Текст книги "Шерлок Холмс и доктор Джекил"

Автор книги: Лорен Эстелман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

X. ЧЕЛОВЕК В КЭБЕ

Доктор Гесте Лэньон жил в изящном старом доме на пересечении Уигмор и Харли-стрит, в самом центре медицинского квартала. Четырёхэтажное кирпичное здание возвышалось над большинством соседних домов и, судя по его виду, было возведено во времена Якова I. Каменные ступени, ведшие вверх к входной двери, за долгие годы истёрлись бесчисленными ногами до ям. Едва лишь я потянул латунную ручку звонка, как заделанная железом дубовая дверь словно на стержне повернулась внутрь, и передо мной предстал слуга с непроницаемым выражением лица, рубцы шрамов на котором навели меня на подозрение, что по совместительству он исполняет и обязанности телохранителя. Я отложил данную информацию в памяти, чтобы позже сообщить её Холмсу.

– Да? – Его голос напомнил мне звук наждака, которым неторопливо обрабатывают твёрдую древесину.

– Меня зовут доктор Уотсон, – представился я, протягивая свою визитку. – Я хотел бы поговорить с доктором Лэньоном.

Парень даже не шелохнулся, чтобы взять её.

– Доктор Лэньон очень болен. Он никого не принимает. – Дверь начала закрываться. Подражая Холмсу, я поставил ногу на порог. Тяжеленная дверь едва не раздавила её. Я прикусил губу, чтобы не вскрикнуть.

– Думаю, он всё-таки примет меня. – Каким-то образом мне удалось произнести это спокойно. – Мне необходимо поговорить с вашим хозяином о докторе Джекиле. Точнее, о докторе Джекиле и мистере Хайде.

Какое-то время слуга раздумывал.

– Подождите здесь, пожалуйста. – Он снова начал закрывать дверь, остановился и выразительно посмотрел вниз. Я убрал ногу. Дверь с раскатистым грохотом скользнула в косяк.

Воспользовавшись возникшей паузой, я уселся на верхнюю ступеньку и принялся массировать ушибленную ступню. За этим занятием меня и застало новое появление слуги. Я поднялся на ноги.

Лицо его было таким же невыразительным, как и прежде.

– Доктор Лэньон примет вас. – Он отступил в сторону.

По короткому коридору, стены которого были несколько неуместно, на мой взгляд, увешаны довольно недурной современной акварелью – несомненно, с целью избавить пациентов от страхов, что методы лечения данного эскулапа не поспевают за временем, – меня провели в весьма удобный смотровой кабинет. Здесь присутствовала медицина в различных её проявлениях: книжные полки, битком набитые медицинскими журналами в кожаных переплётах, ненавязчиво выставленный на столике подле двери микроскоп в окружении предметных стёкол и в конце комнаты дубовый шкаф с ящиками, маркированными в алфавитном порядке. Верхний ящик был открыт, и его содержимое – примерно с десяток светло-коричневых папок, распухших от бумаг, – штабелем возвышалось на небольшом столе перед шкафом. Особых подробностей, однако, мне разглядеть не удалось, поскольку тут не горело ни одной лампы и комната освещалась, помимо пламени в огромном старинном камине с другой стороны, лишь светом, просачивавшимся через плотно занавешенное окно, из-за чего углы помещения были погружены во мрак.

Человек, сидевший в старомодном кожаном кресле в одном из этих углов, при моём появлении поднялся и стоял, покачиваясь. Он не предпринял попытки обменяться рукопожатием, так что я тоже не стал протягивать ему руку. В сумраке черты лица его были неразличимы.

– Мы с вами где-нибудь встречались, доктор Уотсон? – спросил он рассеянно. В его голосе слышалась едва заметная дрожь, каковая порой свойственна старикам на пороге смерти.

– Не думаю, – ответил я. – Мы вращаемся в разных кругах.

– И всё же у нас как будто есть общий знакомый, Генри Джекил.

Последние два слова хозяин дома словно выплюнул. Теперь мне открылось его затаённое чувство горечи, как будто единственное, что ещё придавало ему силы. Он прошаркал к середине комнаты, где на его лицо упала полоса бледного света из окна.

