Текст книги "Земляничная тату"
Автор книги: Лорен Хендерсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)
Глава двадцать четвертая
– Белый человек украл наше наследие! Верно говорю вам, люди! Позвольте рассказать вам, как Исав за кусок мяса…
– Голубые – свиньи! Голубые – свиньи!
Первый парень осекся и гневно взглянул на второго. Предполагалось, что они действуют заодно, но, похоже, не сумели договориться. Казалось, малый, сдвинувшийся на почве голубых, запрещал коллеге поминать всуе Библию. А, может, он просто завидовал прикиду соседа: френч военного покроя из красного шелка, перехваченный на поясе широким поясом с бахромой из золотистой парчи; из-под алого френча выглядывают голубые шелковые бриджи. На голове у Мясного Парня красовалась маленькая красная шляпка без полей, сдвинутая под соблазнительным углом. Я могла бы подумать, что «антиголубой» решил попенять «мясному» за столь женственное одеяние, но он и сам был одет вполне под стать – в костюм манхэттенского байкера-гомика: с ног до головы затянут в черную кожу, щедро усыпанную золотыми заклепками, во лбу сияет подобие диадемы. Словом, они друг друга стоили.
«Мясной» парень поправил шляпку и вновь завел свое:
– Исав за кусок мяса…
– Лесбиянки – свиньи! – заорал второй голосом, надтреснутым от переизбытка веры. – Лесбиянки – свиньи!
– Правда, парни Фаррахана[41]41
Луис Фаррахан – лидер радикальной негритянской организации «Нация ислама»
[Закрыть] – прелесть? – спросила вполголоса Ким.
– Они всегда столь непоследовательны? – спросила я. – И почему он говорит «голубые», но не говорит «розовые»? Было бы логично.
Стоявший рядом парень неодобрительно зашикал. Посреди Таймс-сквер собралась лишь горстка зрителей, и большинство относилось к беззастенчивым любителям китча, как, впрочем, и мы сами. Просто повезло, что мы оказались рядом с типом, который всерьез воспринимал происходящее.
– Братья и сестры! – кричал «мясной» человек, перебивая «антиголубого», голос которого все больше походил на запиленную пластинку. – Слушайте меня! ИСАВ ЗА КУСОК МЯСА…
Как раз в это мгновение мимо пронеслась полицейская машина с включенной сиреной, на время заглушив обоих. Похоже, нам не суждено было услышать правду об Исаве, но насколько я помнила, влип он из-за чечевичной похлебки. Но заключать пари с «мясным» парнем я не собиралась – у бедняги и без того выдался нервный день.
Я перевела взгляд на гигантские видеоэкраны, установленные на торце здания в дальнем конце Таймс-сквер. Там мелькала нескончаемая череда рекламных роликов кристально чистого качества. На самому верху здания балансировала огромная кофейная чашка, над которой витало неизменное облачко пара. Манхэттен – превосходная декорация для «Бегущего по лезвию бритвы», начиная от двух психов в нелепых одеждах и заканчивая чашкой в небе. По соседству с чашкой, на верхушке другого здания сновали оранжевые человечки, складываясь в рекламный слоган. В Нью-Йорке все двигалось слишком стремительно и так властно подхватывало тебя, что не оставалось времени опустить глаза и увидеть, сколь грязны здесь тротуары, в какие лохмотья одеты люди, какое, по сути, это презренное и убогое место – Манхэттен, несмотря на все его блестки, неоновые огни и знаменитые на весь мир мюзиклы.
