Текст книги "Зимние девочки (ЛП)"

Автор книги: Лори Холс Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Я подвела их с едой и питьем, я подвела их, обещая не резать себя на кусочки. Неудавшаяся дружба. Неудавшиеся дружеские отношения и положение дочери.

Неудавшиеся зеркала и взвешивания, и телефонные звонки.

Хорошо, что я стабильна.

***

Папа подбирает меня у больницы. Каждый день он посещал меня без Дженнифер (удостоверяясь, он никогда не сталкивался с мамой), и он плакал, положив голову на мой матрас, но почти не говорил со мной, даже когда усаживал в машину.

Пошел снег, в то время как я был привязана к трубкам. Белые поля отражают солнце и делают его слишком ярким, чтоб видеть что-либо. Я опускаю зеркало в машине. На меня смотрит девушка. Часть моего мозга – гидратированая питаемая гликогеном часть – знает, что я смотрю на себя. Но большая часть сомневается относительно этого. Я не знаю, на что я должна быть похожа.

Даже имя на больничном браслете кажется странным, как потерянные письма, отправленные по неправильному адресу, или в неправильном порядке.

Я опускаю зеркало, и надеюсь, что папа не видел, как я вздрогнула.

Доктора постарались сшить меня веревками. Я забываю об этих шрамах, пока не начинаю идти слишком быстро, и они не начинают болеть.

Они накачали меня сахарной водой, и едой, поданной на пластмассовых подносах, разделенной на пять прямоугольников. Этот мозг был на одном препарате, а это тело на другом; эта рука пихала еду к моему телу слишком быстро, чтоб посчитать количество укусов.

Они сшили меня, но забыли о двойных узлах. Мои внутренности покрыты моей изрезанной кожей, я чувствую их, но каждый раз, когда я проверяю бандаж, кожа сухая.

Я посадила это тело на пассажирское сиденье в машине отца.

«Где Эмма? Разве не сегодня начинаются зимние каникулы?»

Папа ударяет кулаком о кнопку на приборной панели. Громкий звук джазовой трубы врезался в нас. Я дотягиваюсь до кнопки громкости, вздрагиваю и выключаю этот звук.

Он проезжает пятнадцать миль, не говоря ни слова. Когда он выходит на шоссе, он не поворачивает направо.

Он поворачивает налево, к северу, к темной буре штормовых облаков, обеспечивающих большое количества снега с вершины мира.

«Что ты делаешь?»

«Везу тебя домой»

«Это не та дорога»

Его пальцы напрягаются на руле. «Ты будешь у мамы до того, как поедешь в клинику»

«Нет, папочка, пожалуйста! Как же Эмма? Мы хотели напечь печенья, я должна была помочь ей завернуть подарки, а потом пойти в церковь и петь колядки. Я обещала покатать ее на санках и сделать снежных ангелов»

Он сворачивает в переулок «Ты не увидишь Эмму, пока тебе не станет лучше. Может, это станет стимулом. Не хочешь стараться ради нее, постарайся для себя»

Его голос дрожит. Он вдыхает, сглатывает, и набирает скорость, что стрелка переходит в красную зону. Я не знаю этого человека. Я хватаюсь за дверную ручку, не уверенная, что мы сделаем его.

***

У него все еще есть ключи от ее дома. Они болтаются на кольце с остальными: офис, спортзал, дом Дженнифер, три машины. Он открывает дверь и заходит, ожидая, пока войду я.

Доктор Мэриган в библиотеке, записывает сведения о пациенте в память компьютера. Она поднимает руку вверх, давая нам понять, что поговорит с ним, когда закончит с описанием операции на сердце мужчине, который прошлые сорок лет питался чизбургерами.

Папа заносит мои вещи в комнату для гостей, то есть, черт, мою спальню. Папа спускается вниз и словно ждет, что мама даст ему чаевые, как носильщику или какому– нибудь коридорному.

«Ты сможешь отвезти ее завтра к доктору Паркер?» спрашивает она.

«Дженнифер отвезет ее. И привезет обратно после сеанса» говорит он, застегивая жакет и одевая перчатки. «Ты позаботишься об утренней поездке?»

«Почему Дженнифер должна отвозить меня? Я сама могу, если ты дашь мне машину» – говорю я ему.

Они даже не смотрят на меня. Меня для них не существует. Доктор Мэриган кивает профессору Овербрук.