Опытный врач вроде меня едва ли может столкнуться с чем-то новым в смерти, и всё же мне подумалось, что никогда ещё я не находился в присутствии человека, на котором она запечатлелась бы более явственно, чем на Гесте Лэньоне. Я увидел залысины, но они явно были следствием некоей внезапной болезни, нежели систематического разрушительного воздействия возраста – среди седых волос на черепе местами проглядывали крупные участки розовой кожи. Его светло-карие глаза помутнели и запали, цвет лица был болезненно-бледным, а широкие челюсти – возможно, некогда ангельские, лишь в последние годы приобретшие бульдожью крепость, указывающую на сварливую старость, – теперь одрябли и крайне нездорово поблёскивали. Багровые круги под глазами говорили о слишком многих ночах, проведённых без сна, а впалые щёки – о слишком многих днях, когда организм его не получал достаточного питания. Аттерсон не сильно ошибался, предсказывая, что его старый друг не переживёт зиму, хотя, на мой опытный глаз, он вполне мог протянуть до марта.

– Я знаю, о чём вы сейчас думаете, – сказал он, разглядывая меня из глубоких впадин глазниц. – Я не питаю иллюзий на этот счёт, мне осталось от силы недели две. И сейчас я как раз обновляю истории болезни своих пациентов, дабы передать их врачам, которым оставляю свою практику. – Лэньон кивнул на кипу папок на столе. – Поэтому времени у меня только на то, чтобы выслушать ваше дело без всяких обиняков.

– Может, мы сядем?

Ему было слишком тяжело стоять, чтобы вступать в спор. Он махнул рукой на изогнутое кресло возле своего кожаного, вернулся на своё место и буквально свалился в него, словно затраченное на эти несколько шагов усилие было для него чрезмерным.

– Я представляю Шерлока Холмса, знаменитого частного сыщика, – начал я. – Он был нанят властями для расследования убийства сэра Дэнверса Кэрью, последовавшего три месяца назад. Едва ли имеет значение, каким образом мы вышли на доктора Джекила, достаточно отметить лишь сам факт. Насколько я понимаю, вы с Джекилом старые друзья?

В этот момент бледные щёки хозяина приобрели почти нормальный цвет, хотя, возможно, мне это лишь показалось: уж очень темно было в том углу, где он сидел, не утруждал себя тем, чтобы зажечь лампу.

– Наши отношения с Генри Джекилом, которые можно было бы назвать дружбой, полностью исчерпаны. Я считаю его мёртвым.

– Могу я спросить почему?

– Спросить можете, но ответа вы не получите.

Я зашёл с другой стороны:

– Тогда, может, расскажете о былой дружбе? Когда вы познакомились?

– Слишком давно, чтобы иметь желание или силы вспомнить. Мы закончили Эдинбургский университет в одном и том же году. О, чёрный то был год, выпустивший Генри Джекила в мир! – Голос Лэньона дрожал от ярости и слабости. Я встревожился за его жизнь.

– Успокойтесь, – сказал я. – Насколько я понимаю, около десяти лет назад между вами и Джекилом возникли разногласия. Что вызвало разрыв отношений?

Он колебался, прежде чем ответить. Наконец заговорил небрежным тоном:

– Ах, ерунда: несовпадение мнений по некоему научному вопросу, знаете ли. Я даже сейчас толком и не помню, в чём он заключался. Полагаю, коли вы сам медик, то понимаете, как ревниво каждый из нас держится своих любимых теорий.

– Кажется, из-за этого вы избегали общества друг друга целых десять лет?

Он не ответил. Я не сдавался:

– Как Джекил относится к вам?

– Не знаю и знать не желаю.

– Мне известно, что вы были на ужине у Джекила совсем недавно, восьмого числа. Что произошло с тех пор, что ваши чувства к нему столь охладели?

На мгновение глаза Лэньона расширились от удивления. Но затем он снова напустил на себя безразличие.

– Аттерсон, конечно же. Он был там. Разумеется, это он рассказал вам, что мы вместе ужинали. Поначалу мне показалось, что вы обладаете некими выдающимися способностями.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Доктор, разве вы не видите, что я не желаю говорить об этом мертвеце?

