Текст книги "Заморозь мне «Маргариту»"

Автор книги: Лорен Хендерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Глава пятнадцатая

На следующее утро я проснулась в несусветную рань – в девять часов – от непрерывного стука в дверь. Посетитель либо не мог найти звонок, либо, подчеркнуто уважая мою нервную систему, решил будить меня постепенно. Завернувшись в кимоно, я спустилась с платформы, шатаясь как пьяная, прошлепала к двери и мутным взором уставилась в глазок. После чего принялась открывать дверь – процедура не из быстрых, поскольку мои засовы и замки наскоком не возьмешь, да и пальцы совершенно не слушались.

– Ну, на конце-то! – крикнул Салли, целуя меня в обе щеки. – Я приноси завтрак.

– Хорошо. Было б еще лучше, если бы ты при этом меня не будил.

Я прошла на кухню и насыпала кофе в кофеварку. Салли достал из шкафа тарелку, изучил ее с плохо скрываемым подозрением и тщательно вымыл с мылом под краном. Я уже не помню, когда в последний раз видела жидкость для мытья посуды. Салли вытер тарелку собственным носовым платком, поставил на стол и извлек из пакета гору рогаликов. Я скрылась в ванной – чистить зубы и умываться. Когда я вернулась, Салли уже разлил кофе в три чашки.

– Я носи одну чашку Хьюго, – объявил он.

Я внимательно посмотрела на него и затянула потуже пояс кимоно:

– Как ты догадался?

– Я смотри… и вижу его вчера вечер, когда он возвращайся домой. Говорит, встречайся с тобой. Он выгляди, – добавил Салли, – очень радостная.

– Салли! – крикнул сверху Хьюго. – Это ты?

– Мы завтракай, – ответил Салли. – Ты будешь?

– А ты как думал?

Через несколько секунд Хьюго спустился вниз, завернутый в голубой халат, который я купила в секонд-хенде и никогда не надевала – он был мне велик, ноги путались в полах, и лазать в нем по лестнице было опасно для жизни.

– Он мне нравится, – задумчиво сказал Хьюго, разглаживая рукой подол халата. – Я, наверно, его позаимствую. А, кофе. Молока нет?

– В этой дом, – сказал Салли, с трудом справляясь с чуждой итальянцу английской грамматикой, – если ты что-то хочу – ты носи его сам.

– Не обязательно, – Хьюго подмигнул мне. – Спасибо, Салли.

Он отхлебнул кофе. Я дожевала круассан с шоколадом и глубоко вздохнула.

– Мне казайся, это очень хорошее идея, – продолжал Салли. – Ты и Хьюго. Вы оба очень надоеда, а так вы доставай друг друга и не мучай остального.

– Я и правда несколько измучен сегодня, – согласился Хьюго. – Если бы знал, что у нее на уме, остановил бы раньше. Так зачем ты пришел, Салли? Или ты просто добрый ангел, явившийся благословить наш союз священными дарами датского кондитерского искусства…

– Французского, – пробормотала я.

– …французского – поправка принимается – кондитерского искусства, или ты зашел побеседовать о трупах? Я склоняюсь ко второй версии.

Салли мгновенно погрустнел.

– Это такой ужас, – простонал он. – Я забывай на минутка, а ты меня напомни.

– Все равно вспомнишь, когда придешь в театр, – заметила я. – Там наверняка сейчас полицейских пруд пруди.

– И ни у кого нет алиби, – заметил Хьюго. Он затянулся сигаретой и закашлялся, выпустив клуб дыма.

– Что очень приятно, – сказала я.

Не обращая на меня внимания, Хьюго продолжал:

– Мы все там болтались. Я, конечно, все время сидел в углу – кроме тех мгновений, когда полагалось носиться по сцене. Я чуть лодыжку себе не сломал, потакая прихотям свихнувшегося от жажды власти осветителя, но кто может это подтвердить? Ни один из тех, кто был вчера в театре, не сможет доказать, что у него не было возможности зайти к Филипу и накачать его инсулином.

– А ММ? – спросила я. – Она все время была на виду.

Хьюго посмотрел на меня с жалостью.

– Только не пытайся меня убедить, что она ни разу не сходила в туалет или за кулисы – что-нибудь проверить. Никто не сможет ответить за каждую минуту. Я, например, – добавил он, затягиваясь еще раз, уже без кашля, – с большим подозрением отнесусь к тому, кто сумеет представить железное алиби.

– Я было там все время! – запротестовал Салли. – С Сэм и Софи! – Он повернулся ко мне. – Сэм, ты разве меня не видел?

