Текст книги "Я - нет"

Автор книги: Лоренцо Ликальци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Да уж получше всех, кого вы пытались всучить мне до нее, это правда.

– Но не тебе ее трахать.

– Я и не собираюсь ее трахать. А почему ты так сказал?

– Потому что ей нравлюсь я! – Он открывает глаза и смеется.

– Вот и отлично, – поддерживаю я его своим смехом.

– А что ты смеешься? Меня еще рано списывать со счетов. Ну-ка скажи мне, только откровенно, за кого ты меня держишь? Я еще о-го-го!

– Хорошо-хорошо, а сейчас ложись и отдыхай.

– Да если б я захотел… знаешь, сколько баб… и мужиков тоже… Ты меня поцелуешь?

Я целую его в щеку.

– Нет, в губы.

– Уймись.

– Нет, мне интересно… я никогда не пробовал, а ты да, я помню, как вы с Федерико…

– И не только с Федерико… Но это были мои друзья, а не мой брат. И нам было всего по шестнадцать, мы просто учились целоваться.

– Отлично, я тоже хочу попробовать. Дай мне испытать восторг инцеста.

– Ты соображаешь, что несешь? Прекрати! Никакого инцеста!

– Ладно, тогда давай хотя бы потремся бородами.

Я поднимаю глаза к небу и говорю:

– О господи!

Мы тремся подбородками. Он, кажется, доволен и не пытается даже поцеловать меня. Жалуется:

– Ты меня поцарапал своей щетиной.

Я возвращаюсь за стол, успокаиваю Лауру, встревоженную долгим отсутствием Флавио, и говорю, что будет лучше, если мы закончим ужин.

Мы встаем, Лаура идет к Маркези извиниться. Неизвестно, что она придумывает в оправдание. И не знаю, чего в ней сейчас больше, смущения, гнева или беспокойства. Наверное, она и сама этого не знает. И еще я чувствую, что здесь что-то не то. Будто случилось нечто. Даже с Элизой, как мне кажется, что-то не так. Уверен, что с завтрашнего дня ее отношение к моему брату изменится к худшему.

На выходе за дальним столиком я замечаю моего старого школьного приятеля, Бенетти, маленького, толстенького, лысого. Идиот и последний ученик в классе. Две вещи, как правило, не связанные между собой, за исключением случая с Бенетти. Он, в свою очередь, смотрит на меня, но делает вид, что не узнает. Тем лучше.

Я расплачиваюсь своей кредитной карточкой: миллион сто семьдесят тысяч лир, а мы еще не съели десерт (мне его едва не всучили завернутым в бумагу). И, увы, я потерял возможность попробовать ром, на который я нацелился еще от двери, демерара шерри 1975 года из Британской Гвианы, весьма редкий напиток.

Несмотря ни на что, настроение у меня прекрасное. В следующий раз закажу домашнее вино, даже если буду уверен, что заплатит мой брат, а редкий ром выпью сразу, как только войду.

Мы в машине. Мой брат спит на заднем сиденье. Лаура сидит рядом с ним.

Внезапно Флавио просыпается и несколько раз произносит:

– Простите меня. Все.

После чего опять засыпает. Мне приходит в голову, что я, может быть, впервые в жизни слышу, что Флавио просит у кого-нибудь прощения. Он явно пьян в стельку.

За рулем я. Элиза, понятно, сидит справа от меня. Я смотрю на ее ноги. Я безмятежен и развлекаюсь. Элиза мне нравится. Я веду «мерседес» к дому моего брата.

Мы не разговариваем. В зеркало заднего обзора я вижу Лауру, нервно кусающую губы. Флавио храпит.

Мы подъезжаем к калитке ограды, Лаура просит меня высадить их здесь, чтобы Флавио немного прогулялся от входа в парк до виллы.

Все выходят из машины. Я поддерживаю Флавио, который едва стоит на ногах.

Вдруг он приходит в себя, выпрямляется, отрывается от меня, говорит, что справится сам. Опирается на Лауру и, пытаясь держать марку и едва двигая языком, просит меня проводить Элизу до дому. Опять извиняется перед нами.

– Не волнуйся, – говорю я ему, – машину я пригоню тебе в понедельник.

Вновь сажусь за руль. Элиза, попрощавшись с Лаурой садится рядом. На мгновение у меня мелькает мысль, что оставить меня один на один с Элизой – часть макиавеллевского замысла Лауры, но тут же я отбрасываю эту гипотезу. Лаура не стала бы выставлять себя в таком дурацком свете и за миллиард, говорю это серьезно.

