Текст книги "Хроники Ангелов (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Лилит с протяжным вздохом посмотрела на бывшего мужа. Шутник приосанился.

Взоры обратились к Учителю. Тот одобрительно кивнул и сказал: – Что выявляет одну из важнейших проблем человечества. Созидательную и самую сильную сексуальную энергию они используют себе и другим, то есть, опять себе же, во вред и на уничтожение.

– Аборты разрешили, – наябедничал Мафусаил.

Я думал, женщины его тут же разорвут на куски, но очередная шуточка снова осталась безнаказанной. Илья, который уже довольно долго собирался с духом что-то сказать, вдруг решился именно сейчас: – А трагедия сексуальных меньшинств?

Я кивнул без всякой задней мысли.

– А ты чего киваешь? – отреагировал Илья. – Издеваешься? Не согласен небось?

И, конечно, все, моментально забыв о Мафусаиле, зашикали на меня. Рта больше не раскрою. Знал же, чтоб не связываться с Ильёй, так нет, поддержал на свою голову.

– Пытки, – ужасным голосом перекричал всех Даниил. – Вот что самое страшное. Когда один человек берёт тело другого человека, то самое тело, сотворить которое мы все приложили столько труда, и методически уничтожает клетку за клеткой, прикладывая максимум усилий, чтобы этот процесс продлился подольше и причинил терзаемому побольше страданий.

– То же унижение, но только возведённое в неимоверную степень, – согласилась с мужем Лилит.

– Интересно, какая сволочь сунула им в гены ещё и эту неистребимую упёртость, – с сердцем вставила моя тихоня Кибела.

А действительно, зачем им дали упорство? Кто мог его вложить? Вельзевул, что ли, постарался? Мехиаэль? Или всё тот же Мафусаил, что вернее всего выходит?

– Евреи, евреи, кругом одни евреи, – завёл негодяй вдруг очередные куплеты, а дружки, как водится, тут же подхватили было, но Мафусаил перешел на прозу: – Эх вы, если бы не я, про избранный народ забыли бы. Даже Илья, и тот упустил.

– Антисемит! – с отвращением воскликнул Илья.

– Это я-то? – картинно изумился Мафусаил. – Ну ты даёшь! Мой учитель еврей, любимая бывшая жена, – Лилит покраснела и отвела взгляд. – Лучшие друзья, – Мафусаил обвёл нас глазами, – все, как на подбор...

– У каждого антисемита бывает любимый еврей, – глубокомысленно заявила Сарина.

– А я-то сам кто по-твоему, кто? – воззвал Мафусаил.

– У евреев совесть бывает, – тихо сказала Сарина. – А у тебя?

– Ангелочек ты наш, – с отеческой укоризной проговорил Мафусаил. – Сариночка, радость моя, ты когда в последний раз спускалась в грубый мир?

– Не твоё дело, – буркнула Сарина.

– А напрасно, между прочим. – Мафусаил выставил указательный перст. – Не витала бы постоянно в тонких небесах, дорогая, – он покрутил пальцами у своего нимба, – то знала бы уже, сколько развелось бессовестных семитов. Ничуть не меньше, чем бессовестных других...

– Я же говорю, антисемит. – ввернул Илья. – После всего, что антисемиты постоянно проделывают с несчастными...

– Включая гибель шести миллионов на глазах всего мира, – поддержал Даниил.

– Тут уж не до совести, – подытожил Гавриил. Ну надо же, вот два идиота! – Тут уж хоть бы выжить.

Лично я презираю подобые подначки вместе с рассуждениями – человеки есть человеки и все тут.

– Сариночка, солнышко, ты же меня когда-то любила, – ласково произнёс Мафусаил, как будто никто ничего и не сказал. – Неужели забыла моё самое главное доказательство? Которое не пришьёшь назад?

Мафусаил глумливо осмотрелся: – Или мне его предъявить? Тем более, раз уж наши дамы такие озабоченные...

Бедная Сарина зажглась инфракрасным светом и молчала, не зная, куда деваться. Мы все деликатно от неё отвернулись.

– Между прочим, по Хемингуэю – "Несокрушимое еврейское упрямство", – продолжил Мафусаил с горькой иронией и ещё картавя, как сделал бы любой семит, но выделив при этом ругательное слово. Негодяй часто закивал всем телом, как раввин на молитве. Когда же он, наконец, прекратив качаться, с торжеством посмотрел на Илью, из глаз подлеца брызнули зелёные искры, спутники каждой его каверзы.

