Текст книги "Земля матерей"

Автор книги: Лорен Бьюкес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Так, кажется, мне нужно немного поспать.

– Хорошо, – говорит Майлс. – Я совершу обход. Посмотрю, что к чему.

– На самом деле в этом нет необходимости, – возражает мама, но это исходит от женщины, которая уже положила рядом с диваном клюшку для гольфа и большой кухонный нож.

– Мне так будет спокойнее.

Майлс берет другую клюшку для гольфа и идет по дому, открывая все шкафы, легонько постукивая клюшкой по всем важным предметам.

Возможно, когда-нибудь в этом коттеджном поселке будут устраивать экскурсии. И гид будет рассказывать, что это тот самый дом, в котором знаменитый преступник Майлс Кармайкл-Брэди, один из последних мальчиков на Земле, укрывался вместе со своей матерью в тот судьбоносный день после бегства из роскошного бункера для мужчин. Туристы будут с радостью делать фотографии, и, может быть, на коттедже появится памятная табличка.

Майлс трижды обходит весь дом, затем забирается с ногами в мягкое кресло, смотрит на спящую маму и незаметно для себя сам проваливается в сон, с клюшкой для гольфа на коленях.

– Просыпайся, дружок, – трясет его мама, и Майлсу кажется, будто он проспал целую вечность. За окном смеркается, темнеет.

– Не желаешь использовать клюшку по назначению?

Они выходят на крыльцо и один за другим отправляют шары для гольфа в сгущающиеся сумерки, до тех пор пока уже нельзя проследить за их полетом, лишь одно короткое мгновение, после чего шары оказываются поглощены темнотой.

– Точка исчезновения, – говорит мама и тотчас же поправляется, переходя в режим учителя рисования, как будто Майлс ничего не знает. – На самом деле не совсем то. Это относится к перспективе, точке на горизонте, в которой сходятся все линии.

– Пожалуй, нам нужно поменьше исчезновения и побольше перспективы, – говорит Майлс. Он по-прежнему не может собраться с духом, чтобы спросить.

– Уф, ты чересчур умный и страдаешь от этого. – Она протягивает руку, чтобы обхватить его макушку, и Майлс тычется головой ей в ладонь словно кошка.

3. Билли: Солнце – черная дыра

Бледный диск в неясной темноте. Нет. Не то. Это луна, светящая ей прямо в макушку. Подобно световому сверлу. В ночи воют механические волки.

Твою мать!

Твою мать, блин!

Ох.

Билли открывает глаза. Не бледный диск, не луна. Прожектор с размытым ореолом. Слишком яркий. Воют сирены. Не волки. Эй! Кто-нибудь может отключить эту хренотень? Ее губы шевелятся, однако слов она не слышит. Слишком много шума. Билли приподнимается, отрываясь от бетона. Не лучшее место для того, чтобы немного вздремнуть. Впрочем, ей не впервой отключаться. Но до беспамятства она не напивалась уже… когда это было в последний раз? В Барселоне с Рафаэлем и ребятами, они все нализались тогда в стельку, даже не помнили, как потом сходили на концерт. Что они тогда пили? Она не может думать из-за шума. Кто-нибудь заставит замолчать этих гребаных волков?

Сесть оказывается труднее, чем она предполагала. Вероятно, она до сих пор еще пьяна. Твою мать, как же раскалывается голова! Это еще хуже, чем похмелье. Что они пили, блин? Билли трогает затылок там, где болит. Влажно.

Влага и кусок оторванного скальпа.

Тошнота и мрак накатывают одновременно. Ее рвет на бетон, горячим кислым месивом. Как поется в одной популярной песне: «Мрак и блевотина».

Она не поддастся этим похожим на черные дыры солнцам, кружащимся у нее перед глазами. Нет, это уже какая-то другая песня. Слова уводят не туда.

И она сейчас встанет.

И больше не прикоснется к голове, где оглушительно вопят обнаженные нервные окончания.