Завожу мотор, мы отъезжаем. Поглядев в зеркало, вижу Лауру, которая поддерживает Флавио, блюющего у калитки. Ротвейлеры заходятся в лае.

Украдкой смотрю на ноги Элизы, затем на ее профиль, освещаемый слабым светом уличных фонарей, мелькающих за стеклом.

– Черт возьми, как он надрался, – говорю я, – ему по-настоящему плохо.

– Это от твоего тавернелло, – отвечает Элиза.

Я с изумлением поворачиваюсь к ней и встречаюсь с ее насмешливым взглядом. Некоторое время она смотрит но меня, потом зажмуривает один глаз и упирает в меня палец, изображая пистолет. «Стреляет», сопровождая жест глухим звуком выстрела, и говорит:

– Убит.

Мы оба смеемся, сначала сдержанно, затем все неудержимее.

Понемногу смех утихает, и мы сидим молча, слегка потрясенные. Я включаю аудиосистему, вновь звучат аккорды Пако де Люсия, я отпускаю руль и изображаю игру на гитаре.

Мы смеемся по новой. Я переключаю систему на радио. Передают вещь Ван Моррисона: Loneley Avenue, блюз для саксофона и гитары. Элиза закрывает глаза, расслабленно откидывается на спинку кресла и, кажется, наслаждается музыкой. Неплохо. Никогда еще рядом со мной не было женщины, которой нравится блюз.

Мы не разговариваем, лишь иногда переглядываемся.

Мы растворяемся в миланской ночи и в саксофоне ирландца Ван Моррисона.

VI. Флавио

Лаура поддерживает меня под руку. Психует. Будто сквозь туман я вижу фонари «мерседеса», удаляющего под осатанелый лай собак, который болью отдается в моей голове. Говенный вечер.

– Ты можешь хотя бы секунду постоять один, пока я открываю калитку? – сердито спрашивает меня Лаура.

– Без проблем, я в порядке, это тебе кажется, что нет.

Голова у меня еще кружится, но мне уже лучше, я кайфую и досадую одновременно. Я не напивался так лет десять. Я снимаю ботинок и запускаю его в беснующихся ротвейлеров, которые моментально разрывают его в клочья.

– Пошли в жопу, гады! – говорю я псам.

– Кто в жопе, так это ты, – говорит Лаура, качая головой. – Ты бросил им «россетти» стоимостью восемьсот тысяч лир.

– В жопу «россетти», – отвечаю я, ощущая сильное желание отлить.

Выписываю зигзаги по сырой траве. Мне это нравится, и я бросаю в ротвейлеров вторым ботинком, который мне уже не пригодится. Ротвейлеры с яростью вгрызаются и в него тоже. Надо бы покормить их, думаю я. Лаура идет рядом со мной, и когда я смотрю на нее, то вижу ее удвоенной. Закрываю левый глаз в надежде увидеть одну. Мне и одной ее вполне достаточно.

– Эй, – вспоминаю я Элизу. – Красивая телка, только немного худая.

– Заткнись! – отвечает идущая впереди Лаура, не оборачиваясь.

– Как ты думаешь, этот мудак ее трахнет?

– Заткнись. Не будь вульгарным. Противно слушать, когда ты говоришь, как Альберто Сорди в роли пьяниц.

– Ах, так?.. – И я принимаюсь говорить с римским акцентом, подражая Альберто Сорди из какого-то кинофильма: – Ахо!.. Смотрите… Кто это к нам явился?.. Канзас Сити…

Лаура достает из сумочки ключи.

– Макароны, вы меня искушаете, я вас съем… – продолжаю я [23]23
  Реминисценция из фильма «Американец в Риме» (1954), в котором герой Сорди жадно опустошает огромную тарелку с макаронами.


[Закрыть].

– Я вхожу, а ты как хочешь, – сухо говорит Лаура.

– Конечно, дорогая, – кричу я вслед жене, скрывшейся за дверью, которую она оставляет приоткрытой, хотя ей явно хотелось залепить этой дверью мне в физиономию.

Я замечаю лежащий на газоне мяч моего сына. «Адидас», разумеется, кожаный. Я не могу сдержаться. Я не сдержался бы и трезвым, а уж в поддатом состоянии…

Я демонстрирую классный дриблинг правая, левая, опять левая, это я про ноги, бедро, грудь, и я сильно бью по мячу, целясь в ротвейлеров. Промахиваюсь и попадаю точно в розовый куст, которым так гордится Лаура. Лепестки порхают, словно ночные бабочки.

