Текст книги "Странные ангелы"

Автор книги: Лилит Сэйнткроу (Сент-Кроу)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Лили Сент-Кроу
Странные ангелы

Посвящаю Гейтсу, поддержавшему меня в трудную минуту.

Благодарность

Все началось с Ричел Мид, обратившейся к Джессике Ротенберг, которая, в свою очередь, поговорила с Мириам Крисс, а та уговорила меня доработать маленький рассказ, выросший впоследствии в целый роман. Без их участия история о Дрю Андерсон вряд ли появилась бы на свет в своем настоящем виде.

Хочу также выразить огромную благодарность Гейтсу, ставшему моим первым и самым преданным читателем. Благодаря его дельным советам и колким комментариям роман зазвучал отчасти правдоподобно.

Огромное спасибо Мэлу Сандерсу, другой половинке моего писательского дарования, с вниманием слушающего мои истории. Кристе Хикки и Сикстену Цейссу спасибо за любовь и вкусный кофе, а также Мэдди и Ники за силу духа, которой они меня наделяют.

Эта книга своим появлением обязана многим людям, но в первую очередь хочу поблагодарить вас, дорогие читатели! Не будь вас, мои слова оказались бы брошенными на ветер. Поэтому позвольте поблагодарить вас за поддержку и начать свою историю…

A fronte praecipitium, a tergo lupi.

Пролог

Я очень жалею, что не рассказала отцу о бабушкиной белой сове.

Между явью и сном пролегает тонкая, незримая грань, и порой она порождает странные видения. Относиться к ним как к предрекающим судьбу знакам не стоит, но и назвать их обычными сновидениями язык не поворачивается. Эта причудливая смесь грез наяву больше похожа на предостережение. Сквозь белые клубы тумана вдруг проступает чей-то усталый и до боли родной взгляд, и сонные глаза широко распахиваются…

Вот тогда-то я и увидела сову.

Сова, нахохлившись, сидела на подоконнике и купалась в лунном сиянии. В холодном свете каждое перышко отливало серебром. Перед сном я так и не удосужилась задернуть воздушные занавески и не повесила плотные шторы. А зачем все это, если мы – я и отец – в каждом городе задерживаемся не больше пары месяцев?

Я несколько раз моргнула, надеясь, что желтоглазая птица исчезнет. Вместо прилива теплоты при мысли о том, что сейчас бабушка думает обо мне, я лишь испытывала сильное раздражение, занозой засевшее в сердце. Только не спрашивайте, откуда мне ведомо о помыслах умерших. Я слишком многое повидала на своем коротком веку, чтобы не знать этого.

Сова не исчезала. Она крутила черным клювом, красуясь белоснежным оперением, опутанным паутинкой из призрачных пятнышек. Птица уставилась в мои сонные глаза и, казалось, смотрела так, не отрываясь, целую вечность. Взъерошенная и нахохлившаяся, она напоминала бабушку, которая так же выглядела при жизни, когда мне угрожала опасность.

Нет, только не сейчас! Убирайся!

Обычно появление совы предвещает увлекательное приключение, но чаще всего оно означает скверный исход событий. Отец, по-моему, никогда ее не видит. Зато с точностью до секунды знает, когда ее вижу я, и тянется за оружием раньше, чем я сообщу, кто нас ждет за поворотом: старый друг или крупные неприятности.

В ночь, когда умирала бабушка, на подоконнике тоже сидела сова. Бабушке становилось все труднее дышать, и из ее груди вырывались предсмертные хрипы. Вряд ли врачи и медсестры видели белую птицу, иначе попытались бы ее прогнать. А я к тому времени знала достаточно о другой стороне мира, чтобы держать рот на замке. Я молча сидела у больничной койки и держала бабушку за руку до последних мгновений ее жизни. Потом ждала в коридоре, пока над телом, которое покинула душа, совершали прощальные ритуалы и, в конце концов, увезли его в морг.