Но она прикасается к голове. Не может удержаться.

Бетонный пол несется ей навстречу, присоединяясь к мраку. Эй, так нечестно! Все против одного. Билли падает на колени, обдирая их сквозь джинсы. Приподнимается. Готовится к броску. Стоя на четвереньках. Как собака.

– Потому что тебя сейчас отымеют по полной!

Вставай, глупая корова! Тупая стерва. Вставай! По затылку разливается теплая влага, пропитывающая рубашку. Останется грязное пятно. Сирены продолжают свой надоедливый вой.

Не Барселона. Это то место… где Коул. Как там оно называется? «Асфиксия». Подземный винный погреб миллиардеров. Она в автомастерской. Среди машин. На полу валяется монтировка в лужице темной крови. Похожей на образцы косметики на страницах журнала мод. Самый модный оттенок лака для ногтей этого сезона: алый цвет раны на голове. А где Коул? Куда-то пропала. Куда-то пропала вместе с Майлсом. Удрала на машине, которую приготовила она, Билли. Это она составила тщательный план. Это ее идея, ее ресурсы. Это она их нашла. Ей пришлось обращаться к правительству Соединенных Штатов с просьбой помочь ей найти сестру и племянника в рамках программы воссоединения, помогающей родственникам находить друг друга. И что теперь? Ее бросили умирать. Забыли как ненужную вещь.

Билли откидывается спиной к стене. Держаться прямо пока что не получается. Держаться на ногах трудно. Можно снова упасть. Она трогает подбородок. По шее стекает струйка свежей крови. Стискивает зубы. Ощупывает рану. Осторожно. Боль страшная. Грудь сжимает. Перед глазами все плывет. С губ срывается тихий стон. Ответ сиренам. Билли старается держать себя в руках. Пережидает тошноту, пережидает круговорот похожих на черные дыры солнц.

Новый стон. Звериная жалость к самой себе. Клочки волос. Под пальцами что-то острое. Билли подносит руку к лицу. На пальцах в лужице крови, пугающе алой, маленькие черные крошки. Щебень. Не осколки костей. Череп не проломлен. Всё не настолько плохо. Но и хорошего тоже мало.

Отлично. Встать. Двигаться. Сюда придут, чтобы узнать, в чем дело. Но сила земного притяжения работает против нее. Еще один враг. Билли бешено злится на Коул. Предательство, достойное сюжета классической трагедии. И сирены – это греческий хор, своим воем выражающий скорбь и ярость.

Она стоит. Шатается, но держится на ногах. Будь ты проклято, земное притяжение! Как долго она пробыла в отключке? Несколько минут. Судя по ощущениям, несколько минут. Она опирается о «Бентли». Ключа в замке зажигания нет. Все ключи заперты в главном здании. Одна из мер обеспечения «безопасности» обитателей комплекса. По этой же причине у всех машин здесь ручная коробка передач – еще один уровень безопасности, поскольку считается, что с рычагом переключения передач обитатели комплекса не справятся. Если честно, американцы, наверное, и правда не справятся. Но южноафриканцы справятся.

В слабом лунном свете просторное помещение без окон кажется крепостью. Неприступной. При малейшей угрозе тотчас же с грохотом опустятся массивные стальные ставни. Билли уже проходила это на тренировках, дважды с тех пор как попала сюда два с половиной месяца назад, хотя прежде она оставалась внутри. Крепкие, пуленепробиваемые, ударопрочные, герметичные. На случай террористической атаки, как это произошло в Сингапуре. Нет, в Малайзии. И, кажется, в Польше, да? Взорвать последних уцелевших мужчин. Система безопасности может сработать от самых разных причин, в том числе в случае проникновения постороннего через наружную ограду, но не только. Она не позволяет террористам проникнуть внутрь. Для того чтобы помешать кому-то выбраться отсюда, система подходит гораздо хуже.

