Текст книги "Зимние девочки (ЛП)"

Автор книги: Лори Холс Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

«Нет» я впиваюсь пальцами в ладонь, чтоб держать себя в руках. «Знаешь» говорю я «Я хочу признаться кое в чем, и это не просто спасибо за то, что предложил пиццу»

«Я знал!» он поднимает кулак вверх «Ты влюбилась в меня. Ты хочешь от меня детей. Мы заведем лошадей, прикрепим к фургону на колесах, и будем путешествовать по всей Америке, а потом займемся разведением коз»

«Только в твоих мечтах» – я откашливаюсь «Я купила пиццу, чтоб подкупить тебя»

«я готов быть подкупленным»

Глубокий вдох. «Ты мне нужен, ты пойдешь на похороны Кейси в Субботу. Утром» Он хихикает снова. «Видишь, вот ты и пригласила меня»

«Я не приглашала тебя, идиот. Это похороны. Ужасные похороны, и я не знаю никого другого, чтоб пойти с ним»

Он откусывает кусочек, пицца хрустит «Что я получу?»

«Я купила тебе пиццу»

«Этого не достаточно . Похороны приносят людям только плохое. У них очень негативные вибрации.» он машет головой «Не, я не пойду»

«Ты должен»

«Нет»

Я жую внутреннюю сторону щеки. «Как насчет игры в карты? Если я выиграю, ты пойдешь со мной»

«А если проиграешь?»

Я сглатываю. «Дам тебе пятьдесят баксов. Но только при одном условии»

«Видишь? Я говорил тебе. Это всегда работает. Какое условие?»

«Мы просто поиграем в карты. Не в покер»

029.00

Когда я возвращаюсь домой, папа и Дженнифер сидят на софе перед газовым камином и переключают каналы на большом телевизоре. Дженнифер втирает крем в правое запястье папы, массируя его. Дополнительный набор слов для его книги, очевидно, плохо повлиял на суставы.

«Где Эмма?» спрашиваю «Если она не в постели, где она?»

«Ночует у Грантов» отвечает Дженнифер «Я была против»

«Почему?»

Дженнифер выдавливает больше крема на ладонь. «Ее последний футбольный матч завтра. Она будет усталой. Я думаю, что лучше бы она осталась»

«Дай ребенку повеселится» папа едва заметно вздрагивает, когда она массирует его ладонь «Через десять лет никто не вспомнит, как она играла на турнире» он смотрит на меня «Ты снова ходила в библиотеку?»

«Нет, я ходила к Мире» вру «Мы позанимались физикой немного, а потом играли в карты и ели пиццу»

«Это хорошо» говорит папа, сияя «Ты не делала этого несколько лет»

Дженнифер не сводит глаз с его руки, ее пальцы втирают крем круговыми движениями

«Как прошел прием с Доктором Паркер?»

Это не твое дело, черт подери.

«Хорошо. Я рада, что пошла. Мы поговорили о Кейси»

«Замечательно» отвечает папа «Я горжусь тобой»

«Спасибо. Я пойду спать. Устала»

«Веселее» Дженнифер заканчивает, кладет руку папе на колено, и, наконец, смотрит на меня «Как насчет похорон?»

Я останавливаюсь на пути к двери. «Она сказала, что это хорошая идея. Я пойду с девочками с драмкружка и Миррой»

«Если тебе плохо, не бойся отказаться. Это ничего не значит. Если тебе хочется, чтоб мы пошли с тобой, это тоже не проблема»

«Со мной все будет нормально»

Когда я собираюсь уйти, Дженнифер останавливает «Стой, еще одно» Поворачиваюсь.

«Сегодня я говорила с твоей мамой» – говорит она, игнорируя удивление на лице отца

«Я сказала ей, что попытаюсь уговорить тебя переночевать у нее» Я знала.

«Я не хочу, и не вижу ни одной причины для того, чтоб согласится»

«Я знаю» отвечает она «Ты взрослая, и можешь сама решать. Мы это понимаем»

Она улыбается немного, и это смягчает ее слова. «иногда быть взрослым значит поступать правильно, а не делать только то, что ты хочешь»

«Я знать не хочу, как делать правильно. Мама и я не можем общаться, чтоб не орать друг на друга. Лучше, когда мы не общаемся»

«Ты не говорила с ней несколько месяцев» кивает Дженнифер «Может все изменилось» Пап кивает так, будто бы смотрит теннис, но не понимает языка комментатора.