Мы с Ким молча двинулись по Бродвею. На улицах было полно народу, всюду стоял шум и гам, а то, о чем нам хотелось поговорить, было слишком личным, чтобы переходить на крик. Даже идти рядом, не наталкиваясь на прохожих, непросто. У Коламбус-сёркл Бродвей расширялся. Обоняние подсказало, что мы подошли к Центральному парку: в воздухе висел густой запах лошадиного пота и навоза. На другой стороне площади стояли три конных экипажа со смирными лошадками. Животные застенчиво тянули голову к охапкам сена, словно перекусывали лишь от нечего делать. Один экипаж точно явился из сказки про Золушку. Белого цвета с небесно-голубой окантовкой. Даже два пластмассовых ведра с запасом лошадиного корма были того же небесно-голубого цвета. Хлопая крыльями, на края ведерок опустилась пара голубей.
– Можем, дойдем до музея Метрополитен? – предложила Ким, когда мы вошли в парк и зашагали по тенистой аллее. – Ты там еще не была?
– Нет.
– Хорошо.
Разговор стих. Никто не хотел первым упоминать о том, что случилось два дня назад.
Джон Толбой, признавшийся в убийстве Кейт и Дона, находился под арестом. Минувшие два дня я провела, регулярно закидываясь обезболивающим и прикладывая лед к синякам на горле. Кровоподтеки впечатляли, так что на улицу я выползла в водолазке. Что ж, во всяком случае появился предлог прошвырнуться по магазинам. Куплю себе что-нибудь в нью-йоркском стиле – черный свитер с высоким горлом, который подойдет к моим кожаным штанам. Главное – чтобы никто не увидел мою шею в примерочной, а не то такой крик подымется.
Я непроизвольно коснулась шеи и поморщилась. Синяки саднили. Ким заметила мой жест.
– Болит?
– Терпимо. Просто придется походить с эффектными синяками. Пожалуй, даже забавно – можно всем говорить, что я надумала сменить пол, и синяки – следствие операции по пересадке адамова яблока.
Ким невесело улыбнулась.
– Все еще в голове не укладывается. Я тогда замешкалась… Даже когда поняла, что происходит. Никак не могла поверить. – Она взглянула на меня. – Он наверняка скажет, что Барбара ничего не знала об убийствах. Возьмет всю вину на себя.
– Шутишь? Я ввязалась в эту историю только для того, чтобы заманить Барбару в ловушку! Чем же он объяснит свои поступки?
– Кстати, а ты сама не хочешь мне рассказать все?
До сих пор у нас с Ким не было возможности поговорить.
– Ну да… Я не сомневалась, что убийца – Барбара. Чем больше размышляла, тем более вероятным казался мотив. Финансовая выгода от скандала просчитывалась легко. Правда, и Кэрол тоже значилась в списке подозреваемых – Кейт ведь собиралась уйти из галереи, сманив за собой немалую часть клиентов. Вся проблема была в тех граффити. Как они связаны со смертью Кейт? Я не верила, что Кэрол способна изуродовать собственную галерею. Так что версия о виновности Барбары представлялась куда обоснованней. Именно она потребовала вызвать полицию – чтобы история с испорченными картинами получила огласку. А уж после того, как варварский акт связали со смертью сотрудницы галереи, происшедшее стало новостью номер один. До сих пор картины Барбары продавались ни шатко ни валко, а сейчас начался настоящий бум. Окончательно же меня убедил разговор с Сюзанной. Она выяснила, что двадцать лет назад, когда Барбара только-только начинала свою карьеру, кто-то проник в ее студию и изрезал картины. Историю замяли, потому что подозрение пало на жену галерейщика, которого Барбара увела из семьи. Тем не менее картины отреставрировали и продали все до единой, да еще подняв цену. Это был ловкий ход.
– Боже, как хитро. Особенно то, что история не получила широкой огласки.
– А что мужику оставалось делать? Он же думал, что это дело рук его жены.
– И вы с Сюзанной решили, что и в этот раз постаралась Барбара.
