Текст книги "Корона на троих"
Автор книги: Лоуренс Уотт-Эванс
Соавторы: Эстер М. Фриснер (Фризнер)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
Глава 2
Королева Артемизия не могла припомнить, когда в последний раз отдыхала с таким комфортом. Это был ее первый приличный сон после горгорианского вторжения. (Следует учесть, вспоминала она, что невозможно прихватить лишнюю минутку для сладкой дремы, если прячешься в дворцовом погребе от нашествия варварских орд. А увидеть, как обезглавливают твоего благородного отца! После такого зрелища вообще боишься заснуть.)
А затем она вышла замуж за Гуджа.
Горгорианский вождь постоянно держал ее при себе и настаивал, чтобы новая супруга присутствовала на всех королевских консультативных совещаниях. "Я хочу, – сказал он, – показать старогидрангианцам, что между ними и горгорианцами нет неприязненных чувств и что гидрангианцы имеют свой голос в правительстве". Это было бы довольно лестное желание, если бы оно исходило от нормального человека. Но оно исходило от Гуджа. Артемизия быстро поняла, что реальное управление государством вершится днем, а не на ассамблеях. Для Гуджа ночные консультативные совещания означали просто долгие свинские пьянки с участием его друзей и некоторых представителей старогидрангианской знати, которые оказались слишком тупыми или достаточно невезучими, чтобы избежать приглашения короля. Некоторые местные аристократы, чтобы выжить, принимали участие в самых мерзких играх Гуджа, вроде "Веселья-С-Пивом", которые специально включали рептилий, сквош и перехватывали дыхание.
Когда вторжение завершилось, бывший премьер-министр покойного короля Фумитория, лорд Десмодиум попытался сделать самое лучшее из имеющегося плохого. Он предположил, что должно же быть хоть что-то признанное или интересное в горгорианской культуре, надо только поискать. Он искал несколько месяцев, исправно посещая палатки тех варваров, которые наотрез отказались жить в пределах городских стен, и упрашивая всех и каждого рассказать ему какую-нибудь старинную легенду.
Услышанные им истории – без единого исключения – повествовали о богах, которые отвратительно напивались, перед тем как осуществить очередную неудобосказуемую непристойность и обрушить отвратительное чудо на беспомощное человечество. Когда семьдесят третья горгорианская карга начала свой гнусавый распев: "Мир возник, когда Скуфа, Великая Праматерь, после пьянки со своим мужем-сыном Погом, Повелителем-Всех-Сброженных-Зерновых-Продуктов, искала новое место, где опорожнить свои благословенные кишки, и священный желудок, и святой мочевой пузырь...", – лорд Десмодиум понял, что искать дальше бессмысленно. И тихо удалился в свою загородную виллу разводить золотых рыбок.
Так уж случилось, что Гудж оказался человеком, всецело преданным своим богам. Но следует воздать ему должное: он был совершенно не против принять новых богов и добавить их к старым. Старогидрангианцы издавна владели тонкостями искусства пивоварения, поэтому первым богоугодным делом короля было поручение одному из придворных поэтов написать новый эпос. В этом эпосе рассказывалось, как горгорианский бог Пог, Повелитель-Всех-Сброженных-Зерновых-Продуктов, при первой же встрече безумно влюбился в прекрасную девственную гидрангианскую богиню Прунеллу, Повелительницу Пятисот Местных Сортов Пива. А потом ее изнасиловал.
Гудж демонстрировал свою набожность тем, что не начинал ни одного дела на ночных ассамблеях, не воздав почести Прунелле. А почести он воздавал, отпивая от всех освященных богиней пятисот сортов местного пива. Участников своих консультативных совещаний он заставлял делать то же самое. Вскоре после этого наступал момент всеобщего ужаса: воздействие божественных напитков внушало Гуджу, что у него лучший голос во всей Гидрангии и что он, несомненно, может пропеть эпос о Поге и Прунелле с кувшином пива на голове.
Артемизия сумела отговориться от посещения ночных ассамблей, но спокойный сон так и оставался для нее несбыточной мечтой. Гудж возвращался в королевскую спальню и...