«До того, как приедет Дженнифер, моя медсестра, Мелисса, будет тут. Она сможет помогать и после Рождества, если дежурств не будет. Пятнадцать долларов в час»

«Хорошо» говорит он.

«Ты наняла мне няньку?»

Они не реагируют. Я все еще не здесь.

«Когда она вернется?» спрашивает мама.

«Это двухчасовой сеанс, вместе с дорогой немного дольше, она приедет к половине пятого, без пятнадцати пять, максимум. Ты будешь дома, да?»

Доктор Мэриган поправляет кучу медицинских журналов на столе. «Я работаю до семи Завтра Сочельник; когда Лиа уедет, Мелисса поедет к брату и я просто не могу попросить ее

остаться»

Он хмурится «Я думаю, Джен с ней побудет»

«Если там все хорошо, я приеду раньше»

«Это было бы лучше»

Его прощальный поцелуй в щеку настолько легкий, что я едва ли чувствую его. Когда он уходит, проходит немного времени, прежде чем я слышу звук захлопывающейся двери.

«Одеяло на диване включено и нагрето» говорит мама. «Там для тебя миска супа, и говядина с ячменем. Когда т заставишь это исчезнуть, я объясню тебе, что делать»

«Ты вообще со мной разговариваешь?» спрашиваю ее.

«Подожди минутку, я закончу»

После еще десяти минут диктовки она входит и садится на край другого дивана, сидя как прямо, как будто она держит корону на голове. Она ждет меня, чтобы я сделала первый шаг.

«Я хочу вернуться к папе и Дженнифер»

Левой рукой она тянутся к выключателю. Закаты наступают рано в конце года.

«Все мы согласились с тем, что тебе лучше здесь» говорит она «Из New Seasons звонили, и подтвердили дату, когда тебя положат» она стряхивает пыль с абажура «Они получат твою историю болезни и поговорят с доктором Паркер после твоего приема»

«Мне восемнадцать. Все, о чем я с ней говорю – приватно»

«Нет, если суд решит, что ты причиняешь вред себе и окружающим»

«Этого не будет»

«Я знаю половину судей графства. Если понадобится, они признают, что тебе нужна опека»

Нет, мне не восемнадцать, мне двенадцать, я танцую балет для моей чокнутой матери, запертая в кукольные туфельки, я снова под ее крылом, и она снова говорит мне, что я делаю неверно.

Ручьи вьются на поверхности супа «Это место мне не помогло. Бесполезно отослать

меня назад»

«Это папа тебе сказал?»

«Он так говорил?»

«После того, что ты сделала, он поменял мнение о некоторых вещах. Он понимает, насколько далеко все зашло, но он не думает, что лечение помогло тебе»

«Почему нет?» я не могу помочь себе.

«Ты не хочешь выздоравливать. Он говорит, что ничего не изменится, пока ты не захочешь жить и стать здоровее. Я почти согласна с ним»

«Почему вы не позволите мне уйти, а просто тратите деньги?»

«Если мы не будем этого делать, ты умрешь»

«Ты преувеличиваешь» Я складываю чашечкой руки над суповой тарелкой и ловлю едва заметный пар. Затем я беру ложку и начинаю движение.

В основном это овощной суп. Нона делала такой, но я не могу позволить себе попробовать его. Первый глоток растопил бы слой льда, который сохраняет холод внутри черной дыры моего рта.

Я кладу ложку, и прячу руки в одеяле. «Почему здесь так холодно?» слова произносятся мной слишком громко, будто бы кнопку звука сломали.

«У тебя недостаточно подкожного жира, чтоб регулировать свою температуру. Чтоб это прошло, тебе стоит есть что-то питательное каждые несколько часов. Очень просто»

«Я не должна есть каждые несколько часов. У меня медленный обмен веществ»

«Твой метаболизм замедлился, потому что твое тело думает, что ты голодаешь. Оно сохраняет каждую унцию, чтоб поддержать тебя»

«Ты раздуваешь мои проблемы, чтоб не смотреть на свои, и не выглядеть несчастной!» Мои кулаки сжимаются, но она этого не видит.

«Перестань менять тему»

«А ты перестань доставать меня! Я могу делать то, что захочу!»

Мама ударяет кулаком по журнальному столику «Нет, если это убивает тебя!»

Ветер вливает через французские двери, носится по комнате, заставляет меня дрожать.