– Зачем же тогда вы согласились встретиться со мной?

– Я подумал, что вы, быть может, решили вопрос отношений Генри Джекила и Эдварда Хайда, в коем случае я охотно помог бы вам покончить с этим делом, предоставив всю информацию, которой обладаю. Теперь я вижу, что вам известно даже меньше, чем мне.

Я подался вперёд, сердце моё заколотилось.

– То есть вы знаете что-то, чего не знаем мы?

Выражение лица Лэньона говорило, что он жалеет о сказанном. Он стиснул зубы.

– То был лишь оборот речи. Мне неизвестно ничего, чем я мог бы вам помочь.

– Я вам не верю, – заявил я. – Откуда вам известно об Эдварде Хайде?

– Но вы же сами сообщили цель своего визита.

– Действительно, я сказал вашему слуге, что пришёл поговорить с вами о докторе Джекиле и мистере Хайде. Но я не упоминал имени последнего. – Я уставился на Лэньона, стараясь повторить пронизывающий взгляд моего друга.

Он едва заметно холодно улыбнулся.

– Нельзя поймать в ловушку честного человека, доктор. Имя Эдварда Хайда в связи с убийством Кэрью вот уже несколько месяцев на все лады склоняется прессой. Кроме того, я, кажется, припоминаю, что Аттерсон спрашивал меня об этом человеке приблизительно год назад.

– Вашей замечательной памяти можно только позавидовать.

Он не ответил.

– Вы знаете гораздо больше, чем говорите, – гнул своё я. – Обязан предупредить вас, доктор: вам придётся туго, если позже выяснится, что вы были причастны к этому делу и не захотели поспособствовать его раскрытию.

– Вот уж что меня совершенно не пугает: к середине февраля я буду трупом. И что тогда сделают блюстители закона – выкопают меня и посадят на скамью подсудимых? – Он умолк. Его худое лицо смягчилось. – Вы ищете истину, доктор Уотсон, и в этом я вам симпатизирую. Могу лишь сказать, что существуют законы, по которым человек должен жить, чтобы не низвергнуться в мир, где ложь есть истина, а зло есть добро, в тот безумный мир, куда человеку невозможно проникнуть, продолжая называться человеком. Джекил нарушил эти законы. Он проник в сей запретный мир. Не пытайтесь следовать за ним. В противном случае вы тоже себя погубите.

Какое-то время мы молча сидели, не сводя глаз друг с друга. Слышно было лишь, как потрескивают дрова в камине да тикают часы на каминной полке. Наконец я положил руки на подлокотники кресла.

– Это всё, что вы можете сказать относительно данного дела?

Он кивнул – немощное движение было едва заметно в сумерках. Я встал.

– Позвоните слуге, – проговорил Лэньон, указывая на шнур над столом. – Он проводит вас.

– В этом нет необходимости. Впрочем, раз уж вы сами упомянули об этом человеке, позвольте заметить, что для человека вашего положения он представляет собой весьма странный тип слуги.

– Он больше чем мой слуга. Он мой телохранитель.

– Я так и думал. Опасаетесь за свою жизнь в самом конце игры?

– Ничего подобного. Просто есть один посетитель, которого я не хотел бы принимать в своём доме. Грегори – так зовут слугу – следит за этим.

– Хайд?

Лэньон поднял на меня взгляд. На краткий миг глаза его прояснились, в зрачках вспыхнул огонь.

– До свидания, доктор, – только и ответил он.

Я чопорно поклонился и оставил его одного умирать.

Бредя потом по Харли-стрит, я едва ли замечал, что снова пошёл снег, а усилившийся ветер бросает мне в лицо острые льдинки: настолько был я погружён в размышления о недавнем разговоре. Скудная информация, полученная от Лэньона, выглядела весьма загадочно, и обнаружить в ней какой-то смысл было за пределами моих способностей. Что он имел в виду, говоря, что Джекил проник в «безумный мир, куда человеку невозможно проникнуть, продолжая называться человеком»? Не был ли то намёк, что Джекил сошёл с ума? Если да, то почему Лэньон сразу же так и не сказал? И почему он повернулся спиной к своему старому другу в то самое время, когда, судя по всему, Джекил нуждался в нём более всего? Наконец, что это было за страшное потрясение, которое, как он сказал Аттерсону, и послужило причиной его стремительного угасания? Но я так ни до чего и не додумался, словно мой мозг оцепенел от мороза, подобно рукам и лицу. Я столь погрузился в задумчивость, что сошёл с тротуара и едва не угодил под кэб, когда тот промчался лишь в десятке сантиметров от моего левого плеча, сбив ветром с меня шляпу.