Пусть это были не Пог и Прунелла, но это было дьявольски похоже.
Конечно, она обрадовалась беременности, потому что рассматривала ее как спасение от грубых домогательств Гуджа. Но беременность обернулась еще большей помехой для сна, чем муж. Особенно после первых трех месяцев.
"Как чудесно снова лежать на животе!" – размышляла Артемизия между наплывающими снами. Сны были очень приятными, в основном о будущем ее детей.
Прежде всего воображение нарисовало королеве идиллическое изображение маленькой Авены, растущей в веселом лесу. Черная Ласка, безусловно, должен иметь в изгнании Гидрангианский двор, со всеми старыми обрядами и тонкостями, которые так любил дорогой бедный обезглавленный папочка. Правда, дворец Черной Ласки – стройная зеленая дубрава, где слишком много свежего воздуха, постоянно протекает крыша и существует проблема дятлов. Впрочем, все это мелочи. Среди бойцов Сопротивления наверняка найдется хотя бы одна леди благородного происхождения – гордая смелая женщина, которая ненавидит горгорианских завоевателей и не боится смотреть в лицо трудностям изгнания. Она будет служить образцом гидрангианской культуры и женственности, и именно ей Черная Ласка поручит воспитание племянницы.
Артемизия вздохнула от умиления, когда представила себе милую Авену. Девочка с дикими розами в волосах плетет венки из ромашек для маленьких забавных кроликов и декламирует "Оду соловьиному поцелую" доброму старому косолапому медведю. Потом, напевая, украшает ошейники своих милых ручных волчат. Лешие тоже могут участвовать.
А рядом, охраняя красоту сестры, стоит стройный и высокий юный Гелиантус. Загоревший, окрепший от простой хорошей пищи и здоровых упражнений, меткий стрелок, самый зоркий и хитроумный охотник, он – легенда среди Отважных Обитателей Кустов. Он будет еще подростком, когда Черная Ласка увидит все эти качества парня и добровольно передаст ему руководство Сопротивлением. Последует короткая, но впечатляющая церемония, Гелиантус грациозно вспрыгнет на вершину пня и произнесет свою первую речь. Воспламененные словами мальчика, Отважные Обитатели Кустов спустятся с гор, по дороге к ним присоединится восставшее население королевства, и наконец огромная армия – армия старогидрангианцев! – выстроится в боевом порядке перед воротами города, спеша уничтожить горгорианцев и посадить на трон нового правителя!
Но они немного опоздают.
Артемизия глубже зарылась в подушки и замурлыкала, мечтая о судьбе своего старшего сына, дорогого принца Гелениума. Она воспитает его как истинного наследника Гидрангианской королевской династии. Никаких ограничений расходов, особенно когда мальчик приступит к военным упражнениям. Он будет силен не только головой, но и руками. А потом, когда подойдет время, его обожаемая и обожающая мама расскажет ему ужасную правду про папу. Мечты Артемизии заканчивались тем, что Гелиантус с армией Отважных Обитателей Кустов подходит к воротам как раз в тот момент, когда Гелениум швыряет голову Гуджа через парапет под ликование толпы.
А затем принцы-двойняшки радостно обнимутся и приступят к серьезнейшему делу – поиску достойного мужа для сестры Авены.
Прекрасно спланированное Артемизией будущее рассыпалось на дребезжащие осколки от громкого плача голодного инфанта. Просияв лучезарной улыбкой, королева встала и подошла к колыбели.
Но только она вернулась с ребенком в кровать и приготовилась покормить его, громовой стук потряс дверь опочивальни.
Это никак не могла быть Людмила. Путешествие к восточным горам занимает несколько дней.
– Вероятно, Гудж послал какую-нибудь дрессированную гориллу узнать, выжила я или нет, – пробормотала Артемизия ребенку, сосущему грудь. Она откинула назад свои светлые шелковистые волосы, выпрямилась, насколько могла, и скомандовала:
– Войдите к нашему удовольствию!