Доктора и социальные работники пытались поговорить со мной, но я вдруг почувствовала, как внутренности скрутило в тугой узел, и лишь тупо повторяла, что за мной уже едет папа. В действительности я не имела ни малейшего представления о том, где он находился в тот момент. Три месяца назад отец отправился очищать мир от темных сил, а я осталась присматривать за умирающей бабушкой.

Тем утром меня совсем не удивило появление отца в больнице. Он пришел уставший, небритый, с забинтованным плечом и с синяками на лице. Но пришел! Предъявил необходимые документы, подписал все бумаги, ответил на возникшие у врачей вопросы и забрал меня с собой. Как видите, все обошлось. Однако, вспоминая о той ночи, я часто размышляю, не придется ли мне когда-нибудь снова очутиться в коридоре, освещаемом слепящими глаза флуоресцентными лампами, пропахшем моющими средствами и насквозь пропитавшемся леденящим ужасом.

Не люблю вспоминать об этом.

Я зарываюсь глубже в подушку, краем глаза разглядывая перья ночной гостьи, которые четко вырисовываются в лунном сиянии. Наконец мои глаза устало закрываются, и сознание поглощает теплая, обволакивающая темнота.

Когда прозвенел будильник, уже наступило раннее утро. Солнечный свет едва пробивался в окно и прямоугольником ложился на коричневый палас. Во сне я сбила с себя одеяло и под утро чуть не отморозила задницу. Наверное, папа не включил на ночь обогреватель.

Только через двадцать минут горячего душа я почувствовала себя живым человеком, а не заледеневшей спящей красавицей. Когда же, грохоча ногами по ступеням, я сбежала вниз, настроение испортилось окончательно и бесповоротно.

О чем говорить, если любимые джинсы оказываются грязными, а на виске, под копной тусклых каштановых волос, вылезает ужасный прыщ величиной с гору! Эх, не бывать мне красавицей наяву! С мрачными мыслями в голове я натянула серую футболку и красную толстовку с капюшоном, зашнуровала громоздкие ботинки с высокими берцами и решила не краситься. А зачем? Я не задержусь надолго в этом городке, так что никто и не успеет заинтересоваться моей скромной персоной…

Сумка со стуком упала на пол. В раковине по-прежнему громоздилась гора немытой посуды. А отец склонился над подносом на кухонном столе и заряжает обоймы. Каждый патрон входит в паз с характерным щелчком.

– Привет, малышка!

Фыркнув в ответ, я достала из холодильника коробку апельсинового сока, открыла и отпила большой глоток. Потом вытерла губы и громко, но, по моему мнению, весьма пикантно, рыгнула.

– Ты у нас – сама женственность!

Впрочем, отец даже не поднял от обоймы воспаленных голубых глаз.

Я знаю, что это означает.

– Сегодня опять идешь на охоту? – спросила я, а непроизнесенные слова «без меня» остались висеть в воздухе.

Щелк! Щелк!

Отец отложил заряженную обойму в сторону и взял новую. На серебряных пулях играли блики. Должно быть, он не спал целую ночь, отливая их.

– К ужину не жди! Закажи себе пиццу или что-нибудь еще!

Это второй признак, что он собирается на дело не просто рискованное, а очень рискованное. И главное: я ему вовсе не понадоблюсь, чтобы навести на жертву! Почему? Может, у него уже появились достоверные сведения об объекте охоты? Всю неделю отец пропадал ночами, неизменно возвращаясь к обеду, а за ним тянулся шлейф резкого запаха сигарет и опасности.

В других городах мы повсюду ходили вместе. Скажу откровенно, в большинстве случаев посетители в баре не обращают внимания на девочку-подростка, заказавшую кока-колу поздним вечером. К тому же рядом всегда есть папа, который решит любую проблему взглядом, по которому безошибочно узнают вооруженного человека, или метким словом, сказанным нарочито медленно, но таящим в себе неприкрытую угрозу.

В этом городе он меня никуда с собой не брал. И, видимо, искал цель без моего участия.

Интересно, как? Наверное, старым проверенным способом. По-моему, он папе больше по нраву, чем мой.

– Я могу пойти с тобой.

– Дрю!

Одно-единственное слово, но папин тон отбивает охоту задавать вопросы! На его шее мелькнул, играя в утреннем свете, серебряный медальон мамы.