Она встает и отходит. Я сижу, уставившись в выцветшее пятно краски на стене.

«Какой смысл в этом неразумном поведении?» она спрашивает, стоя спиной ко мне.

«Что ты пытаешься доказать?»

«Ты думаешь, что я напугала Эмму, довела вас до бешенства, а теперь вы даже смотреть на меня не хотите!»

Она оборачивается «Я не знаю. Я не понимаю твоих действий. Выпей этот суп» Я натягиваю одеяло на подбородок. «Ты меня не заставишь»

Она закрывает окно, опуская тяжелые шторы. Это погружает меня в тень. Она включает еще два светильника прежде, чем глубоко вздохнуть и сесть снова.

«Твое тело хочет жить, Лиа, даже если твоя голова против» говорит она «Кальций повысился, фосфаты в больнице поднялись, печень начала работать, сердечный ритм наладился. Ты упрямая и не хочешь понимать, но я говорю, как медик»

Жесткая, крашеная кожа, и кислота, разъедающая здания. Я.

«Если ты не поешь, я сама засуну еду в твое горло, как бы «нечестно» это не звучало. Если уровень веществ в твоей крови упадет, я признаю тебя недееспособной, и помещу под опеку. Немедленно. Я поговорила об этом с доктором Паркер, все дело в бумагах, Лиа»

«Я возненавижу тебя, если ты положишь меня в психушку»

«Ты будешь принимать все свои таблетки» говорит она, поднимая плед «Мелиса или я будем присматривать за тобой в течение часа, чтоб знать, что ты их не выплюнула. Мы будем записывать все, сколько ты съела, и сколько было экскрементов»

«Ты будешь записывать каждый раз, когда я пописаю?»

«Это лучший способ узнать, что у тебя нет обезвоживания. В ванной пластиковый контейнер для сборки мочи»

«Это смешно. Я не настолько больна»

«Неспособность рационально оценить ситуацию – результат нарушенной мозговой химии»

«Я ненавижу его, когда ты говоришь как учебник»

Она наклоняется вперед. «Я ненавижу, когда ты моришь себя голодом. Я ненавижу, когда ты режешь себя, я ненавижу, когда ты отталкиваешь нас»

Ветер стучит о стеклянные двери, шторы колыхаются.

«Я тоже ненавижу, но я не могу остановиться» шепот.

«Ты не хочешь останавливаться» Мы оба удивлены ядом в ее голосе.

Она встает снова и быстро сгребает плед, всхлипывает и глотает слезы. Сначала я думаю, что она собралась отнести плед в ванную и засунуть в стиральную машину, но этого не происходит. Она накрывает электроодеяло, под которым скрываюсь я, и укутывает меня, окутывая мои плечи и бедра.

«Прости» говорит она «я не это имела в виду»

«Это было честно» говорю я. Вес одеяла кажется мне приятным. «Доктор Паркер одобрила бы»

На мгновение, ветер останавливается. Дом замирает, ждет моих слов.

Я должна попробовать. Может, не все сразу. Может быть, только то, как я называла себя. Слова, плохие слова

Тупая/уродливая/тупая/сука/тупая/жирная Тупая/малявка/тупая/лузер/тупая/потерянная

Которые одергивают меня, когда я думаю о коричном багете или миске земляничных хлопьев. И затем возникает вопрос, как быть, если ты угодил в мир, ловушку, без компаса и карты.

Она поглаживает мою щеку задней частью ладони, наклоняется вперед, но не целует меня. Она вдыхает запах моих волос один раз, дважды, три раза.

«Что ты делаешь?»

Она садится рядом. «В мед. школе нам говорили, что любая мать может идентифицировать своего ребенка по запаху спустя день после того, как он родился. Я думала, что это чушь»

«Правда?»

«Я могу узнать тебя по запаху, если ты только что была в комнате. Это успокаивает меня, как таблетка успокоительного. Я люблю запах своей дочери. Раньше я любила зарываться носом в твои волосы, когда ты была ребенком»

«Мам, это странно. Если уж мне кажется, что это странно, ты действительно немного ненормальная»

«Когда ты уехала, я спала на твоей подушке, предпочитая думать, что ты все еще тут.

Глупо, да?»

«Не очень»я сглотнула.

