просила ее сыграть роль подружки невесты. Почему ее родная сестра так поступила с нею? А Зеб? Как он мог? Они тогда предали ее! И не было им счастья, построенного на обмане, на предательстве, хоть она и не желала этого…
Предательство – это слово было слишком тяжелым, будто сошло из трагедий Шекспира. И то, что оно случилось здесь, в прекрасном и спокойном мире Мыса Хаббарда, было еще страшнее.
Тем летом, пока Элизабет готовилась к свадьбе, Румер должна была поступать в Ветеринарную школу при университете Тафтса; в середине июля ей пришло сообщение, что она зачислена на первый курс. Сколько слез она пролила, ожидая этого известия: слава богу, что она закончила обучение в колледже до всех тех событий.
Она уже почти ничего не соображала. В мозгах у нее образовалась какая-то каша. Тупо глядя на бумаги на своем столе, она не понимала, откуда они и зачем. Ее сердце замедлило ход, словно каждый его удар мог убить хозяйку. Днем ей хотелось спать, ночью – бродить как сомнамбула. И еще ей все время хотелось есть. На нервной почве началась булимия. Румер растолстела, но тогда ей было все равно. Даже мытье головы казалось ей адским трудом.
Это было единственное лето в ее жизни, когда она не плавала, не лежала на пляже.
Ее попа не влезала ни в одни джинсы. Глядя на себя в зеркало, Румер видела чужое опухшее лицо. Она постоянно сидела дома, сторонилась глядеть на коттедж Зеба и жила только в тех комнатах, окна которых были обращены на север.
Родители переживали за нее, но она их игнорировала. Хотя им было не до младшей дочери. Они строили планы по поводу свадьбы, отец был занят рассужденьями о замужестве Элизабет, а мать – покупкой платьев для себя и невесты, Румер не могла и не хотела их слушать.
И вот тогда-то и пришло это письмо из Тафтса. Оно стало для нее спасательным кругом в океане безнадеги. Румер ухватилась за него, как за последнюю соломинку. Она выучится на ветеринара! Ей так хотелось поделиться своей радостью с Зебом, и это разбивало ей сердце. Всю следующую ночь она горько рыдала и билась в истерике.
Она думала о природе, о том, как они вместе влюбились в нее. Как их поддерживали небо и земля. Как воздушные просторы принадлежали ему, а животные – ей. Как его руки гладили ее плечи; как их тела почти сливались в экстазе.
Да, только почти – увы, но самые чудесные мгновения в их жизни так и не наступили.
Румер очень бережно хранила воспоминания о тех мгновениях. Ее замечательная сестра-актриса, не знала, что сделали Румер и Зеб. Рядом с Элизабет, особенно со своим новым жиром, Румер была похожа на толстую, снедаемую мучениями, одинокую, оскорбленную, мстительную уродку, оберегавшую свой секрет с усердием достойным лучшего применения.
Они чуть было не занялись любовью; встреться они у Индейской Могилы, так оно и случилось бы.
«Я еще покажу вам!» – думала она: какое ей теперь было дело до Элизабет и Зеба? Румер отправилась своим путем. Она не нуждалась в обществе Зеба Мэйхью для осуществления своих заветных желаний. Она собиралась в Тафте, лучшую школу в округе; она собиралась стать ветеринаром.
За неделю до свадьбы сестры Румер перевезла свои вещи в Норт-Графтон, что в штате Массачусетс, и поселилась на третьем этаже викторианского особняка, битком набитого студиозусами. Непосредственно в день свадьбы она вышла на работу в местном приюте для бездомных животных.
Двумя днями ранее в пригороде Бостона машина сбила собаку помеси овчарки и Лабрадора. Хозяин отыскал своего питомца, а ветеринар заштопал его как сумел. В обязанности Румер входила влажная уборка и чистка стальных операционных столов. Но, пройдя на псарню и почувствовав на себе взгляд подернутых дымкой собачьих глаз, она опустилась на колени.
