Текст книги "Земля матерей"

Автор книги: Лорен Бьюкес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

5. Коул: Порочные вещи

К этому времени они должны были уже уехать гораздо дальше. Но мания преследования замедляет движение, когда приходится избегать магистральных дорог из опасения полицейских блокпостов. Собаки способны унюхать пол человека. Полицейских раздражает, когда не можешь предъявить документы. На них уже наверняка разосланы ориентировки. Убийца. Продавец наркотиков. Торговец мальчиками. Разыскиваемая преступница.

Плохая мать.

Плохая мать – это самое страшное обвинение.

Но глухие проселочные дороги имеют свои риски. Отсутствие продовольствия и заправочных станций, например, или перегородившие проезжую часть упавшие деревья, означающие, что приходится разворачиваться и возвращаться восемьдесят миль назад, притворяясь, будто ты не плачешь от отчаяния под темными очками, которые Коул прихватила на заброшенной заправочной станции. Очень трогательно.

В бензобаке осталось меньше четверти, нужно заправиться. И стервозность нового мирового порядка: для этого требуются наличные. Коул чувствует себя обманутой всеми апокалипсисами поп-культуры, обещавшими опустевшие заброшенные города, рай для грабителей. Но, опять же, им не встречались также и бродячие мертвецы, пасторальные маленькие города, на поверку оказывающиеся рассадниками смерти, шайки женщин-бандитов с большой дороги и отряды спятивших вооруженных местных жительниц. Удивительно, сколько маленьких поселков по-прежнему функционируют, сколько на дорогах машин. Свидетельство того, что жизнь продолжается. Aluta continua. Но они не смогут продержаться долго без наличных, а ценники на последней заправке, которую они проехали, были такие, что хоть продавай обе почки. Те долгие недели, пока Девон угасал от долбаного рака, они смотрели в новостях про горящие нефтяные месторождения в Нигерии и Саудовской Аравии, про кровавые бунты в Катаре. Что худшее в том, чтобы вести себя так, будто пришел конец света, такой, каким мы его знаем? Невозможность представить себе, что на самом деле это не так.

Коул оказалась абсолютно не готова ко всему этому. Майлсу нужна Элен Рипли, Фуриоса[9]9
  Элен Рипли – персонаж, главная героиня серии фильмов «Чужой»; Фуриоса – персонаж медиафраншизы «Безумный Макс», однорукая женщина-воительница.


[Закрыть], Линда Гамильтон из «Терминатора-2», а ему приходится довольствоваться своей никудышной матерью. Рекламный художник. Бывший рекламный художник. Хорошо хоть она кое-чего нахваталась за последние несколько лет. Спасибо военному карантину и всем курсам по навыкам выживания, где прежде доминировали мужчины; теперь эти курсы предложили всем желающим, чтобы хоть чем-нибудь занять оставшихся в живых. Теперь она умеет стрелять, сможет выполнить несложное техническое обслуживание машины, знакома с основами оказания первой помощи. Однако она не умеет управлять вертолетом и не сможет подделать паспорт, и, если Майлс серьезно заболеет или заболеет она, они в глубокой заднице. Сейчас ей нужны наличные, чтобы заплатить за бензин, поесть чего-нибудь горячего и выйти в интернет, связаться с Келетсо, попросить о помощи, придумать план. Великое бегство из Америки.

Или можно сдаться властям, крошка.

«Только через твой труп, муженек», – мысленно отвечает она. Об этом не может быть и речи. Особенно после всего того, через что они уже прошли. Это последствия ее действий. Небо над лесом вдоль шоссе расчерчено розовыми и оранжевыми сполохами. Повинуясь внезапному порыву, Коул сворачивает на дорогу, ведущую к озеру Тахо, вспомнив рекламу сигарет, которую видела по телевизору в далеком детстве, когда такое было еще возможно. Она не помнит марку, но в рекламе были невозможно симпатичные белые люди в блестящих горнолыжных комбинезонах в моде восьмидесятых, несущиеся вниз по склону. До того Коул никогда не видела снег, и это показалось ей таким шикарным и классным. И тупой слоган, не вяжущийся с картинкой. Как там это звучало? «Люди со вкусом к жизни». Точно. Это про нее. Вкус к жизни, и другое будущее, не такое, к которому стремятся остальные.