– Видела, – согласилась я. – Но я не могу поклясться, что ты ни разу не отлучился. Я же все время смотрела на сцену.

Салли выглядел смертельно обиженным.

– Я уходи в театр, – заявил он, решительно отпихивая от себя тарелку. – Я говори с Софи, и мы узнавай – она помни, что я все время сиди с ней рядом.

– Да, но… – начала я.

Салли уже шагал к двери с таким видом, будто его погладили против шерсти.

– Софи, – холодно сказал он, – мой подруг. Она помни, что я там было. Вот увидишь.

Он хлопнул дверью. Я скривилась:

– Черт. Не хотела его обидеть. Но что я могла сказать? Ну да, мне кажется, что он все время был там…

– Понимаешь, о чем я? – спросил Хьюго. – Главный подозреваемый – тот, у кого есть железное алиби.

– Не говори глупостей. Только не Салли. И кроме того, – добавила я, – вопрос не только в том, чтобы улучить минутку и проникнуть в кабинет Филипа. Это должен быть человек, которому он лично доверял и мог подпустить к себе близко.

– Филип за обедом напился в стельку, – заметил Хьюго. – Мог прикорнуть за столом и даже не заметить, что кто-то вошел.

– Откуда ты знаешь? – спросила я.

Хьюго поднял руки в знак примирения:

– Нет, дорогуша моя, только не воображай, будто поймала меня. Я уже сказал, что все время сидел в углу. Дело в том, что наливал Филипу мой агент Ронни, а он не из тех аскетов, что шарахаются от бренди, как черт от ладана. Ронни позвонил мне вчера в стельку пьяный – он уже слышал, что Филип умер, но не знал как. Вот и перепугался, что напихал в Кэнтли такое количество свиных ножек, что у того случился сердечный приступ.

– Свиных ножек? – с отвращением переспросила я.

– Это очень модно.

– Ф-фу!

– Ронни сказал, – продолжал Хьюго, – что Филип был явно не в себе. Пил безостановочно и много, даже по меркам Ронни. Еще один довод в пользу версии о самоубийстве. Филип страшно мучился. Чувство вины из-за убийства Ширли Лоуэлл и страх перед неминуемым арестом.

– Но арест не был неминуемым. К тому же он не оставил записки.

– Детали, детали, – Хьюго величественно взмахнул рукой.

– Тебе надо подновить лак, – заметила я, – он облупился. Если предположить, что это все же не самоубийство, по-твоему, Филип был в отключке, когда к нему в кабинет прокрался Убийца со Шприцем, так? Но есть еще одна деталь, и она показывает, что это сделал человек, хорошо знавший Филипа. Убийца взял шприц жертвы. Не думаю, что Филип трепался всем подряд о своем диетологическом открытии. Софи знала о Фиалке и могла предположить, что Филип тоже знает об инсулиновой диете. Но я сомневаюсь, что Софи захочется сваливать вину на свою подругу.

– Я знал, что Фиалка колется инсулином, – услужливо вставил Хьюго. – На самом деле она много кому рассказала. И, даже если бы она не рассказала мне, у меня было достаточно причин подозревать, что она встречается с Кэнтли. Они плохо это скрывали. Отпуск в одно и то же время, а потом ее берут на роль Норы… Странно, если другие не догадались.

– Софи говорила, что Фиалка встречается с банкиром.

Он пожал плечами:

– Только чтобы ее прикрыть. Ей не хотелось, чтобы кто-то подумал, будто Фиалка заграбастала роль Норы не самым честным путем. Хотя она и так могла бы ее получить. Фиалка наверняка сыграет отлично, – добавил он.

– А кто теперь будет ставить пьесу? Бен?

– Не знаю. Может быть. Временно, пока они не найдут нового художественного руководителя. У Бена не получится – не того замеса человек. Вообще ему очень не повезло, что Филип умер. Бен хорош в роли помощника; если бы они проработали еще пару лет, у него накопился бы приличный список постановок, а так он оказался в непонятном положении. Уверен, он и сам это понимает. Бен поразил меня своей способностью чувствовать ситуацию. А новый худрук наверняка приведет своего помощника. Бену не повезло.

Хьюго посмотрел на часы.

– Боже, мне уже надо быть в театре. Сегодня генеральная репетиция. Вот повеселимся! – Он вдруг смолк, точно озаренный какой-то идеей.

– О чем задумался? – спросила я. – Благородное чело избороздили задумчивые морщины…

– А? Нет, ничего особенного, – сказал Хьюго, вставая. – Мне надо принять душ.

– Нет, что случилось? – не отступала я, сгорая от любопытства.

