Текст книги "Щелчок"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Глава V

Господи помилуй! Не узнать басурмана нашего! Тише воды – ниже травы, – говорила поутру няня Степановна, потягивая с блюдечка на кухне горячий чай вприкуску.

– Уж и подлинно уходился мальчонок, по всему видать, – вставил свое слово Франц.

– Помилуйте, нынче приходит утром, ни свет ни заря. Дай, говорит, бабка, я тебе пособлю дом убирать к барынину празднику, пол помою и все прочее. Ну, я это ему в руки ведро, мыло, мочалку. Пущай поработает. Не барин. Потрудится для благодетелей своих.

– Известно, потрудиться не худо. И то сказать, к барышнину рождению. Она у нас – ангел кроткий, печется о всех, так на нее не грешно и поработать за это, – вставила свое слово толстая кухарка, угощавшаяся совместно с няней и Францем чаем.

В это время тот, о ком шла речь, с ведром в руках, с мочалкой и мылом под мышкой, с засученными по локоть рукавами, стоял посреди гостиной, недоумевая, с чего ему начать.

Все стены комнаты, несмотря на летнее время, были увешаны картинами без чехлов, в золоченых рамах.

Орля знал, что чехлы сняли ради приближающегося праздника. Знал, что ко дню Лялина рождения съедется много гостей, детей и подростков из соседних помещичьих усадеб и имений. Знал, что Ляля упросила бабушку сделать детский вечер с танцами для брата, Симочки и их друзей.

Лялю Орля любил беззаветно. Она сама занималась с ним теперь, избавив его, таким образом, от уроков сварливой и строгой гувернантки. И вот, ради нее, он готов Бог весть на какой труд пойти, лишь бы угодить милой барышне Ляле.

Сейчас он стоит с разинутым ртом посреди гостиной. – Окна, двери, сначала… пол… А потом всю эту бестолочь хорошенько отмыть надо… Небось мухами позасижено вдоволь, – решает он и, внезапно одушевившись, принимается за уборку и мытье.

Еще рано. Всего семь часов. Раньше девяти никто не встает в этом доме. О, он успеет, конечно, успеет покончить со всем этим. То-то неожиданность будет для всех!

В какие-нибудь три четверти часа Орля поканчивает с полом, окнами и дверью, ставит на место отставленную мебель и, тщательно намылив мочалку мылом с водою из грязного ведра, лезет с ногами на шелковый диван, затем ожесточенно принимается тереть грязной мочалкой одну из картин, с изображением усадьбы.

Но что это? Чем больше трет он, тем грязнее делается картина. Часть водяных красок остается на мочалке, часть расползается по всему фону. Теперь уже на картине не вид усадьбы как будто, а целое разливное мо-I ре – к довершению всего – черное море.

Орля поражен. Но рассуждать ему времени мало; он изо всей силы принялся уничтожать грязные потоки на картине, отчего последние следы деревьев, крыши дома, кустов и скамейки остались на мочалке.

После этого Орля перешел ко второй акварели – портрету какого-то почтенного старика.

На бороде и усах этого старика чернели некрасивые пятна от мух, и на эти-то пятна обратил особенное внимание Орля.

Он обмакнул свою грязную мочалку в не менее грязную воду и, поднеся ее к портрету, стал старательно тереть его до тех пор, пока от почтенного старичка на полотне картины остался лишь один нос и половина щеки… – Стерлось маленько, зато чисто. Ишь ты – ровно зеркало! – очень довольный собою, проговорил Орля, полюбовавшись на свою работу.

Еще несколько картин, к несчастию написанных водяными красками, имеющими способность растворяться в воде, привлекают внимание Орли, и все они так же «вычищены», как первые. Затем Орля направляется к лежащим на столе альбомам.

Взмах мочалки… Еще один и еще… И изящные вещицы из кожи с плюшевой и атласной отделкой превращены в грязное тряпье.

Вода льется с них по бархатной салфетке мутными ручьями па ковер, оставляя на нем грязные пятна…

Не смущаясь, однако, Орля тащит на ковер ведро с грязной водой. По дороге он зацепляет ногою кресло и летит вместе с ведром на гладкий блестящий пол.

Мутный поток в ту же минуту, с головы до ног, окачивает его, но мальчик чувствует себя в грязной луже так же, как утенок в пруду.

Дело сделано. Он все-таки сделал уборку.