– Я тебе обязательно пригожусь! Хочешь, пистолеты понесу? И успею предупредить о незнакомце за углом, которого ты не видишь!

Мой голос дрогнул, срываясь на жалобный всхлип. Стараясь скрыть страх, я снова рыгнула. (Отрыжка получилась такой звучной, что задребезжали стекла в окнах, выходящих на заросший задний двор со сломанными качелями.). Я с трудом подавила желание изо всех сил пнуть ногой коробку с посудой, стоящую возле плиты и застекленного шкафа.

Взгляд остановился на маминой любимой жестянке из-под печенья. Эта коробка в виде ухмыляющейся толстой черно-белой коровки уже заняла свое место на раковине. Первая вещь, которая распаковывается в очередном новом доме, и последняя, которую всегда упаковывают в отдельный ящик вместе с ванными принадлежностями! Замечу, что я приобрела некоторый опыт в упаковывании и распаковывании вещей: бывает вовсе не до смеха, когда после тридцатишестичасовой поездки пытаешься найти хоть клочок туалетной бумаги!

– В следующий раз, Дрю! – пообещал отец, подняв наконец-то глаза. Короткая русая щетина казалась совсем седой в свете флуоресцентных ламп. – Я вернусь поздно! Не жди меня, ложись спать!

Так хотелось уговорить его остаться, но при виде тонкой твердой линии папиных губ и, самое главное, бутылки виски на столе я отказалась от своих намерений. Вчера перед сном бутылка была почти полной. Теперь лишь несколько капель янтарной жидкости соперничали яркой желтизной с папиными волосами.

Папу можно было бы назвать блондином, если бы коротко остриженные волосы не отливали золотисто-рыжим. А вот я унаследовала мамин цвет волос, правда не такой яркий и бросающийся в глаза. Чем меня не обделила природа, так это глазами: они у меня папины, небесно-голубые. Остальное в моей внешности представляет большой интерес для любителей генетики. Пожалуй, за исключением носа. Он достался от бабушки, если только она не польстила мне, пытаясь излечить ранимую душу ребенка. Я ведь не красавица! Большинство девочек без особых переживаний проходят через период угловатой застенчивости, а я начинаю склоняться к мысли, что застряну в нем навеки!

Впрочем, я не переживаю насчет внешности. Лучше быть не слишком красивой, но умной и ловкой, чем хорошенькой и безмозглой! И в подруги себе я выбрала бы обыкновенную девчонку с головой на плечах, а не смазливую пустышку из группы поддержки!

Я наклонилась и подняла с пола объемную сумку. Расправила лямку руками в шерстяных перчатках с обрезанными пальчиками. В них хоть и зудят руки, но, по крайней мере, тепло. А если спустить ниже манжеты рукавов, перчаток вообще не заметно!

– Хорошо, ждать тебя допоздна не буду! – пообещала я папе.

– Сядь-ка и позавтракай!

Щелк!

Очередной патрон. Отец снова перевел взгляд на обойму, словно на свете нет ничего более важного и ценного.

Завтракать? Сейчас, когда он собирается в одиночку пойти на охоту и сразиться с нечистью? Он что, шутит!

Спазм скрутил желудок в тугой комок.

– Я опоздаю на школьный автобус. А хочешь, приготовлю тебе яичницу?

Не знаю, зачем я это предложила. Глазунья – любимое блюдо отца, но ни маме, ни мне не удавалось приготовить ее так, как нравится ему. Каждый раз у меня растекается желток, даже после папиных указаний, как правильно снимать лопаточкой готовую глазунью со сковороды. А мама… мама заливисто смеялась по воскресеньям и обещала подать к столу омлет или пережаренную глазунью. Тогда папа подходил к ней и, обняв за талию, зарывался лицом в длинные каштановые кудри. А я всегда начинала кричать: «Ой-ой-ой! Только без поцелуев!»

И они оба смеялись.

Это из прошлой жизни. Тысячу лет назад. Когда я была маленькой.

Отец устало покачал головой:

– Нет, спасибо, малышка. Тебе нужны деньги?