«Всего одна ночь. Так ты подашь Эмме пример в том, что можно быть спокойной даже в ситуациях, которые заставляют тебя чувствовать себя не слишком хорошо. Каждый взрослый человек должен уметь делать это»

Это обман – пользоваться Эммой для того, чтоб уговорить меня. И это делает Дженнифер.

«Хорошо, но только одна ночь. И ты сама ей скажешь. Ненавижу говорить с ней по телефону»

Я принимаю душ и смываю с себя мою настойчивую мачеху и моего смущенного отца, запах сыра, колбасы, и мотеля со своих моих волос. Сегодня я действительно выиграла в одном. Я обыграла Элайджа и завтра забираю его в десять.

Мы не пойдем на поминки к ней домой. Мы поедем прямо на кладбище. Если он заткнется, хотя бы на тридцать секунд, я скажу ему, как меня зовут.

Возможно, прямо с похорон мы сбежим в Южную Америку и будем разводить коз.

***

Кейси становится более храброй каждую последующую ночь, приезжая скорее, оставаясь подольше, и сводя меня с ума все больше. Однажды ее гроб упрячут в землю,

скажут волшебные молитвы, положат цветы сверху, и она уснет навсегда.

Я сую снотворное в рот, и на цыпочках иду вниз по лестнице, чтоб выпить ромашковый чай. На мне пижама.

Фильм закончился, папа тихо болтает с Дженнифер, а на заднем фоне я слышу ведущего Погоды. Я останавливаюсь на углу, слушая звуки поцелуев. Я очень не хочу вломиться к ним, когда они раздевают друг друга.

Я подсматриваю из-за угла. Никаких поцелуев. Только разговор, они лежат на софе, обнимая подушки.

Муж: Ты слишком остро реагируешь. Она немного расстроена, но она пытается.

Жена: Она выглядит плохо.

Муж: Каждую неделю ты проверяешь ее вес.

Жена: Я хочу сходить с ней в больницу. Сдать кровь, проверить все.

Муж: Мы можем только предложить ей это. Честно говоря, это может сделать только хуже.

Жена: Хлоя хочет, чтобы она вернулась.

Муж, ворочая дрова в камине: не только на одну ночь?

Жена: она боится, что Лиа снова потеряет контроль над собой. Я согласна. Пару месяцев, проведенные вместе с мамой могут помочь.

Муж: Ты убедила меня разрешить ей переехать. Ты не можешь передумать только, потому, что она не совсем в порядке. А что ты будешь делать, если с Эммой случится такое? Тоже отправишь ее к Хлое?

Жена: не будь смешным. Эмма и Лия очень разные люди.

Муж: она ела пиццу с друзьями сегодня вечером. Она прекрасно себя чувствует. Вы с Хлоей делаете только хуже, навязывая ей свое мнение. Если на то пошло, во сколько мы должны вставать утром?

Кейси ждет меня наверху. Она слышала все.

Я пытаюсь проигнорировать ее, но каждый раз, когда я оборачиваюсь, она становиться явью перед моими глазами.

Мы садимся за компьютер и просматриваем форум.

***

Я булимик, я была им на протяжении шести лет, но теперь я попыталась вернуться к нормальной жизни. Сбросила вес. Но теперь я понимаю, что этого мало, и хочу сбросить еще.

***

Как вы думаете, можно потерять 25 фунтов за месяц?

***

Я стараюсь не есть больше, чем 500 калорий в день. Просто запрещаю себе больше.

Люблю вас. Будьте сильными

***

Я мерзкая, я ужасно толстая. Я голодала до обеда, бегала, но после ела, как гребаная свинья. Иногда чувствую себя такой беспомощной

***

Я употребляю наркотики. Надеюсь, все станет лучше. Обнимаю вас всех. Если вы хотите

– вы всего добьетесь, девочки.

***

Когда дом засыпает – я зажигаю свечи. Кейси сидит на подоконнике и смотрит, как я три раза провожу лезвием по бедру. Три ровных полоски на правом бедре.

Теперь оно похожу на левое.

030.00

По пути к Элайджа заезжаю в магазин для того, чтоб купить карту и компас. Навигатор все еще вписан в список рождественских подарков, которые я хочу получить. Да, мне нужен и хрустальный шар, но тут нет никого, кто мог бы продать мне его.