И вот, стоя на коленях перед клеткой, она прижала ладонь к проволочной сетке. Ветеринар сказал ей, что после таких ран пса ждала верная смерть, но хозяева просили хоть чем-нибудь помочь ему. Замерев на месте, она позволила умиравшему псу лизнуть ее пальцы. Его мягкий язык прикасался к ней с таким душераздирающим дружелюбием, что она почувствовала, как у нее внутри прорвало плотину накопленных эмоций. Она обнимала голову собаки и, прижавшись к решетке, рыдала, как никогда прежде.
Солнце уже скрылось за горизонт, через небольшое окно в бетонной стене бледная луна осветила заплаканную девушку, сидевшую на холодном полу до тех пор, пока не умер пес и пока не кончились торжества по случаю той треклятой свадьбы. Эти события смешались в ее воспоминаниях, и каждое из них было по-своему невыносимо печальным.
И когда все закончилось, Румер, как никогда ранее, воспылала необходимым желанием помогать животным.
Теперь она знала, что доброте незнакомого пса можно было доверять больше, чем всем словам родной сестры и бывшего лучшего друга.
Животные никогда не подводили ее, и она по мере сил старалась отвечать им тем же. Остановившись у фермы «Писдейл», она вылезла из грузовичка, прихватив с собой медицинский саквояж. Здешним хозяйством владел фермер Эдвард Маккейв. Это был джентльмен с весьма своеобразным характером. Он учился в Дирфилде и Дартмуте; был членом ассоциации фермеров, клуба «Ривер-Клаб» и читальни Блэк-Холла. За годы знакомства с ним Румер насчитала у него несколько длительных романов, которые порой приводили даже к помолвкам, но никогда не кончались свадьбой. А в последнее время его любовные похождения вообще сошли на нет.
Румер была ветеринаром для всех животных на ферме, а заодно помогала Эдварду в его благотворительной деятельности, которой он занимался в память о своей матери. Им было легко и приятно работать бок о бок; они оба обожали природу, прогулки пешком, поездки верхом и животных, в особенности Блю – лошадь, которую Румер получила после ветеринарной школы и содержала в конюшне на ферме.
В прошлом году Румер и сама стала объектом воздыханий Эдварда. Слово «любовь» ни разу не сорвалось с ее губ – Румер боялась разрушить их прекрасные дружеские отношения, но с недавних пор она чувствовала, что Эдвард хотел большего.
– Блю, – шагая через двор к полю, позвала она.
Конь, стоя у забора, тихонько заржал в знак приветствия. Крупный гнедой жеребец, уже не молодой, грива уж утратила свой прежний лоск и мягкость. Помахивая черным хвостом, он наклонил голову и подался мордой к Румер. Она отломила кусочек морковки, протянула ему, и его шелковистый язык тут же слизнул лакомство с ее ладони. Она прижалась к нему, обняла за шею, ощущая его тепло и любовь. И ей стало хорошо и спокойно.
Взобравшись на забор, Румер уселась ему на спину и поскакала в поле. Блю перешел на легкий галоп, обогнув каменные валуны, затем березовую рощу, и полетел к реке. Она думала о том, как долго они уже вместе – она и ее Блю. Да, шестнадцать лет назад она привозила сюда Майкла покататься на лошади; ее племяннику тогда только исполнилось два года, и это был его первый выезд на Мыс к своей тетушке, когда более-менее оттаяли отношения между нею и его родителями.
«Старина Блю», – шептала она ему на ухо, и ее голос терялся в порывах проносившегося по долине ветра.
«Лыб-лыб», – говорил Майкл про флюгер в виде трески на рыбном рынке, а молодого коня он называл «Бу».
«Блю, так его зовут», – сказала тогда Румер, придерживая карапуза на спине лошади; его крохотные ручонки крепко цеплялись за роскошную гриву.
«Бу, – сказал Майкл и указал на небо. – Па-па… бу».
«Да, папа сейчас в небе», – ответила Румер.