Заметив бумажник на стойке, я открыла его.

– Возьму двадцать долларов.

– На всякий случай бери сорок. – Щелк! Щелк! – Как дела в школе?

Просто отлично, папа! Лучше некуда! Две недели в новом городе вполне достаточно, чтобы обзавестись толпой друзей, ведь так?

– Нормально!

Я взяла деньги и с грустью прикоснулась пальцем к фотографии мамы за прозрачной обложкой бумажника.

Обложка от постоянных поглаживаний давно протерта в том месте, где сияет радостная улыбка мамы. Вьющиеся, как и у меня, рыжевато-каштановые волосы собраны на затылке в свободный хвостик, а несколько выцветших локонов спадают на очаровательное личико в форме сердечка. Мама была настоящей красавицей! Стоит лишь однажды увидеть ее на фотографии, и сразу станет ясно, почему отец влюбился в нее. Кажется, будто в воздухе до сих пор витает аромат ее духов.

– Всего лишь нормально? – не унимался отец.

Щелк!

– Все хорошо, правда, пап. Тоскливо, конечно. Впрочем, как и везде! – Переступив с ноги на ногу, я положила бумажник на место. – Мне пора!

Щелк!

Он даже не поднял головы, чтобы проводить меня взглядом.

– Давай иди! Я люблю тебя.

Сегодня отец надел обычную для охоты одежду: флотскую толстовку и синие спортивные брюки с маленькой дырочкой на колене. Я не могла оторвать грустного взгляда от его склоненной головы, наблюдая, как отец заряжает обойму, откладывает ее и берет новую. Я почти чувствовала пальцами, как каждый патрон проскальзывает на свое место.

С трудом преодолевая застрявший в горле комок, я все-таки попрощалась с ним:

– Ну ладно! Тогда пока! – Будь осторожен! Не дай им себя убить!

Я вышла из кухни и потопала по коридору в прихожую, больно ударившись ногой об одну из коробок. Там лежат вещи для гостиной – руки не дойдут распаковать. Впрочем, иногда мелькает мысль: а зачем? Все равно через пару месяцев придется собирать вещи заново.

Я громко хлопаю входной дверью и сразу натягиваю капюшон, пряча под ним волосы. Особой прически у меня нет, хватит и того, что я периодически пытаюсь расчесать непокорные космы гребенкой. Вот у мамы локоны лежали один к одному, а на моей голове – сплошная путаница. И без того незавидное состояние волос только ухудшается из-за влажного климата, характерного для захолустья на Среднем Западе. Обволакивающий влажный холод превращает выдыхаемый воздух в белое облако и безжалостно леденит локти и колени.

Дом, который мы снимаем, стоит последним в ряду таких же одинаковых домов, построенных через равные промежутки друг от друга. В здешних краях солнцу редко удается пробиться сквозь затянувшие небо облака. Воздух на вкус отдает железом. Я постоянно мерзну.

До приезда сюда мы путешествовали по Флориде, где царит удушающая жара, растекающаяся по коже тягучим елеем. Мы охотились на четыре полтергейста в Пенсаколе и на неугомонный призрак женщины – даже отец разглядел его без моей помощи – в каком-то глухом городишке на севере Майами. В дороге мы повстречали магическую лавку и ее жуткую хозяйку, державшую в стеклянных банках гремучих змей. Отец купил у нее серебро – единственное эффективно действующее средство против потусторонних сил. Кстати, в школу я не ходила, так как мы часто переезжали с места на место, меняя отели и не оставляя ни малейшего шанса застать нас врасплох тем, против кого отец использовал купленное серебро.

А теперь мы в Дакоте, где снег по колено! Здорово, да?

Двор зарос высоким бурьяном, забор покрашен, но краска уже отслаивается. Кое-где отсутствуют доски, из-за чего забор похож на широко улыбающийся щербатый рот. Тем не менее крыльцо в доме прочное, а сам дом и того крепче. Папа никогда не арендует хлипкие домишки, так как считает, что они пагубно сказываются на воспитании ребенка.