Машина спускается по серпантину, и открывается долина, до самого озера и выстроившихся по берегам домиков, одинокий скутер поднимает белоснежный пенящийся хвост над темно-синей водной гладью. На главной улице горнолыжные магазины, тату-салоны и интернет-кафе, суета и толчея. Было бы так легко забыть все, представить себе жизнь нормальной, но это только до тех пор, пока не понимаешь – опять удар в солнечное сплетение, – что среди тех, кто спешит в этот вечер по своим делам, нет мужчин. Коул сознает, что должна была бы уже привыкнуть к этому, но они уже давно не выходили в мир.

Она выбирает подходящую точку. Гриль-бар «Бычья голова» залит огнями, словно рождественская елка, стоянка забита машинами, внутри люди купаются в радушном желтом свете.

Это не ловушка.

Возможно.

– Ты готов, тигренок? Снова иметь дело с реальными человеческими существами?

– Мам, а что, если они догадаются? Что, если только взглянут на меня и сразу…

– Не догадаются. Поверь мне. – Она застегивает блестящую заколку, болтающуюся у Майлса над ухом. – Вот видишь – идеальная маскировка.

– Мм…

– Совсем как это заведение, – продолжает Коул, стараясь обнадежить обоих, пока они хрустят по гравию стоянки. Она толкает дверь в зал с голыми кирпичными стенами и теплой бронзовой отделкой. – Оно хочет, чтобы его принимали за притон, но это всего лишь игра.

– Все такое прилизанное, – соглашается Мила, разглядывая черно-белые фотографии волосатых байкеров.

– И ностальгическая порнуха, – морщится Коул, потому что по телевизору, закрепленному на стене над стойкой, крутят архивные кадры матча за Суперкубок, мужчины в шлемах и защитных доспехах бросаются друг на друга в завораживающем насилии. Это все равно что смотреть на силу стихии, на волны, разбивающиеся о маяк, или пальмы, согнутые ураганом. Посетительницы уставились в телевизор с безнадежным голодом.

Коул выбирает место у стойки, в дальнем конце, откуда виден весь зал, рядом с колонной, за которой можно укрыться, но также близко от запасного выхода. На всякий случай. Кока-кола, еще одна кока-кола, после того как она увидела цену виски. В блюдце для ключей в «Орлином ручье» Коул нашла скомканную стодолларовую бумажку, но надолго этого не хватит. Сейчас сотня уже усохла до восьмидесяти шести с мелочью. Коул не может точно сказать, какой у нее план. Попросить, одолжить или украсть.

Выбери подходящую цель, крошка.

В кабинке напротив две женщины с двумя маленькими девочками, лет восьми, в кукольных платьицах и с кудряшками, словно только что сошедшими со сцены местного конкурса красоты среди детей. Их мамаши, в клетчатых рубашках и высоких черных сапогах, подают им дружески-интимные знаки – улыбка, кивок, чтобы показать, что они в одной лиге. Последнее потомство.

– Почему они так разодеты? – с отвращением спрашивает Мила, глядя на девочек.

– Быть может, у них какой-нибудь особенный случай, – пожимает плечами Коул.

– А может быть, это тоже переодетые мальчики, – шепчет Мила.

Подумав, Коул говорит, в первую очередь себе самой:

– Скорее, ностальгия по времени, которое еще не закончилось. Когда детей больше не будет, хочется подольше продлить детство тех, кто есть. В немецком языке должно быть для этого слово. Nostalgenfreude. Kindersucht[10]10
  Ностальгия; детская зависимость (нем.).


[Закрыть].