«Это почти убило меня. Ну, когда ты уехала»

«Я хотела…»

«Я знаю» она смотрит на свои волшебные руки «Мой единственный ребенок морил себя голодом, и я не помогла ему. Какой матерью это делает меня? Я чувствовала себя дерьмово» она делает глубокий вдох «Я хотела, чтоб ты была здесь, но ты не хотела оставаться. Я хотела, чтоб ты не общалась с Кейси потому, что она постоянно влипала в неприятности. Ты всегда следовала за ней. Когда вы с Кейси перестали дружить, Синди позвонила мне. Я была настолько рада, что готова была танцевать от счастья»

«Я пахну печеньем?» прерываю ее.

«Что?»

Прочищаю горло, откашливаясь.

«Я пахну, как печенье? Ну, моя голова пахнет имбирем, сахаром, или что-то вроде?»

Ее улыбка теплая и настоящая «Нет, на самом деле. Я всегда думала, что ты пахнешь свежей малиной. Это странно, да?»

Никто из нас не осмеливается сделать вдох потому, что мы обе здесь, в одной вселенной, в одной комнате, в одном пространстве, в тоже время. Мамочка и Лиа, никаких телефонов, скальпелей, и взрывающихся слов. Никто из нас не хочет разрушить это заклинание.

Если я расскажу о всех своих уродствах, чувствах и странностях, это разрушит тот хрупкий мост, который появился сейчас. Он рухнет под весом проблем.

«Нет» отвечаю я «Это мило»

На обед я пью вещество, топливо, насыщенное электролитами, которое по вкусу и запаху напоминает мне больничную ванну (= Мама убрала компьютерные провода, и я не могу считать) Вместе с этим я ем маленький банан (90). На вкус он, как банан.

Мама ест салат Цезарь, украшенный двумя оливками, и курицу с двумя кусочками хлеба Пумперникель. Она смотрит документальный фильм о Северной Корее, пока я предпочитаю занять себя чтением. Когда все это закончено, он проверяет мои шрамы, пульс, давление, дает мне таблетки, даже мое снотворное.

Я готова поспорить, что она и себе взяла одну. Как еще она может заснуть, не видя перед собой разрезанных тел и всех этих бьющихся сердец?

Я засыпаю прежде, чем проснуться среди ночи, испуганной и непонимающей того, кто я, где я нахожусь, и что я делаю здесь. Тысячи рук протягивают свои пальцы ко мне, сквозь матрас, ощупывая и царапая мою кожу вместе с костями. Я вздрагиваю, мое тело начинает дрожать, стараясь избавиться от этого чувства.

Через улицу, у дома Кейси стая колков роет ямы среди розовых кустов, ища тела, чтоб поживится ими, ищут кости, чтоб хрустеть ими. Я не могу сказать, что хуже, спать или бодрствовать.

052.00

Взлеты и падения укорачиваю ночь. Вместо того, чтоб пройти к морю, холодный фронт накрывает сердце Новой Англии. Наверное, каждый день там насыпает по меньшей мере, два фута снега. Интересно, могла бы я взять кого-то, чтоб покататься с Эммой на санях?

Миру, Может быть. Или Саша. Интересно, они ответят на звонок, зная, что это я.

Мысли о Эмме заставляют меня думать о том, что стоит взять плоскогубцы, ми вытащить нити, сшивающие мои шрамы. Они должны сжечь меня в печи за то, что я сделала с ней. Или отправить дрейфовать по холодному течению в ледяном кубе.

Я хочу, чтоб было что-то, что заставило бы ее забыть обо всем, что она видела, дочиста вымыть ее память. Но в мире слишком мало очистителя и отбеливателя.

Нет, плоскогубцы, это слишком. Я должна разрезать ниточки маникюрными ножницами, и резать до тех пор, пока мое тело не развалится.

Мама зовет меня. Я спускаюсь вниз.

Сторожевая собака, то есть, медсестра Мелисса появляется, когда мы едим завтрак (половина грейпфрута– 37, чистый тост без ничего – 77, большая чашка электролитического раствора – ?, милые таблетки (вельветовое покрывало вокруг моего мозга)). Она всего на пару лет старше меня, но у нее уже появились морщины «даже не пытайся» которые хорошая медсестра получает, постоянно хмурясь.

Спустя час я писаю пятиста миллилитрами желтого вещества. Мелисса смотрит на меня

«Тебе так мало платят, что ты делаешь это?» спрашиваю я.