Дверь распахнулась и пропустила горгорианского гвардейца. В качестве жеста доброй воли по отношению к завоеванному народу Гудж ввел смешанную гвардию. Причем гвардеец-старогидрангианец, чаще всего стройный высокий брюнет, имел право носить только одно оружие – пику, украшенную на конце вялым шелковым пионом, а гвардеец-горгорианец должен был таскать на себе пуд стальных смертей разных форм и размеров – и обязательно брить спину.
Вошедший склонил голову в сторону королевы и прорычал:
– Приветствия от короля Гуджа и как вы себя чувствуете?
– А почему мой повелитель не пришел сам, если это ему интересно? – поддразнила Артемизия. Ей нравилось издеваться над горгорианцами. Варвары никогда ни на что не ловились, их неповоротливые мозги всегда где-нибудь заедало.
– Его величество отбыл на охоту. Извиняйте, – объяснил гвардеец после некоторого раздумья.
– Ну разве это не мило с его стороны? Ведь Гудж наверняка боялся, что, услышав, как я ору от боли, он почувствует такие ужасные угрызения совести, зная, что это его любовь породила мои мучения, что может в отчаянии броситься с дворцовой стены. Последовала бы междуусобица, кровавая гражданская война. Поэтому наш правитель решил, что будет лучше скрыться подальше от криков при родах – так далеко, как сможет унести его добрый конь.
– О! – выдохнул гвардеец. – Прямо в точку. Так король и сказал. – Он оглядел комнату. – А вы в порядке?
– Лучше не бывало.
– И э... – Горгорианец показал на сосущего младенца.
– Выметайся отсюда, – ласковым голосом распорядилась королева Артемизия. – И попытайся сломать себе шею на лестнице. Если ничего не получится, то ступай на конюшню, возьми лошадь и скачи вслед его величеству. Попробуй удариться головой о какой-нибудь сук, прежде чем его найдешь. А если и с этим ничего не выйдет, то разыщи короля и скажи ему, что он отец принца.
– Принца? – переспросил гвардеец. – Значит, он мальчик.
– Как и все принцы.
– Верно. Верно, спасибо, считайте, я уже ушел. Э.., чего-нибудь желаете, пока я еще здесь, вашество?
– Нет, нет, видеть твою спину – это все, о чем я прошу судьбу.
Гвардеец отвесил бессчетные бессмысленные поклоны и выскользнул за дверь. Вскоре до башенной комнаты долетел топот копыт, тающий вдалеке – в направлении королевской охоты.
Покормив ребенка, Артемизия уже хотела положить его в огромную раззолоченную колыбель, когда резкий неприятный запах ударил ей в нос.
– М-да, – заметила она, перекладывая запеленутый сверток в левую руку и изучая влажную правую. – Совсем не этому обучали меня придворные гувернантки. Придется осваивать все прямо по ходу дела.
Королева перенесла дитя на большой сундук орехового дерева, где предусмотрительная Людмила разложила приданое маленького инфанта, и развернула зеленые атласные пеленки. Ребенок скорчил ей противную рожицу, его ручки и ножки дрожали.
– Сейчас, сейчас, я постараюсь все сделать быстро, – утешала королева – Скоро мы вынем тебя из мокрой салфеточки и... Господи, как же трудно вытаскивать эти булавки!., и в сухую завернем. Будет уютно, сухо и.., опять булавка не выходит!., тепло и.., и.., и.., и.., аааааййй!
Королевский крик добил последние витражные окна, оставшиеся в банкетном зале.
– Не может быть, – твердила Артемизия, таращась на то, что обнаружилось под мокрой салфеткой. – Это какая-то ошибка. Ужасная ошибка. – Словно согласившись с этим утверждением, ребенок пронзительно зарыдал. Королева нежно взяла его ручку и внимательно осмотрела привязанный к ней красным шнурком медальон. – Все верно. Портрет принца Гелениума! Ты должен быть принцем Гелениумом, ты носишь его именной медальон!
Младенец продолжал вопить, доказывая таким образом, что ему ничего не надо, кроме тепла, еды и сухости. И что при отсутствии хотя бы одной из этих трех составляющих он будет кричать, пока не слетит крыша.