Поэт дёрнулся, будто по нему пустили тыщу вольт, потом побледнел и пошёл пятнами.

Догадавшись о душевных муках несчастного, Учитель сделал сострадательный жест не только рукой, но каждой чертой лица, и примирительно сказал: – Что ж делать, иначе ведь наш особый дар не заработаешь.

Нужен им такой дар! – а вслух я промолчал, только подумал.

– В том-то и дело, – буркнул Илья, сделавшийся совершенно красным. – И Эрнст за всё расплатился сполна. Так что не надо.

– А чем это он, кстати, у нас там занимается, чем? – Мафусаил прищурился, подумал и сам же стал отвечать на свой вопрос: – Ну да, ну да, а как же, рыбалкой, конечно.

– У тебя там и море есть? – удивилась взгрустнувшая было Ева.

– Отчего же... – хмыкнул Мафусаил. – У меня там всё есть. – и немедленно поведал: – В роли щук, например, попеременно соцреалисты. Пока жарят одного, другой барахтается на губе, зацепившейся за крючок, а остальные ссорятся за первенство в очереди.

– Что самое интересное в сем процессе, – сообщил Вельзевул, успевший наново вздремнуть и слегка проснуться: – это то, что каждому доподлинно известно, чем чревато первое место.

– А чего же они за него борются? – снова не выдержал я. И ведь давал же себе слово не вмешиваться, нет, душа требует, что ли.

– А по привычке, – заржал Мафусаил. – Когда кто дурные повадки искоренит, сам превратится в рыбака, чтобы вступить в единоборство со следующей щукой.

Я поёжился.

Мафусаилу этого показалось недостаточно. Он снова уставился на несчастного Илью и кивнул на беднягу подбородком: – Вот ты у нас искусствовэд... – Мафусаил хмыкнул и продолжал: – Раздавал таланты, отмечал печатью гения, а они продавали мне эти твои знаки отличия вместе с душой за всякую ерунду.

Илья не выдержал: – Какой же ты негодяй, Мафусаил! Ведь ты же сам ставишь их в такое положение, что продашь не только душу с талантом...

– Извини, – перебил его Мафусаил. – Тебе напомнить закон причины и следствия? Он оглянулся на Сарину. – Ну-ка, Сариночка, как там точно насчёт кармы?

Сарина, успевшая принять нормальный цвет, отрапортовала в ту же секунду: – Любая ситуация, в которую попадает разумное существо, является отражением совокупности всех предыдущих мыслей, речей и поступков данного существа.

– Понял? – вопросил Мафусаил. В речи его вдруг на короткие два слова, зато явственно проявился грузинский акцент: – Спасыбо, дарагая. А то нашли злодея. Да если бы не я, – он поочерёдно осмотрел притихших ангелов – то видали бы вы все такие благостные свою эволюцию.

– Каждый ведь знает, на что идёт, – примирительно заметил Дух.

Илья совсем побледнел. Взгляд, которым он молча одарил Мафусаила, не предвещал ничего хорошего. Мне следовало помочь ему, хотя бы, поскольку хозяин дома, но я честно не знал, как, да и что толку ввязываться, когда он потом первый же меня подставит.

– Это несправедливо, – запальчиво закричали Сарина и Гавриил дуэтом, а Даниил, конечно, тут же подхватил.

– Что именно?

Лицо Мафусаила искривила усмешка, но почему-то его никто не обвинил в излишнем сарказме.

– Что конкретно вы считаете несправедливостью? – повторил насмешник. – поведение людей, обсуждение поведения людей или же обсуждение поведения только людей, не затрагивая нас?

В моём мозгу начало шевелиться что-то такое, от чего и крылья застыли. В результате получается, что если мы всё-таки примем решение разрушить грубый мир, то доберемся и до нашего, тонкого? Я посмотрел на Кибелу. Она ответила мне обеспокоенным взглядом.

– Крылья чешутся, – высказался Вельзевул, борясь со сном.

– Чёрные дыры не отдам, – внушительно сказал Мафусаил.