Она звонит в офис Доктора Мэриган, и сообщает ей. Я бы умерла, зная, сколько я вешу. Здесь нет весов, а в больнице они мне не скажут. Они вливают в меня столько всего, что мне кажется, что я набрала десять фунтов. Моя кожа чешется от нового жира.

Оно вот-вот раскрошится, и освободит меня. Мелисса дает мне крем для тела, и смотрит, как я втираю его в руки и ноги.

Оставшееся утреннее время я провожу под горой одеял.

Дженнифер отвозит меня к Доктору Паркер, не говоря ни слова. Я не виню ее. Если бы я была ею, я бы тоже не говорила со мной. Я могу поспорить, что она боится открыть свой рот потому, что потом уже не сможет остановиться, крича на меня за то, что я испортила Рождество и все остальное. Мы проводим в машине достаточно времени, обогреватель включен на максимум, ее руки так сильно сжимают руль, что пальцы и суставы белеют. Снег идет настолько сильно, что мы едва не врезаемся в окружающие предметы, но, конце– концов, добираемся до заграждения офисного парка.

«Эм» пробую я «Сейчас четыре, да?» Она кивает, ее глаза устремлены в снег.

«И… можно мне прийти утром на Рождество, чтоб открыть подарки?»

«Пусть твоя мать позвонит мне» она прибавляет температуру обогревателя.

«Хорошо» я открываю дверь.

«Подожди» Дженнифер придерживает меня за руку. Впервые за все время, с тех пор, как я попала в больницу, она смотрит мне в глаза «Дэвид не хочет, чтоб я говорила это тебе, но все слишком плохо. Я люблю тебя, Лиа. Когда я выходила за твоего отца, я поклялась, что буду любить тебя, как свою. Но ты сделала больно моей малышке»

Ее трясет от злости.

«Ты сделала ей больно, когда морила себя голодом, причиняла боль ложью, отталкивая всех, кто старался тебе помочь. И теперь Эмма спит всего пару часов в ночь. Ее преследуют кошмары о монстрах, которые съедают нашу семью. Она говорит, что монстры едят нас медленно, и мы чувствуем их острые зубы»

Мое сердце переключается на четвертую передачу, газуя, как гоночный автомобиль по треку.

«Я…»

Она убирает ладонь с моей руки, и закрывает мне рот.

«Тшш. Сейчас ты пойдешь туда, и расскажешь всю правду этой женщине. Расскажешь ей обо всем, что в твоей голове, и почему ты делаешь все это с собой. Скажешь ей, что не можешь жить с отцом, и тебе будет лучше с матерью. Там ты сможешь понять, что тебя беспокоит»

«Я не могу вернуться?»

«Я не могу позволить тебе навредить Эмме. Я не хочу»

Она снова садится на сиденье, мачеха из пригорода, с намертво приклеенной маской.

«Четыре часа. Немного задержались из-за дороги. Возможно»

053.00

Секретарша Шейла отошла, и теперь никто не сидит за ее столом. Наверное, ушла готовиться к Рождеству. Я прижимаю ухо к табличке двери Доктора Паркер, кто-то плачет на другой стороне. Паркер бормочет что-то, а потом дзинь! И звонит таймер.

Я смотрю в пол ,когда плачущий пациент выходит в шторм, все еще всхлипывая, рыдая и трясясь.

Доктор Паркет всегда идет в уборную перед сеансом или чем-то важным, и медитирует. Проходит пять минут, прежде чем она зовет меня. Я пришла с вязанием. Я хочу закончить шарф/одеяло/накидку, чтоб начать вязать что-то для Эммы, – шляпку или свитер для ее игрушечного слона.

Я смотрю в окно. На парковке жмется множество машин. Двигатель заводится, когда водители поворачиваю ключи в зажигании, передачи переключаются, но дело не идет быстрее. Замерзшие деревья скрипят, колеса визжат на поворотах, разбивая лед в сотни блестящих кусочков. Все похоронено под слоем снега. Это все кажется мне каким-то другим

миром.

«Отстой, правда?» говорит Кейси.

Мое сердце вот-0вот разобьется о мои ребра.

Она сидит в комнате на диванчике, ноги на журнальном столике, а на ее коленях лежат кроссворды. Она одета по погоде: голубое платье, такое, как у нее было в гробу, серый жакет, вязаная шапка и рукавицы, большие пушистые меховые сапожки.