Королева Артемизия торопливо выдернула грязную пеленку из-под крохотного оборотня и завернула его в одеяло. Умиротворенное дитя тут же стало уютно сопеть (что означало "Я-засыпаю-сейчас-смотри-я-больше-не-беспокоюсь-ужасное-спасибо"). Ребенок оставался блаженно безучастным к возрастающему беспокойству своей матери.
– Как это могло случиться? – спросила Артемизия у воздуха. – Как? О, эта ни на что не пригодная Людмила! Старая, наполовину слепая брюзга! Это просто чудо, что она не повязала один из медальонов на меня! Чертова карга уронила все три миниатюры в колыбель, а потом прицепляла на свой манер. Она спокойно могла навязать парочку на одного ребенка! Хоть бы догадалась, наконец, приготовить заранее шнурки разного цвета! Красный! Все шнурки были красными, а ведь священный красный шнур полагается только принцу-первенцу. Ну и что же мне теперь делать?
Королева заметалась по комнате, как загнанная в клетку пантера. Значит, Людмила уже совсем свихнулась, раз унесла в горный оплот Черной Ласки обоих принцев-двойняшек, оставив дома их сестру Авену!.. Либо появился странный вид невидимых маклеров по обмену инфантов.
– О Боже, Боже, – бормотала несчастная женщина. – Гонец уже отправился к Гуджу с вестью, что у него сын. Если король вернется и обнаружит, что у него дочь, – полетят головы! И не только головы. Гудж кретин, но не дурак. Если я сказала, что родился мальчик, а покажу ему дочь, он решит, что мальчик где-то поблизости, и поймет, что я родила по меньшей мере двойняшек. А это – о Боже! – по его диким горгорианским суевериям означает, что у меня было больше одного мужчины.
О том, что последует дальше, Артемизия догадывалась. В Гидрангии супружеская измена всегда считалась серьезным преступлением, а уж измена королевы тем более и каралась высшей мерой наказания. Например, травлей росомахами. Это был один из очень немногих старогидрангианских обычаев, которые Гудж оставил из-за его яркой зрелищности.
Бегая по комнате, Артемизия несколько раз клала ребенка и разворачивала его, чтобы проверить, не появилось ли то, что она потеряла. Королева даже помолилась Уттокари, Богине Вещей Потерянных, Украденных или Заигранных Знакомыми. Ничто не помогало. Ребенок оставался прежним.
Наконец убитая горем мать рухнула в изящное кресло, ручки которого были сделаны в виде русалок с сапфировыми глазами и эмалевыми грудями, заканчивающимися кораллом. Одной рукой она баюкала дочь, пальцы другой задумчиво заскользили по дыркам в голове русалки.
– Думай, Артемизия, – приказала себе королева. – Не паникуй, а думай! Людмила все испортила, но нет ничего такого, чего нельзя было бы исправить. Гуджу сказали, что он отец мальчика. Это явно не мальчик. – Она посмотрела на мирно спящего ребенка и автоматически, без всякой причины промурлыкала "у-тю-тю". – Ладно, – продолжила королева, – Людмила беспечна, но не тупа. Она скоро должна будет кормить детей и менять им пеленки. Тогда она обнаружит свою ошибку. Она вернется и поменяет одного из принцев на принцессу Авену. И все будет так, как мы запланировали. А если Гудж припрется сюда прежде, чем появится Людмила, все, что мне надо сделать, – это выдать ему принцессу за принца. В пеленках все младенцы выглядят одинаково. Поэтому если не предлагать Гуджу поменять инфанту салфетки, он не узнает, что его сын на самом деле – дочь.
Королева Артемизия улыбнулась. Скорее солнце взойдет на западе, завернувшись в плед с пурпурной оторочкой, или примет форму жабы, чем Гудж захочет прикоснуться к грязной пеленке. Или к чистой.
– Так что все под контролем, Авен, – сказала она спящей инфанте. – Я имею в виду Арбол. Да, это хорошее имя для принца – Арбол. – Ребенок моргнул во сне. – О, не беспокойся, любовь моя, тебе не придется долго носить это имя. Скоро няня Людмила вернется. Мы можем подождать, верно? Да, мы можем. Мы подождем.