– Ах, разбойник! Ах, убивец ты мой! Ах, батюшки-светы, умираю! Спасите! Помогите! Умираю! Моченьки моей нет! – и няня, случайно заглянувшая в комнату, исполненная тихого ужаса, останавливается как вкопанная у порога с широко раскрытыми глазами.

На ее крики сбегается весь дом.

– Няне дурно! С няней припадок! – слышатся испуганные расспросы.

У всех бледные расстроенные лица, широко раскрытые глаза. Все смотрят, преисполненные тревоги, то на няню, в отчаянии раскачивающуюся у порога с таким видом, точно у нее болят зубы или живот (такое у нее страдальческое лицо в эти минуты!), то на Орлю, остановившегося перед разлитым ведром с растерянным и глупым видом. И вдруг чей-то веселый голос крикнул на всю комнату:

– Нос! Посмотрите-ка, нос!

Чья-то рука показала на картину, и все стало сразу понятным и ясным.

– Нос! Нос дяди Пети! А где же брови, глаза, губы и его великолепные усы? – кричал Счастливчик, широко раскрывая свои глаза-коринки.

– Они там! – патетически воскликнул Мик-Мик, указывая на ведро. – Они в ведре!

– И деревья в ведерке, и крыша дома, и сад с другой картины! Ах, все, все!

– Ха, ха, ха, ха!

– Ха, ха, ха, ха!

Взрыв хохота огласил залу. Как пи жаль было порчи хороших вещей, но трудно было не смеяться.

И все смеялись – и бабушка Валентина Павловна, и суровая Аврора Васильевна, и бледненькая Ляля, и четыре мальчика, и веселая Симочка, и насмешник Мик-Мик.

Одна Галя смотрела испуганно на своего брата, и маленькое сердечко девочки било тревогу.

Она боялась за участь Орли. Она поняла, что все это опустошение, вольно или невольно, произвел ее названый брат.

Да еще няня Степановна не могла прийти в себя. Она все еще раскачивалась из стороны в сторону и не то жаловалась, не то сокрушалась, громко изливая свое горе:

– Убивец ты мой! Душегуб ты мой! Погубил ты меня ни за грош! Экую уйму добра напортил!

– Успокойтесь, няня, – неистово хохотал Мик-Мик.

– «Успокойтесь!», «Успокойтесь!» – передразнивала его старушка, окончательно выйдя из себя. – Успокоишься тут, когда все перепорчено!..

В это время мокрая жалкая фигура со стекающими с нее мутными потоками воды приблизилась к Валентине Павловне.

– Барыня-бабушка! – произнес Орля, волнуясь. – Ты уж меня того… прости – не нарочно я, почистить малость ладил, а они… штоб их, разошлись и слиняли, ровно и не было их…

И он так комично развел руками, до того потешна была его мокрая фигурка, что нельзя было удержаться от нового взрыва смеха, глядя на него.

Первая успокоилась Валентина Павловна.

– Не бойся, мой мальчик, никто за это не накажет Тебя, – проговорила она, положив руку на иссиня-черную голову.

И, повинуясь внезапному порыву, Орля схватил бабушкину руку бессознательным жестом и поднес к губам.

Это была первая потребность проявить при людях свою благодарность, зародившаяся в беспокойном сердце маленького цыганенка.

И хохот смолк, как по команде; все встали.

Глаза бабушки с мягким ласковым блеском остановились на чумазой рожице маленького дикаря.

Глава VI

Чудный теплый августовский вечер. Широко раскрыты окна раевского дома. Ярко освещенные комнаты сплошь увиты гирляндами из зелени и цветов. Это мальчики с Мик-Миком встали до восхода солнца и украсили дом в честь Ляли.

Сама новорожденная, в новом платье, с перевитой лентой в длинной темной косе, ходит па своих костылях по комнатам и отдает последние распоряжения.

В восемь часов начнут съезжаться гости, а надо еще так много сделать до них.

Няня Степановна суетится у стола, приготовляя чай. Сколько тут разных вкусных вещей! Вазочки и тарелки наполнены фруктами, конфетами, всевозможным печеньем и вареньем.

В саду развешаны фонарики для иллюминации. Очищено место для фейерверка и бенгальских огней. На большой лужайке перед домом разложен огромный костер. Дальше несколько костров поменьше. Это для кучеров, которые привезут помещичьих детей на Лилии вечер, на случай, если ночь будет холодна. Им поступили невдалеке и стол с угощением: с окороком, ветчиною, пирогами и пивом.