Подгоняя Блю по тропинке среди высоченных зарослей рододендронов и кальмии широколистной, Румер почувствовала, как у нее заколотилось сердце – словно она бежала сама, а не ехала на лошади. Несмотря на разлад между Румер, Зебом и Элизабет, она сама первая стала крепить свою дружбу с Майклом. Не все шло гладко, и порой ей приходилось нелегко, но Румер обожала его.
Элизабет тем временем добилась успеха на Бродвее, и оттуда метнулась прямиком в Голливуд, и все это происходило одновременно с восхождением Зеба к вершинам славы в Калифорнийском университете. Разумеется, они забрали Майкла с собой. Даже в самых страшных кошмарах Румер и представить не могла, что их разлучат на целых десять лет. Последний раз она видела Майкла, когда ему было семь.
За последним поворотом они вспугнули выводок перепелов. Румер выпрямилась и приструнила Блю. Положив ладони на его черную гриву, она скакала сквозь июньские сумерки. Когда они взобрались на каменистый холм за скотным двором, Румер не смогла скрыть улыбку, увидев у забора поджидавшего их седовласого фермера.
Обычное облачение Эдварда состояло из заправленных в старые ботинки рабочих штанов и бледно-зеленой замшевой рубашки. Его карие глаза за стеклами очков в роговой оправе казались очень большими. Прислонившись к ограде, он с улыбкой смотрел на спрыгнувшую с коня Румер.
– Как покатались? – спросил он.
– Чудесно, просто чудесно, – ответила она. – А как ты поживаешь?
– Вот увидел тебя, моя дорогая, и мне сразу полегчало.
– Спасибо, – Румер засмеялась. Эдварда воспитывала благородная и очень богатая дама, дочь мелкого «барона-разбойника», она-то и сумела привить своему сыну аристократические манеры.
– Правда, у меня есть скрытый мотив, – признался он. – Я собрал всех наших кошек, и теперь они готовы к ежегодной вакцинации. Кроме того, завтра приезжает браковщик, и мне нужно, чтоб записи по иммунизации молочного скота были в полном порядке.
– О'кей, – сказала она. – Тогда за дело.
Они прошли в большой хлев. Тут было темно, прохладно, пахло соломой, животными, свежей древесиной. Сквозь щели в стенах пробивались последние лучи заходящего солнца, в воздухе, в золотых этих лучах, плясали пушистые пылинки.
Эдвард закрыл кошек с котятами в одной из поилок, и только он снял крышку, как с десяток пушистиков выскочили и огласили помещенье писком и мяуканьем. Мамы-кошки были потомками первых обитателей фермы «Писдейл». Черные, черные с белой грудкой, темно-желтые и полосатые кошки… они терлись у ног Румер, а котята норовили взобраться по ее юбке.
Пока Эдвард выступал в роли ее помощника, Румер занималась ежегодным летним осмотром кошачьего семейства. На старых кошек уже имелись карточки с указанием их имен и состояния здоровья. В свою очередь, каждый новый котенок тоже получал карточку, прививку и имя.
– Дездемона, Абигейл, Т.С…
– Послушай-ка этого мальца, – сказал Эдвард, протянув ей крохотного черного котенка, громкое урчание которого было похоже на гул компрессорной установки. У Румер екнуло сердце – она вспомнила день, когда они с Зебом вместе развозили газеты и нашли бездомного котенка. Его мурлыканье напоминало рокот подвесного мотора, и поэтому Зеб назвал его «Эвинруд».
– Эвинруд, – сказала Румер, сделала ему прививку, а потом потерла спинку, чтобы разогнать кровь в месте укола. Но, несмотря на боль от иглы, котенок продолжал мурлыкать. – Куда разогнался, малыш?
– Ой-ой! – воскликнул Эдвард. – Врач не должен привязываться к пациенту.