Но машина. «Ладида». Нет, не так. Просто «Лада». И комплекс называется «Атараксия», а не «Асфиксия». «Ладу» забрала Коул, твою мать. После стольких ухищрений представить машину беззубой, ни на что не годной. Троянский конь в качестве машины для бегства. На Билли произвели впечатление двуличие ее сестры и ее новообретенные навыки механика. Пропавшая крышка карбюратора, отсоединенный топливный шланг. Если ты умеешь угонять машины, ключи тебе не нужны. Такое заметил бы каждый, если бы искал. Никто ничего не искал. Но теперь будут искать. Всё ради ничего.

Непременно должен быть какой-то другой выход отсюда. Она может просто идти. Выйти через пролом в ограждении, который должна была проделать Коул согласно своему плану. Согласно ее плану. Продуманному с дотошной тщательностью. Белый внедорожник ждет на стоянке перед торговым центром, чтобы можно было сменить машину подобно профессиональным налетчикам. Миссис Амато будет в ярости. Столько усилий. Столько трудов – а также времени и денег, – чтобы Билли попала сюда, устроила все, чтобы вызволить их отсюда. «Великое похищение мальчика – 2023». И все впустую, твою мать! Черт бы побрал тебя, Коул, и твою близорукую ханжескую глупость!

Сирены продолжают завывать, у нее звенит в ушах. И на дорожке появляется машина. Билли видит свет фар. Она щурится. Это не ее сестра. Если только Коул не угнала патрульную машину с заикающимися синими мигалками на крыше.

Билли нагибается, чтобы подобрать монтировку. Опустив ее, она ждет приближающуюся машину службы безопасности. Она стоит, прислонившись к стене. И это совершенно искренне. Она не знает, сможет ли снова подняться на ноги. Кровь струится по затылку, дальше по руке. Срывается вниз. Кап-кап-кап.

Машина останавливается рядом с ней. Долгие секунды – водитель ждет, принимая решение. «Поторопись же! – мысленно взывает к ней Билли. – Тут у нас женщина истекает кровью». Наконец женщина-водитель выходит из машины, оставив дверь открытой, свет в салоне горит, поэтому Билли видит, что она держит пистолет наготове, сжимает его в обеих руках, рот раскрыт, словно у вытащенной из воды рыбины. Это молодая девчонка. Билли знает их всех по именам, пекла им долбаные пирожки. В буквальном смысле. Работая на богатых идиотов, Билли усвоила одно: с помощью сахара и углеводов очень легко добиться расположения людей. А также выведать ценную информацию: например, когда происходит смена дежурств, маршруты и графики движения патрулей, – все это имеет решающее значение, когда планируешь бегство из рая. Эту она угощала сигаретами. Марси, Мейси, Микаэла или как-то в таком духе. Почему она никогда не могла запомнить имен?

– О боже! – восклицает Марси-Мейси-Микаэла. – Билли! Билли, что стряслось? Ты вся в крови!

«Что хорошо для одной дуры, подойдет и для другой», – думает Билли и со всей силы взмахивает и опускает монтировку, сокрушая запястье Марси-Мейси-Микаэле. Девушка вопит от боли. Пистолет с грохотом летит по бетону и останавливается где-то под машиной. Билли не видит, куда он отлетел, блин.

Марси-Мейси-Микаэла прижимает руку к груди и всхлипывает, не столько от боли, сколько от ярости.

– Ты сломала мне руку!

– Заткнись! – приказывает ей Билли. – Заткнись, твою мать! – У нее остались силы для того, чтобы искать пистолет или сесть в машину. Но не для того и другого сразу. – У меня твой пистолет, – блефует она. – Я тебя пристрелю! Заткнись, твою мать! Ложись на землю! Руки за голову! Живо!

– Ты сломала мне руку! Зачем ты сломала мне руку?

– Живо, сука, мать твою! На землю! Руки за голову! – Волна головокружения. Потеря крови. Ей нужно в больницу. Ей нужно выбраться отсюда.