К счастью, Лаура уже вошла в дом и ничего этого не увидела.

Я тоже вхожу. В прихожей – зеркало, в нем – жалкое зрелище: сильно шатающийся я, один глаз зажмурен, с целью исключить неприятный эффект удвоения, без башмаков в мокрых носках, пиджак в руке, рубашка расстегнута до пупа и наполовину не заправлена в брюки, галстук распущен и заляпан рвотой. Я улыбаюсь своему отражению и приветствую себя, помахивая рукой. Затем, словно голливудский актер, с заученной небрежностью набрасываю пиджак на плечи и опять снимаю. Все это я проделываю перед носом монстра, бебиситтер, которая с ужасом взирает на меня.

– Все хорошо, синьора, дети улеглись три часа назад, – говорит эта сколопендра моей жене, которая передает ей плату за вечер.

– Еще бы не хорошо! – вмешиваюсь я. – Ты приходишь сюда, ни хрена не делаешь, все время торчишь перед телевизором, обжираешься полдниками, опустошаешь мой холодильник, звонишь, кому хочешь, и требуешь с нас двадцать пять тысяч за час, потому что это субботний вечер, а детей двое. Разумеется, все хорошо, только платите.

– Но, синьора… – Бебиситтер с оскорбленным видом смотрит на мою жену.

– Прости его, Дебора, он пьян и не соображает, что несет.

– А ты не могла бы найти кого-нибудь, кто хотя бы больше походил на бабу? – обращаюсь я к Лауре.

Поворачиваюсь к бебиситтер, которых стало тоже две, поскольку я открыл второй глаз.

– То есть я хочу сказать, одну бабу вместо этой пары швабр? Как говорите, вас зовут? Дебора? Поменяйте имя!

Я вновь закрываю один глаз и вижу бебиситтер в единственном экземпляре.

– С таким именем, как у тебя, ты должна быть бабой, а не нагревательной колонкой! Какой у тебя рост? Полметра?

– Флавио, ты совсем сдурел! – возмущается Лаура.

Бебиситтер принимается рыдать и швыряет на пол деньги:

– Не хочу я от вас никаких денег! Вы чудовище!

Хватает свои вещи и собирается уйти.

– Ах, это я чудовище! Это ты чудовище! Катись отсюда, грязная карлица! Кто твой жених… карапуз?.. – кричу я ей в спину. – И поосторожнее, когда выйдешь на улицу, не перепугай мне ротвейлеров!

Бебиситтер вылетает, громко хлопнув дверью.

– Сэкономили сто пятьдесят тысяч… Кстати, кто заплатил за ресторан? – спрашиваю я нормальным тоном.

– Твой брат. Но в понедельник не забудь вернуть ему деньги.

– Ничего я не собираюсь ему возвращать! Он заплатил – его дело. Еще миллион сэкономили, тем более что вино было отвратительное.

– Если ты ему их не отдашь, отдам я. Поскольку это мы его пригласили.

– Ни хрена себе гость! Мы организуем ему вечеринку, чтобы он мог трахнуть очередную шлюху, которую, добавлю в скобках, он никогда не трахнет, и еще должны платить ему за это. Где такое записано?

– Какой же ты мерзкий! Держи себя в руках. Даже если ты мертвецки пьян, это еще не значит, что тебе позволено говорить гадости о ком бы то ни было. Будь это мои подруги, твой брат или бебиситтер, которую невозможно заменить. И прежде всего, тебе не позволено так вести себя со мной, – говорит Лаура, пылая от ярости.

– А я вот позволяю. И кто мне может помешать в этом? Я босс боссов! Я Аль Капоне!

– Смотри, чтобы никто не умер со смеху, усмехается Лаура.

– Пока что смеюсь я. Ха-ха-ха!. И смотри, не умираю! А поскольку я позволяю себе все, знаешь, что я тебе скажу? Пошли в жопу твои подруги, пошел в жопу мой брат, пошла в жопу незаменимая бебиситтер, пошел в жопу твой психоаналитик, которому грош цена, но который стоит мне столько, что было бы лучше, чтобы он поскорее пошел в жопу, и прежде всего иди в жопу и ты тоже!

– Ты так пьян, что не имеет никакого смысла отвечать тебе.

– Кто пьян, я?! Гляди!