– Подумаешь, преисподняя, – встрял Мехиаэль. – Всё равно там твой сынок скоро всю власть захватит окончательно, а тебя вообще выпрет к чёртовой бабушке.

– К чьей бабушке? – насмешливо протянул Мафусаил, но быстро одумался и вздохнул: – Какой-никакой, а сын всё-таки. Не уничтожать же собственных детей, – и с вызовом посмотрел на Учителя.

– Не понял, причём тут чёрные дыры, – медленно сказал я. – Вроде мы о человечестве.

Всё-таки мне очень хотелось спасти от нависшей опасности, по крайней мере, свою семью, но разговор двинулся по другой плоскости.

– Не можем же мы истребить человечество, оставив при этом функциональными чёрные дыры, – наивно произнесла Ева. Похоже, о нас самих, о том, что от человеков и через чёрные дыры прямая дорога к нам, она всё ещё не подумала. – Или можем? Да зачем?

– А кто в преисподней живёт? – риторически спросил Илья. – Не те же души?

Тут заговорили все разом. Даже Вельзевул, наладившийся было снова закемарить, встрепенулся и захлопал глазами.

– Ладно, саму материю сделать не проблема, а вот нового духа откуда на всех набрать?

– Но если мы заново сотворим человеческие тела и по новой запустим туда те же мёртвые души, что изменится?

– А новые откуда взять? Ничего из ничего не получается.

– Так ты предлагаешь, все души зараз уничтожить, смешать наново в один дух плохие и хорошие, улучшить, а потом опять делить по телам?

– Взять, например, – мечтательно произнёс Мафусаил, и соединить Казанову с Папой Римским...

– Не понял, которого Папу ты предлагаешь, – пробормотал я.

– А любого, – пожал плечами насмешник. – Какая разница!

– Вот это очень хороший вопрос, – воздвигнув вверх указательный палец, заявил Учитель. – Я бы сказал, один из важнейших вопросов.

Все повернули к нему головы.

– Вижу, что мы постепенно свели проблему к двум возможным альтернативам, – хладнокровно подытожил Дух. – Первая: найти ошибку в программе и исправить, ничего другого не трогая, пусть живут. Вторая: всё переделать сначала. При этом, в любом случае, определить, как поступить с теми душами, которые проявили себя в качестве абсолютных носителей зла. Отделить общий спирит тиранов, насильников, злодеев, извергов с тем, чтобы извести под корень, либо же слить опять всё в одно целое с надеждой, что Добро всё-таки осилит Зло когда-нибудь.

– А разве есть возможность разделить дух на части? – полюбопытствовал Мафусаил. – Тогда всё, конечно, проще... Нет, кроме шуток, расчленять, что ли?

– Да что там делить! – Мехиаэль явно закипятился. – Взорвать всё на фиг к чёртовой бабушке, – и весь делёж!

– Слушай, что ты привязался к моей бабушке? – потерял терпение Мафусаил. – У меня и бабушки-то никакой отродясь не бывало. Или была?

Все дружно посмотрели на Учителя с вопросами во взглядах.

А я боялся повернуть глаза в ту сторону, потому что лихорадочно соображал. Елки-палки, что же это получается? Ведь если только это не издержки нашей программы, а похоже, что и нет, то откуда вообще взялся дурной дух? Как получилось, что добрый дух вдруг начал и продолжает превращаться в злого? И ведь это как раз то, о чём Илья предупреждал ещё, когда творить только начинали.

– Ангелы, – как будто подслушав мои мысли, жалобно заныл поэт. – Никто же из них абсолютными носителями зла никогда не рождался. Они же как-то делались злодеями уже при жизни. Может, это материя так на них действует?

– Точно, – прошептала осенённая Сарина. – Заранее ведь невозможно ни запрограммировать, ни предсказать, кто именно и почему предпочтёт сделать в предлагаемых обстоятельствах тот или иной выбор. Мы не можем учитывать параметры по той простой причине, что не знаем их... Если это перегибы материи, то ещё куда ни шло, программу ещё можно исправить, а если это всё-таки портится сам дух? Это же подумать страшно, что выходит...

– Прокисает, что ли? Как молоко? – заржал Мафусаил, но быстро смолк.

В сгустившейся атмосфере повисла тишина. Даже Вельзевул с Мехиаэлем беззвучно пытались шевелить мозгами.