Вся в слезах, Марси-Мейси-Микаэла опускается на землю. Она произносит что-то нечленораздельное сквозь всхлипывания. Лишний долбаный шум Билли не нужен.

– Заткнись, сука, или я тебя пристрелю! – Но это не ее игра. Вот провернуть скользкое дело, устроить гладкую сделку, достать редкую вещицу тому, кто готов за нее заплатить, – пожалуйста, что тут плохого? Однако она не убийца, даже если прямо сейчас ей очень хочется сделать исключение для своей гребаной сестрицы, которая испортила все. Всё.

– Руки за голову! – орет Билли.

– Я так и делаю! – хнычет девица, сплетая руки на затылке. Точнее, пытаясь это сделать. Одна рука у нее определенно сломана. Ну ничего, сама напросилась.

Билли садится за руль. Ключ в замке зажигания. Двигатель работает. Долбаный руль не с той стороны. Твою мать! Черт бы побрал этих американцев! Какого хрена эти люди сидят в машине не с той стороны, ездят не по той стороне дороги? Долбаное высокомерие. Империалисты! Ха!

Рычаг переключения передач застыл на месте намертво. Слышится скрежет шестеренок. Сцепление. Нужно выжать сцепление. Забыла? Включить задний ход. Машина дергается назад так резко, что Билли жмет на тормоз. У нее чуть не отрывается голова. Тошнота и это чувство, будто вокруг сжимаются стены. Тоннельное зрение. Или сужается стоящий перед ней выбор. Первая передача. Снова скрежет.

– Не вздумай поднять голову, твою мать! – кричит Билли в окно Марси-Мейси-Микаэле, выкрутившей шею. – Иначе пристрелю!

Наконец передача включается, и машина трогается с места. Получилось! Она вырвалась отсюда! Машина задевает за угол стены, но Билли все равно, потому что она на свободе.

Три года назад

4. Коул: Первый конец света

Глобальная одержимость. Где ты была, когда это произошло? Где ты была, когда впервые подверглась воздействию? Но как провести линию на песке между «до» и «после»? Проблема с песком в том, что он перемещается. Осыпается.

«Диснейленд». Летний отпуск 2020 года. Раз в несколько лет они собирались всей большой семьей, с разных полушарий, со свояченицей Тайлой, сестрой Девона, профессором математики, и ее мужем Эриком, инженером-программистом, чтобы Майлс общался со своими американскими кузенами, долговязым придурковатым Джеем, старшим, за которым Майлс неотступно ходил как щенок, и десятилетними близнецами Золей и Софией, великодушно терпевшими Майлса и позволявшими ему обыгрывать их в видеоигры. Билли также должна была приехать, но в самый последний момент отказалась, а может быть, изначально не собиралась. Это так в ее духе. Со своими родственниками она встречалась всего-то раза два. На их свадьбе. На Рождество в Йобурге два года спустя.

Воспоминания кристаллизуются вокруг тех мгновений, когда можно было повернуть назад. Например, когда она стояла в бесконечной очереди на паспортный контроль в аэропорту Хартсфилд-Джэксон. Коул прилетела одна, поскольку Девон вылетел первым за неделю до этого. Она успела забыть, какой изнурительно долгий перелет из Йоханнесбурга в Атланту, с каким подозрением встречают иностранцев сотрудники иммиграционной службы.

– Я вижу, у вас виза на посещение супруга. А где ваш муж? – спросил мужчина в форме, оглядывая их с ног до головы, измученных дорогой и сменой часовых поясов, восьмилетний Майлс умирает со стыда, без рубашки, укутанный в выданный в самолете плед, поскольку его укачало и вырвало на одежду и на запасную одежду, которую Коул захватила как раз на такой случай.

– На конференции в Вашингтоне. Он специалист по биомедицине. – В надежде произвести этим впечатление.

– А вы?