Я спрятала руки глубже в карманы, втянула голову в плечи и, сутулясь, отправилась в школу.

Живым отца я больше не видела.

Глава 1

– Мисс Андерсон?

Занудный голос миссис Блетчли вывел меня из раздумий: я уже давно отвлеклась от урока и, подперев щеку рукой, отрешенно разглядывала зимний пейзаж за окном. Впрочем, там не было ничего интересного, только заиндевевшая пустошь бейсбольной площадки. Я просто ждала звонка с урока.

Кстати, в средней школе «Фоули» почему-то не доверяют обычным звонкам. Вместо них раздаются звуки, скорее напоминающие трели сотового телефона. Они эхом разносятся по коридорам, возвещая о начале нового урока в очередном кабинете, где снова надо впрягаться в бессмысленную работу…

Карандаш в руке застыл над девственно чистой страницей тетради. Я отвернулась от окна и по тишине в классе поняла, что глаза всех присутствующих устремлены на мою скромную персону.

Как я ненавижу эти взгляды!

Миссис Блетчли – пухленькая круглощекая блондинка с темно-карими глазами-пуговками. Она постоянно носит очки в тонкой металлической оправе и пользуется ярко-оранжевой помадой, которая неряшливо расплывается по губам. Обычно на уроке Блетчли не расстается с линейкой и сжимает ее в руках, словно символ экзекуции, которую она собирается совершить над нерадивыми учениками. Если под руками нет линейки, она нервно теребит края бесформенного кардигана. Следует заметить, что гардероб нашей учительницы довольно убог, как и ее вкус, и состоит из трех жакетов: лимонного, голубого с вывязанными алыми розами и ядовито-желтого с круглым отложным воротником, в который она нарядилась сегодня.

Возможно, коллеги по школе считают миссис Блетчли добродушным и безобидным созданием, но на уроках она больше похожа на хищную лисицу, готовую стащить цыпленка из курятника. Не зря ученики прозвали ее за глаза Бешеной Собакой. Бешеная Собака Блетч нутром чует страх потенциальной жертвы.

Существует два типа учителей: добрые и строгие. Добрые учителя приходят в школу с искренним желанием учить: такие либо сохраняют свое преподавательское кредо, либо ломаются под гнетом детской жестокости. Тогда они становятся нервными, истеричными и начинают бояться учеников, особенно выпускников старших классов.

Строгие учителя по своей природе отличаются от добрых коллег. Они похожи на акул – эдакий прожорливый, безжалостный механизм, способный унюхать каплю крови в бескрайнем океане!

– Вы не могли бы уделить нам чуточку вашего драгоценного внимания, мисс Андерсон? – поинтересовалась миссис Блетчли непередаваемым тоном, полным ядовитого сарказма.

По классу пробежала волна перешептываний, и раздался всеобщий вздох облегчения. Бешеная Собака нашла жертву на следующие тридцать минут, и, как ни странно, этой жертвой оказалась я.

До чего приятно быть новичком в классе!

Сейчас лучше всего промолчать. Строгие учителя имеют удивительное сходство с хулиганами и забияками: если не реагировать на их подначки, очень скоро они отстанут, посчитав вас тупицей, от которого не дождешься путного слова.

Полуазиат-гот, сидевший передо мной, беспокойно заерзал на стуле. Высокий, костлявый, с копной черных вьющихся волос, парень даже в классе не снимает черного плаща. Когда он склоняется над столом, воротник плаща приподнимается по бокам, а сзади опускается, оголяя шею.

На мгновение я задержала усталый взгляд на курчавом затылке соседа и решила: «Эх, была не была!»

– Форт-Самтер, – громко произнесла я.

В классе воцарилась мертвая тишина. У миссис Блетчли хищно сузились зрачки, а я продолжила, бесстрашно бросаясь в омут головой:

– Вы спрашивали, где начались первые военные действия в Гражданскую войну. Это было сражение за Форт-Самтер, которое произошло двенадцатого или тринадцатого апреля 1861 года.

Я говорила ровным голосом, без вызова, но все равно по классу пробежал восхищенный шепот, перерастая в сдавленный смех. Ох, как строгие учителя не любят такие смешки!