– Просто подумал, что нет худа без добра, – неохотно признался Хьюго. – Бен неминуемо лишится работы, а для ММ все вышло как нельзя лучше. На прошлой неделе Филип зашел посмотреть прогон, а потом пригласил ее выпить, чтобы поделиться соображениями. Обычное дело, ничего странного, но ММ терпеть не может, когда посторонние лезут в ее работу до завершения. А Филипу нравилось думать, будто он все знает лучше других. Подозреваю, он немного повыпендривался перед ММ, а она этого не переносит. В чем ее нельзя, конечно, винить. Филип бывал жутко противным.

– А ММ – жутко упрямой, – вставила я.

– Настоящая ослица, – подтвердил Хьюго. – В любом случае смерть Филипа, естественно, означает, что он не будет вертеться вокруг и изводить ММ во время генеральной и предварительных просмотров. Не сомневаюсь, она ему крайне признательна. В спектакле, конечно, есть шероховатости, но она видит их гораздо лучше, чем посторонний человек. Я, – заявил Хьюго, – полностью доверяю ММ. Она ведет себя так сдержанно, что просто не понимаешь, как много она в тебя вкладывает, до тех пор пока все кусочки мозаики не расставлены по местам. «Сон» получится отличным.

– Вряд ли в этом можно усмотреть мотив для убийства, – заметила я. – Убрать босса с дороги, чтобы в спокойной обстановке закончить работу над спектаклем.

Хьюго поднял брови.

– Разумеется, нет, – уверенно сказал он. – Ну, мне пора в душ.

Он исчез в ванной. А я, глубоко задумавшись, смотрела ему вслед.

Хьюго ушел, а я погрузилась в горячую ванну, решив пропустить визит в гимнастический зал. Вполне достаточно вчерашней активности. Я никак не могла разобраться, что значит для меня Хьюго, а потому приняла волевое решение вообще не думать на эту тему. Мы снова не договорились о встрече; при каждом расставании непременно наступал момент, когда мы смотрели друг на друга и слова были готовы сорваться с наших губ, но никто не мог первым предложить встретиться. Детский сад.

Я долго терла себя мочалкой, потом наложила на лицо маску, голову обмазала целебными кремами, а ноги – депиляционными лосьонами. Все это очень напоминает техобслуживание автомобиля. Наконец, когда все мои поры открылись и задышали, когда волосы были завернуты в полотенце, а кожа стала шелковой и обиженной на все, что ей только что пришлось вынести, я свернулась калачиком на диване и набрала номер своего галерейщика Дагги, чтобы сообщить ему, что он может заглянуть и посмотреть новые скульптуры.

Меня тронуло, с какой искренней радостью бедняга воспринял мой звонок. Дагги не любит, когда его художники отправляются в самоволку на несколько месяцев.

– Я столько сообщений оставил на твоем автоответчике, а ты так ни разу и не ответила, – хныкал он. – Я волновался. Пойми, золотце, художественная натура – это одно, но не снимать трубку несколько месяцев подряд – совсем другое. В конце концов я решил, что золотце, по всей видимости, завела нового любовника и у нее нет времени мне звонить, но это – слабое утешение.

– Никакого секса, одни мобили, – ответила я коротко. По-другому разговаривать с Дагги нельзя – он мог бы выступать за сборную Великобритании по трепу.

– Великолепно! – Голос Дагги буквально звенел радостью. – Когда я могу зайти на них посмотреть? У нас есть отличные идеи для инсталляции. Помнишь этого жуткого Вилли, которого мне навязали в ассистенты? А Адриана? Того, что носит бледно-розовые костюмы?

– Бледно-розового не помню…

– Уверяю тебя! Точно такого же гадостного оттенка, как то американское вино, которое все время рекламируют. Белый «Зинфандель», только розовенький. Господи, это какой-то кошмар. Я все время боюсь, что люди решат, будто он мой дружок, такой позор. Короче говоря, оказалось, что у Адриана наметанный глаз. Он прослушал курс по организации выставок. Я понимаю, ты такие вещи презираешь, но, как выяснилось, в деле он очень даже неплох, несмотря на весь этот идиотизм, которым набита его голова. Адриан решил, что можно сделать так, чтобы один из мобилей падал с потолка. Я приведу его к тебе. А потом мы могли бы от него избавиться и где-нибудь мило поужинать, как ты считаешь?