Как только я усаживаюсь в машину, я открываю коробочку с компасом. Он неисправен. В не зависимости от того, как я держу его, маленькая стрелочка вращается. Я хочу вернуть свои деньги.

Элайджа проводит большинство времени, рассказывая о своих планах, о поездке на Юг

после Рождества, нежели о помощи мне в поисках дороги. Мы теряемся сразу после того, как уезжаем с мотеля, и едем по дорогам, которых даже нет на карте.

Когда мы, наконец, то приезжаем на кладбище Mountain View, мы оба понимаем, что опоздали.

Тощий мужчина в длинном черном пальто и темной ковбойской шляпе указывает мне на небольшую автостоянку. Мой автомобиль тридцать первый. Я вылезаю из машины, думая, что зря не надела теплые колготки – кажется, будет снег. Я поправляю низ платья, и дрожу. Эта девушка выглядит почти мило сегодня утром, отражение радует: чистые волосы, приличный макияж, серебряные, старинные серьги, серое, цвета паутины, платье с коротким рукавом (нулевого размера) обвивающее ее колени, и убийственно высокий каблук.

Я забыла о тридцати семи ступеньках.

«Ты уверенна, что это то место?» спрашивает Элайджа, и я закрываю дверь.

Мужчина в шляпе ходит вокруг нас. «Если вы протолкнетесь, успеете прийти туда до начала захоронения»

«Куда?»

«Туда, на холм» говорит он, кивая на дорогу»

«Перришы там, наверху. Вам придется пройтись. Места для парковки заполнены.

Хорошего дня»

Он едва заметно кивает головой и направляется к воротам.

«Я никогда не делала этого здесь» киваю на туфли «Я едва дохожу них до ванной»

«Зачем ты одела их?»

Элайджа одет в темные джинсы, рабочие ботинки, рубашку и галстук, который он обычно одевает на подобные мероприятия, а так же камуфляжный жакет. В его ушах солидные черные плаги.

«Они красивые»

«Вовсе нет» говорит «Если они доставляют тебе боль, это отвратительно» Он горбится и сгибает колени. «Иди сюда. Прыгай на спину»

«Что?»

«Я донесу тебя туда. Это, скорее всего, убьет меня, но я умру героем»

«В этом нет необходимости» я открываю багажник, и роюсь там, пока не извлекаю оттуда пару старых кроссовок на высокой подошве, разрисованных синими цветами вовремя урока истории. «Я одену это»

Я сажусь на капот и снимаю туфли, одеваю кроссовки, которых пахнут, будто они готовились в багажнике, приправленные мусором год или вроде того, но они делают мои ноги счастливыми.

Я встаю «Оригинально, да?»

Элайджа осматривает платье и кроссовки, а затем понимает, что я дрожу. Он снимает свой жакет и дает его мне. «Даже не думай возражать»

Его жакет тяжелый, он все еще хранит тепло его тело, он пахнет парнем и бензином.

«Спасибо»

«Теперь» говорит он, осматривая меня с головы до ног «Теперь ты выглядишь хорошо»

031.00

Я чувствую себя плохо, когда мы поднимаемся наверх. Мои свежие порезы болят, я думаю, что один из них снова открылся и кровоточит. Каждый шаг, приближающий меня к Кейси, заставляет мерзнуть и слабеть еще больше. Это касается и Элайджи. Он идет, опустив голову и засунув руки в карманы.

Верх холма покрыт сотнями отвратительных, черных жуков, собравшихся здесь для банкета: дети со школы, учителя, родители, знающие все о жизни своих детей. Девочки с драмкружка пришли втроем. Футбольная команда занимает больше места, чем они, эти девушки пришли в своих куртках с эмблемами. Я по-прежнему не вижу свою мать.

«Как близко ты хочешь быть?» спрашивает Элайджа тихо.

«Как можно ближе»

Он кивает «Хорошо. Пошли»

Мы пробираемся через толпу к белой палатке. Родители и родственники Кейси сидят там, на белых, пластиковых стульях, слушая священника, рука которого на плече мистера Пэрриша.

Гроб покрыт массивным одеялом из бледно-розовых роз. Они опираются на

металлическое крепление, словно печенья в духовке. Полоски искусственной травы должны прикрывать железо, но ветер давно растрепал их.

Я встаю на носочки. Если мы были бы ближе, мы смогли бы увидеть вырытую могилу.

Родители Кейси видят. Могила в нескольких дюймах от их ног.