– В общем, да. Но доказательств у нас не было. Поэтому мы составили план, как заманить ее в ловушку. Сюзанна шепнула Барбаре, что слышала от меня о задумке Кейт основать вместе со Стэнли новую галерею. Дескать, Кейт сама мне об этом рассказала и даже назвала имя третьего учредителя; кроме того, она якобы уговаривала меня перейти к ней. И теперь я размышляю, не обратиться ли мне в полицию. Я лишь догадывалась, что Барбара и есть тот загадочный учредитель, но попытаться стоило. Мы ведь ничего не теряли. По реакции Барбары Сюзанна поняла, что мы попали в точку. Поэтому она перешла к следующему пункту нашего плана: сказала, что мои слова могут оказаться пьяной болтовней. Я, мол, так напилась, что отправилась передохнуть в комнате Дона.
– Вполне в твоем духе.
– Ну, чем больше ложь походит на правду, тем лучше. Да и Сюзанна прекрасно справилась со своей ролью. Барбара ей поверила. Мы рассчитывали, что Барбара отправится за мной в подвал и попытается меня задушить. Сюзанна незаметно присматривала за ней, чтобы пойти следом, когда та двинется вниз, и таким образом стать свидетелем. Барбара поговорила с Джоном, но Сюзанна не придала этому значения. Мы настолько убедили себя, что это Барбара… А тут еще эта суета с фотографированием. Словом, когда я спустилась в подвал, Джон меня уже ждал… – Я посмотрела на Ким. – Даже увидев его, я никак не могла поверить. Мы все недооценили Джона.
– Это она все придумала, – с горечью сказала Ким. – Мне удалось вытянуть из него правду. Мы тогда вышли во дворик и поговорили. Кэрол отправила в подвал Кевина, приглядывать за ним до приезда полиции, но они с Лексом остались в комнате… – Она бросила на меня страдальческий взгляд. – Я подумала, что один бог ведает, когда мы сможем поговорить наедине… Он сказал, что в последние годы спрос на картины Барбары резко пошел на убыль. И ей в голову пришла идея изуродовать свою выставку в рекламных целях. Но для этого требовались ключи от галереи и сигнализации. Барбара знала, что Кейт хочет уйти из «Бергман Ла Туш», поэтому начала исподволь расспрашивать ее. И Кейт рассказала о своих планах основать новую галерею и предложила Барбаре перейти к ней.
– Она всем предлагала, – сухо заметила я. – Если картины Барбары не продавались, то новой галерее от нее большого проку не было.
– У Барбары обширные связи, – возразила Ким. – Она могла оказаться очень полезной.
Я кивнула. Мы шли мимо озера, отражения в воде расплывались, словно в старом зеркале, помутневшем от времени. Над водой тускло-зеленого оттенка окислившейся меди колыхалась пестрая листва.
– Значит, они водили Кейт за нос.
– Барбара сказала, что согласна стать учредителем.
– Но у нее не было таких денег.
– Барбара уверила Кейт, что ей удалось удачно вложить деньги. Отец сказал, что ситуация довольно быстро вышла из-под контроля. Вот они с Барбарой обсуждают, как устроить в галерее погром, а в следующее мгновение на сцене появляется Кейт, и Барбара самозабвенно врет о своих капиталах. Деньги в обмен на ключи.
Я кивнула:
– А потом все еще больше запуталось, потому что Дон торчал в галерее допоздна и видел, как Барбара уродовала собственные картины.
– Отец сказал, что у него не хватило духу уродовать картины. Бедный. – Ким криво улыбнулась. – А Барбара наверняка получила извращенное удовольствие.
– Ты прочла записку Дона?