К счастью, Артемизия даже понятия не имела, сколько ей придется ждать на самом деле.
Глава 3
Людмила присела на обочину, вытянув усталые ноги, и оглянулась назад. Жемчужно-розовые башни Дворца Божественно Тихих Раздумий, поднимавшиеся над городскими стенами, подсвечивало заходящее солнце. Над их зубчатыми крышами летали голуби. На высоких шпилях трепетали и хлопали стяги с изображением нового герба королевства: на золотом поле Великий Священный Бык горгорианцев самым мучительным и унизительным способом использует геральдического зверя Старой Гидрангии (на треть олень, на четверть хомяк, на восьмую каплун, а все остальное – поровну между кроликом и пуделем). В целом это было захватывающее и будоражащее душу зрелище.
– Хм, – сказала Людмила королевским детям. – Что-то мы не слишком далеко убрели от этой поросячьей лужи! Ох, жалко мне вашего братика, который остался расти в противном окружении дворцовой жизни. А вы, мои драгоценные эльфики, узнаете все радости прекрасного горского образования. Да чего там, я сама пришла с Фраксинельских гор совсем хрупкой девчушкой – уж не помню, скольких лет от роду.
Она дотянулась до огромной корзинки, покоившейся на траве, и, одарив двух спящих инфантов нежной улыбкой, поправила им одеяльца.
Внезапно огромная тень заслонила солнце. Людмила подняла голову и увидела странное беспорядочное нагромождение, состоявшее из желтоватых глаз, зеленоватых зубов, свалявшихся черных волос и носа в виде клецки, уроненной на пол в сортире. Только добрый самаритянин назвал бы это лицом.
– Эй, бабуля, чего это у тебя там? – поинтересовался горгорианский человек-с-оружием. Приземистый и кривоногий, он, очевидно, был откомандирован в пехоту – дорожный патруль короля Гуджа. Новая должность ему, по-видимому, не нравилась, а горгорианцы всегда щедро делились с новозавоеванными коренными жителями – старогидрангианцами – тем, что имели сами: паразитами, инфекциями, синяками, дурным настроением. За спиной напугавшего Людмилу красавчика стояли его четверо друзей. Через мгновение они окружили корзину, как стайка акул кусок кровоточащего мяса.
Людмила распрямила плечи.
– А ты кто такой, чтобы спрашивать? – Хотя старуха сменила роскошное придворное платье, разукрашенное драконами и фениксами, на простую коричневую домотканую рубаху и передник гидрангианской крестьянки, от своих принципов и убеждений она не отказалась.
Горгорианцы почти не сталкивались с сопротивлением местного населения: щедрость варваров на затрещины и тумаки, нередко приводящие к летальному исходу, была широко известна. Позволить себе дать отпор наглецам могли только аристократы, поэтому храбрость гидрангианской крестьянки поразила видавших виды завоевателей.
– Не твое дело, старая кочерыжка! – ответил кривоногий патрульный, приобретая более чем нездоровую красноту выше подбородков. – Если я тебя спрашиваю, значит, так надо! А еще мы тебя щас сделаем, э, миляги? – Он компанейски подмигнул своим людям, демонстрируя многочисленные шрамы, пересекавшие его лицо во всех направлениях. В результате подмигивание выглядело так, как будто он страдает от спазмов.
– Вр-р-р.., верняк, атаман.
– Если ты чего сказал...
– Ну!
– Сделаем ей что?
Кривоногий нахмурился, что выглядело лишь самую малость страшнее его улыбки, и, вытащив из-за пояса нагайку, стал лупить ее ручкой недогадливых подчиненных.
– Слушать сюда! Если я сказал, что мы щас сделаем ее, то последнее, что вы, козьи выкидыши, должны делать, – это отвечать мне! Вспомните, когда мы скакали по степям или объезжали дикие пустоши Лишайникового Плато и я говорил: "Вон беспомощный крестьянин, окажите ему соответствующую почесть", – разве вы стояли вокруг, уперев пальцы в задницы и спрашивая "Какую почесть?", словно никогда не видали кишок врага, пышащих паром на концах ваших пик ярким свежим морозным утром?