– Рекламный художник. Оформление витрин, редакционная работа в журналах. Не чистое искусство. – Коул шутила, что многие любят преувеличивать собственную значимость, в то время как она довольствуется тем, что есть. Ее частенько спрашивали: «И этим можно зарабатывать на жизнь?», на что она елейным голосом отвечала: «Как вы полагаете, почему я вышла замуж за инженера? Кто-то же должен оплачивать мое глупое увлечение» и закатывала глаза на Девона, потому что за некоторые заказы получала вдвое больше его месячного оклада. Но ее работа не была постоянной и не имела практической ценности, в отличие от искусственных пищеводов, помогающих дышать новорожденным младенцам.

– Да, но это не искусство, – возражал Дев, и в этом крылась одна из бесконечного множества причин, почему Коул его любила. Помимо решения мировых проблем.

Они познакомились на лекциях о гравитационных волнах в планетарии Университета Уитса в августе 2005 года, в самый разгар невыносимо холодной йоханнесбургской зимы. Девон был неуклюжим аспирантом (биоинформатика: расшифровка последовательностей РНК малярии, в Южной Африке по гранту от крупного фонда), а она оказалась той, кто изготовил шутливую модель вселенной из пряжи, единственную из представленных на выставке, которая привлекла его внимание.

На самом деле они уже несколько недель до этого болтали в «Твиттере», когда это еще была площадка для общения с интересными и остроумными незнакомцами и можно было даже встречаться с ними, чтобы выпить чашку кофе или чего-нибудь покрепче, или пригласить их на какую-нибудь заумную лекцию, оформлением которой она занималась. Потом можно было отправиться посидеть в ее любимом баре в Паркхерсте и настолько забыться в увлекательной беседе, что происходило немыслимое и их выставляли на улицу, поскольку заведение уже закрывалось.

Вскоре они стали жить вместе, меньше чем через полгода, поскольку у Коул истек срок аренды, а Девон снимал квартиру в Браамфонтейне, классную, с панорамным видом на город, но также очень шумную из-за студентов и золотой молодежи. Но в любом случае все это было временным, потому что Девон собирался после окончания аспирантуры вернуться в Штаты, а может быть, она приедет к нему в гости? Что она и сделала, и они приложили все силы, но ей не разрешили работать, а Коул не могла сидеть на диване без дела целый день, поэтому они расстались, она вернулась домой, и это был сущий ад. Но через шестнадцать долгих и ужасных месяцев Девон нашел способ вернуться – работа в компании по производству медицинской аппаратуры, которая платила в рандах, к несчастью, но поддерживала все его начинания.

Коул не собиралась объяснять все это сотруднику иммиграционной службы.

– Гм. – Сотрудник оторвал взгляд от их зеленых южно-африканских паспортов, «зеленых мамб», как их называла ее лучшая подруга Келетсо, потому что они кусают огромными визовыми сборами за посещение всех тех стран, куда не пускают их обладателей. – И после окончания отпуска вы возвращаетесь в Южную Африку?

– Да, мы там живем, – подтвердила Коул, гордясь этой суровой истиной. Прочь от повседневного нацизма и стрельбы в школах, настолько регулярной, что ее можно считать неотъемлемой частью учебного календаря, такой же, как школьные вечера и первенство по футболу, прочь от медленного убивания демократии, от полицейских, по любому поводу хватающихся за оружие, и от ужаса воспитания чернокожего сына в Америке. «Но как вы можете жить там? – спрашивали у Коул (и в первую очередь Девон, ее муж-американец), имея в виду Йоханнесбург. – Разве там не опасно?» На что ей хотелось ответить: «А как вы можете жить здесь?»