– Издержки профессии, – ответила Румер, пытаясь унять внутреннюю дрожь, вызванную непрошеными воспоминаниями о Зебе. Она чмокнула котенка в нос и положила его на солому. Он сразу же вскарабкался по деревянной подпорке на сеновал к своим братьям и сестрам. – Эвинруд, – испытывая непонятное волнение, тихо повторила Румер.
– Это что-то новенькое, – сказал Эдвард.
– Не совсем, – возразила она. – Один человек придумал это имя много лет назад.
Он окинул ее недоуменным взглядом, но она просто молча смотрела на сеновал.
– У них тоже своя жизнь, – наблюдая за возней котят, сказал Эдвард. – Сон и молоко.
Но Румер лишь хмыкнула, вытерла пот со лба и зашагала к коровнику. Теперь в ней проснулась деловая хватка, заставившая ее сконцентрироваться на работе, а не на переживаниях о прошлом. Осмотрев стадо, она удостоверилась в том, что документы были оформлены надлежащим образом. Государственные браковщики обожали придираться к мелочам, а она считала себя ответственной за поддержание всех молочных коров в добром здравии.
– Ну и хватит на сегодня, – сказал Эдвард, когда она закрыла свой саквояж и вышла на скотный двор.
– Я еще вернусь завтра, – сказала она. – На тот случай, если вдруг некоторые котята остались без прививок.
– А если всех котят внезапно разберут по рукам, – спросил Эдвард и многозначительно прищурил веселые карие глаза. – Ты и в этом случае вернешься?
– Разумеется.
– Знаю, – обняв ее за плечи и погладив по спине, вздохнул он. – Чтобы повидаться с Блю… ты же никогда не бросишь его, да? Благодаря ему я хотя бы уверен, что ты не забудешь и меня.
– Я люблю Блю, – тихо сказала она и взяла его ладонь в свои руки. – Но ты мой друг, Эдвард. Я приезжаю сюда, чтобы повидаться и с тобой.
– Как скажете, доктор Ларкин, – он улыбнулся. – Как скажете.
– Я ведь помогала тебе с распределением стипендий, разве нет?
С недавних пор в их отношениях наметился заметный сдвиг. Он очень нравился Румер, но тем не менее она испытывала угрызения совести, ибо знала, что нравилась Эдварду еще больше. За прошедшие годы она крутила романы со многими мужчинами из Блэк-Холл, и у нее всегда было такое чувство, будто фермер терпеливо дожидался именно ее.
– Как насчет приглашения на свадьбу в эту субботу? Это тебя убедит? – спросила она.
– Возможно, – улыбаясь, кивнул Эдвард.
– Тогда решено, – и она поведала ему все детали. Заходящее солнце разлило лужу желтого света по полям и каменным стенам, облив природу прощальным золотым дождем и наполнив Румер тоской по чему-то необъяснимому. Блю стоял в высокой траве, поджидая ее. Отсюда ей казалось, что он все еще молодой жеребец, готовый в любую минуту сорваться с места и нестись вперед, пока вместо земли под ногами не окажется небо.
Совсем как тот парнишка, которого она когда-то знала и любила без памяти…
Забравшись в свой пикап, она помахала Эдварду на прощанье и уехала. Как только она свернула на береговую дорогу, ее сердце расшалилось не на шутку. Она не знала, что ждало ее дома. Или, если быть уж совсем точной – кто. Ей словно вживили часы с датчиком обратного отсчета. С каждой растаявшей секундой приближалась ее встреча с человеком, которого она теперь ненавидела больше всего на свете.
Глава 4
Как-то в среду утром он проснулся от мощного рева двигателя. Испугавшись, Майкл Мэйхью огляделся по сторонам. Прямо на них падал локомотив. Нет, они мчались наперегонки с поездом. Они находились на проселочной дороге и ехали параллельно рельсам, мимо солончаковых болот и невысоких домишек. Бросив взгляд на соседнее сиденье, он увидел, что его отец нацепил темные очки, – над верхушками деревьев ярко сверкало солнце.
– Где мы? – спросил Майкл.