Все патрульные как один уставились в землю и смущенно покашливали. Это еще больше разозлило старшего.
– Что вы делали?! – зарычал он.. – Вы скакали и делали этого урода прямо на месте, вот и все! Что случилось с боевым духом нашей команды?!
– Блош'ди, – сказал самый младший горгорианец.
Рука кривоногого резко метнулась вперед и пережала горло юного смельчака.
– Что?!
– Я сказал, сэр... – Беспомощный пленник судорожно сглатывал, тонкая синева медленно заливала его щетинистые щеки. – Я сказал, что сейчас у нас нет лошадей.
– Думаешь, я этого не знаю? – заорал старший патрульный и отшвырнул его в сторону. – Но эти горы – овечья, а не лошадиная страна. Земля такая обрывистая и каменистая, а тропки такие узкие, что если бы мы взяли лошадей выше в горы, то большую половину пути вели бы их в поводу – заместо того, чтобы сидеть сверху как цивилизованным людям. И то бы важный разворот давал еще одну бедную клячу с поломанной ногой. Что толку тогда тащить лошадей в горы?
– Ну.., мы бы их съели, атаман.
На этот раз кривоногий сработал плеткой, одним ударом отхватив полбороды проштрафившемуся гурману.
– Дышло в охвостье мы съели бы! – выкрикнул он. – Да ты хоть пробовал те ошметки, которые эти гидрангианские жулики делают из доброго честного куска конины? Да с этого бы зарыдал взрослый мужчина!
Пока дискуссия продолжалась, Людмила с кряхтением встала на ноги, огладила юбку и подняла корзину с младенцами.
– Извините меня, молодой человек, – сказала она горгорианскому солдату, которого так немилосердно побрили. – Все это, может быть, очень мило, но у меня дела. Однако если будете в столице, загляните на постоялый двор "Утка и Хрусты". У меня есть все основания утверждать, что тамошний повар знает, что делать с хорошим куском конины. Он называет его говядиной и продает по ценам телятины! Счастливо оставаться.
– А ну, постой-ка минутку. – Горгорианский капитан ухватил ее за локоть. – Ты никуда не идешь, бабуля.
Людмила окинула его холодным взглядом.
– Ты очень грубая личность, и я обязательно доложу о тебе королю Гуджу, как только вернусь во дворец.
– Ха! Ты доложишь обо мне его величеству! Вот смехота! Да такой кусок старой калоши, как ты, даже в городские ворота не впустят, не то чтобы во дворец. Но, – его глаза стали еще меньше и противнее, – у тебя есть отличная возможность угодить во дворцовую темницу!
В ответ Людмила только деликатно вздохнула – манерность, демонстрирующая ее отношение к хаму и всему его роду. К несчастью, при этом она почувствовала запах, исходящий от горгорианца. Престарелая служанка побледнела и с размаху села на землю. Неожиданный удар разбудил младенцев, и они заплакали.
– Эй! Что это у нас там? – оживился старший патрульный и заглянул в корзинку. Инфанты жизнеутверждающе орали и дергались в своих свивальниках.
– Сыры, – коротко ответила Людмила, дергая корзинку обратно.
Она была старой, но жилистой, а ее неожиданное признание так сильно подействовало на горгорианца, что вдавило золотую бляху, украшающую его кожаный ремень, прямо себе в солнечное сплетение.
– Зырь! – воскликнул один из патрульных, рассматривая дальнейшие капитанские эволюции на обочине. – Чой-то с ним?
– Должно быть, сегодняшний полдник, – предположил другой.
Третий не согласился:
– Полдник опасен, если он не почищен как надо. Эт токо нижняя мембрана ядовита, а если ее удалить...
Четвертый горгорианец посмотрел на него с подозрением.
– Мечего? Слышь! Что это за речь для нормального человека? У тебя больно много стало выра.., выро.., выражо... Вобчем много слов, вот чего! Ты, наверное, подцепил их в кустах у той старогидрангианской трясогузки из Вонючих Ягод?
Обвиненный патрульный покраснел.