Мы договорились встретиться на следующий день, и я, ухмыляясь, повесила трубку. Я так давно не говорила с Дагги, что его болтовня не высосала из меня всю энергию, а, напротив, придала бодрости. Я высушила волосы и полезла на платформу – поразмыслить, что сегодня надеть. Как всегда после приступа лихорадочных трудов, меня переполняла радость: наконец-то можно выбрать наряд, состоящий не только из дырявых свитеров и заляпанных джинсов. Совершенное счастье. В конце концов я остановилась на узких виниловых брюках с поясом ниже талии, маленькой майке с надписью «Барби – шлюха» и сюртучке из синели. Волосы собрала в узел множеством голубых заколок. Затем спустилась в ванную и накрасила губы помадой цвета сливочного мороженого. Теперь я была готова столкнуться с реальным миром. А готов ли он столкнуться со мной – совсем другой вопрос.

Я припарковалась у служебного входа, заперла машину. Спешить некуда, я наслаждалась жизнью, чувствовала себя владычицей мира. Сияло солнце, а небольшой кусочек неба, видневшийся между крыш, был ярко-синим – неплохое сочетание. Я провела ночь с Хьюго, закончила работу над мобилями, и теперь ими будут заниматься техники, а мне уже наплевать, с какими проблемами они могут столкнуться. Словом, настроение приподнятое.

Я прошла мимо стоявшего у двери Вива, оглядевшего меня с нескрываемым интересом – нечасто меня увидишь в приличной одежде, – и, мурлыча под нос веселую песенку, углубилась в лабиринт коридоров, ведущих к сцене. Все же приятно обладать правом бродить по театру как мне вздумается, особенно без всякого дела.

Голоса актеров я услышала задолго до того, как оказалась за кулисами. Я, как и все остальные, уже знала пьесу настолько хорошо, что по обрывочным фразам могла определить, какую сцену репетируют. Единственным исключением были комические интерлюдии, которые, честно говоря, мне никогда не нравились. Мне всегда казалось, что Шекспир придумал всех этих своих Пигв, Миляг и гробокопателей с целью подложить свинью самым мужественным актерам, а вовсе не для того, чтобы порадовать их хорошими ролями.

Гермия и Елена – они же Фиалка и Хэзел – стояли на сцене и доводили друг друга до белого каления. Гермия не могла поверить, что оба поклонника бросили ее ради презираемой прежде Елены, и обвиняла последнюю в том, что она их околдовала. Елена же была убеждена, что все это – розыгрыш, цель которого – подчеркнуть, что ни один из парней не находит ее даже отдаленно привлекательной, и это, с ее точки зрения, издевательство расстраивало ее все больше и больше. Сцена постепенно вырождалась в поток оскорблений. Гермия, решившая, что Елена иронизирует над ее невысоким ростом, перестала владеть собой:

 
Как, я мала, раскрашенная жердь?
Как, я мала? Не так уж я мала,
Чтоб не достать до глаз твоих ногтями!
 

Я видела раньше, как разводили сцены, и знала, что сейчас последует. На последней фразе Гермия срывается на визг и, скрючив пальцы, точно когти, прыгает на Елену, Лизандр оттаскивает ее в сторону, подбрасывает вверх и держит на руках. Гермия вырывается и снова бросается на Елену. Деметрий, пытаясь спасти Гермию, перебрасывает ее Лизандру через голову Елены и падает, сбитый с ног мощным ударом Гермии. Лизандр победоносно хватает Елену и держит ее над головой, как трофей. Сцена была отработана идеально (хореографию ставил Тьерри), время выверено до долей секунды, оба актера-мужчины очень сильны физически. Пол, игравший Лизандра, постоянно занимался спортом, так что мог подбрасывать шестидесятикилограммовую Хэзел будто тряпичную куклу.

До меня донеслось энергичное шарканье, потом вместо следующей реплики – сдавленный всхлип Хэзел.

– Хэзел, что случилось? – спросил Деметрий – Фишер.

– Глаз, – простонала Хэзел. – По-моему, она попала в него ногтем…

– Ты сама не вовремя шагнула! – визгливо запротестовала Фиалка. – Я не виновата!

Я дошла до конца коридора, свернула за угол и поравнялась со столом зампомрежа. За ним, как всегда, сидела Луиза. Откинув голову, она наблюдала за происходящим на своем жутковатом инопланетном мониторе. Рядом вечно раздраженный Стив орал:

– Что, черт возьми, происходит?

Будто Луиза несет личную ответственность за все катастрофы в «Кроссе».

– Фиалка не вовремя прыгнула на Хэзел, – спокойно ответила Луиза. – По-моему, ничего страшного.

– Черт подери, Луиза! – злобно выкрикнул Стив, точно сама Луиза царапнула Хэзел глаз, и пошлепал прочь, бренча висящими на поясе инструментами. Его задница была похожа на мешок с гнилой картошкой.