Ким кивнула. Красная стрелка, которую я отодрала от картины Дона, оказалась его страховкой. Дожидаясь Джона Толбоя с деньгами за молчание, Дон состряпал записку, замазал оборотную сторону листка алой краской и прилепил к своей последней работе. В этом весь Дон – выбрать самый окольный путь, словно насмехаясь над собственными мерами предосторожности. Полиция записку не нашла, хотя тщательно обыскала подвал. Копам даже в голову не пришло отрывать что-нибудь от картин. Записка оставалась бы там неизвестно сколько времени, если бы я не вспомнила, что именно эту картину видела перед тем, как обнаружить тело – лишь она одна была повернута лицом к комнате…
К сожалению, записка не уличала Барбару в причастности к убийствам. Дон написал, что видел, как Барбара уродовала свои картины, а затем слышал, как она разговаривала с Джоном по мобильному телефону. «Я не только испортила картины, – радостно сказала она. – Я еще позаботилась о том, чтобы эта кровопийца никому не рассказала о нашем деле». Услышав эти слова, Дон настоял, чтобы с деньгами пришел Джон.
– Моя глупость, – признала я. – Знала ведь, что Дона мог убить только тот, кого он не воспринимал всерьез. И Кэрол, и Лоренс, и Сюзанна, и даже Ява его недолюбливали, но Дон считал их людьми неглупыми, а потому держался настороже. По той же причине следовало исключить и Барбару. Одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять – эта женщина не остановится перед убийством. Но Джон… С бутылкой бурбона в дрожащей от страха руке он спустился в подвал и преложил Дону выпить… Дон наверняка подумал, что Джон всего лишь посыльный, от которого не стоит ждать подвоха. Я сама слышала, как он назвал Джона слабаком и жополизом. Наверное, Дон одним махом ополовинил бурбон, чтобы показать Джону, как пьют настоящие мужчины. В этом весь Дон.
– Слава богу, что нашлась записка, – печально сказала Ким. – Папа ведь хотел взять на себя и убийство Кейт. Будем надеяться, что ему не удастся повесить на себя вину за оба убийства. Думаю, Барбара с самого начала решила убить Кейт, чтобы заткнуть ей рот. Рано или поздно Кейт поняла бы, что разговоры про капиталы для новой галереи – сплошной блеф, и выложила бы правду о Барбаре.
– Трудное дело. Кейт пришлось бы признаться в своем не вполне благовидном поведении.
– Если бы ей удалось открыть новую галерею, значения это не имело бы. Да и слухи можно распускать тайком. Всем бы понравился рассказ о том, на какие крайности готова Барбара ради того, чтобы ее картины продавались.
Ким сделала глубокий вдох.
– Мы так рационально рассуждаем… но даже если отец не убивал Кейт, все равно остается Дон. И тебя он тоже пытался убить. Тебя… Ведь ты мне как сестра. В голове не укладывается. Знаешь что? – Голос ее ожесточился. – Весь этот шум по поводу татуировки Кейт… Барбара о ней знала. Папа мне проболтался. Кейт показала татуировку Барбаре, как только ее сделала. Потому-то Барбара и выбрала Земляничную поляну. Чтобы еще больше раздуть сенсацию.
На лице Ким читалась мука. А я ничем не могла ей помочь. Меньше всего она сейчас нуждалась в нежности, которая заставила бы ее расплакаться.
– Сука! – зло прошептала Ким. – Папа сядет в тюрьму, а эта стерва выйдет сухой из воды. Наверняка согласится свидетельствовать против него. Или будет все отрицать – скажет, что Дон все выдумал. Надежных улик нет. Какая реклама для ее картин! Эта дрянь все обернет себе на пользу.
Наверное, я чересчур мелочная, но меня терзала та же мысль. Я что-то не заметила, чтобы «Нью-Йорк Таймс» названивала мне и умоляла дать интервью. Кому интересен малоизвестный британский художник, чья выставка только что открылась? Все репортеры Манхэттена, наверное, толпятся сейчас у дома Барбары. А она делает вид, будто ей отвратительно такое внимание к ее персоне, сама же втихомолку строит планы, как использовать шумиху с наибольшей для себя выгодой.
– Знаешь, Тербер и Фрэнк далеко не глупы, – попробовала я успокоить Ким.
– Кто?
– Детективы из отдела убийств. Они соображают, что к чему. И не поверят, что Джон действовал один. Барбару прищучат, вот увидишь.