Ну разве не прав был я в самом начале, когда твердил, что не надо трогать энергию и расщеплять на составляющие? Зачем только мы затеяли эту каверзную эволюцию? Ведь безо всего в самом начале было так хорошо.

* хоймалэ – в переводе с идыша, придурок, мэломэд – с иврита, учитель, а вместе на современном еврейском сленге употребляется в смысле: несчастный придурок, добрый дурень

Рукописи не горят?

Самая весёлая игра девчонок – не радугa-скакалка, а классики.

Вчера, например, они устроили большой насморк Льву Толстому. Над "зеркалом души" Ева с Галатеей издеваются откровенно. Пьера с его исканиями пускают героем каких-нибудь мультиков, ещё с американским уклоном времен шестидесятых, в том смысле, что злосчастная дуэль повторяется в разных вариантах через серию, а секс прерывается только стрельбой или бросками перчаток. Левина раз и навсегда определили зазывалой в казино, где они время от времени на пару с Нехлюдовым подрабатывают киллерами сутенеров. Благо, у Нехлюдова опыт, у Левина – дотошность. Хаджи-Мурата наладили взрывать Нью-Йоркские небоскрёбы с песней "а я маленький такой". Самого же писателя раз сунули в бордель в Махачкале последнего века, устроив драку с горцами. У графа там после стриптиза местной звезды уж так потекло, и, между прочим, далеко не только из носу. Пусть мол знает, как швырять женщин под поезда.

Или затеют дурить Гоголя. Тут больше всех почему-то изощряется Лилит: то в белом, то в любимом чёрном, то разведет возню с великим мявом, то просто покажет нос. Да такой еще нос, о каком не только Даниэль – сам автор не мечтал. Галатея же изображает вурдалака и всё норовит злорадно ткнуть бедолагу обезумевшим от кошачьих страстей лицом в зеркало, где первое, что видит классик у себя на груди, – это огромная звезда Давида. А почему Гоголь сжег только второй том Мертвых душ? На первый огня не хватило? Рукописи не горят?

Стоит ли говорить о том, какое счастье постигло Достоевского: ведь Сарина – не какая-нибудь потешница, а вполне серьёзный человек. Фантазии её хватает лишь на то, чтоб строить рожки или подобную ерунду, иначе бедняге пришлось бы совсем худо. И приходится, стоит только любой из девчонок присоединиться к забаве. Не позавидуешь тогда больной совести. Какие могут быть претензии к Достоевскому? А две убиенные старушки? А зарезанная страдалица? А поруганные дамские образы? А близкие женщины самого писателя? Явные неполадки со слабым полом, вот наши насмешницы и мстят. Кто во что.

Из мужчин дольше всех у них в любимцах продержался Булгаков. И вдруг – гром средь ясного неба. По какому-то пустячному, на мой взгляд, поводу. Первой, как всегда, возмутилась Сарина: – Почему Маргарите на балу целовали коленку!

И завелась, и выкатила глаза, и пошла, и поехала: – Это на ведьмовском шабаше-то? Бедную женщину раздели догола, чтоб целовать какую-то коленку? Мало разочарований несчастной досталось до того?

Сарину мгновенно поддержала Ева: – Типичный мужской шовинизм. Интересно, а если б там выставили голого дядьку, он бы тоже принял, как должное, целование коленки?

Галатея вроде согласилась, а вроде и стала уводить в сторону: – Какому идиоту пришло бы в голову выставлять это голое уродство?

Лилит мгновенно встала грудью на защиту мужчин, но тоном плакальщицы: – Девочки, ведь мы их такими сотворили... Мы не имеем права критиковать свою работу...

Сарина стала разоряться, что либо все одеты, либо наоборот. Дескать, нечего рядить одних во фрачные пары, а других – лишь в драные цветочные туфельки. Такого наговорила, что сама запуталась в собственных губах.

Лилит, тем временем, стала жалобно просить тоненьким голоском: – Девочки, я так люблю Булгакова... Пожалуйста, давайте не будем его обижать...

– Разве мы кого обижаем? – искренне удивилась Ева.

А Галатея хмыкнула: – Подумаешь, какие цацы. Уже и пошутить нельзя?

Сарина тем и выпуталась, что набросилась на Лилит: – Где твое чувство юмора!

Голосок Лилит задрожал: – Если это мы шутим, то очень зло.