– Девчушка здесь разъединственная, кто отдает честь воинскому контингенту. А по старогидрангианской традиции со шлюхами сперва ведут общий обогащающий разговор, чтоб, как они грят, последующему физическому взаимодействию предшествовал интеллектуальный прелюд.
Капитан поднялся с колен и выдал своему разговорчивому подчиненному звучный удар по черепу, который пришелся чуть ниже кромки выступающего шлема. Несчастная жертва рухнула наземь и села, сокрушенно потирая затылок.
– Чтоб я не слышал таких разговорчиков в моем патруле! – прогремел капитан. – И с сегодняшнего дня держись подальше от этой вонючеягодной грязнухи. Ты же знаешь, что хороший вояка всегда может что-нибудь случайно подцепить.
– Например, образование, – вставила Людмила, хотя ее никто и не спрашивал. Последовала пауза. Старуха поднялась на ноги и спокойно полезла вверх по горной тропе. Но горгорианский патрульный снова схватил ее за руку.
– Сейчас ты получишь сполна прямо здесь, старая жабенция! Наказание за ложь нам, твоим естественным сверхповелителям: смерть путем поедания плохо очищенного полдника! Что это за поросячья чушь о том, что у тебя в корзине, а?
– Я уже говорила, – сказала Людмила, сохраняя полнейшую невозмутимость. – Это сыры.
– Тогда понятно, отчего нашему атаману сплохело, – прошептал один из патрульных своему напарнику. – У него от сыров всякое расстройство.
Капитан ухватился за ручку корзины, хорошенько подумал, а потом резко сдернул одеяло, закрывающее детей. Они еще плакали.
– Сыры, да?
Все так же холодная, как утиный зад, старая Людмила ответила:
– Судя по вашим высказываниям, вы иногда бываете во дворце короля Гуджа. Тем не менее я уверена, что вы никогда не видели настоящих Старогидрангианских Плачущих Сыров. – Это было сказано так сладко и с таким снисхождением, что капитан растерялся. А Людмила, никогда не проходившая официальной военной подготовки, прекрасно знала, как воспользоваться своим преимуществом над остолбеневшим противником. – Конечно, вы и не могли, – продолжала она. – Плачущие Сыры – деликатес. Их едят только самые высокорожденные аристократы, и только по праздникам. Этот обычай восходит к тем временам, когда жертвоприношение детей только начали считать дурным вкусом, а в практику вошла обязанность монарха съедать порцию жертвы, от которой отказались боги из-за недостаточной постности. Королева Жаргун Диспептик распорядилась о замене специально приготовленными сырами первоначально принесенных в жертву младенцев. Хотя завершить изменение обряда пришлось уже ее праправнуку Скандиуму Украшенному, который включил в меню жертвоприношения крекеры и сухое белое вино.
К концу этой речи горгорианский капитан уже только мигал, как сова на рой светлячков. Его крохотные глазки перебегали от Людмилы к детям и обратно в безуспешных поисках вдохновения для возражений.
– У.., если они – сыры, то что это такое? – Он коснулся щечки одного младенца и продемонстрировал влажный палец.
– Сыр со слезой.
– Но.., но они выглядят как дети! Глянь, все эти волосенки, нос, глазки и...
– Отличная работа, правда? – Людмила окинула гордым взглядом своих питомцев. – Триумф сыродельческого мастерства. К нам ни разу не поступало рекламаций от богов с тех пор, как мы используем Плачущие Сыры вместо настоящих младенцев. – Она понизила голос и доверительно добавила: – Кстати, строго между нами: иногда там наверху не очень-то соображают.
Испугавшийся богохульства старухи горгорианец осенил себя знаком священного быка. Его голос слегка дрожал, когда он начал нерешительно бормотать:
– Да-а, но.., но.., но они издают какие-то странные звуки.
Людмила вздохнула.
– В процессе сыроварения створаживаемая масса втягивает довольно много воздуха. Сейчас он выходит. Так что нет ничего удивительного.
– Ох.
Неожиданно потерявший полбороды патрульный решительно вклинился в разговор.