Я в испуге поднял глаза, и передо мной предстало лицо единственного пассажира, высунувшего голову, чтобы посмотреть, что это за болван едва не расстался с жизнью по собственной неуклюжести. И при виде узких волчьих черт, скученных в центре огромной головы под полями котелка пассажира, у меня по спине пробежала дрожь. Мигом позже он исчез, отпрянув назад так же резко, как черепаха втягивает голову под защитный панцирь. Лошадь сразу же прибавила ходу, и кэб растворился в бурлящей пелене снега. Однако произошло это не настолько быстро, чтобы меня не охватил внезапный приступ отвращения в тот самый момент, когда наши глаза встретились. Во всей Англии был лишь один человек, способный вызвать подобную необъяснимую реакцию, и о нём не было никаких вестей с той самой ночи, когда он зверски убил сэра Дэнверса Кэрью.

XI. Я ПРЕСЛЕДУЮ УБИЙЦУ

Не знаю, сколь долго после отъезда кэба с его зловещим пассажиром я стоял, уставившись на опустившийся за ним снежный занавес. Дерзость этого человека превосходила все мыслимые рамки: преследуемый буквально на каждом клочке суши, он средь бела дня раскатывал по самому оживлённому району Лондона, как будто и не было никакого убийства. Я-то воображал, что Хайд трясётся в какой-нибудь промозглой лачуге, из страха перед виселицей даже не помышляя покидать её. Нечто непристойное заключалось в его самонадеянности, словно выражавшей затаённое презрение к установленному порядку. Я стоял, ошеломлённый его наглостью.

В конце концов, однако, я стряхнул с себя ступор и дико огляделся по сторонам в поисках средства преследования. На удачу, как раз в этот момент приближался другой кэб. Я бросился на тротуар и отчаянно замахал ему.

Передо мной мелькнуло раскрасневшееся лицо возницы, обрамлённое массивными белыми бровями.

Я запрыгнул внутрь, заклиная его не упускать кэб впереди.

– Сделаем, начальник, – отозвался он, и мы тронулись.

Мы заметили кэб убийцы, как раз когда он поворачивал на запад на Куин-Энн-стрит, и последовали за ним. Очевидно, Хайд не догадывался о погоне, так как его транспортное средство двигалось по скользкой мостовой, придерживаясь обычной скорости. Вокруг кружили снежные хлопья – то редко, то густо, затмевая порой кэб впереди, – но он неизменно снова оказывался на виду, распознаваемый благодаря характерному красному перу в ленте на шляпе извозчика. Мы держались на благоразумном расстоянии. На Уэллбек-стрит экипаж повернул на юг. Осторожно выждав несколько секунд, мы повернули за ним.

Здесь Хайд наверняка стал что-то подозревать, поскольку на Уигмор-стрит его кэб взял на восток, описав полный круг, если считать с того места, где я его обнаружил на Харли-стрит. Я высунулся и приказал вознице проехать Уигмор и остановиться у тротуара за перекрёстком.

Мои рассуждения оказались правильными, поскольку несколько мгновений спустя кэб Хайда пересёк дорогу перед нами, направляясь на запад в сторону Марилебон-лейн. То, что мы не повернули за ним на Уигмор-стрит, вероятно, убедило злоумышленника в беспочвенности его опасений. Я выждал несколько секунд и, стукнув тростью в крышу, велел своему извозчику двигаться дальше. На следующем перекрёстке мы повернули направо и вновь возобновили преследование.