– Как будто добро и зло не одно и то же, – тут же оборонила Ева.

Кибела молчала. Умная она женщина, всегда знает, как себя вести. Я думаю, это качество Кибела переняла от самой главной Великой Матери – Сэнсю.

В первых частях своей рукописи – каюсь! – я изобразил Сэнсю мужчиной, Учителем, Духом, но был не прав. Как выяснилось впоследствии, даже крамолен.

С какой стороны ни взирай, главенствуют во всем женщины. Матриархат, как показывает история, – это единственно правильное устройство общества. А патриархат, опять же, откуда ни плюнь, – моя собственная грешная выдумка, кощунственный вымысел наивного романтика. Не бывает, потому что быть не может. Не должно.

По логике, мужчины не способны на тонкие материи, которыми занимаются женщины, да и не для того их, то есть, нас создавали. Всякие там психологические теории и исследования, работы по развитию генотипа и накоплению генофонда, а так же духовные изыски, сентименты, манеры, любовь, альтруизм и сострадание, – это всё не про нас.

Что можем мы, Эли, поставить против трудолюбия Сарины, чувствительнности Лилит, целеустремленности Евы, критичности Галатеи, многогранности Кибелы, мудрости Сэнсю? Зря, между прочим, я ещё вывел Великих Матерей девчонками... Тоже своего рода крамола.

Что способно составить нашу мужскую гордость? Упрямство Даниэля? Самовлюбленность Рафаэля? Ветреность Ариэля? Агрессивность Самаэля? Демагогия Габриэля? Занудливость Илиэля? Бескомпромиссная прямолинейность Азазеля? О себе вообще молчу. А взять первое поколение рожденных? Нахальство Люцифера, вспыльчивость Алхэ, пофигизм Бодэхая, – ничего хорошего предъявить Матерям мы не способны. Один только Иош проявляет доброту, участие и милосердие, свойственное женщинам, да ведь Иош один такой, к тому же равнодушен к политике. Алхэ с Люцифером на него наскакивают, а этот блаженный улыбнется – и на эвкалипт, чем повыше: петь себе свои баллады.

С меня же опять-таки что возьмешь? Сочинитель я, да и тугодум... Непонятно, для чего и какой матери понадобилось сотворять меня... М-да, что касается самоедства, тут потягаюсь с любым художником, это точно. Впрочем, в самокритичности писателя есть и своя положительная черта: по крайней мере, делается понятно, что не графоман.

Но по части классиков мне пришло в голову похвалить самого себя: ведь недурное начало для следующей части Хроник... Миллера с его раком приплести, или Уайлда в обнимку с Квазимодо... Вот где раздолье потешницам... Ещё бы как-нибудь обыграть эту сексуальную маньячку... Нет, лучше не надо, а то зацепишь ненароком, проблем не оберешься. Женщин Великие Матери не трогают, наоборот: защищают, холют и лелеют, так что Жоржиху опустим.

* * *

Осторожно, чтоб ненароком не разбудить Кибелу, я приподнялся и оперся на локоть. Смотреть на лицо женщины во снах одновременно отрадно и невыносимо. Приятно и радостно созерцать мечту рядом и наяву. Но едва только помыслю о том, что завтра на ложе, согретом сегодня моей страстью, окажется другой, в сердце врывается вовсе не ангельская тоска, и терзает, и гнетёт. Тут же мелькнуло в голове: пожалуй, в этих оборотах не хватает ясности. В моих снах, так я не сплю? Значит, чьи сны-то? Надо подумать, как нарисовать картину поточнее. Тьфу, неблагодарен труд писателя, ещё шлифуй!

Кибела во снах желанна. Опять не то. Прекрасна и желанна мне Кибела, когда спит! Ага, еще "зубами к стенке" не забыть... Ладно, это потом, иначе сбиваюсь с мысли. Каковая проста: я люблю Кибелу и желаю её всегда, только моей, чтоб никаких Мафусаилов. Знаю, потому и тревожусь, что кощунствую в мечтах. Чудес не бывает, а Мафусаила, чего греха таить, ведь я сам же и придумал его для смеху. Но если Сэнсю узнает о Хрониках... Мне страшно подумать, что со мной сделают, если Сэнсю узнает о рукописи. Поэтому я часто перепрятываю свою работу.