Груда грязи, напоминающая муравейник, находится позади. Она ожидает своего череда.

Могильщики бросят грязь сверху, чтоб Кейси не могла подняться и сбежать отсюда.

Остальные могилы скрывает лед, принесенный метелью. Ветер свистит, пролетая между серыми могилам и, крестами и ангелами. Я закрываю глаза.

Мышонок Кейси, Пинки, умер летом, как раз перед тем, как мы пошли в четвертый класс. У нее была такая сильная истерика, что мне казалось, что нужно звонить в скорую, или, в крайнем случае, моей маме. Я помогла ей спустится. Ее мама куда-то ушла, а отец был на игре Red Sox против Yankees. Он сказал ей перестать плакать и выкинул трупик мышонка в мусорное ведро после игры.

Кейси достала его и отнесла в свою комнату, а затем упала кровать и начала плакать, едва различимо вопя, что не хочет выбрасывать его в мусорное ведро.

«Мы не будем» сказала ей я «Мы похороним его с уважением»

Я подняла его лопаткой, чтоб вытащить из клетки, а потом мы укутали его любимую синюю бандану Кейси. Я завернула его так, что он стал похож на мышиное буррито, завернутое в ткань.

Я сказала Кейси, что именно она должна похоронить его, но как только Кассандра коснулась банданы, она снова заплакала. Я взяла Пинки, и отнесла его на задний двор. Кейси шла за мной с небольшой лопаткой. Самым лучшим местом для захоронения была середина розового сада миссис Пэриш. Мы меняли друг друга, меняя друг друга, копая ямку между красивым декоративным кустом, и каким-то, почти диким, помеченными табличками с написанными от руки названиями.

Я прочитала молитву на псевдо латыни. Кейси повторяла «оооууум», она говорила, что это что-то на китайском. (Ее родители поощряли ее исследовать другие культуры.) Пока она повторяла это свое «оооууум», я положила мышонка в ямку, и стала засыпать грязью.

«Надеюсь, собака его не выкопает» сказала я. Ее лицо скривилось

«Так, держись»

Я пробежала по улице, заскочив домой и, прихватив ведро с морскими камнями, вернулась к ней. Мы положили камни на могилку, и присыпали ее землей, проговорив еще пару молитв.

Мы стояли, держась за руки, закрыв глаза, и клянясь, что никогда не забудем нашего особенного Пинки. Позже куст ее мамы, тот самый, почти дикий, выиграл главный приз в Манчестерской Ассоциации садоводов. Газеты пестрели фотографиями куста и вечеринки Пэрришей, устроенной, чтоб отпраздновать это.

Проповедник стоит у изголовья гроба и складывает руки, чтобы пригласить сюда богов. Он благодарит всех за то, что они пришли сюда, но его голос дрожит и расслышать все тяжело. Парочка покойников быстро проходят мимо, надеясь, что их не заметят.

Один из них – высокая женщина в ботинках и длинной норковой шубе, ее желтые волосы заплетены в безупречно аккуратную, французскую косу, на ней черные, солнечные очки, не нужные сегодня и вовсе. Пасмурно, тучи висят низко над землей.

Моя мать.

Я стаю позади Элайджа. «Прикрой меня от ветра, хорошо?»

«Что?» спрашивает «Конечно»

Я считаю до десяти, затем смотрю из-за его плеча. Она стоит с краю толпы, рядом с футбольной командой. Она кивает и улыбается всем, кто ее видит.

Какой-то парень подходит к священнику, и говорит ему что-то, возможно, объясняет, что ветер дует очень сильно и ничего не слышно.

Священник кивает, и кричит «Давайте помолимся!» Я утыкаюсь лбом в крепкую спину Элайджи.

Вдень, когда мы хоронили Нону Мэриган, я шла позади матери, она вскидывала руку каждый раз, когда спереди попадался выступающий корень какого-то растения, о который я могла споткнуться. Мне было тринадцать.

Мы прошли под умирающими дубами, проницательными воронами, шагающими по веткам, и ангелами, выглядящими, словно подростки, замороженными во мраморе, с паутинами, тянущимися с их голов к их хрупким плечам.

Нона ждала в своем гробу рядом с ямой, выкопанной у края кладбища, когда новая его часть только заполнялась могилами.