– Да, но мне кажется, что это вызывает у них отвращение. – Мила украдкой кивает на ту девочку, которая постоянно подтягивает сползающие гольфы.

– Ты не хочешь так выглядеть?

– Ни за что!

– Принято. – Коул теребит бумажную обертку соломинки из стакана Милы, аккуратно разрывает ее по шву и расправляет. Это позволяет ей хоть чем-нибудь занять руки. Проклятие, как же хочется выпить!

Такие слова мог бы произнести твой отец.

Снова этот призрачный голос у нее в голове.

Цирроз печени стал бы для нее сейчас меньшей из проблем. Вероятно, сейчас от них буквально несет отчаянием – этот запах вырывается из ее пор вместе с вонью немытого тела, этим затхлым болотным смрадом долгих часов в пути, смешанным с чувством вины и приправленным горечью тревоги. Коул не говорила с другим взрослым человеческим существом с ночи накануне побега из «Атараксии»; спор с Билли, крики под шум воды из всех открытых кранов в ванной, чтобы их не услышали домработницы, размещенные во всех подземных роскошных апартаментах, определенно подслушивающие частные разговоры.

Коул украдкой бросает взгляд на телевизор, опасаясь того, что ее лицо появится над подписью «Срочная новость» или «Разыскивается преступница». Но лучшие моменты американского футбола продолжаются без каких-либо вкраплений. Коул разглаживает ладонью бумажку от соломинки, делает четыре надрыва для ног. Сосредоточиться. Выбрать ту, кто не хватится своего бумажника.

Барменши и официантки исключаются, не только потому, что Коул сама когда-то работала в сфере услуг. Здесь это самые трезвые и бдительные люди. Не подходит женщина, в одиночестве пьющая пиво у стойки, или те две одинаковые блондинки, словно сошедшие с той древней рекламы сигарет; у них, очевидно, первое свидание, они склонились друг к другу над столом. Самый многообещающий вариант: кучка девиц – прожигательниц жизни (поправка: теперь прожигать жизнь можно хоть каждый вечер) за столиком у окна, шумных, наглых, успевших уговорить уже три бутылки. Их громкий смех звучит неестественно. А может быть, она просто выдает желаемое за действительное.

Коул ничего не украла за всю свою жизнь. Даже лак для ногтей или дешевые сережки в одном из торговых центров Йоханнесбурга, давая выход дерзкому подростковому бунтарству. В отличие от Билли, которая запихивала подушку под платье, притворяясь беременной в шестнадцать лет, вызывая этим праведное негодование пожилых дам и пользуясь почтительным отношением других покупателей. Благожелатели покупали ей упаковки памперсов и детского питания, которые она через двадцать минут возвращала назад, обменивая на сигареты и кока-колу, после чего отправлялась в школу и продавала свою добычу другим ученикам. «Как же в ней была сильна предпринимательская жилка», – думает Коул, отгибая ножки и распрямляя туловище своей бумажной фигурки. Она ставит ее на пакетик с кетчупом.

– Я схожу отолью. Стереги моего слоника. И рюкзачок.

Мила с сомнением трогает кособокое бумажное животное.

– Мам, это оскорбление всем слонам.

Но Коул смотрит на рыжеволосую женщину средних лет, направляющуюся в туалет со старательной осторожностью сильно пьяного человека, то и дело поправляя постоянно сползающую с плеча полосатую сумочку под зебру.

Когда Коул добирается до женского туалета, там уже никого нет. Над зеркалом на бетонной стене неоновая вывеска провозглашает курсивом: «Молодость не имеет возраста». Эта надпись так раздражает Коул, что ей хочется разбить зеркало. А также она раздражена тем, что упустила свой шанс.

«Всегда будет еще одна возможность», – говорил Девон, однако сейчас от этого утешения столько же толку, сколько от елейного послания на стене. Возможно, эта логика была применима, когда ей нужно было общежитие художников в Праге, потому что Майлсу тогда было всего шесть месяцев от роду и она еще не отняла его от груди. Но красивые афоризмы не катят, когда от упомянутой возможности будет зависеть, умрут ли они от голода посреди пустыни в машине с пустым бензобаком. А это уже совершенно другой расклад, твою мать.