– Там, – ответил Зеб.
– Там? – переспросил Майкл, потирая глаза и рассматривая незнакомые окрестности в надежде, что отец просто пошутил. – Значит, это оно самое?
Его отец, не отвечая, включил сигнал поворота и сразу под мостом, пока над их головами грохотал поезд, крутанул руль вправо. Майкл заметил деревянный указатель: «МЫС ХАББАРДА». Наверное, этот потрепанный щит провисел здесь целую вечность. Он увидел, как отец сделал глубокий вдох и так широко раскрыл глаза, словно увидел призрака и не знал, что делать дальше.
– Можем повернуть обратно, – сказал Майкл. – Я совсем не прочь вернуться в Калифорнию.
– Я с тобой не то что пять дней, пяти минут больше не желаю ехать, – бросил отец. – Ты за всю поездку произнес гораздо меньше слов, чем сказал сейчас!
Майкл отвернулся к окну. Он знал, что спорить бесполезно. Они с отцом были извечными противниками – но его отцу нравилось думать, что когда-нибудь между ними завяжется настоящая дружба. Лелея эту мысль, он чувствовал себя намного лучше. «Ну и черт с тобой», – думал Майкл, когда они въезжали на холм по извилистой дорожке, пролегавшей неподалеку от скрытого деревьями кладбища.
– Мы что, будем тут жить? – спросил он, обратив внимание на крошечный размер коттеджей. Видимо, они олицетворяли собой чье-то представление об уюте и красоте: блестящая краска на стенах, маленькие ставни на маленьких окнах, пляжные игрушки, наваленные на крыльце, а над входными дверьми таблички с именами вроде «Любимчик учителей», «Хайовер», «Гленвуд».
– Да, тут мы будем жить.
– А может, не стоит?
– Еще как стоит.
– Я не понимаю, зачем мы сюда приехали. Я даже не знаю этих людей… Ну, тех, которым вздумалось тут жениться, – презрительно ухмыльнулся Майкл.
– Дана Андерхилл и Сэм Тревор.
– Какая, на фиг, разница? – проворчал Майкл. Он покрутил головой – во дворах стояли маленькие «форды» и «тойоты». И это и есть знаменитый Мыс Хаббарда, место, где родились и выросли его родители? Когда-то давным-давно он уже бывал здесь, и у него сохранились смутные воспоминания о ловле крабов, рыбалке, прогулках верхом, играх в карты с теткой, о подводных заплывах со стайками луфари – в общем, о тех странных и веселых детских забавах, которые теперь не вызывали ничего, кроме вот этой ухмылки.
Их «рэйндж-ровер» медленно катил по узкой улице, притягивая к себе любопытные взоры местных жителей. Одни из них мыли свои машины, другие поливали клумбы, третьи мерно покачивались в плетеных креслах, читая газеты. Миновав знак с надписью «ТУПИК», они очутились на дороге, слева от которой было море, а справа возвышался скалистый утес. Какой-то ребенок выскочил на обочину и, задорно улыбаясь, показал им небольшую рыбешку, будто надеясь получить за это порцию аплодисментов.
– У меня такое ощущение, что мы уже не в Лос-Анджелесе, – сказал Майкл.
– Точнее некуда, – бросил отец, припарковав джип перед серым одноэтажным коттеджем по правую сторону от океана. Внезапно воздух огласился арией из какой-то оперы. Майкл вздрогнул и поежился. Он хотел спросить, откуда взялись эти звуки, но, обернувшись к отцу, увидел выражение его глаз – и осекся.
Положив руки на руль, его отец улыбался и выглядел… счастливым.
Только это слово пришло Майклу на ум. Напряжение с лица Зеба Мэйхью исчезло, загорелые морщинки разгладились, а взгляд смягчился. На секунду Майкл вернулся в прошлое, к тому отцу, которого он знал прежде и уже успел забыть. Что еще более странно, Майкл почувствовал, как и в нем самом произошли непонятные перемены.
– Пап? – спросил он.