Она выбрала гроб и гимны, и молитвы. Она потребовала, чтобы люди отдали деньги в библиотечный фонд вместо того, чтоб принести ей бесполезные цветы. Всем дали буклеты, чтоб мы могли молиться вместе, но я не взяла. Мама плакала, не поднимая лица потому, что Нона не любила, когда кто-то утраивал сцены или истерики на публике.

Я была так ошеломлена видом слез, текущих по ее щекам, что я пропустила большую часть молитвы.

Могильщики сняли гроб моей бабушки так, словно он был наполнен перьями. Когда они опустили его в землю, призраки покинули его, словно бабочки, разлетевшись по кладбищенской земле.

Мраморные девочки шептали что-то, а призраки прокрадывались внутрь, прячась за моими ребрами.

***

Я открыла глаза. Священник все еще цитировал Библию. Лицо Элайджи было устремлено в небо, оно идеально-спокойное.

Мира со школы всхлипывала, ее отец обнимал ее за плечи. Моя мать стояла с опущенной головой. Ее губы шевелились. Я бы хотела знать, о чем она молится.

Миссис Пэриш уложила голову на плечо своего мужа, а он спрятал подбородок в ее волосах. Его руки обнимали ее хрупкие плечи, чтоб она не прыгнула в могилу вслед за дочерью. Лепестки роз отрывались, их уносил ветер. Некоторые уже были испорченны и навсегда унесены в небо.

Остальная часть скорбящих дрожала, поскольку шторм спускался вниз с севера.

Беспокойные облака призрачным водоворотом спускались вниз, и облепляла могилу.

«Аминь» закричал священник, и ветер заглушил его голос.

032.00

Игра окончена.

Человек в черном прокричал, что мы все приглашены в дом семьи, чтобы продолжить и помянуть Кейси, найти силу в друг друге.

Когда родители Кейси собрались уйти, моя мать остановила их и сказала что-то. Они подошли ближе и обняли ее, мать мягко похлопала их по спине.

«Похороны – это ужасно» сказал Элайджа, «В следующий раз мы будем играть в покер, клянусь. Пошли?»

«Рано. Я хочу посмотреть, как они ее закопают»

Он жует внутреннюю сторону щеки «Я подожду в машине. Мертвые люди заставляют меня чувствовать себя странно»

«Лиа!» ветер почти уносит ее голос, но все же это недостаточно тихо. Блядь. Она увидела меня.

Я прячусь за спиной Элайджа. «Не двигайся» он старается обернуться, но я обнимаю его сзади «Я имею в виду это»

«Что происходит? От кого ты прячешься?»

«Там моя мать»

Он снова начинает вертеться. «Почему?»

Я хватаюсь за его футболку, стараясь остановить его. «Прекрати вертеться. Нельзя позволить, чтоб она увидела меня»

Я толплюсь позади его спины, занавешивая лицо волосами. Автомобильные двери открываются и закрываются, двигатели заводятся, шины хрустят гравием.

«Поему нет?»

Второй раз, когда они обвинили меня. Второй раз, когда они заперли меня потому, что я была плохой, плохой, плохой. Мои родители хмурились, они разозлились, разозлились, разозлились.

Мертвые, сгнившее дочери оставляют после себя плохой запах, который тяжело смыть даже самым старательным уборщицам. Не важно, насколько они стараются. Мои родители обвиняли всех, туда-сюда, обвиняли Лию, они обвиняли больную и истощенную Лию, в том, что это ее вина, ее ошибка, ошибка, ошибка. Моя мать хотела быть боссом, Доктором Мэрриган, главной, а не Матерью Больной Лии. Это не работало.

Доктора клиники вырыли ров вокруг меня и сказали, что она не может переплыть через

него, она должна была ждать, пока я сама не приглашу ее на разводной мост. После этого она пропустила пару приемов семейной терапии. Она пыталась объяснится, но мои уши были забиты пастой, хлебом, и молочными коктейлями.

Я хромала рядом с другими тряпичными куклами, которые на самом деле были живыми девочками. У одной в животе была пластиковая дверца, через которую она питалась, не используя при этом своего рта. Когда она злилась, она просто могла выбросить еду из своего живота, хлопнуть дверцей и закрыть себя снова.

Я должна был побрить свои пушистые ноги перед медсестрой так, чтобы случайно не задеть вену. Когда я стала розовым, лысым мышонком, она убрала бритву.