– Минутку! – заявил он. – Если они сыры, то чего они вот так крутятся?
Но прежде чем Людмила нашлась, что ответить, капитан зарычал:
– Ну и чудные вопросы ты задаешь! Хочешь, чтобы мы выглядели как куча придурков? Или как зеленые сопляки, никогда не заглядывавшие в честную походную столовку? Скажи мне, пучеглазый девственный постник, ты что, никогда не видал, как движется добрая пища?
– Ну.., буханка, которую мы получили на прошлой неделе, чуть-чуть не смылась, пока ее ели.
– У нее отовсюду торчали ножки, – добавил один из патрульных. – Из дырочек.
– Вот видите! – торжествующе воскликнул капитан. – И если даже мы привыкли есть все, что движется по столу, представьте, до чего могли додуматься эти высокорожденные гидрики! Чего там, я собственными ушами слышал, что им подавали рагу из цыплячьих шей, которые сами выползали из тарелки. А мы в ту пору еще скакали по Плато Лишайников, питаясь супом из бычьих хвостов.
Полубородый горгорианец задумался, но от дальнейших комментариев воздержался. Он рискнул взглянуть на сыры поближе и задохнулся от мощного аромата, перебивающего даже его собственный.
– Ага! – воскликнул он, отступая назад и пытаясь провентилировать легкие. – Вот это да! Настоящие сыры.
– Я же говорил, – победно заключил капитан и повернулся к Людмиле: – Ступай, бабуля, неси свои плачущие сыры куда назначено. Судя по звукам и запахам, они уже почти дозрели.
– Всегда приятно иметь дело с настоящим мужчиной. – Людмила сделала реверанс и не спеша заковыляла прочь.
В действительности она просто не могла идти быстро. Таскаться с корзиной, полной детей, это вам не скакать аллюром три креста. Особенно если дети вопят и нуждаются в смене пеленок. Людмила с горечью отметила, что потеряла кучу времени из-за горгорианского патруля. Все ее замыслы полетели к черту. По плану, который они разработали с королевой Артемизией, старуха должна была провести первую ночь в доме своей дальней родственницы Говены, чья лояльность Старому Порядку не подлежала сомнению. А теперь получалось, что Людмиле не добраться засветло до заготовленной надежной гавани. В горах темнеет раньше. Тени вдоль дороги уже сливались с сумерками.
Людмила поцокала языком и громко сказала:
– Толку нет, я думаю. Мы должны перебиться как сможем, мои куколки, а до дома Говены дойдем завтра утром. Где-то поблизости есть селение Вонючие Ягоды, попробуем-ка его отыскать.
Она продолжала подниматься в гору. Дорога скоро превратилась в плохо утоптанную тропу, а тропа постепенно стала грязной и узкой полоской.
– Странно, – сказала Людмила, тяжело дыша на крутом подъеме. – Я не помню, чтобы дорога в Вонючие Ягоды была такой скверной, а уж мне ли не знать! Я забегала туда еще девчонкой, всего-то пару-тройку лет назад. – Ее сознание не угнетала разница между понятиями "годы" и "десятилетия", а деток не волновало, насколько старуха перевирает свой возраст. Они проголодались и устали выступать в качестве молочнокислых продуктов. Людмила хотела успокоить их с помощью мокрой сахарной тряпочки, но, пошарив на дне корзинки, обнаружила, что утешающая соска исчезла. Наверное, выпала во время недавней схватки с горгорианцем. Детей не волновали оправдания, инфанты имели прекрасные легкие и беспрерывно орали.
– О Боже, Боже, – бормотала старая нянька, всматриваясь в сгущавшиеся сумерки глазами, которые плохо видели и при солнце. – Уж не свет ли это я вижу? Похоже, мы ближе к Вонючим Ягодам, чем мне казалось. Сейчас, сейчас, мои куколки, – мягко убеждала она плачущих детей. – Скоро мы придем на отдых в прекрасное тепленькое местечко со всеми удобствами. Гляньте, мои хорошие, вон свет фонарика над дверью деревенской таверны. А дальше – дверь в кузню, я прекрасно помню ее, и.., опа!