– Правда? – просияла Ким.
– Джону придется объяснить, почему Барбара прямиком пошла к нему и передала слова Сюзанны о том, что мне известна личность третьего соучредителя новой галереи. Если Барбара не была замешана в преступлениях, то почему поспешила поделиться новостью с Джоном?
Ким немного повеселела. На самом же деле я бросила ей жалкую кость. Если Джон решил взять оба убийства на себя, даже самые добросовестные полицейские этим удовлетворятся. Никто не захочет усложнять себе жизнь, когда есть чистосердечное признание.
Я вспомнила, как выглядел Джон Толбой, когда его уводили полицейские. Сломленный человек, во всех смыслах.
– Сломали два пальца и чуть не выдавили один глаз, – констатировала тогда мадам Тербер с едва заметным одобрением в голосе. – Отличная работа.
– Пожалуй, британцы покрепче, чем я думал, – вторил ей Фрэнк.
– Она пытается что-то сказать, – заметила Тербер. Примерно таким же тоном она, наверное, говорила бы о какой-нибудь зверушке в зоопарке.
Я кашлянула и сделала ей знак подойти ближе.
– Сэм спрашивает, обязательно ли ей давать показания, – сказал Лоренс, прикладывая к моей шее очередной пакет со льдом.
Тербер махнула рукой.
– Этот человек выложил все начистоту. Из тех чудиков, кто сразу во всем признается. Он католик?
– Не заставляйте ее говорить! – рассердился Лоренс. – Разве вы не видите, что Сэм страдает?
– Надо очень постараться, чтобы она страдала. Правда? – Тербер дернула губами, словно признавая во мне крепкую бабенку под стать ей самой. У любого другого человека такое подергивание вряд ли называлось бы улыбкой. – Ну ладно, если он не найдет себе пройдошистого адвоката, который заставит его замолчать, то у нас есть добровольное признание. А значит вы все теперь вне подозрений.
– Нам надо идти, – вмешался Фрэнк. – Нужно еще заполнять бумаги. Желаю приятно провести оставшееся время в Нью-Йорке, мисс Джонс.
Мадам Тербер фыркнула.
– Не смеши меня. Ты в своем уме? Желаю приятно провести оставшееся время в Нью-Йорке?…
– Вежливость – мой девиз, – спокойно ответил Фрэнк.
– Ну да, конечно. А я тогда Дорис Дей[42]42
Дорис Дей – певица и актриса. Созданный ею образ ассоциируется с нравственной чистотой, здоровьем и домашним уютом
[Закрыть].
Вот мы и пришли. Громадина музея Метрополитен просвечивала сквозь деревья. Мы свернули на Пятую авеню. Навстречу неслась девушка на роликовых коньках, рядом с ней летела немецкая овчарка. В последнюю секунду, когда уже казалось, что поводок врежется мне под колени, и я растянусь на земле, девушка выпустила поводок, и они с собакой ловко обогнули меня с разных сторон.
– Наверняка она так специально – чтобы позлить людей, – пробормотала я.
Не помогло. Последние десять минут Ким не проронила ни слова. Ее накрыла такая густая пелена меланхолии, что я почти видела тень от нее. Погруженные в мрачное молчание, мы взбирались по нескончаемым ступенькам ко входу в музей. Ким провела меня через большой вестибюль, мы обогнули огромный кафетерий, место которому было скорее в универмаге «Блуминдейл» – темно-серые стены и приятное розоватое освещение, лестное для обедающих дам, – и свернули в роскошные галереи.
Но Ким не стала задерживаться и потащила меня к лифту, на котором мы добрались до крыши. За стеклянной стеной я увидела террасу, увитую зеленью. Листва взбиралась по каменной стене, сияя на солнце. Легкий ветерок нежно играл с листьями. Солнце сверкало на бронзовых боках огромной статуи. И по всему периметру – густая живая изгородь из самшита, окаймленная серебристыми перилами.