География понятия «дом» случайная: где человек родился, где вырос, различные мелочи, определяющие то, что его сформировало и что он знает. Дом – это чистая случайность. Но он также может быть сознательным выбором. Они с Девоном построили полноценную жизнь в Южной Африке, со своими друзьями, с друзьями Майлса, с хорошей работой и замечательной школой, и маленьким уютным домиком в Орендж-Гроув, с большими окнами и скрипучими половицами, всегда предупреждавшими их о том, что Майлс собирается запрыгнуть к ним в кровать, и зимней сыростью, с которой приходилось бороться каждый год, с заросшим садом, где любила бродить в высокой траве их кошка Мьюэлла Фитцджеральд и терлась об их щиколотки. Они выбрали этот дом, эту жизнь, этих людей. Сознательно. Так что да, она собиралась вернуться обратно, черт побери, спасибо за то, что спросил, парень из иммиграционной службы.

Не искушай судьбу.

– Пожалуйста, положите правую руку на сканер отпечатков пальцев. Смотрите в объектив камеры. И вы тоже, молодой человек. – Сотрудник иммиграционной службы долго изучал экран своего компьютера, наконец поставил штамп в их «зеленые мамбы» и махнул рукой: – Обязательно посетите «Диснейленд»!

Они подхватили заразу именно там? На сканере, который, как обратила внимание Коул, никто никогда не протирал? Или на кнопке вызова лифта в гостинице? Набирая пин-код кредитной карточки в ресторане? На перилах смотровой площадки? Или в игровой комнате? Коул знала только то, что через считаные дни все восьмеро свалились с гриппом. Тогда они еще не знали, что это ЧВК. Этого никто не знал. И что́ несет в себе этот штамм – онковирус, подобный чертику из табакерки.

Выходные они провели в соплях, держась на коктейле из жаропонижающих и противогриппозных таблеток, которые Коул захватила с собой из Южной Африки в аптечке первой помощи.

– По крайней мере, это не корь, – шутил Девон.

Они не выходили из своих смежных номеров, Джей построил крепость из опрокинутых стульев, накрытых одеялами, еду им доставляли в номер, они смотрели по телевизору фильмы, и все это помогало им почувствовать себя одной семьей, правда? «Соединительные ткани», – пошутила Коул, и даже грозная Тайла улыбнулась.

А через четыре месяца Джею поставили диагноз. Какова была вероятность того, что у семнадцатилетнего подростка разовьется рак предстательной железы? Это было все равно что выиграть в самую страшную лотерею на свете. Девон на Рождество снова улетел в Соединенные Штаты, в феврале Коул и Майлс присоединились к нему в Чикаго, – тогда воздушное сообщение все еще было раздражающим удобством, а не из ряда вон выходящей редкостью для очень богатых или обладающих связями. Майлс настоял на том, чтобы навестить Джея в больнице, и нацепил по этому случаю значок «На хрен онкологию», который по его просьбе купила в интернете Коул.

– Ты не могла найти что-нибудь более цензурное? – пожаловался Девон. – Для ребенка носить такой значок не очень. И как к этому отнесутся другие пациенты?

– Я на сто процентов уверена в их реакции. – Они с Майлсом обсуждали это во время долгого перелета. Если бы можно было удалить злокачественную опухоль чистым праведным гневом, они смогли бы вылечить Джея и всех в радиусе тысячи миль вокруг.

Коул переключалась на другой канал, когда начинались выпуски новостей – камера жадно искала осунувшихся мужчин и мальчиков в палатах онкологических отделений, диаграммы показывали число новых заболеваний в разных странах мира, мрачная статистика смертности, – это чтобы защитить Майлса, оправдывалась она перед собой, – а потом, после того как он ложился спать, хваталась за них с исступлением наркомана.

«Беспрецедентная глобальная эпидемия» – эту фразу можно было услышать чаще всего, вместе с «эксперты изучают возможное влияние окружающей среды», и которую больше всего любила Коул, впервые прозвучавшую из уст контуженного онколога, «просто рак развивается не так». Эта фраза быстро стала мемом. Коул поймала Майлса за просмотром ролика в «Ютубе», с нарезками из фильмов про зомби с наложенным пульсирующим электронным ритмом, ускоряющимся все быстрее и быстрее.