Я свернулась в своей коробке, заполненной опилками и, закрыла свое лицо холодным хвостиком-веревочкой. Хвостик хитро повернулся вокруг коробки, достал таблетки, выдав немного мне: мои сумасшедшие леденцы, нежно-голубые и серые для сна.

Они экспериментировали надо мной неделями. 089.00. 090.60. 093.00. 095.00. они

наполнили Лию-пиньяту сыром и хлебными крошками. 099.00. 103.00. 104.00. 105.00.

106.00.

Они отпустили меня в 108.00, связанную тремя кольцами, которые уравновешивали полученные здесь уроки: система питания, назначенная мне, распорядок дня, и магические заклинания, способные лишить меня негативных мыслей.

Я отказалась возвращаться в дом матери. Я была для нее проблемным ребенком, занозой, мешающей ей, и потому я решила уехать и жить еще где-то. Она попыталась со мной поговорить, но я подняла опущенные мосты и поставила там охрану, отгородившись от нее.

Доктора дали папе и Дженнифер застегивающуюся сумку, наполненную звенящими бутылочками с сумасшедшими таблетками, идеальными маленькими кастаньетами, звенящими, звенящими, звенящими.

Элайджа хрустит суставами «Почему ты не хочешь видеть мать?»

«Ты любишь своих родителей?»

«Я люблю маму. А папа бил меня. Потом выгнал»

«Прости»

«Эй, выше нос. Мы должны осторожно уйти отсюда»

Он медленно поворачивается, закрывая меня своим телом так, чтоб оно находилось между мной и глазами моей матери.

«Спасибо. Она смотрит на меня?»

«Смотрела. Но теперь те две леди, держащие зонтики, вон те, отвлекли ее. Теперь они размахивают у нее перед лицом своими сумочками. Почему ты не хочешь видеть ее? Она жжет твои куклы вуду на жертвенном огне, или читает твою почту?»

«Она хочет управлять моей жизнью» объясняю я.

«Вот сучка. Она думает, что может делать это только потому, что она твоя мать?»

«Она – психопатка» ответила я. «Это сложно понять»

«Психопаты не могут позволить себе шубы»

«Эта может. Что она делает теперь?»

«Ее голова верится на 360 градусов, и она извергает лягушек изо рта»

«Что ты несешь?» я утыкаюсь головой в его плечо»

Она стоит всего на расстоянии одной могилы от нас «Лиа?» Она зовет меня.

«Лия?» – повторяет Элайджа.

Он отступает в сторону, убирая укрытие, за которым я пряталась.

Я отступаю назад, на могилу Фанни Лотт 1881-1924, надеясь, что земля расступится подо мной, и я провалюсь вниз. Этого не происходит.

«Что ты здесь делаешь?» спрашивает мама, то есть, Доктор Мэрриган.

«Ммм» – отвечаю я.

«Тебя зовут Лиа?» спрашивает Элайджа.

«Я думала, мы договорились насчет того, что ты не пойдешь» – говорит она.

«Эй» Элайджа машет руками, привлекая к себе внимание «Ты Лия, твоя подруга – Кейси, и она звонила тебе всю ночь. Почему ты не ответила?»

Доктор Мэрриган сканирует его в его за секунду «Кто это?»

«Это мой друг, Элайджа. Элайджа – это моя мама – Доктор Мэрриган»

Она становится между нами «Простите, но мне нужно поговорить с моей дочерью» Элайджа дрожит и пытается скрыть это.

«Почему ты не сказала, что тебя зовут Лиа?»

Вдоль дороги автомобили становятся на низкий механизм для медленного спуска вниз с холма.

«Мне жаль, я могу все объяснить» отвечаю я, смотря на него.

«Ты должна многое объяснить» – говорит Доктор Мэрриган.

«Нет, я не должна, МАМА» прерываю ее на полуслове, «Доктор Паркер сказала, что должна пойти, и это не твое дело. Ничто из этого теперь не касается тебя»

Элайджа вздрагивает от колкости в моем голосе.

Доктор Мэрриган открывает рот, чтоб ответить что-то, но мужчина и женщина зовут ее по имени. Я не знаю их, но она отворачивается от меня, чтобы поговорить с ними.

«Хорошо, она немного напористая» говорит Элайджа спокойно. «Не психопатка, но странная, да»

«Она ненавидит, когда я сама решаю, что мне делать»

Мама одевает дружественное лицо, хорошее для рукопожатия после обедней службы в церкви, и случайной встречи с бывшими пациентами в продуктовом магазине. Она не представляет меня.