А кто ж знал, что изучение истории Америки в старших классах станет таким увлекательным и забавным?!

Секунду-другую Блетч не спускает с меня прищуренных глаз. Я для нее пока остаюсь загадкой и, возможно, сегодня ускользну безнаказанно из ее цепких лапок. Парень-гот опять поерзал на стуле, отчего тот жалобно заскрипел.

Одарив меня напоследок взглядом, не обещающим в будущем легких побед, учительница явно решила переключиться на другую жертву:

– Благодарю вас за ответ, мисс Андерсон.

Зловещая пауза затянулась – миссис Блетчли рассеянно постукивала по столу линейкой. Ее лодыжки заметно отекли и нависли над полуботинками, не помогли даже черные подтягивающие чулки, виднеющиеся из-под длинной, развевающейся джинсовой юбки. Похоже, они сделаны из компрессионного трикотажа, который обычно носят диабетики.

Такие надевала бабушка, когда у нее болели ноги.

Меня пробрал озноб, когда я неуклюже присела на твердое пластмассовое сиденье. Смотреть в окно я больше не рискнула. Блетчли ничего не стоит вновь заняться моей персоной, а меня сейчас мучили другие вопросы. Почему я не сказала отцу о сове на подоконнике?! Интересно, дома ли он сейчас?

Во мне рождалось неприятное, отвратительное до тошноты предчувствие. Я опять уставилась на затылок парня впереди меня. Вот он снова заерзал, нервными движениями поправляя воротник за острые уголки.

«Не шевелись, – хотелось шепнуть однокласснику. – Она ищет новую жертву!»

Не переживай я так за отца, давно бы щелкнула соседа по макушке, чтобы избавить от нависшей угрозы быть заживо съеденным Бешеной Собакой. И плевать, что меня отправят к директору, оставят после уроков или придумают другое наказание…

Как и следовало ожидать, топор судьбы обрушился на невинную жертву!

– Мистер Грейвс.

Глаза Блетч засветились от предвкушения последующей экзекуции.

Паренек-гот застыл на месте, а его плечи напряглись в ожидании неминуемой казни.

Чуете кровь в воде? Акула уже оскалила хищные зубы! Как теперь избавиться от чувства вины перед соседом, что не предупредила вовремя, не спасла?!

– Я надеюсь, вы ведете конспекты? И раз уж мисс Андерсон ответила на вопрос о начале Гражданской войны, то, может быть, вы поведаете нам о причинах ее возникновения?

Блетчли торжествующе подняла брови, а плотоядный блеск в ее глазах напомнил о гремучих змеях, посаженных в стеклянные банки. Немигающий взгляд гипнотизирует жертву, шелест трещотки на кончике хвоста царапает слух, стремительный рывок вперед – и змея с глухим стуком натыкается на препятствие из стекла…

В моей памяти эта картина всегда сопровождается запахами риса с красной фасолью, немытого тела и приторно-сладких благовоний. В тот раз мы заехали далеко от Флориды. Хозяйка небольшой оккультной лавки вызывала у меня неподдельный ужас. Ее мутные глаза напоминали жуткий бездонный омут, а за спиной стелился черный туман. Как я поняла, это облако возмущений пространственных сфер, недоступное для зрения обычных людей и принимаемое ими за прохладное дуновение ветерка. Хозяйка лавки окинула меня долгим оценивающим взглядом, но тут вмешался отец. Он щелкнул пальцами перед ее носом и сообщил, что она будет иметь дело только с ним, и спасибо вам, мадам, за понимание!

Зря я не рассказала отцу о сове!

Предположения о грядущем несчастье в одночасье переросли в уверенность. Меня всю передернуло, а пальцы рук будто онемели.

– Гм, причины Гражданской войны… ну, они… – мямлил тем временем паренек.

Что ж, Блетч нашла подходящую жертву. Остаток урока она провела, с упоением забрасывая его вопросами и придираясь к ответам, даже если они вдруг оказывались правильными. Вернее, если бедняге удавалось вставить слово в ее обличительный монолог. К концу занятия шея несчастного гота покраснела от напряжения. Мне было неловко перед ним, но я не позволила чувству вины завладеть собой. Этого еще не хватало!