– Это Винни, – ответил его отец. Но высказанные вслух слова разрушили проникновенную магию, и Зеб снова помрачнел. Он указал на небольшой серый дом и его уменьшенную копию, стоявшую рядом. – Она живет там, а мы остановимся, – он ткнул пальцем вправо, – вон там.
Майкл чуть не поперхнулся. Двое взрослых мужчин – разве могли они поместиться в таком… кукольном домике? Если не считать ужасной краски, он был похож на тот сарай, в котором их садовник хранил свой инвентарь. Потрепанная штормами и дождями кровля сияла серебром из-за соляного налета – неужели у этой Винни не было денег хотя бы на внешний ремонт?
Едва его отец вылез из джипа и открыл дверь багажника, чтобы достать их сумки, как пение тотчас же прекратилось. Хлопнула сетчатая дверь, и прежде чем обернуться и поздороваться с хозяйкой этих старых домиков, Майкл представил себе ее портрет: наверняка это была толстая, как и все оперные певицы, тетка в выцветшем халате – одним словом, типичная представительница Новой Англии.
К его удивлению, женщина оказалась почти того же роста, что и они с отцом. Ее белоснежные волосы были собраны в пучок на самой макушке, а ее жилистое тело скрыто под длинным, просторным платьем из шелка цвета изумруд. На ее веки были наложены зеленые тени, глаза подведены – совсем как для выступления на сцене. Шею украшал массивный золотой кулон в форме кошки, и Майклу показалось, что он уже где-то видел такой же. Женщина напомнила ему мать в дни постановки «Антония и Клеопатры» – только была она несравнимо больших, нежели Элизабет, размеров.
– Мои дорогие мальчики! – проплыв над лужайкой, воскликнула она. Раскинув руки в стороны, его отец и певица слились в таких крепких объятиях, что Майклу даже почудился хруст чьих-то костей.
– Зебулон Мэйхью, ах ты старый негодник!.. – сказала женщина, слегка отстранившись и смахнув волосы с его лба. – Ты, высоколетящий, глобус крутящий эскапист, где, ну где же ты пропадал столько лет? Бог мой, да ты совсем не изменился… совсем… – Внезапно она метнулась к Майклу и, сграбастав его своими ручищами, чуть не задушила до смерти.
– А ты! Господи, Майкл! Как же ты вырос! Да вы оба – такие взрослые! Неужто это все не сон?.. Майкл, когда я видела тебя в последний раз, ты сидел у меня на мостках с привязанным к веревке куском бекона и пытался выманить лобстера из-под камня, куда тот залез на время линьки. Тогда тебе было семь…
Майкл ответил ей вежливой улыбкой.
– Ты что, не помнишь меня? – Даже выражение ее лица было наигранным, словно она изображала из себя великую актрису. Сама о том не подозревая, Винни заинтриговала Майкла. – Я в отчаянии. И это после того, как я надела Кошку Фараона…
– Которую носила моя мать…
– Именно, – широко улыбнулась Винни. – Для своей звездной роли Клеопатры в «Винтер Гарден» на Бродвее… это было классно!
– Я помню это ожерелье, – сказал Майкл. Ему хотелось подойти ближе и как следует рассмотреть его. Там были рубиновые глаза, на которые он часами таращился будучи ребенком, и иероглифы, оберегавшие владельца от проклятия Сфинкса… – Оно превращается в брошку, не так ли? Если снять его с цепочки…
– Да, ты прав. Я одолжила его Элизабет на время выступлений; она сказала мне, что оно тебе так понравилось и ты не хотел, чтобы она его возвращала.
– Оно защищало ее от проклятья, – сказал Майкл и тут же смутился, пожалев о том, что вообще завел этот разговор. Но, что бы он ни думал, ему никак не удавалось оторвать взгляд от кошки. Его мать прикалывала ее к своему сценическому костюму.