Не обратив на него внимания, Луиза улыбнулась. Я нырнула в кулису, чтобы взглянуть на сцену. Вокруг заплаканной Хэзел толпились озабоченные медики-любители. Всеми покинутая Фиалка дулась на правом краю авансцены.

– Ты сможешь работать? – спросила наконец Мелани, после того как одна из ассистенток худрука принесла какую-то мазь.

– Естественно, сможет, – пробурчала Фиалка – достаточно громко, чтобы все расслышали.

– Что ты сказала? – набросился на нее Деметрий-Фишер. – Не понимаешь, что ли, – у нее царапина в миллиметре от глаза?

– Я нечаянно! – запротестовала Фиалка. – Я ни в чем не виновата! Если бы ты сам раньше ее оттащил, этого бы не произошло!

– О, бога ради…

– Правильно, хватит! – властно потребовала Мелани и хлопнула в ладони. – Я хочу повторить эту сцену. И на этот раз все должны быть на своих местах. Мы только что увидели, к чему может привести ошибка.

– Если вы говорите обо мне… – начала Фиалка, но под выразительным взглядом Мелани моментально заткнулась. – Я не хотела тебя обидеть, Хэзел, – сердито добавила она. – Как ты?

Фишер сухо хихикнул, давая понять, что сказано слишком мало и слишком поздно. Пол стоял, сунув руки в карманы, и выразительно молчал. Хэзел аккуратно сложила платок, положила в карман и тихим, строгим голосом вполне натурально произнесла:

– Я знаю, что ты не хотела, Фиалка. Постараемся быть осторожнее в этой сцене.

– Отлично, давайте начнем со «Славно…», – распорядилась Мелани. – Все по местам.

– Освободите, пожалуйста, сцену! – крикнул Мэттью, торопясь за Мелани, которая направилась к своему стулу в центральном проходе.

Ассистентки помрежа исчезли за кулисой, возбужденно переговариваясь: «Ты видела, что случилось?» – «Нет, а ты?» – «Она вцепилась ей в лицо когтями. Ты бы видела эту царапину!» А Хэзел мгновенно вошла в роль Елены и страдальческим голосом говорила:

 
Славно!
Нет у тебя ни робости, ни капли
Девичьего стыда.
 

Меня, как всегда, поразило умение актеров мгновенно перевоплощаться. Фишер, который до репетиций казался мне обычной смазливой юной бездарностью, играл очень умно, что вообще-то не должно было меня удивлять. После первого же разговора с ним становилось ясно: У этого парня есть кое-что еще, помимо симпатичной морды. Судя по всему, он немало поработал с текстом, и его Деметрий, поначалу юнец совратительный, жестокий и злобный, к концу пьесы, после всего, что случилось в ночном лесу, становится вполне сносным типом. В сцене, которую они репетировали сейчас, Деметрий, Хэзел и Фиалка так умело заводили друг друга, что драка выглядела по-настоящему страшной. Обычно подобные потасовки в спектаклях преподносятся как комические номера.

Единственным слабым звеном оставался Пол, который всегда играл самого себя, тупо подавая реплики и не проявляя никакого интереса к развитию характера. Как мужчина он был великолепен: высок и широк в плечах, с рыжей шевелюрой и великолепной молочно-белой, чуть веснушчатой кожей. Однако Пол был из тех актеров, которых держат скорее для импозантности, чем для дела. Если бы у него был разумный агент, он бы отправил его на телевидение, и Пол играл бы в сериале доктора или полицейского и получал бы мешки писем от восторженных фанаток.

Я досмотрела сцену до конца. На этот раз все движения были выполнены точно, хотя им не хватало той спонтанности, от которой захватывало дух. Все излишне осторожничали, кроме Хэзел, которая бросалась в воздух с прежней энергией, словно ничего не случилось, – а может, с ее точки зрения, ничего и не случилось. Хэзел не интересовало ничего, кроме роли; царапина не имела отношения к спектаклю и была мгновенно забыта. Свойство, достойное восхищения.

Я смотрела на Хэзел, и меня невольно задевало то страдание, с каким она произносит свои реплики. Я вдруг поняла, что думаю о Ширли Лоуэлл. Хэзел была способна мучиться и переживать за вымышленную Елену, но при этом равнодушно отмахнулась от известия, что девушка, которую она знала, покончила с собой. Как Хэзел относится к смерти Ширли теперь, когда стало известно, что девушку убили? Может, прямо спросить у нее? Скорее всего, Хэзел ответит что-нибудь невнятное своим тихим голосочком и сменит тему, но все-таки попытаться стоит.

Как позже выяснилось, это было не лучшее решение.