«Они никогда не дадут тебе отдохнуть. Всегда будет «поговори с терапевтом, поговори с матерью, делай то, что ты говоришь, почему ты не можешь повзрослеть?»

Она складывает кроссворды, и убирает их в коробку «Тринадцатое слово. Ты знаешь замену слову «контракт»? Я не знаю»

«Почему ты не оставишь меня в покое?»

«Я скучаю»

Задняя стенка горла на вкус такая, что если я еще раз прикоснусь к ней, я потеряю сознание. Я прижимаюсь к столу Шейлы. Боль освещает сознание, словно лампа дневного света. Шрам.

«Ты ведь знаешь, ЧТО видела Эмма?»

Кейси достает кроссворд, и пишет ответ на нем «Свяжи ей что-то. Это поможет, возможно»

«Я не могу поверить, что сделала это с ней»

«Ты не заслуживаешь того, чтоб жить» говорит она таким тоном, как будто выбирает лучшую пару джинс «Возьми больший нож. Режь глубже. Покончи с этим»

«Я не думаю, что хочу умереть»

Она ухмыляется «Ты даже тарелку хлопьев не можешь съесть, чтоб сознание не терять. Ты что, правда, думаешь, что когда-то тебе удастся что-то посложнее, колледж, например? Найти работу, или жить одной? А как насчет покупки продуктов? Оооо, это так страшно!»

Я слышу звук спускающегося бачка туалета. Я иду к двери.

«Почему ты такая злая?»

«Друзья говорят друзьям правду»

«Но не для того, чтоб сделать больно. Чтоб помочь»

Момент, и она на стуле у окна. Еще мгновение, и она стоит напротив меня, ее лицо напротив моего, температура опускается ниже нуля. Ее кожа жесткая, как у кладбищенского памятника. Ее запах заставляет меня кашлять.

«Ты хочешь моей помощи, Лиа-Лиа?»

Можно ли убить призрака, проткнув его сердце иглой для вязания? Или, в конце– концов, толкнуть ее в могилу, где она и должна быть.

«Помочь тебе, как ты мне помогла?»

Она растягивает последний слог, слова грохочут в ее горле.

«Что потом? Ты не худая. Ты – заполненный гнилью кит. Твоя мама хочет поместить тебя под опеку. Твой папа думает про себя, что ты не их ребенок. Люди смеются, когда твой жир дрожит при ходьбе. Ты уродливая. Ты глупая. Ты утомительная. Единственное, в чем ты была хороша, так это в голодании, и то, это ты тоже провалила. Ты ничтожество»

Она подмигивает «Именно поэтому я люблю тебя. Быстрее, ладно?» Доктор Паркет открывает дверь «Ты готова?»

054.00

Она дает мне плед, и делает температуру обогревателя выше. «Прости, тут холодно.

Они, правда, должны поменять эти окна»

Я сворачиваюсь на диване, прижимая вязание к животу. Она занимает свое место за столом.

«У тебя был тяжелый период. Я рада, что сейчас ты здесь. Шрамы, наверное, болят»

Я молчу около пятнадцати минут, снимая белый пух с рук. Мое сердце переполнено ядом, оно дрожит, бросается, ударяясь о ребра, настолько сильно, что мои зубы стучат, а швы шрамов вот-вот вот разойдутся.

«Я чувствую, что они влили океан в меня» говорят мои губы.

«Из-за питательных добавок?»

«Я хлюпаю каждый раз, когда делаю шаг»

«Ты была сильно обезвожена. Ты что, перестала пить даже воду?»

Я достаю вязание с сумки. Петля, петля, выворот. «Я не помню. Может быть»

«Как насчет шрамов?»

«Швы болят гораздо больше. Врач наложил слишком много. Я едва могу двигаться, чтоб они не болели»

Она замолкает, давая нам обоим минуту тишины, а потом спрашивает.

«Могу ли я увидеть твои шрамы?»

«Нет. Пока нет»

Она кивает «Есть что-то, что беспокоит тебя помимо них?»

«Этот запах, он сводит меня с ума» Дерьмо. Я не должна этого говорить.

Я кладу пряжу на колени, смотря, ка она спутывает вокруг моих рук «Вы разве не чувствуете?»

Она кивает, медленно, боясь спровоцировать эту странную девочку, которая порезала себя «Ты можешь описать запах?»