– Сад скульптур, – кратко пояснила Ким, когда мы открыли стеклянную дверь и вышли на крышу. – Я прихожу сюда, когда мне плохо.
В самом центре сада стояла скульптура Родена: трое мускулистых обнаженных мужчин нагнулись, сцепив руки на уровне колен. Предполагалось, что парни грустят, поскольку по замыслу Родена – это три тени из Дантова «Ада», но призраки не бывают такими мускулистыми. Массивные гениталии уютно прикорнули в изгибах паха, словно отдыхая после праведных трудов. Головы склонены, глаза устремлены в одну точку, руки чуть сцеплены. Эти трое без лишнего пафоса сообщали миру – вам с нами не справиться.
Ким обогнала меня и скрылась в боковой пристройке с дощатым полом. Доски сходились палубным треугольником, словно нос корабля, плывущего к Верхнему Ист-Сайду. В самом углу, привстав на цыпочки, тянулась вверх бронзовая девушка. Одна рука касается лица, бронза рельефно поблескивает на фоне небоскребов. Я обогнула статую, прислонилась к стеклянной стене и вгляделась в очертания Нью-Йорка. Громоздящиеся друг на друга кварталы и башни убегали вдаль, в слепящем солнечном свете их серые и коричневые силуэты казались почти белыми. Тут и там играли солнечные зайчики. Я чуть сощурила глаза, и самшитовая ограда слилась с верхушками деревьев Центрального парка – зеленое одеяло, плотное, без единого просвета, уходило вдаль, будто вознесшийся над городом моховой сад.
Хьюго бы здесь понравилось. Он на все готов ради того, чтобы оказаться на вершине мира. Не задумываясь продаст душу дьяволу, если тот вдруг предложит ему парить в высших сферах. И, судя по последним известиям, начало этому уже положено.
– Новый сериал на Би-Би-Си! Лучшее время! – радостно кричал он вчера в трубку. – А я, дорогуша моя, играю главную роль! О, скоро стану звездой! Знаешь, как хочется появиться на обложке «Радио Таймс». Наверное, придется сесть на диету. Мне кажется, я слишком толстый для телеэкрана.
– Хьюго, какая еще, к черту, диета? – сказала я едко, преодолевая боль в саднящем горле.
– Вот увидишь, я не помещусь в телевизор.
– Плевать мне на телевизор! Я не собираюсь заниматься сексом с насекомым.
– Да, технически это, наверное, нелегко, – согласился Хьюго. – Но ты такая изобретательная, дорогуша моя. Уверен, ты справишься, если захочешь.
– Кстати, у меня есть для тебя еще несколько шуток про блондинок.
– Только одну. Потом мне пора бежать. Да и голос у тебя – как у простудившейся Марлен Дитрих. Я и так замучил тебя разговорами.
– Ладно. Что делать, если блондинка швырнула в тебя колечком? Бежать со всех ног – граната осталась у нее в зубах!
Я невольно рассмеялась, но тут же осеклась от боли и жалобно захрипела. Хьюго наорал на меня, велел пить сырые яйца и повесил трубку – дабы я не терзала больное горло болтовней. Какой заботливый. Черт, соскучилась я по нему.
– А задницы хороши.
Я обернулась:
– Где?
Ким снова была рядом. Привалившись к живой изгороди, она смотрела на скульптуру Родена. Я встала рядом, плечом к плечу.
– Ну… Похожи на американских футболистов перед схваткой.
– Единственное, что могло бы заставить меня смотреть американский футбол, – согласилась Ким. – Если бы в него играли голыми.
– Хм… хочешь выпить? – предложила я. – По-моему, вон там есть бар.
– Черт, Сэм, если тебя оставить посреди пустыни Гоби, ты и там за пять минут разнюхаешь, где ближайший бар.
– У каждого свои таланты, – скромно потупилась я.