Но вот странное яление. С одной стороны, опасаюсь гласности, вернее, криков и справедливого возмездия поруганных мною Великих матерей, с другой стороны, чувствую, что не могу более оставаться в тени. Да, признаю: я жажду, алчу, чтобы хоть кто-то прочитал сей результат моих бессонных ночей, полных фантазий и эмоций. Илиэль считает, это нормальное желание каждого автора: быть узнанным и признанным. Только ведь распылят на кварки, узнав да признав. Или все не так мрачно, как мне представляется в фантазиях?

Ох, чешется язык рассказать о своём труде. Вот спонтанно взять и посвятить в тайну Кибелу. Тут же возникает вопрос: разумно ли открыться враждебному полу? К которому немедленно цепляется уже не вопрос, а вопль несчастной души: можно ли довериться кому-нибудь?

Кибела открыла чистые глаза, будто и не спала вовсе.

– Что ты, Михаэль? – она почему-то вздохнула.

– А что я?

Вот так, между прочим, у ангела, вроде какого-нибудь смертного, может со страху сделаться инфаркт. – Я ничего.

– Смотришь как-то чудно... – Кибела снова вздохнула.

Интересно услыхать её вздохи, узнай она, как странно я мыслю и ещё пишу.

– Не слыхал ли ты, Михаэль, о Сейтане? – вдруг спросила Кибела.

– Это ещё что за фрукт? – полюбопытствовал я.

– Не что, а кто, – отвечала она. – Несёт в низший мир странные идеи...

Кибела задумалась. Потом ласково пошлёпала меня по щеке. – О главенстве мужчин над женщинами. Ты можешь себе представить такую низость – патриархат?

В её взгляде сверкнуло любопытство, дескать, что скажешь.

Ну я и толкнул, как следовало. Понесло вовсю. Мол, разве можно, что такое мужчина, примитивный донор, что такое женщина, Великая мать, рожать – это вам не сперму распылять, а пропробовал бы я это оспорить? Но переборщил, по-видимому. На последнюю тираду Кибела поморщилась, потом кивнула: – Ладно, свободен.

Значит, надо вылезать из постели и убираться в надеждах на следующий вызов, а когда он ещё будет? И кого она вызовет в промежутке? И кто теперь вызовет меня? Они-то в курсе своего расписания, сами ведь его и составляют. Мужчину ставят в известность непосредственно перед вызовом и попробуй подведи. Если ты производитель, будь готов. Всегда.

Однажды я обнаглел до того, что спросил Кибелу, чем руководствуются матери, составляя систему вызовов.

– Как чем? – переспросила она, показывая всем своим видом, что не способна сообразить, как возможно не разбираться в сих тривиальных вещах. Я проглотил оскорбительный намёк, надеясь хоть что-нибудь узнать. – Движением звезд, конечно.

Ну как же, а я-то, неуч, не догадался.

– Наша главная задача – исправление генотипа, – начала Кибела.

– А кто его испортил? – тут же вопросил я. – И зачем?

Взгляд любимой выразил по меньшей мере недоумение.

– Не знаю, – нетерпеливо пожала плечами Кибела. – Не перебивай.

Мне ничего не оставалось, как проглотить и это. Прочно войдя в привычную роль ученой Великой Матери, Кибела продолжала:

– Мы развиваем генотип во времени, посылая каждую душу в грубые миры бесконечное множество раз, – объясняла она: – Там ищем оптимальные условия развития личности, меняя их по одному в каждом параллельном мире одной и той же временной точки, чтобы на каждой развилке в одном мире отрабатывался вариант "направо", в другом – "налево".

Я хлопал глазами, кажется, ещё и крыльями.

Кибела вздернула брови. – Поэтому все режимы зачатия и рождения зависят от смен домов созвездий по годам. В паре Козла с Овном родятся дети с одними задатками от одних ангелов, а Крысы с тем же Овном – с другими, уже от других. Дракон с Овном – совершенно третья картина. Собака с Овном...

Войдя в резонанс с собственным рассказом, Кибела монотонно бубнила. Пялясь на шевеление её сочных губ, я изо всех сил старался соображать. Мои потуги, однако, бездарно тратились только на то, чтобы не падали веки. В голове шли и откладывались косяки сплошного "Овна..."