– Ах да, – рассмеялась Винни. – Зловещий Сфинкс насылает несчастья на девяносто девять процентов актрис, осмелившихся примерить на себя имя Клеопатры. Ларингит, растяжения, ночные истерики… но с брошкой и твоей поддержкой ей ничто не угрожало.
– У Элизабет никогда не было ночных истерик, – сухо возразил Зеб. – Напротив, она всегда была бодрой и готовой к работе – назло критикам.
Винни хохотнула:
– Надеюсь, эти качества она переняла у меня. Ведь она, знаете ли, моя почетная племянница, на пару со своей сестрой. Однако Румер посвятила себя общению с животными, и это удается ей, как никому другому…
Майкл почувствовал на себе ее выразительный взгляд и попятился к машине, чтоб быть на расстоянии от нее и заняться выгрузкой багажа.
– А вы, молодой человек, наверняка блещете умом. С такими-то родителями…
– Если бы, – хмыкнул его отец. – Майкл решил, что учеба не для него. Он уже с апреля не посещает колледж.
Майкл оглянулся, ожидая увидеть удивление на лице Винни. Но нет, она радостно ухмылялась, словно только что повстречала Паваротти.
– Это объясняет землетрясение, – сказала она.
– В Коннектикуте бывают землетрясения? – удивился Майкл.
– Нечасто, но весной я как раз ощущала подвижки земной коры. Тогда я списала сейсмическую активность на случайное перемещение тектонических плит, но, похоже, причиной всему была взрывная волна от реакции твоих родителей.
– В твоих словах есть доля правды, – ответил Зеб. Майкл испытал огромное облегчение, когда его отец, видимо, желая сменить тему, отвернулся и посмотрел на высокий холм, туда, где среди зарослей деревьев стоял коттедж.
– Старый дом опять продали? – то ли спрашивая, то ли констатируя факт, сказал он.
– Да, – ответила Винни. – Рекламный знак сняли неделю назад. Я почти ничего не знаю о новых владельцах, за исключением того, что они хотят внести кое-какие изменения в декор. По крайней мере, так мне сказал риелтор.
– Выглядит совсем как в старые добрые времена… даже цвет тот же.
– Зачем портить идеал? – спросила Винни. – Если что-то исправно работает много-много лет подряд, то только дураки будут пытаться изменить это нечто. Таков урок, который мы все выучили ценою больших ошибок…
Странная женщина говорила загадками, и в поисках разъяснений Майкл обернулся к отцу. Зеб нахмурился и потупил взгляд, теперь ему было так же неловко, как и Майклу минутой ранее.
– В любом случае, – сказала Винни, посматривая поверх их голов на море, словно ей было невдомек, что из-за ее болтовни оба Мэйхью – и старший, и младший – скукоживались, как ужи на сковородке. – Новым хозяевам придется запомнить одну важную вещь: на Мысе Хаббарда никогда и ничего не меняется. За это мы его и любим…
– Пап, давай я отнесу сумки в дом, – пытаясь улизнуть, предложил Майкл.
– Конечно, Майкл. Винни, мы сейчас разберем наше барахло, а потом искупаемся. Если ты не против.
– Против? Да это входит в обязательную программу для моих гостей, дорогой.
– А Румер… – сказал Зеб, имея в виду тетку Майкла.
– Что насчет Румер, дорогой? – поинтересовалась Винни.
Зеб промолчал. Но, глянув на отца, Майкл увидел, что тот покраснел, был расстроен, смущен и не мог вымолвить ни слова. Но Винни оказалась женщиной терпеливой, и спустя пару минут его отец просто спросил:
– Как она?
– Сам увидишь, – ответила Винни. – Она знает о твоем приезде. И я уверена, что она зайдет поздороваться. Уроки, выученные на собственных ошибках…
Теперь Зеб зарделся как свекла. Майкл думал, что он скажет еще что-нибудь, но тут его внимание привлекли две девчушки, стоявшие чуть дальше по дороге. Он заметил их краем глаза и повернулся, чтобы рассмотреть во всех подробностях.