Бар укрыли от ветра в углу главного здания. Но парень за стойкой все равно кутался в вязаный шарф и кожаную куртку. Я попросила два бокала красного вина, и мы с Ким устроились в небольшой беседке. Громоздкая стальная скульптура слева от нас сверкала на солнце, словно дешевая голографическая открытка. И кому пришло в голову поставить это уродство рядом с Роденом. Наверное, у здешнего музейщика извращенное чувство юмора.
– За нас!
Я протянула Ким пластиковый стаканчик с вином, и мы чокнулись.
– За нас! – повторила она.
И сделала изрядный глоток, ни словом не обмолвившись о том, что стала трезвенницей. Вкусом вино напоминало красные чернила, и языки у нас, наверное, побагровели. Мне было больно глотать, но я заставила себя выпить до дна. Молчание перестало быть напряженным. Горечь таяла по мере того, как вино проникало в Ким.
– Вчера вечером объявился дружок Мел, – сказала Ким. – Как снег на голову. Похоже, малый заподозрил неладное и примчался из Лондона, чтобы сделать Мел сюрприз.
– Теперь вам с Лексом станет полегче.
– Роб присматривает за ней, хочет сводить к психоаналитику.
– И в клинику, где восстанавливают аппетит, – посоветовала я. – А Мел что говорит?
– Не хочет видеть своего парня.
– Какая неожиданность.
– Зато она может позволить себе любую клинику. Ты слышала, что она уже продала три картины?
– Три? Я слышала только об одной! Вот гадина!
– Слушай, а что, если тебе начать мастерить скульптуры, изображающие части твоего тела?
– Ну, если такое продается…
– А тебе что светит в смысле продажи?
– Ничего. Думаю, Кэрол уже сбросила меня со счетов.
Ким сжала мне руку и предложила в качестве утешительного приза:
– Давай выпьем еще.
Ким стала прежней. Даже по части выпивки. Вот только повод для совместного пьянства – желание забыть, что твой отец убийца, – оказался не из радостных. Но жизни без компромиссов не бывает.
Ким отправилась за вином, а я снова уставилась на мужчин Родена.
– Не для нас, – сказала она, возвращаясь.
– Слишком красивы для нормальной ориентации, – согласилась я. – Ты только взгляни, как они держатся за руки. Ух ты. Целая бутылка! Молодец.
– Почему бы нам не наклюкаться прямо здесь?
– А когда музей закроется?
– Часа через два.
– Отлично, – сказала я, откидываясь на спинку скамейки. – Тогда можно не торопиться.
Ким наполнила стаканы.
– За нас!
– Против всех!
Пластик стукнул о пластик. Бармен в вязаной шапочке подмигнул нам через стеклянную стену.
– По-моему, ты ему нравишься.
– Нет, он на тебя смотрит.
– Давай спросим, на кого из нас он запал.
– Нет, лучше на пару его заграбастаем.
– Шутишь? Он и десяти минут не протянет.
Мы прыснули со смеха. Бармен, который, слава богу, не мог нас слышать, снова подмигнул. Мы зашлись от хохота. Потом Ким заплакала, я ее обняла. А потом мы наполнили стаканы, и Ким вытерла слезы.
– У меня есть отличная мысль! – сказала Ким, выпив. – Почему бы нам не сделать себе татуировку?
– Татуировку?
– В память о Кейт. Разве не отличная идея? – Язык у нее слегка заплетался, но она держалась на редкость хорошо для человека, который не пил бог знает с какого времени. Теперь это была моя, родная, Ким. – Я знаю хозяев одного тату-салона в Ист-Виллидж… Давно собиралась сделать себе татушку, давай на пару…
– А знаешь, для Хьюго это будет самый замечательный подарок из Нью-Йорка, – задумчиво сказала я, уже смакуя открывающиеся перспективы.
Так мы и поступили. Бывают такие дни…