Коул выходит из женского туалета и толкает дверь в мужской. Рыжеволосая бросает на нее злобный взгляд – «ну хорошо, вот я такая», и продолжает красить губы, глядя на себя в зеркало, над которым, к счастью, нет никаких житейских мудростей. Ее сумочка стоит на краю раковины, расстегнутая, обнажающая содержимое, в том числе такой же полосатый, как зебра, бумажник.

– Эй, милочка, у тебя пудра есть? – спрашивает она.

– О. Мм. Сейчас посмотрю. Может быть, есть. – Коул хлопает себя по карманам, словно когда-либо принадлежала к тем женщинам, которые носят с собой запасы косметики.

– Спасибочки. А то я вся вспотела. – Рыжеволосая опасно раскачивается на высоких каблуках. – Даже не хотела идти. Но сегодня день рождения Брианны. Круглая цифра. Полтинник. – Умолкнув, она крепко хватается за раковину и мутными глазами смотрит на свое отражение.

Не может быть, крошка, чтобы это было труднее, чем убить человека.

– Знаешь, мы договорились покончить с собой. Если нам стукнет сорок, а мы еще одинокие. Или если выйдем замуж друг за друга. Видишь, как классно это обернулось! – Рыжеволосая рыгает, прикрывая рот рукой, что нередко предшествует позывам рвоты. – Слушай, можно тебя кое о чем попросить?

– Боюсь, пудры у меня нет.

– Тебе когда-нибудь доставляло удовольствие лизать женскую киску?

– Полагаю, ко всему можно привыкнуть, – выдавливает Коул, и тут в туалет врывается Мила.

– Мама!

Пьяная женщина вздрагивает от неожиданности, отшатывается назад и смахивает сумочку с раковины. Сумочка рассыпает свое содержимое по полу.

– Майлс! – Коул поспешно поправляет себя: – Мила!

– О-ооо блин! – говорит рыжеволосая. – Ооо, кажется, я сломала каблук.

– Извини! Я не знал, где ты! В женском тебя не оказалось! Ты должна была меня предупредить!

– Успокойся, ты ни в чем не виновата. – Коул перехватывает взгляд Милы, брошенный на сумочку и разбросанное содержимое. Она качает головой, кратко, резко.

– Я соберу ваши вещи, – говорит Мила, не обращая на нее внимания.

Твою мать. Коул берет женщину за руку, отвлекая ее на себя, наполняя свой голос теплотой и удивлением.

– Так, держитесь. С вами все в порядке?

– Мой каблук, – жалобно хнычет пьяная, покачиваясь на одной ноге и изучая свою обувь. – Сломан на хрен! – Она снова рыгает.

– Нет, посмотрите, это лишь застежка. Она расстегнулась. Давайте я вам помогу. – Коул наклоняется, чтобы застегнуть застежку, надеясь на то, что рыжеволосую не вырвет прямо на нее.

– Ты просто прелесть!

У нее за спиной Мила подбирает тюбик губной помады, связку ключей с брелком в виде танцовщицы, пакетик мятных конфет, пачку жевательной резинки с никотином, выжатый тюбик дорогого крема для рук, несколько тампонов. Ее пальцы замирают над полосатым бумажником, раскрытым. Внутри бесполезные пластиковые карточки. И долларовые купюры, которые аккуратно извлекаются и зажимаются у нее в кулаке.

– Вот ваши вещи, мэм. – Мила вкладывает сумочку пьяной женщине в руки, буквально излучая невинность.

– И ты… ты тоже прелесть! – Рыжеволосая треплет Милу по щеке. – Ты должна ее беречь, – повернувшись к Коул, вздыхает она. – У меня детей не было. И теперь уже никогда не будет. Раньше не хотела, а теперь… теперь у меня нет выбора. Детей не будет больше ни у кого. Это так печально, правда? О, это уже слишком, я больше не могу! – Женщина лезет в сумочку за носовым платком.