В коридорах стоял привычный гам: накачанные индюки сходились в схватках, фифочки из группы поддержки жеманно кривлялись возле них, остальные скромно ошивались рядом. Мимо шла только девочка из параллельного класса искусств. Я нерешительно кивнула ей, но она лишь нервным движением поправила рюкзак на плече и прошла мимо, не ответив мне даже взглядом.

Как скверно быть новичком!

Школьный буфет шумел, как море во время прилива, а запах только что натертых мастикой полов вперемешку с назойливыми ароматами готовых обедов доносился аж до аллеи Смерти. Нет, ничего потустороннего! Аллеей Смерти учащиеся называют коридор, ведущий к кабинету директора. В этом же коридоре, недалеко от буфета, стоит телефон-автомат. Достав из кармана мелочь, я подошла к телефону, сунула монетку и набрала номер из записной книжки.

Таких номеров, наспех нацарапанных карандашом или ручкой, в книжке целый лист. Я их всегда записываю, когда мы въезжаем в новый дом в очередном городе, а напротив обязательно указываю имя владельца дома. Потом проще разобраться со счетами по оплате аренды. Не заучивать же мне наизусть каждый раз новый номер телефона?! По крайней мере, я так и ответила отцу на его нотации по поводу записных книжек. На что он посоветовал попридержать язычок и, слава богу, отстал. Домострой семье Андерсонов не грозит.

В трубке послышались гудки: один… три… пять…

Наверное, папы нет дома, или он вышел во двор и не слышит звонка. Хорошо бы, конечно, улизнуть сейчас с занятий и разыскать отца. Да только он разозлится, и придется мне прослушать очередную нотацию о первостепенной важности получения достойного образования. Если я осмелюсь возразить, что, мол, толку в таком образовании нет, что в школе меня не научат очищать дом от полтергейста или, допустим, убивать зомби, тотчас последует лекция о том, что мне нужно вести нормальную жизнь девочки-подростка.

Пусть отец преследует всякую нечисть из сказок, по его словам, это не дает мне права сбегать с уроков. Никогда и ни при каких обстоятельствах! Даже если на охоте папа почти как слепой котенок, потому что лишь женщины в нашей семье наследовали то, что бабушка называла даром.

Непонятный, загадочный дар. То ли тихое помешательство, передаваемое по наследству, то ли сверхъестественные способности. Окончательного вердикта я пока еще не вынесла.

Что касается отца, он ни разу не огорчился и не выразил сожалений, что не оказался в числе кандидатов в психушку. С другой стороны, бабушка никогда не кичилась своими способностями, которые пренебрежительно называла «всякими глупостями», и вряд ли рассуждала по-иному в молодости, когда отец был еще сопливым мальчишкой. Знаете, и отца как-то сложно сейчас представить в роли неуклюжего угловатого подростка, но доказательством тому служат увиденные мной картины-видения.

Бабушка была мастерицей в сотворении видений!

…После пятнадцатого гудка я повесила трубку и, тупо уставившись на телефон, начала нервно грызть ногти. Неприятно?! А больно-то как! Особенно если рана на косточках левой руки еще не зажила! У других девочек отцы наверняка не орут, не заставляют их, превозмогая боль, наносить бесконечные удары по боксерской груше. С каждым ударом все сильнее и сильнее, снова и снова, бить, бить, бить, чтобы в конце концов убить! Вряд ли мои ровесницы наливают в термос святую воду и передают папаше ружье в окно, пока тот сдерживает натиск омерзительных тварей. Как, например, случилось с гигантскими тараканами-мутантами в Батон-Руж, когда после изнурительной битвы пришлось везти папу в больницу и придумывать разные небылицы о том, каким образом из его ноги оказался вырван целый кусок мяса.

Иногда трудно определить, где лежит грань между обыкновенной ложью в Нормальном мире, и притворной бравадой, без которой в Истинном мире не обойтись. Вы не представляете, сколько опасных схваток происходит за гранью темного мира, когда презрительное фырканье достигает поистине грандиозных размеров.