«Сразу мне казалось, что это печенье, рождественская выпечка, сразу мне казалось, что мой дурацкий мозг старается заставить меня поесть. Но это не то. Это запах Кейси. Когда я слышу этот запах, она близко»

«Кейси, твоя подруга, она умерла в прошлом месяце»

«Жженый сахар, овсяное печенье, имбирь. Печенье, которое только печется. Сразу это было мило, это напоминало о ней. Но теперь это пугает»

«Я не совсем понимаю…»

О боже. О боже. Я на вершине самой высокой горы. Ледяная земля дрожит, мир подо мной огненный, начинается землетрясение, стальные руки готовы утащить меня вниз.

Я должна бежать. Я не могу оставаться здесь. Я разгоняюсь, прыгая вниз, и открываю рот.

Я рассказываю о похоронах Ноны Мэриган, и тенях, окутывающих вещи. Я рассказываю ей о том, что вижу призраков в окнах магазинов, в старых зеркалах, многие из них тихи и безвредны, но не все»

Когда мои губы начинают двигаться, комната наполняется красным светом, окна становятся непомерно большими, красный свет заливает все, будто бы чьи-то руки держат нас. Голос Доктор Паркер становится тише, ее стол отдаляется от меня.

«Призраки пугают тебя?»

«Только Кейси»

Прижа, которую я обвила вокруг рук, заставляет мои пальцы стать фиолетовыми.

«Можешь рассказать об этом?»

Я рассказываю. Я рассказываю каждую часть сумасшедшей истории Кейси, как она села в гробу, как она следила за мной по ночам, как залезала в мою голову, охотилась за мной, шагая по пятам, как из-за нее в аптеке пошел снег. Я перестала пить таблетки, потом начала глотать больше, чем нужно, делала упражнения по ночам, перестала есть, прекратила пить, резала, резала себя, желая, чтоб она ушла, чтоб все прекратилось, исчезло. Ничего не работало. Дождь, дождь, дождь течет по моим щекам, скоро я утону.

Внимательные, маленькие, паучьи глазки Доктора Паркер смотрят на меня, не отрываясь, она дышит глубоко, затягивая меня в центр своей паутины. Я говорю и говорю, пока моя глотка не опустошена совсем, и слов больше не остается, как и мыслей в голове.

Она выходит из-за стола ми мягко распутывает пряжу. Кровь снова поступает в мои пальцы. Она вытирает мои слезы мягкой тканью и садится рядом.

«Кто-то еще об этом знает?»

«Никто. То есть, неправда, Кейси знает»

«Ты никогда не говорила родителям о том, что видишь призраков? Даже когда была маленькой?»

«Никогда. Мама сказала бы мне перестать драматизировать. Спросил бы, не хочу ли я

заняться поэзией, или писать готические, мрачные рассказы. Они никогда не слушали меня; они и видели меня едва. Я – кукла, которую они переросли»

Доктор Паркер достает вишневые леденцы от кашля из кармана своего кардигана, открывает и засовывает один в рот. Леденец ударяется о ее зубы. Снаружи снег все не прекращает идти.

Наконец-то она говорит «Почему ты решила рассказать об этом именно, сегодня?» Я сглатываю. Сейчас я не в себе. Я просто могу рассказать ей все.

«Кейси пыталась убить меня. Она сказала, что я потерялась между жизнью и смертью, и она хочет, чтоб я была в ее команде. Она в комнате ожидания, разгадывает кроссворды»

«Ты видела ее здесь?» Доктор Паркер гладит мою руку кончиками пальцев.

«Я сказала ей оставить меня в покое. Она не захотела» Дзинь! «Заткнись немедленно» таймер прерывает меня.

Она сжимает губы, встает медленно, разминая мышцы ног «Ты сейчас видишь ее?»

«Нет, она не здесь. Она за дверями. Или была там. Она разгадывает кроссворды. Он написала слово «связь» в тринадцатом пункте вместо слова «клятва»

Пока я рассказываю, Доктор Паркер наливает воду в пластиковую чашку и ставит ее в микроволновку.

«Вы должны проверить журнал»

Я кладу пряжу обратно в сумку. «Я не делала этого. У меня нет галлюцинаций. Это реально так же, как и кровь на моем бандаже, и леденец в вашем рту»

«Это не доказывает, что именно она разгадала кроссворд»

«Но я рассказала вам, какую именно ошибку она сделала»

Она убирает чашку с микроволновки, владеет туда чайный пакетик, добавляет сахар и мешает его «Может быть, ты просто видела ошибку, или просто запутала себя»

«Может»

Голос ожидающего пациента в приемной слишком отчаянный, чтоб прийти сюда в Сочельник, да еще и в метель.