Валентина Павловна очень гостеприимная и заботливая хозяйка. Она печется обо всех.

Мальчики – Кира, Ивась, Ваня и Аля давно одеты в одинаковые белые коломянковые (коломянка – шерстяная домотканина) блузы.

У единственного из них – Киры только имеется великолепный новенький форменный мундирчик с серебряным шитьем и блестящими пуговицами; у других его нет. Мундир стоит дорого, и бедные люди не могут сделать его своим детям.

Этого довольно, чтобы Счастливчик отказался нарядиться в мундир и остался, как все, в коломянковой блузе.

– Господа, а где же Шура? – неожиданно спросил кто-то у присутствующих.

– Надо Галю спросить! Вон она бежит сюда. Галя, Галя! Где твой брат?

Маленькая Галя сегодня вся преобразилась. В нарядном светлом платьице, с тщательно расчесанными по плечам, вьющимися волосами, убранными старательными руками Ляли, она кажется очень хорошенькой. Восемь лет таборной жизни среди грязных и грубых цыган, в нищете и впроголодь, среди побоев и брани, совсем не оставили на ней следов.

– Вы спрашиваете, где Орля?

Галя, единственная изо всех в доме, не может приучиться называть брата непривычным ей именем Шуры.

– Я не видела его! – прибавляет Галя.

– Шура! Шура! Где ты? – несутся через несколько минут призывные крики по всему дому.

Орля отлично слышит их, но не откликается.

Все эти праздничные приготовления, бальное настроение, суета и нарядные костюмы не по нему. Он заранее смущается приезда гостей, чужого народа, танцев и музыки, которые начнутся через полчаса.

Он присел под окном в кустах сирени, не обращая внимания на то, что пачкает в сырой росистой траве свой новенький костюм, белые коломянковые штаны и блузу.

Еще за месяц до бала его и Галю учили танцевать. Monsieur Диро садился за рояль, Мик-Мик показывал «па», и они должны были кружиться по гладкому, скользкому паркету зала. И странное дело: в то время как Галя легко и свободно, с врожденной ей грацией проделывала эти па, точно всю свою жизнь училась танцам, он, Орля, не умел ступить ни шагу под музыку.

Сейчас Орля злился на весь мир безотчетной злобой и даже, чуть ли не впервые в жизни, злился и на Галю.

– И чего радуется! Чего сияет! – ворчал он себе под нос, выглядывая из своего убежища. – Вырядилась чучелом и воображает, что барышня тоже… Подумаешь, как хорошо… И все с Алькой этим ледащим дружит… Ровно он ей брат, а не я… Ишь, вон опять закружилась с ним волчком по зале…

Орля вылез наполовину из своего убежища и впился глазами в окно.

Действительно, Аля Голубин кружился с Галей, повторяя с нею па вальса перед балом.

– Галька! – вне себя крикнул Орля. – Поди-ка сюда!

Услыша голос любимого брата, девочка проворно оставила своего маленького кавалера и побежала к окну.

– Ты здесь, Орля? Почему ты не идешь к нам?

– Очень я тебе нужен! – зашептал мальчик, вылезая из своей засады и подходя к окну. – Ишь, ты, как обарилась с ними! Эх, Галька, не узнать тебя! Такая ли ты была? Ты меня, брата своего, разлюбила?

И Орля взял за руку сестренку.

– Нет, нет, Орля, я все такая же и люблю тебя, братик милый, больше всех в мире! А только и сама не знаю, почему-то мне кажется порою, что все жила я в господском доме, всегда прыгала и танцевала в нарядных комнатах, всегда хорошо одевалась и вкусно кушала на хорошей посуде… Оттого я так хорошо, свободно чувствую себя здесь…

– И все-то ты врешь! – резко оборвал сестру мальчик. – Жила ты в таборе и черствый хлеб глодала.

– А раньше, Орля, а раньше?..

Синие глаза Гальки широко раскрылись. Она точно силилась припомнить что-то и не могла.

– Гости едут! Гости едут! – послышались веселые голоса из окон гостиной.

– Галя! Галя! Иди скорее! Мы сейчас представим тебя нашим гостям.

И, весело улыбаясь, Кира подбежал к окну, схватил за руку девочку и увлек ее за собою.