С чавкающими звуками, вылетавшими из-под колёс, мы катились по жиже, то и дело замедляя скорость, чтобы не наехать на перебегавших через улицу пешеходов: спасаясь от холода и сырости, они все как один передвигались, подняв воротники и опустив головы. При таких обстоятельствах не упускать экипаж Хайта из виду было весьма затруднительно, но мы всё же не сдавались. К счастью, мой возница оказался непревзойдённым мастером в подобного рода деле, поскольку вопреки множеству препятствий расстояние между двумя кэбами не увеличивалось и не уменьшалось.

Однако все наши ухищрения оказались напрасны, поскольку на Марилебон я заметил звероподобный профиль убийцы, который высунулся из окна и оглянулся в нашу сторону. Он тут же исчез, раздался щелчок кнута, и преследуемый кэб с брызгами снега из-под колёс рванул вперёд. На Оксфорд-стрит он повернул на одном колесе на запад и скрылся за углом здания. Я стукнул в крышу, подгоняя возницу, и тут же был отброшен на сиденье назад: это наша лошадь пустилась во весь опор.

Повернув, мы уже не обнаружили кэб Хайда, однако вид зеваки, свирепо очищавшего брюки от грязи на юго-восточном углу Дьюк-стрит, подсказал нам, в каком направлении он движется. На Дьюк мы снова его заметили – фалды кучера развевались в такт яростным взмахам кнута, грязь и вода летели на пешеходов, разбегавшихся во все стороны, чтобы не оказаться под копытами лошади. Вслед неслись проклятия и потрясания кулаками. Я почти не обращал на них внимания, так же как и на те, что были обращены в наш адрес, когда мы в погоне за Хайдом обрызгивали горемык по новой.

Мы прогромыхали по Брук-стрит на Гросвенор-сквер, и тут нас заметил констебль. Он бросился к нам, со всей мочи дуя в свисток и жестами приказывая остановиться. Поняв, что мы не собираемся подчиняться, он поспешил отскочить с нашего пути. Пронесшись мимо, мы окатили полисмена грязью от шлема до ботинок. Свисток тут же умолк, а самого констебля отбросило назад, и он, отчаянно размахивая руками, со звучным всплеском растянулся посреди огромной лужи.

Меня охватило чувство вины, но у нас просто не было времени останавливаться и помогать полисмену, поскольку кэб Хайда стремительно отрывался от нас. Я сделал себе зарубку в памяти: при первой же возможности внести пожертвование в фонд вдов полицейских – и тут же позабыл о досадном происшествии.

Впереди от тротуара у отеля «Клариджез» как раз отходил полный пассажиров омнибус, и в этот момент с ним поравнялся кэб Хайда. Он едва увернулся от громоздкого омнибуса, когда тот понесло вправо и затем влево, дико бросая из стороны в сторону по скользкой мостовой. К тому времени, когда подлетели мы, в промежуток между омнибусом и встречным потоком втиснуться было уже невозможно, и мой кучер без малейших колебаний подхлестнул кнутом лошадь и направил её на тротуар слева, вызвав совершеннейший переполох среди пешеходов. Тут наш кэб так тряхануло, что от одного из моих зубов откололся кусок, после чего мы выскочили назад на дорогу и помчались дальше. Я высунулся в окно, желая посмотреть назад: лошади из упряжки омнибуса ржали и били копытами воздух, а сам неустойчивый транспорт опасно накренился из-за сместившегося веса запаниковавших пассажиров на втором этаже. Я спешно вознёс краткую молитву об их безопасности, после чего снова обратил всё своё внимание на дорогу впереди.

Двигаясь по Нью-Бонд-стрит, столь любимой портными и франтами, мы выбрасывали из-под колёс мощные каскады грязи на множество дорогостоящих костюмов и пальто, чем, осмелюсь сказать, чуть не вызвали остановку сердца у их владельцев. Впрочем, выражения, доносившиеся до нас, пока мы мчались по кварталу, были более уместны для облачённых в лохмотья обитателей Ист-Энда.