– Лучше о таких вещах не думать. – Коул протягивает ей бумажное полотенце, чтобы она вытерла глаза, чтобы не рылась в сумочке. – И все будет хорошо. – Она увлекает ее к двери. – Вот увидите, весь мир над этим работает, лучшие ученые и эпидемиологи. – Сколько долбаных тестов они проделали над Майлсом на объединенной базе Льюис-Маккорд. И над ней тоже. – Это лишь вопрос времени. – Коул старается оставаться жизнерадостной, однако слезливая жалость этой рыжей к себе начинает ей надоедать.

Ты начинаешь обвинять свои жертвы, крошка?

– Идемте, я провожу вас к вашим подругам, – говорит Коул, направляя пьяную женщину в сторону столика с ее беспечными приятельницами.

– Отличная работа, – шепчет она Миле, когда они направляются к выходу, не оглядываясь назад. – И еще: чтобы впредь ты такого больше не делала. Мы пришлем ей чек по почте, вернем все до последнего цента.

– Конечно, мама, – говорит ее дочь-воровка, выразительно закатывая глаза. Как будто у Коул есть чековая книжка. Как будто она удосужилась узнать имя рыжеволосой.

Плохая мать. Она ничего не может с этим поделать.

6. Билли: Периферийное зрение

Напряженные пальцы на руле подобны светлому дереву. Взошедшее солнце нездорово-бледное. По дороге в Сан-Франциско. Кажется, была такая песня? Билли мурлычет несколько нот, пробуя, что у нее получается. Тара-тара-тара-миска, тара-едем в Сан-Франциско. Фары включены, поскольку так безопаснее, даже днем. Лучше видимость. Этому ее научил отец. Но дорожные знаки – полная чертовщина. Как они тут в Америке разбираются, что к чему? А может быть, она заблудилась. Временами она на мгновение закрывает глаза, и пейзаж вокруг меняется, и она уверена, твою мать, что этого не должно быть.

Она старается не прикасаться к затылку, к слипшимся волосам, затекшей шее. Периферийным зрением она видит какие-то тени. Как будто в машине есть еще кто-то.

Это не ее сестра.

Чтоб она сдохла, долбаная корова!

Эта бестолковая самовлюбленная стерва. Всегда была такой. Всегда. Такая снисходительная, блин.

«Билли, наверное, тебе нужно устроиться на работу. – Тем самым увещевающим тоном, которым успокаивают трехлетнего ребенка, отказывающегося надеть трусики. – Не все созданы быть предпринимателями».

Это называется «семенным фондом», сука. Выживает лишь одно деловое начинание из тысячи, а остальные заканчиваются крахом, крахом, и нужно собирать волю и подниматься с пола, вытирать кровь с разбитого лица и возвращаться на ринг и пробовать снова.

У нее во рту кровь. Она это чувствует. Металлическая горечь. Никак не может избавиться от ощущения, будто рядом с ней кто-то сидит (мерещащиеся призраки) и разве она уже не проезжала мимо этого трупа?

Мимо этой тропы. Не трупа.

Сосредоточься. Не забывай, что ехать нужно справа.

«Семенной фонд». Ха.

Это несправедливо. Она ждала этого всю свою жизнь. Она не виновата в том, что ее сестра оказалась такой упрямой. Это было недоразумение. Она даже не думала похищать мальчишку. Она правда собиралась предупредить Коул.

Зачем сестра ее ударила?

Попыталась ее убить.

Струсила. Как всегда.

Из них двоих сильной всегда была она, Билли. Готовой идти до конца. Вечно что-то стряпала. Шутка повара. Ха.

Вот что она делала для мистера и миссис Амато – личный шеф-повар, устраивала шикарные ужины в экзотических местах, где законы… скажем так, более гибкие. От Манилы до Монровии, от Бодрума до Дохи. Кто-то же должен кормить богатых и беспринципных.