Из телефонной трубки опять доносились лишь одинокие гудки.

– Все, хватит, – прошептала я себе под нос, и тихие слова заглушила очередная волна гула из буфета.

Я не стала возвращать пятьдесят центов, и телефон-автомат их благодарно проглотил. Секунду-другую я постояла возле автомата, внимательно разглядывая его, будто он единственный способен подсказать самый лучший способ решить мои проблемы.

В коридоре стояли запахи мокрой шерсти и расплавленного асфальта, смешавшиеся с дыханием почти двух тысяч подростков. Я молчу об убийственной вони от потных ног в грязных носках и жирных обедов из проникших во все уголки закусочных Рональда Макдональдса. По своему опыту скажу, что так пахнут все школы в США, разница лишь в процентном содержании пота и жирности гамбургеров.

Из-за гула, доносившегося от буфета, ужасно разболелась голова, как у мамы, когда ее настигал очередной приступ мигрени. Очень хотелось есть. Пойти, что ли, в буфет? Придется потолкаться в очереди, потом искать свободное место, оказаться за столом нос к носу с незнакомыми ребятами, наткнуться невзначай на местных недоносков… Нет уж, спасибо!

Если пойду домой, возможно, застану отца, и не избежать мне тогда очередной душеспасительной лекции. Если он уже ушел, не найду себе места – буду слоняться из угла в угол по всему дому, ждать и нервничать. Может, остаться на геометрию и урок изобразительного искусства? Тогда точно свихнусь от переживаний. Ладно, рисование – самый приятный урок в расписании на сегодняшний день – можно и потерпеть, если бы не лекция по гражданскому праву. Очередная трата полезного времени! Пожалуй, я больше узнаю о правах и обязанностях граждан из дневных новостей! Конечно, если считать кучу трепачей в дорогущих костюмах единственными достойными гражданами нашей страны!

На школьных уроках редко узнаешь что-нибудь путное. Честно говоря, я бы предпочла прогуляться с отцом по городку или заняться «информационной разведкой». Так папа называет посещение оккультных лавок или пивных баров, где в перерывах между стрельбой собирается и шепчется по углам определенный контингент, знающий многое о темном, Истинном мире.

Так, например, в чайной лавке в Нью-Йорке обычно тусуется старинный приятель отца Огаст. Чтобы войти в призрачный сумрак лавки, нужно всего лишь подняться по лестнице и еще раз подняться по ней же, если желаете выбраться из оного…

В Сиэтле есть небольшой бар, место встречи местных охотников за нечистью. У хозяина заведения торчат клыки из нижней челюсти, а лицо, сплошь покрытое наростами и бородавками, придает ему сходство с троллем, который сидит под мостом и ест на завтрак козлят…

Или ночной клуб в Пенсаколе, где вспышки импульсных ламп выхватывают из темноты ревущие лица с разинутыми ртами.

Сельский магазинчик на проселочной дороге неподалеку от Порт-Артура, где на крыльце сидит женщина в кресле-качалке. В бумажном пакете у своих ног она найдет все, в чем вы нуждаетесь, а вокруг клубятся облака серой пыли, мерцающие в окнах по ночам…

Впрочем, повсюду есть заведения, где запросто можно достать несуществующие и нереальные, казалось бы, товары. Если в них есть нужда, платите. Хотите – гоните монету, хотите – поделитесь информацией. Иногда, правда, приходится расплачиваться кое-чем менее осязаемым. Например, услугой или воспоминаниями.

И даже душами!

А может, мне самой провести разведку? Вдруг найду отца в каком-нибудь укромном местечке? Входы в Истинный мир спрятаны от обычных глаз, но от моего взора им не скрыться. Я всегда натыкаюсь на них, наверное, потому, что бабушка придумала игру «Что есть на столе?». Помню, я закрывала глаза и по памяти перечисляла все предметы, которые она расставила для очередной трапезы на обеденном столе. Предметы имели как материальную оболочку, так и мысленные образы.