Переходивший Кондуит-стрит продавец жареных каштанов, увидев несущегося прямо на него Хайда, бросил свою тележку посреди улицы и отпрыгнул назад. Кэб промчался между ними. Бедный парень только-только успел подхватить свою тележку обратно, как на дороге появились мы. Пытаясь избежать столкновения, возница взял вправо и левым колесом зацепил край этого, с позволения сказать, транспортного средства, тем самым опрокинув его и усыпав всю улицу дымящимися горячими каштанами. Торговец же исполнил безукоризненный кульбит и приземлился среди кучи своего товара в канаве у левой обочины. Прежде чем он успел подняться, на сцене появилась орава беспризорников, которые моментально расхватали все каштаны и незамедлительно удрали со своей добычей. Оглянувшись напоследок, я увидел разгневанную фигуру, подпрыгивающую посреди улицы, издающую бессвязные вопли и потрясающую костлявыми кулаками над головой.

К тому времени пассажиры обеих двуколок уже привыкли к причитаниям полицейских свистков со всех сторон, потому возница Хайда совершенно не обратил внимания на констебля, регулировавшего движение на перекрёстке Берлингтон-Гарденс, когда тот засвистел на него и поднял руки. Кэб достиг самого центра перекрёстка, и тут слева от него возникла гружённая брёвнами гигантская повозка, запряжённая четвёркой лошадей. Столкновение было неизбежно. Наш кэб, едва не опрокинувшийся на коварной поверхности улицы, занесло по дуге метров на пятьдесят, после чего мы остановились. Возница грузовой повозки, обнажив зубы в решительной гримасе, вскочил и что есть силы натянул вожжи, да так, что под его изношенным пальто даже взбугрились мышцы. Лошади встали на дыбы, однако инерция повозки оказалась для них слишком велика, и её развернуло в сторону, ударив о газовый фонарь на углу, который рухнул на её заднюю часть. Затем повозка встала на два колеса, замерев подобным образом на, казалось бы, невероятный промежуток времени, и наконец всё-таки перевернулась, в щепки разбившись о мостовую. Груз её высыпался, что сопровождалось серией оглушительных ударов. Кучер же за мгновение до удара нырнул с места головой вперёд и растянулся по улице. Мигом позже он вскочил, потрясённый, но явно не получивший повреждений физического характера. К тому времени кэб Хайда, который даже не притормозил, был на полпути к Пиккадилли.

Улица начала заполняться людьми, совершенно игнорировавшими попытки измождённого констебля привнести в хаос хоть какой-то порядок. Мы осторожно объехали следы крушения и медленно продвигались, пока не миновали толпу, после чего вновь перешли на галоп.

Хайд повернул на восток к Пиккадилли и в совершенно безрассудном для столь оживлённой улицы темпе продолжал движение. Мудростью тот день не полнился, и мы бросились за ним с той же скоростью. Снег теперь обильно валил крупными мокрыми хлопьями, превращавшими и без того опасную мостовую в сущее стекло. Остальное движение большей частью замедлилось и едва ли не полностью остановилось. Транспорт Хайда лавировал между кэбами, четырёхколёсными экипажами и грузовыми повозками, словно иголка в пяльцах. Мы делали то же самое, как обычно не обращая внимания на крики и проклятия кучеров и пассажиров, сопровождавшие нас всю дорогу. Раз, когда мы проезжали мимо роскошного вида кареты, её возница, и без того взбешённый наглостью удиравшего от нас кэба, перегнулся, чтобы хлестнуть кнутом моего кучера, – но сумел лишь рассечь воздух, когда тот резко отпрянул влево. Инерция взмаха скинула незадачливого возницу с козлов на мостовую, где другой экипаж, попытавшийся увернуться от наезда на него, начало заносить и в итоге бросило на левый тротуар. Это вызвало цепную реакцию по всей улице. Сырой зимний воздух наполнили вопли, скрип и звуки ударов. Полицейские свистки в отдалении зазвучали более настойчиво.

Ситуация на Пиккадилли-Серкус была много хуже. Там, где сходились семь главных улиц Лондона, сердце империи билось явно, и синяя униформа была скорее правилом, нежели исключением. Кэб Хайда даже не подумал сбавить скорость. Проскочив между омнибусом и трамвайным вагоном, двигавшимися в одном ряду, он взял перпендикулярно на юг к Риджент-стрит, при повороте резко накренившись на скользкой мостовой и лишь на волосок избежав столкновения с газовым фонарём на углу. Одно его колесо заскочило на тротуар и высекло искры об основание фонаря, лязгнув по нему стальной ступицей. Далее кэб не встретил никаких препятствий.