Я пытаюсь принять классическую позу для демонстрации собственной трезвости: правая пятка на левом колене, левый локоть уперт в правое колено, указательный палец касается кончика носа, правая рука строго за спиной.

К моему огромному удивлению, у меня это получается очень ненадолго: уже через секунду моя скульптурная композиция начитает шататься, словно я стою на шаре, еще секунды три меня трясет будто в пляске Святого Витта. Я едва успеваю опустить ногу на пол, чтобы не свалиться.

– Видала? – с вызовом спрашиваю я.

Лаура отворачивается с гримасой отвращения и готово покинуть прихожую. Но останавливается, возвращается и вновь принимается грузить меня:

– Ты хоть понимаешь, как ты выглядел в ресторане?! С какой физиономией ты появишься там в понедельник вечером с японцами?

– Какие, к черту, японцы! Пошли они в жопу! Нет никаких японцев! Если ты хочешь знать, я собирался пойти туда со своей любовницей.

Лаура бледнеет. Стены прихожей кружатся вокруг меня.

– С кем?!

– С моей любовницей. Съела? Я трахаю ее уже два года, понятно? Ты думаешь, я нервничаю из-за моего братца? Да в гробу я его видал! Хочешь знать, почему я такой нервный? Хочешь?

Лаура окаменела. Она смотрит на меня, молча, замерев… Хотя нет, ее шатает.

– Так я тебе скажу! Я такой нервный, потому что терпеть тебя не могу, потому что не выношу, как ты двигаешься, как разговариваешь, как одеваешься. Я нервный, потому что меня тошнит от твоей работы, твоих гребаных подруг, твоих гребаных вечеринок. Я нервный, потому что мне не нравится, что все водят меня за нос, что я должен всех содержать. Тебя, которая делает вид, что работает, этого мудака, моего братца, который даже и вида не делает, корчит из себя непризнанного музыканта, полоумного интеллектуала и ироничного скептика. Я нервный, потому что жизнь с тобой всегда была тяжелой работой, потому что заниматься любовью с тобой тоже превратилось в работу, нет, скорее в кровосмешение! Хочешь знать – почему? Потому что это словно заниматься сексом с собственной сестрой, которой у меня нет, но которая, если бы была, производила бы на меня точно такой же эффект, какой производишь на меня ты. Я нервный, потому что мне не хватает воздуха. Я нервный, потому что я люблю другую и хочу жить с ней. И пошли вы все в жопу! Вот и все!

Лаура широко раскрывает глаза. Кажется, она не понимает того, что я сказал. Или не верит этому. Она пятится.

– Кто она? Скажи мне, кто она!

– Не скажу. Это мое дело. Иди в жопу.

Лаура садится, сжимает голову руками. Ее трясет. Только сейчас до меня доходит, что я ей наговорил.

– Все-все, забыли, я пошутил.

Я подхожу к ней. Она с силой отталкивает меня. Поднимает голову.

– Ты пошутил? Нет, ты не шутил, сволочь! – кричит она. – Я знаю, кто она, это та шлюха из отдела персонала как ее зовут? Да-да, та самая… жена судьи…

– Кто?! Де Бернардис?! – спрашиваю я со смехом.

– Да, она самая! И нечего смеяться!

– О'кей, я не смеюсь. Но подумай сама, если бы даже Де Бернардис…

– Де Бернардис! Я как чувствовала, что эта… как ее зовут, твою шлюху? – перебивает меня Лаура.

– Я не помню.

– Ах, ты не помнишь! Скажи мне, пожалуйста, ты что когда трахаешь ее, зовешь ее по фамилии?.. Теперь мне понятно, почему она так быстро сделала карьеру на предприятии. Она такая организованная, так хорошо работает, объяснял ты. Теперь я знаю, каким местом она работает, эта сука! Я вас видела, когда как-то зашла к тебе в кабинет, а она стояла, раскорячив ноги и положив на твой письменный стол свои уродские сиськи…

Не такие уж они и уродские, думаю я.

– …а ты сидел и пускал слюни, пялясь на них! Все вы одинаковы, и чем паскуднее паскуда, тем больше она вам нравится. Так вот, завтра же ты ее уволишь! И можешь убираться к чертям собачьим из этого дома!

– Завтра воскресенье.

– Вот и хорошо, у тебя будет время собрать чемодан.

– Я имел в виду, что уволить ее в воскресенье невозможно. – Я пытаюсь сгладить драматизм ситуации.