Она же шпарила без остановки: – Снова Козел, но с Девой – всё изменяется, и так далее, и так далее. На каждом прогоне очередность ангелов варьируется. Потом к циклам подключается для размножения само потомство, что множит комбинации, плюсы и минусы данных и результатов.

У меня создалось впечатление, что Кибела сама получала удовольствие от своей лекции и не желала замечать моей невосприимчивости к науке.

– Каждое эго, – продолжала Кибела со счастливой улыбкой: – отправляется в материальный мир столько раз, сколько требуется для прохождения всех возможных комбинаций годов и созвездий, чтобы пройти все мыслимые и немыслимые условия жизненных школ в любом совпадении вариантов. От чего же ещё может зависеть система деторождения?

Понял? Больше никого из Матерей ни о чем подобном не спрашивал и не намерен. Смотрю теперь на небо и, вместо того, чтобы наслаждаться красотой, со скрипом размышляю об Овне, прочно угнездившемся в памяти. Крутятся себе звезды с Козлом и Овном посередине, ходят потихоньку по небосклону и даже не подозревают, что в результате их странных блужданий по высокому небу где-то в бренных мирах орут младенцы.

Почему тогда, интересно, в случае близнецов, между собой похожи не старший Люсик и младший Иош, а старший Люсик и старший же Алхэ, рождённые под разными звездами? Кстати, не знаю, с какими Крысами-Овнами связаны шалопаи, только почему-то неизбежно объединяются против младших: Иоша и Бодэхая. Нападают на своих безобидных братишек, а те дружно увиливают от конфронтации. Бойцы на зависть из ласкового Иошалэ и постоянно сонного Бодэхая, любой эпос позавидует. Не любят ребята ни споров, ни драк, разве что Иош горазд молоть языком, а Бодэхай – где поставишь, там и дремлет... Почему так? Может, все-таки спросить ещё о том? Ну посмотрит с удивлением, ну дурак дураком, всем известно, короны у меня нет, ронять нечего. А Кибела умница.

Ревную, беспросветно и бесправно ревную. Кто мы? Всего-навсего спермо-распылители. Кто они? Ученые. Им положено заниматься исправлением генотипа и генофондом... Ну и порядком вызовов по принципу: Овно Овну рознь.

– Погоди-ка, – шепнула Кибела.

Моё сердце сладко ёкнуло: а вдруг оставит меня одного и навсегда? Такое нельзя назвать немыслимым в нашем полигамном мире, несмотря на эксперименты Матерей. Сэнсю моногамии не поощряет, но и не запрещает. Свобода у нас. Каждая мать имеет право жить, как хочет, невзирая на труды.

– Не мог бы разузнать для меня? – спросила Кибела.

А я-то губу раскатал.

– Что за Сейтан такой?

– В смысле, кто? – уточнил я.

– Ну да. Имя-то не настоящее. Псевдоним, – коротко бросила Кибела. И стала размышлять вслух: – Возможно ли представить себе цивилизацию в руках мужчин, – Кибела надула губки и поиграла ими, раздумывая: – Но знать, кто этот Сейтан и чего хочет, пожалуй, надо. Что с нами станет, если все мужи начнут прибирать к рукам жен? Главное, немедленно начнётся институт брака, а там и многоженство, и закидывание женщины камнями за измену... – Кибела посмотрела прямо мне в глаза и спросила: – Ты ведь понимаешь, Михаэль, да?

Я кивнул. Ещё бы не понять.

Кибела пожала плечами и изрекла: – Всем известно, что женщина от природы полигамна, глупо ограничить себя на всю жизнь одним мужчиной.

Пока любимая излагала известные тезисы об ужасах патриархата, у меня внутри всё сжималось, только не наша власть над бабами меня испугала. Уж институт брака я бы как-нибудь пережил: камнями-то закидают не меня. И тем более не страшит неведомый Сейтан, о коем понятия не имею. Но выяснился ответ на вопрос, доверить ли Кибеле свои Хроники. Умру непризнанным. Вернее, саму смерть сулит именно признание, хорошо бы лёгкую. Хотя что я несу, мы же бессмертны.

– Сможешь узнать? – уточнила Кибела.

Я неопределённо пожал плечами.

– Ты что, Михаэль? – переспросила она подозрительно.

А что я? Я ничего...