В отличие от своей безмозглой старшей сестры она никогда не была наивной насчет темных течений, струящихся у самой поверхности приличного общества. Работая в ресторанах, иногда можно попасть в водоворот, и это не только торговля «коксом» в туалете (как правило, персоналу, потому что работать приходится допоздна, искрясь внешним весельем) или махинации с кредитными карточками, но и страшный рэкет, предлагающий свою «крышу». В то утро в «Ла-люксе» в Кейптауне на стоянку на набережной подкатила целая флотилия черных «Мерседесов», и крепкие ребята в дорогих костюмах доходчиво объяснили, что отныне все заботы ресторана берет на себя их частная охранная компания.

Но разве рэкет был не повсюду? На лобковый волосок разницы между легальной фармацевтической промышленностью и сбытом наркотиков, между международной банковской системой, финансовым мошенничеством и криптовалютным терроризмом, между торговлей оружием и незаконной торговлей оружием. Билли прекрасно понимала, на кого будет работать, когда познакомилась с Тьерри Амато в элитарном клубе в Сохо, когда увидела его усмешку, больше напоминающую волчий оскал, и сомнительных дружков.

Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, какие они стрёмные, кучки людей, разговаривающих вполголоса в обитых дорогим деревом библиотеках, телохранители, таинственные пакеты, иногда проходящие прямо через кухню, где работала Билли. Она не имела ничего против того, чтобы ей платили за молчание. Но нужны были дерзость и смекалка, чтобы ухватить шанс двинуться вверх.

И вот все сорвано. Потому что ее долбаная родная сестрица попыталась ее убить.

Прочь слезы. Дорога впереди расплывается. Нужно было подать заявление. Попытка убийства. Как там это называется? По аналогии с братоубийством – сестроубийство.

Нужно это исправить. Что, если миссис Амато решит умыть руки и завязать со всем? Как леди Макбет. Прочь, проклятое пятно![11]11
  У. Шекспир. Макбет. 5-й акт, 1-я сцена.


[Закрыть] Семя вместо крови.

Золотой шанс для Билли. Для всех них. Нужно хватать возможность за яйца. Иногда в буквальном смысле. В этом была вся прелесть, не так ли? Не просить Майлса делать что-то такое, чего он сам не делал бы.

Она к нему не прикасалась. Ни за что бы не сделала это. Боже упаси. Никогда. Но он мог, сам. Запросто. Занимайся этим с закрытыми глазами. Что тут такого?

Естественное выделение. Все равно что сделать надрез на коре клена и подставить банку для сбора сиропа. Окно открыто сейчас, пока еще не нашли лекарство или вакцину, что будет означать декриминализацию процесса воспроизводства, запасы спермы можно будет выбросить на помойку, а камеры для хранения зародышей будут никому не нужны. И тогда несколько банок мальчишеских соков больше не будут стоить многие миллионы.

Белое золото. Билли полагала, что ее сестра полностью поддерживает права женщин контролировать свое собственное тело. Разве это не включает в себя возможность забеременеть? Кому-то хорошо, тем, у кого дети остались в живых, но не всем повезло так, как Коул. Эгоистка. Долбаная стервозная эгоистка!

Кажется, небо потемнело? Сколько времени она уже за рулем? Дорога заикается. Это игра света. Определенно, она уже проезжала мимо этих трупов. Трупов деревьев, от которых остались одни скелеты. Рядом с ней призрак. Все в порядке. Все в полном порядке. Только не нужно прикасаться к затылку.

Можно выполнять для миссис Амато и другую работу. Более или менее противозаконную, все, что она захочет. Но это, черт возьми, была ее идея. Ее задумка. Ее риск.

Но Билли хочет получить все, что ей обещали, все, чего ее лишила сестра: свободу, собственное агентство и катализатор, который сделает все это возможным, – счет в банке…