«Ты похожа на нее» говорит Элайджа «Только цвет волос разный»

«Это не комплимент»

«Она что, так сильно давит на тебя?» – спрашивает он.

«О да, в этом она – талант»

«И ты решила просто сбежать, да?»

«У тебя это сработало»

Он складывает руки на груди. «Нет, на самом деле»

Я действительно должна вернуть ему жакет, но я замерзла и заледенела настолько, что если она скажет что-то ужасное – я сломаюсь и разобьюсь на мелкие части.

Элайджа щелкает суставами пальцев. «Может, твоя мать ведет себя, как идиотка, но она старается для тебя. Ты должна уважать это»

«Это не старания, это попытки меня удушить»

Распорядитель похорон складывает фальшивую траву под палаткой. Человек в красном пиджаке ведет к могиле крошечный экскаватор. Ветер сдувает шляпу его помощника, и он бежит за ней, пытаясь ее подхватить.

Когда парочка уходит, мама снова поворачивается ко мне «Мне нужно в клинику, осмотреть пациента. Когда я вернусь, ты ведь будешь дома, да?»

Элайджа пинает мой кроссовок со своим ботинком.

«Да», я говорю, не смотря на нее. “Но я должна поговорить с Элайджой»

Она быстро моргает, пытаясь вернуться в норму. Она готовилась к несостоявшемуся поединку и не получила его.

«Хорошо, тогда…» говорит она, сомневаясь «Встретимся там. Осторожнее за рулем»

«Ладно»

Когда она уходит, мужчина отъезжает в сторону, нажимает кнопку и засыпает шкатулку, в которой покоится Кейси, сырой, кладбищенской землей.

033.00

Мы с Элайджей молча возвращаемся в машину.

В конце концов, я спрашиваю, зол ли он на меня.

«Я так не думаю» – отвечает.

«Я могу объяснить» – начинаю я.

Он жестом показывает, чтоб я замолчала.

«Тише. Помолчи немного. Злые родители и мертвые люди – не лучшая комбинация для меня» – говорит он тихо «Помолчи, мне нужно остыть»

«Хорошо»

Мы молчим, выезжая с ворот кладбища. Позже я паркуюсь рядом с мотелем и вручаю ему его жакет.

«Я действительно ценю все то, что ты сделал сегодня»

«Нет проблем. Спасибо, что подвезла» Он берет жакет, выходит из автомобиля, закрывает дверь, и уходит.

Я опускаю стекло. «Подожди. Когда может мы говорить снова?»

«Я не знаю» Он вытаскивает ключи из кармана

«Я забыла спросить отца про свалку автомобилей. Когда я узнаю, я тебе позвоню, да?»

«Спасибо» он открывает дверь, исчезая во тьме своей комнаты.

Я не знаю, из-за чего его настроение так резко изменилось. Возможно, это то, что есть в кладбищенском воздухе, что-то плохое, проникающее внутрь через кожу и заражающее.

и заражает. Возможно, именно поэтому я тоже чувствую себя больной. Волна тошноты накатывает снова, пронзая мой живот изнутри: грустноплохозлобно и запутанно.

Я сопротивляюсь картинкам, снова появляющимся в голове: розы, чьи лепестки дрожат на ветру, прикрепленные к ее гробу, слезы, падающие на него, облака горя, мчащегося к нам штормом. Я задыхаюсь и кашляю. Если бы я съела что-нибудь сегодня, меня бы стошнило.

Красный световой индикатор появляется рядом с моим спидометром.

Я роюсь в кошельке, ища телефон, я должна позвонить папе, и спросить его о том, что нужно делать, если двигатель собирается взорваться, но у меня больше нет телефона. Я включаю самую высокую температуру в климат контроле, и прижимаюсь носом к панели приборов. Воздух пахнет как Кейси, и я начинаю задыхаться. Опять.

Я голодна, я должна поесть. Я не хочу есть.

Я должна поесть.

Я не хочу есть.

Я должна поесть.

Я люблю голодать.

Красный индикатор топлива мигает ВКЛВЫКЛ, ВКЛВЫКЛ, ВКЛВЫКЛ. Я выключ обогреватель и завожу мотор.

034.00

Бриарвуд-Авеню застроена разработанными по индивидуальному заказу зданиями.

Тут нет никаких тротуаров, никаких подъездов и прочего. Лужайки мягко опоясывают здания, от парадной двери к задней, и каждая былинка подрезана кем-то, точно и правильно.