– Может, ты хочешь награды? – Кибела снисходительно улыбнулась.

Я взглянул на неё с наново вспыхнувшей надеждой.

– Ну говори, не стесняйся, – кивнула она.

Я вздохнул. Сказать? Или промолчать спокойнее?

– Ну? – Кибела смотрела на меня, пытаясь понять, что означают мои загадочные вздохи, как будто найти разгадку так уж сложно. – Что-то ты смотришь как-то...

Ну я и брякнул: – Нужна тебе эта полигамия! Забери лучше меня насовсем. В мужья.

Кибела отшатнулась в изумлении. Когда прошел её столбняк, она, не веря моей дерзости, прошептала: – Как в мужья? Какие мужья?

Взгляд её однако стал долгим. Определённо я нащупал слабинку.

– Кибела...

Ай-да я, вы только гляньте, у меня же слеза в голосе!

– Я люблю тебя, Кибела! – вскричал я совершенно искренне. Да чего там! Я действительно её любил. – Мне больно от тебя уходить. Мне больно думать, что в другой раз ты вызовешь Даниэля, или ещё Рафаэля, не приведи Сэнсю. Я ревную. Я тоже не хочу к другим! В гробу я видел эту полигамию!

Мой голос дрогнул и в нём не то, чтобы для неё, а вообще, отчетливо послышались рыдания.

Выражение Кибелы смягчилось. Я понял: она готова подумать. Я же был рад пообещать, что угодно, лишь бы не чувствовать себя уличным ангелом. Но столь любимая мною ангелица внутренне собралась и усмехнулась. Не стала она мне ничего обещать. А мне так больно, так обидно чувствовать себя одним из. Я желаю воспитывать своих детей! Я желаю знать, кто именно из детей мой, а кто чей-то там. Желаю, чтоб сладкое маленькое существо хлопало крылышками от радости при моём появлении и называло меня папой, а не донором. Нужны мне исследования по генотипу! Но разве Великих Матерей волнуют желания низшей расы? Улыбнулась Кибела на моё кощунство да и отправила к мужикам хлопать крыльями.

Позже, во время обдумывания, как приступить к поиску Сейтана, меня вдруг будто стукнуло по мозгам, даже крылья похолодели: а если пронюхает Люцифер?

И пронюхал. Непостижимым образом добрался-таки до моей тайны, подлец.

* * *

Люсик ждал меня в курительной комнате, нетерпеливо похлопывая по колену свернутой бумажной трубой, оказавшейся предусмотрительно отснятой копией моей дерзостной рукописи. Едва я вошел, Люцифер тщательно закрыл двери, проверив каждую щель. Хотя, что какие-то щели там, где и потолка-то нет. Поэтому Люсик подошел совсем близко и зашептал мне в ухо: – Никому не скажу, не бойся.

Вздохнул бы я с облегчением, да щедр на обещания Люцифер.

Я пожал плечами.

– Ну ты и голова, Михаэль, – горячо зашептал Люсик в ухо. – Это же готовая идеологическая программа!

– Потише, потише, – забеспокоился я. – Не надо идеологией... Пуганый.

– Куда уж тише, – бормотал Люцифер. – Я в восторге. С какой стати тебя-то считать тугодумом?

Я ухмыльнулся. Даже ангелу лесть приятна. – У тебя дело ко мне или как?

– Или как, – заржал Люцифер, даже и сомневаться нечего, кто мог бы быть его донором: вылитый Мафусаил, только моложе да ещё нахальнее, чем я придумал.

С другой стороны, нужен мне опять Мафусаил! Может, лучше вообще забыть это имя? Или понадобится где-нибудь в продолжении такая наглая подлая рожа? Так Люцифера за глаза достаточно...

Люсик успокоился довольно быстро и снова зашептал в ухо. – Михаэль, ты прав. Матриархат себя изжил. Как раз тот случай, когда низы теряют связь с верхами. Кто-то не желает или желает чересчур много, кто-то мечтает о другом, а кое-кто уже и не в силах все эти желания и мечты удовлетворить. Не туда куда-то нас привели бабские бредни. Хотят называться Великими Матерями? Вот пусть и рожают... Я, например, мечтаю знать, кто именно произвёл меня. А их пора прибрать к рукам. Кухня, дети, что ещё там у тебя в Хрониках...