Когда они вошли в двухуровневую квартиру родственников, провонявшие по́том, умирающие от смены часовых поясов, Тайла заключила Коул в объятия, слишком крепкие, слишком долгие. Коул встревожил ее вид: она была растрепанной, в мешковатом свитере и джинсах, косички спутаны в беспорядочный комок, а не уложены ровными дорожками, как обычно, лицо пепельно-серое с мешками под глазами. «Вот что делает с человеком страх», – подумала Коул. Страх и горе. Эрик постоянно улыбался, предлагал кофе, а через пять минут снова кофе, а близнецы подавленно ходили следом за родителями. Ужасное предчувствие прочно обосновалось в доме еще одним нежеланным гостем. Но, разумеется, долго так продолжаться не могло. Близнецы утащили Майлса к себе в комнату, и доносящиеся оттуда яркие вспышки смеха резали острыми ножами взрослых, сидящих внизу за чашками кофе (спасибо тебе, Эрик).

И все-таки Коул оказалась не готова к тому, каким изможденным оказался Джей, когда они его навестили. Как будто из него вытянули все жизненные силы. Кожа обтягивала кости, тусклые глаза запали. Тайла и Эрик ждали за дверью – поскольку согласно больничным правилам к больному одновременно допускались не больше трех посетителей, и к тому же свояченица настояла на том, что ей нужно прийти в себя. Держаться за нормальную жизнь всеми возможными средствами. Теперь Коул понимает, что это такое.

Увидев Майлса, Джей улыбнулся – бледная тень его прежней улыбки до ушей, его губы лишь слегка вздрогнули. Складки в уголках глаз, вероятно, были обусловлены болью. В сказках детей предостерегают насчет ведьм с отравленными яблоками и коварных первых министров, подмешивающих королям в вино смертельный яд. Попробуйте объяснить своему десятилетнему ребенку, что врачи сознательно закачивают Джею в вены яд, чтобы убить другой яд, растущий в потаенных глубинах его организма, опухоль выпирает из клеток подобно игрушкам для ванной, которые в воде расправляются в губки в виде животных.

– Привет, мелюзга. – Джей протянул руку, чтобы потрогать значок Майлса. – Мне он нравится.

– Привет, Джей, – только и смогла выдавить Коул, прежде чем слова застряли у нее в горле. Совершенно лысая голова подростка, отсутствие бровей и ресниц сделали его глаза просто огромными.

– Не хочешь подсесть ко мне? – похлопал по койке Джей.

– Наверное, лучше этого не делать…

– Все в порядке, – вмешался Девон. – Тайла говорит, девочки постоянно так делают. Только сначала разуйся, дружок.

– Не задень за капельницы и прочее дерьмо. Подожди, дай я подниму спинку. Если хочешь это сделать, нажми кнопку. Но только осторожно, иначе кровать сложится пополам.

– На что это похоже? – спросил Майлс, устраиваясь рядышком с Джеем, но все-таки не прикасаясь к нему.

– Когда я писаю, больно. Очень больно. И химиотерапия просто бесит. От нее все равно нет никакого толка.

– Джей… – предостерегающе начал было Девон.

– А что? Я не собираюсь ему врать. – Джей злился. Что было понятно. – Ты ведь не боишься правды, да, мелюзга?

– Да!

– На хрен онкологию!

– На хрен онкологию. – Но Майлс оглянулся на мать, словно спрашивая у нее разрешение посквернословить.

– Знаешь, Джей, Майлс нарисовал для тебя комикс.

– Классно! – махнул рукой Джей. Помимо воли Коул отметила, как выступают вены, усыпанные оспинками следов от уколов. – Ты нарисовал для меня комикс?

– Ага, про монстров, завоевывающих мир.

– Да, вижу. Расскажи мне вот про этого типа, у него страшный вид.

– Это Извергатель, у него вместо головы вулкан, и когда он злится – бум! Вокруг раскаленная жидкая лава и пылающие камни! И у тебя плавится лицо.