Мы же оказались не столь удачливы.

Трамвайный вагон, который Хайд подрезал, остановился, и его кучер принялся успокаивать разволновавшуюся упряжку. Воспользовавшись этим, мой возница промчался мимо него и попытался повторить крутой поворот Хайда, однако на полпути кэб начало заносить влево.

– Держись, начальник! – последовал вопль кучера.

Повторять мне не пришлось. Я отчаянно вцепился в стенки кэба, когда пейзаж словно на целую вечность завертелся в головокружительном калейдоскопе зданий, транспорта и лиц. На меня обрушилось тошнотворное ощущение подвешенности. Затем с оглушающим треском всё прекратилось. Мир опрокинулся, и следующее, что я осознал, было то, что я лежу сжавшись в углу кэба и смотрю через противоположное окно на небо и спицы вращающегося колеса.

Вокруг меня гудели возбуждённые голоса. Однако под этим гулом звучало и ещё кое-что: вероломный шипящий звук, поначалу слабый, но словно всё более усиливающийся, по мере того как я его узнавал. Мне с отвращением припомнился звук, который издавала болотная гадюка, пёстрая лента, спускавшаяся по шнуру от звонка, дабы выполнить гнусное приказание доктора Гримсби Ройлотта из Сток-Морона в приключении, описанном мною ранее. Я принюхался. Пахло газом.

И действительно, кэб был заполнен им, как я заметил, оглядевшись, потому что всё вокруг плыло у меня перед глазами. Путаясь в мыслях, я всё-таки сообразил, в чём дело: во время удара мы повалили газовый фонарь, и теперь его содержимое вытекало наружу.

В обычных обстоятельствах меня, несомненно, это встревожило бы, однако в тот момент я испытывал ощущение невероятного благополучия, словно всё происходившее со мной было лишь дурным сном, от которого я непременно скоро очнусь. Одной частью разума я, конечно же, осознавал, что это галлюцинация, вызванная вдыханием смертоносных паров, но при этом другая часть, убеждавшая меня, что всё идёт как надо, оказалась сильнее. Убаюкиваемый этим ощущением, я погрузился в милосердную бессознательность.

Я с трудом очнулся и узрел сантиметрах в десяти от себя румяную физиономию моего кучера. Его сильные руки трясли меня за плечи, вцепившись в них столь крепко, что я ощутил вспышку острой боли в старой ране. Однако в том полубессознательном состоянии я едва ли отдавал себе в этом отчёт, равно как и не был в состоянии разобрать настойчивые слова, которые он шептал напряжённым от беспокойства голосом. Наконец возница оставил попытки что-либо мне объяснить и, забросив мою руку себе на плечи, поднял меня на ноги и потащил в сторону от кэба.

Воздух снаружи оказался свежее, несмотря как на толпу, напиравшую со всех сторон, так и на усилившийся запах газа, когда мы прошли мимо поваленного фонаря, который ударом опрокинувшегося кэба был буквально срезан на уровне тротуара. Я смутно осознавал, что на дальнем конце толпы появился какой-то человек в синей форме, дувший в свисток и пробивавшийся к центру. Мы повернули в противоположном направлении и как можно быстрее поковыляли прочь, насколько только это удавалось моему спасителю, поддерживавшему моё тело. Толпа нехотя расступалась перед нами.

Постепенно я пришёл в чувство и смог двигаться уже самостоятельно, хотя и не без дополнительной поддержки жилистых плечей моего товарища. Мы шли всё быстрее, подгоняемые визгом полицейских свистков позади.

Мы миновали театр «Хеймаркет» и уверенно двинулись в сторону Пэлл-Мэлл, когда мне пришло на ум, что кучер только что спас мне жизнь. Я бессвязно залепетал недостаточные слова благодарности.

– Позже, Уотсон, позже, – ответил Шерлок Холмс, чуть заметно улыбнувшись мне под красным гримом.