– Ты еще пытаешься острить? Ты так глуп и пьян, что не понимаешь, насколько ты оскорбил меня? Ты мне изменил и мне же признаешься в этом! У тебя не хватило храбрости сказать мне это в трезвом виде, нет, тебе надо было надраться до поросячьего визга, чтобы сказать мне это! Ты мне вдвойне омерзителен!

– Я же сказал, что пошутил, клянусь тебе! А наговорил такое, просто чтобы немного позлить тебя. Извини.

Лаура принимается рыдать. Я делаю новую попытку подойти к ней, но она отскакивает от меня и кричит:

– Исчезни, ублюдок!

У меня кружится голова. Опять подступает тошнота. Филиппинцы просыпаются и спускаются вниз. Уставили на нас свои филиппинские рожи.

– Вам что здесь надо? Идите в жопу! – гаркаю я.

Филиппинцы исчезают.

– Возвращайтесь на Филиппины! – кричу я им вслед, и на меня опять нападает смех.

Я достаю последнюю сигарету из второй за день пачки, закуриваю и замечаю, что с другого конца. Делаю вид, что все в порядке, и пытаюсь курить. Просыпается малыш. Зовет:

– Мама!.. Мама!..

Плачет.

– Доволен? Разбудил ребенка, – говорит Лаура, моментально входя в роль образцовой матери.

– Плевать. Он меня столько раз будил, если я его разбужу один раз…

Просыпается и старший. Выходит в гостиную заспанный и, потирая глаза, спрашивает:

– Па, почему ты заставил плакать маму?

– Тебе какого черта здесь надо? Ну-ка возвращайся в свою комнату. Иди занимайся. А то я сломаю твой «Гейм-бой».

Старший тоже начинает плакать. Думаю, из-за угрозы разбить его любимую игрушку.

Мне надо прийти в себя. Я иду в ванную. Сую два пальца в рот. Ничего не получается. Мою лицо. Ссу и опять не попадаю в цель. Возвращаюсь в гостиную. Лауры нет. Должно быть, ушла в спальню. Иду туда. Поднимаюсь по лестнице цепляясь за перила. В спальне ее нет. Не раздеваясь, валюсь на кровать. Комната кружится. Ну ты посмотри, в ка-кую задницу я сам себя загнал!..

Завтра она успокоится, думаю я. Я заставлю ее поверить, что пошутил, наговорив такое, чтобы позлить ее, даже не знаю зачем. Она успокоится… А если нет, пусть идет в жопу. На этот раз серьезно… Де Бернардис! Черт, как же ее зовут?.. Не могу вспомнить… Ладно, плевать на Де Бернардис… А если она хочет, чтобы я ее уволил, я ее уволю, пошла она тоже в жопу… пусть ее трахает мой брат.

VII. Лаура

Заснул. Пусть спит. Но завтра соберет чемоданы и вон из этого дома.

Я разорю этого ублюдка. Я выпотрошу его до донышка.

Он не шутил. Это та самая мымра. Как же я раньше не замечала? Она как-то даже заявилась на вечеринку в наш дом. Пришла якобы с Франческо, но все время разговаривала с Флавио. Они даже целый час танцевали вместе, я только сейчас вспомнила. Ясно, что Франческо, сводник, прикрывал их связь. Ладно, завтра он услышит все, что я о нем думаю. Гадина! А я еще колочусь, чтобы найти ему бабу! Засранец! Такой же, как и его братец. Как вся семейка Масса.

Мне плохо. Куда я сунула прозак?

Мне очень плохо. И я звоню Барди, своему психоаналитику. Мне наплевать, что Флавио бесится на его счет. Я плачу Барди триста тысяч лир за неделю и имею право звонить ему в любой момент.

– Доктор, это Лаура Масса, извините за поздний звонок, но я вынуждена…

– Синьора Масса, что случилось?

– Доктор, мне плохо… У моего мужа есть другая женщина, мне необходимо поговорить с кем-нибудь… Я хочу поговорить с вами.

– В это время? Час ночи!

– Да, доктор, в это время. Это очень важно.

– Синьора, будьте благоразумны. Вам же известно, что так не делается. Существует практика… необходимо создать соответствующую атмосферу… вы-то уж должны знать.

– Плевать мне на практику и атмосферу, доктор, я сейчас не в состоянии быть благоразумной. Мне плохо, понимаете?

– Давайте поговорим об этом в понедельник на сеансе нельзя заниматься психоанализом по телефону.