Обычно улица пуста. Но не сегодня. Автомобили припаркованы вдоль обеих сторон дороги, колеса впиваются в грязь лужаек.

Металлические двери захлопнуты, сигнализации включены и готовы щебетать, как только кто-то нарушит покой, а хмурые люди в черных плащах прячутся в темных домах, так похожих на тот, в котором живет моя мать.

Они должны быть здесь, заплатить свои взносы, засвидетельствовать почтение, заплатить свою цену знакомства с родителями мертвой девочки. Они идут в дом Кейси.

Я паркуюсь у подъезда к дому матери.

Розовый сад миссис Пэриш опоясывает дом с обеих сторон, и проходит через задний двор. Кусты срезаны до самого низа, до острых шипов, летние мечты о толстых, сочных паростках завернуты в мешковину назиму. Эти мечты покояться в корнях.

Впервые я увидела, как Кейси вызывает рвоту именно в этом саду. Ее родители устроили День труда, вечеринку перед началом школы. Взрослые напивались и шумели в бассейне, парочки, учащиеся в старшей школе, заняли мягкие кушетки в своих подвалах, а дети отправились в постель. Теперь мы больше не были маленькими, нам было одиннадцать. Мы могли оставаться там, сколько хотели, лишь бы не подслушивать взрослые разговоры.

Я побежала за своим свитером. Когда я вернулась, Кейси не было. Я искала везде до

того момента, как нашла ее в тени розового сада, вдали от огней и звуков блендера, делающего маргариту. Она кашляла, засунув пальцы в рот. Все, что она ела, теперь оказалось на траве: большая часть луковых чипсов, два пирожных со сливочной помадкой и кусочек земляничного торта.

«Я позову твою маму» пролепетала я.

«Нет!» Она схватила меня и попыталась объяснить, но это давалось ей с трудом. Она вызвала рвоту, и на это была причина: она не хотела толстеть. Она заплакала потому, что прождала слишком долго и калории усвоились, это заставляло ее чувствовать себя ужасно.

«Зачем ты ела пирожные, если не хочешь толстеть?» – спросило мое тело девочки– эльфа.

Злые слезы прыснули с ее глаз, стекая к подбородку по ее красным щекам.

«Я хотела есть!»

Я прикрыла рвоту травой и отвела ее в ванную, чтоб она могла помыть волосы. Я убрала рвоту с ее футболки, отмыв пятна мылом и постоянно кашляя при этом. Когда она была в душе, я засунула ее футболку в стиральную машинку. Я срезала с мыла противно пахнущие части, лишь бы избавится от этого запаха. Когда мы зарылись в наши спальные мешки, она сказала, что каждая девочка в ее театральном лагере вызывала рвоту. Когда я спросила, для чего им это, она сказала, что все они были толстыми-толстыми-толстыми, и потому надо было что-то делать с этим. Лагерь научил Кейси большему, чем школа.

В восьмом классе она стала профи, нанося цветные пометки каждый раз, когда срывалась, они были двух цветов: апельсиново-оранжевый и землянично-синий. Так она знала, что все идет, ка нужно.

Ее любимый палец для рвоты всегда был поцарапанным и никогда не заживал. Она говорила маме, что эти царапины она получила на тренировке/театральных занятиях/занятиях по труду. Или собака укусила ее.

Кейси стала похожа на американские горки в средней школе. А я, в свою очередь, осталась каруселью, лошадкой, замороженной в одной позиции, с широко открытыми глазами, и кто-то нарисовал осколок, способный эти глаза выколоть…

Я должна была выкопать Пинки из-под Почти Дикого куста, его теплые кости в синей бандане. Я должна была вплести эти кости-спички в свитер, или повесить их на цепочку, и носить, обвитые вокруг шеи. Если бы у меня были зеленые морские камешки, это тоже могло бы сработать. Всякий раз, когда я терялась бы, я могла приложить камень к глазу. Намного лучше, чем вращающийся компас.

Значок, оповещающий о том, что мой бак пуст, замигал рядом со спидометром. Нет проблем.

Моя мать, доктор Марриган, заезжает к гаражу. Она смотрит на меня сквозь свое и мое оконное стекло, до того, как гаражная дверь открывается. Ее нос красный, а глаза припухшие, как будто она плакала. Она отворачивается от меня, и заезжает в гараж.