– Временами у меня как раз такое ощущение.

– А это Шшшшш. Змея, но с руками, и она может выстреливать из пальцев пауков.

– Каких-то особенных пауков, вроде каракуртов или тех жутких, что обитают у вас в Южной Африке?

– Пауков-волков! И пауков-бабуинов! Это те, что похожи на тарантулов. Шшшшш может стрелять любыми пауками, какими только захочет!

– О, круто, круто. – Джей заметно слабеет.

– А это их заклятый враг Граммофонша, злобная старуха со старым граммофоном вместо головы, которая хочет забрать у монстров всех детей и с помощью машины времени вернуть их в те дни, когда все было черно-белым и даже не было интернета.

– Жутковатое какое-то место. Слушай, мелюзга, я что-то устал. Давай мы продолжим потом.

– Ладно, – сказал Майлс, соскальзывая с койки. Коул затруднилась бы сказать, кто испытал большее облегчение.

– Пошли, – сказала она, обнимая сына за плечо. – Мы придем завтра.

Но после этого раза она приводила Майлса повидаться со своим двоюродным братом лишь дважды. В разговоре с ним звучали разные страшные слова. Аденокарцинома. Шкала Глисона[8]8
  Шкала Глисона – используется для гистологической оценки дифференцировки рака простаты.


[Закрыть]. Обширные метастазы. Дополнительная терапия. Рецидив. Передача другому лицу прав по принятию медицинских решений. И единственная тема, о которой говорили дома. Эвтаназия.

Коул уяснила, что люди чересчур охотно используют слово «невыносимый». Оказывается, на самом деле невыносимо пройти через все это. Джей умер дома, во сне, месяц спустя. Это помог сделать морфий. Если тебе повезло иметь доступ к морфию, если ты был одним из первых.

Говорить было нечего – только то, что невозможно выразить словами. Чувство вины диким зверем металось и рычало в тесноте грудной клетки Коул. Она боялась открыть рот из страха, что вырвутся слова зверя: «Слава богу! Слава богу, что это был твой сын, а не мой!» Сознавая, что Тайле и Эрику хотелось выдать ей горькое: «Как ты смеешь по-прежнему иметь ребенка, живого и здорового?»

Черной дырой может стать все, что угодно, если это сжать с достаточной силой. Именно такой была реакция Тайлы: она провалилась под тяжестью своего горя, поглощая весь свет. Эрик ударился в противоположную крайность, погрузился с головой в работу, чтобы не подпускать боль близко, пытался развеселить девочек, взял на себя стирку, готовку и выполнение уроков. Предложения помощи отнимали у него единственную его опору. Девон старался как мог, но это только прогоняло Эрика в другую комнату, к другой работе.

Коул беспокоило то, как Эрик вдруг случайно замечал Майлса – когда врывался в комнату и заставал его вместе с девочками перед телевизором, все трое прильнули к экрану, как будто интереснее рекламы нет ничего на свете, – и, вздрогнув, уходил. Раз за разом. Майлс также это чувствовал. Он превратился в комок нервов, ронял вещи, спотыкался на лестнице.

– Ну когда мы поедем домой? – непрестанно спрашивал он.

Лучше бы они вернулись домой.

– Мы здесь лишние, – разгоряченным шепотом спорила Коул с Девоном. Были и другие родственники – родители и сестры Эрика, готовые помочь. А Майлсу требовалась стабильность. Ему нужно вернуться домой. Нужно, чтобы папа уделял ему все свое внимание.

И еще Коул боялась, что болезнь заразная. Она не знала, что уже слишком поздно. Они согласились на компромисс. Три месяца работы по контракту в Окленде, чтобы Девон был рядом с Тайлой и Эриком. Но потом заболел Эрик, за ним Девон, а потом самолеты перестали летать. Невозможно себе представить, как сильно может измениться мир за каких-нибудь полгода. Просто невозможно.