– Но мне очень плохо именно сейчас! Вы понимаете это или нет, доктор?!

– Я все понимаю, синьора, но будет лучше, если мы поговорим об этом в понедельник, поверьте мне.

– Доктор, я уже приняла таблетку прозака, и если вы меня не выслушаете, я выпью всю упаковку.

Пауза на раздумывание.

– Хорошо, синьора, говорите. Я вас слушаю.

– Сегодня вечером мой муж напился пьяным и вылил на меня столько ненависти, что я даже и представить себе не могла, и мало этого, признался, что вот уже два года изменяет мне с одной своей сотрудницей, а когда увидел, что мне стало плохо, сказал, что пошутил. Вы только подумайте, какой ублюдок! У него не нашлось храбрости пойти до конца! Я его уничтожу! Я убью эту сволочь!

– Успокойтесь, синьора, успокойтесь. Кто знает, может, ваш муж действительно шутил. Может, он хотел только ранить вас. Может, для него это способ заставить вас услышать себя, иногда случается такое, что люди с этой целью городят целые горы.

– Ради всего святого, доктор, вот только этого не надо Вы защищаете его? Из мужской солидарности?

– Видите ли, вы не в состоянии сейчас рассуждать здраво. Все же будет лучше, если мы поговорим об этом в понедельник.

– Но я хочу говорить об этом сейчас, и, бога ради, не убеждайте меня, что он шутил! Он не шутил!

– Хорошо, допустим, что это правда, что ваш муж два года изменяет вам. Допустим. Однако спросите себя – как такое могло случиться? И только ли вина вашего мужа в этом? Почему вы до сих пор никогда не подозревали его в измене? Мы с вами не раз говорили, синьора Масса, что вам надо как можно меньше быть сосредоточенной на себе и больше – на ценностях, которые имеют для вас значение, и на тех, кто вас окружает. На тех, к кому вы наиболее привязаны, хочу я сказать.

– Но, доктор, я…

– Синьора Масса, вы любите своего мужа, это мне известно. Но нам обоим также известно, хотя вы не хотите этого признать, что вы никогда не прекращали любить другого мужчину, питая некоторые фантазии по этому поводу. Я имею в виду не одни эротические фантазии, но и душевные неосознанные желания. И вы часто об этом думаете…

– Доктор, но я никогда не изменяла своему мужу!

– Существует немало способов изменить. Если даже вы никогда не изменили ему физически, вы так и не забыли этого человека. Вы действительно верите, что ваш муж ничего не чувствует? Что этот факт никак не отражается на ваших с ним отношениях?

– Доктор, при чем здесь это? Это старая история, давно умершая и похороненная. Мой муж ничего о ней не знает и ничего не чувствует.

– Вы так уверены?

– В чем?

– В том и в другом. В том, что она похоронена, и в то что он ничего не чувствует. Лично я в это погребение не верю. А теперь я еще и не верю в то, что это никак не отразилось на вашем поведении. И я не исключаю, что причина вашего эмоционального срыва, и некоторой вашей ригидности [24]24
  Термин психологии: жесткость, неготовность соответствовать меняющимся обстоятельствам.


[Закрыть]заключается именно в этом.

– Моего?! Моего эмоционального срыва? Моей ригидности? Они скорее у него!

– Послушайте, синьора Масса! Поверьте мне, так мы не придем ни к какому позитивному результату. Давайте поговорим об этом в понедельник на сеансе. А сейчас ложитесь спать. Дайте утихнуть вашему гневу, и не исключено, что завтра утром вы увидите все в другом свете. А к понедельнику ваши мысли еще больше прояснятся. Действительно ли ваш муж, скажем так, пошутил или в самом деле изменил вам, вопрос, синьора Масса, мне кажется, в другом… В любом случае вы должны постараться взять себя в руки и вести себя как можно разумнее.

– Но, доктор…

– Синьора Масса, прошу вас, не по телефону. Поговорим обо всем в понедельник во время сеанса. Поверьте мне, так будет продуктивнее.

– Хорошо, доктор, в любом случае, спасибо.

Кто знает, может, доктор и прав и Флавио действительно пошутил. Может, он сделал это для того, чтобы причинить мне боль. В конце концов, когда я его спросила, кто она, он мне не ответил. Почему бы человеку, заявившему жене, что у него есть любовница, не сказать, кто она такая?

Ладно, что бы там ни было, в понедельник Де Бернард будет уволена. А Флавио уйдет из моего дома.