Доктор Паркер протягивает мне чашку «Чай» говорит она «Всегда помогает» Я отпиваю. На вкус это, как размокшие стружки от карандашей.

Она садится за стол, и берет ручку. «Я очень горжусь тобой, Лиа. Ты рассказала за сегодняшний вечер больше, чем за последние два года»

Она записывает все в желтый блокнот.

«Ты разрешишь рассказать твоим врачам об этом сеансе?»

«Да, конечно, почему нет?»

«Спасибо. Я хочу поговорить об этом с директором New Seasons. Может быть, мы разработаем другой план лечения. Его учреждение, это не то место, где тебе стоит быть»

Я сморкаюсь. «Я могу остаться, как амбулаторный пациент?»

Она записывает другое примечание прежде, чем начинает говорить «Нет, это не то, что я хотела сказать»

Что-то в ее голосе заставляет меня дрожать, я протягиваю руку за еще одним платком

«Я не поняла»

«Я думаю, тебе стоит пройти курс лечения в психиатрическом учреждении»

Шум прорывается с наружи, снег взрывается. Окна дрожат. Она говорит это так, как будто помещение маленьких, испуганных девочек в сумасшедшие дома уже вошло в привычку.

«Ты заслуживаешь лучшего» продолжает она «Обученные люди, специалисты, которые вернут твой мозг в норму. Когда галлюцинации и навязчивые мысли под контролем, тебе будет проще работать со своим мозгом, телом, отношениями в семье и остальным потому, что тебе будет не так больно»

«Вы думаете, что я это выдумала. Вы не верите, что я вижу призраков»

«Я верю в то, что ты создала метафорическую вселенную, в которой реализуешь самые темные свои страхи. Только так я могу поверить в призраков. Мы загоняем себя в угол, иногда выходит настолько хорошо, что мы теряем чувство реальности»

Она встает «Я не хочу прекращать сеанс сейчас, но у меня другой пациент. Ты действительно должна гордиться собой, Лиа. Ты разбила своеобразную стену сегодня. Как ты доберешься домой?»

«Дженнифер»

Она убирает занавеску и смотри на парковку.

«Черный джип, да? я ее не вижу»

«Она терпеть не может водить в плохую погоду»

«Я думаю, она скоро»

Простите, а не вы ли сказали две минуты назад, что меня стоит положить в психушку к сумасшедшим людям только потому, что я, наконец, открыла вам правду?

«Лучше поздно, чем никогда»

Я следую за ней в приемную, где очень расстроенная мать шепотом ругает свою дочь, чьи глаза метают убийственные взгляды. Доктор Паркер машет им, приглашая в кабинет.

«Береги себя, Лиа. Завтра я тебе позвоню»

055.00

Кейси исчезает.

Я открываю журнал на кроссвордах. Тринадцать по горизонтали – связь. Пятнадцать по вертикали – Кассандра. Семь по горизонтали – Лиа. Наши имена, это вовсе не правильные ответы, но они вписаны в кроссворд.

Доктор Паркер понравилось бы. Она хотела бы поместить меня за стекло, чтоб люди смотрели на меня, прижимаясь руками к стеклянной поверхности. Живой пример для диагностики.

***

Я знала трех девушек с клиники, кого поместили туда из-за расстройства психики: Керри, Альвина и Николь. Они рассказывали мне страшилки, когда мы делали упражнения в душе, качали пресс и приседали при лунном свете после трех часов ночи.

«Оббитые тканью стены были реальны» говорили они. «И ограничения, созданные для людей, которые довели себя до ручки, тоже реальны» Туман медикаментов сделал так, что они забыли свои имена, спускаясь в холл, в котором никогда не выключают свет. «Там нет утра, и нет ночи» говорила Керри. Никогда.

Что может быть хуже женщины, взрослой женщины, живущей с нами, но никогда не говорящей? Ледяные девушки, которым было двадцать пять, тридцать, пятьдесят семь, заключенные в скелет девятилетнего ребенка, клетки, бегающие, глаза, ожидающие чего-то еще, взвешиваемые постоянно, но никогда не достаточно, чтоб остановиться. В один прекрасный момент их просто унесет ветер, и никто не заметит.