Орля одним прыжком отпрянул от окна в кусты и притаился там, не спуская, однако, глаз с освещенных окон залы. Его мятежное сердечко снова забило тревогу. Он, казалось, совсем забыл данное Ляле обещание.

– И Гальку-то отняли! И Гальку! – шептал он, и кулаки его сжимались, а черные глазенки разгорались снова недобрым огнем.

Глава VII

– Вот и мы, Валентина Павловна. Мы приехали с папой. Поздравляем вас и Лялечку. Мама с тетей Натали будет через час. У нас новая тетя гостит. Вы ее не знаете. Ах, она такая прелесть! Только грустная, печальная, а уж добрая, как ангел. Говорят, у нее горе большое было в жизни. Она не родная наша тетя, а мамочкина подруга по институту, а уж красавица такая. Дуся! Прелесть! Вот увидите.

Все это бойко тараторила Сонечка Сливинская – нарядно одетая институточка, входя в гостиную Раевых вместе с отцом своим, полковником в отставке, младшей сестрой Катей и братьями, пажом Валей и лицеистиком Анатолем.

Валентина Павловна, Ляля, Аврора Васильевна, Мик-Мик, monsieur Диро и дети встречали гостей на пороге зала.

Смех, шутки, поцелуи, приветствия так и сыпались со всех сторон.

За Сливинскими приехали Картаевы: очень важная по виду мамаша и две дочки-двойняшки, Мимочка и Ниночка, одиннадцатилетние девочки, корчившие из себя взрослых.

Затем – купчиха Таливерова со своими шестью дочерьми и четырьмя сыновьями-реалистами.

Еще приехала Зоренька Тимьева – подруга Ляли, нарядная пятнадцатилетняя барышня-подросток, жившая по соседству с Раевыми. Приехала она с братом, гимназистиком Валером.

Приехала, кроме того, бедная помещица Гарина со своими четырьмя детьми – старшей девочкой Сашутой и малышами-сыновьями, и еще несколько человек гостей.

Купчиха Таливерова, необычайно большая женщина с грубым голосом и очень добрым сердцем, лишь только вошла, как забасила на всю залу:

– Ну, а цыганят ваших вы нам покажете, Валентина Павловна?

– Вот один экземпляр, позвольте представить вашему благосклонному вниманию! – выдвигая вперед смущенную Галю, произнес Мик-Мик.

– Батюшка, да она совсем как мы, русские! – забасила Таливерова. – А цыгане-то больше чумазые, прости Господи, на тех похожи, кого и назвать страшно.

– Именно страшно! – подхватил Мик-Мик. – Но сия благонравная девица нами всеми любима за свою кротость. – И он погладил по головке смущенную Галю. – К тому же она приемыш цыганский, а не цыганка вовсе, такая же цыганка, как и мы с вами, – прибавил Мик-Мик.

– А ее брат где же? Мы столько слышали о нем, – интересовались юные гости.

– Он пошел искать луну, – сострил Ивась.

– Зато оставил здесь следы своего пребывания.

И Ваня Курнышов торжественно указал рукою на висевшие вдоль стены картины и портреты со смытыми рисунками.

– Ха, ха, ха! – засмеялась молодежь. – Мы знаем эту историю.

– Дети! Дети! Чаю не угодно ли, фруктов и конфет? Господа взрослые, пожалуйста! – приглашала всех Валентина Павловна к столу.

– Воображаю эту таборную цыганку! – шепнула Мимочка на ушко сестрице. – Как она танцует!

Ниночка презрительно пожала плечиками.

– И есть, верно, не умеет как следует!

Веселая Сонечка подбежала к Ляле.

– Узнаю твою золотую душу! – затрещала она, покрывая лицо хромой девочки бесчисленными поцелуями. – Вся ты живешь для других. Сама не можешь веселиться на балу, так другим предоставляешь возможность поплясать и попрыгать.

– Ляля, наша единственная в мире Ляля! – подтвердил Счастливчик с таким видом и важностью, что все не выдержали и рассмеялись.

Лишь только дети и подростки успели напиться чаю и на славу угоститься сладким и фруктами, – тихие и мелодичные звуки вальса послышались из гостиной.

– Танцевать! Танцевать! Ах, как весело! Идемте. Идемте скорее! – выскакивая из-за стола и бросаясь в гостиную, кричала молодежь.

Столовая опустела. Там осталась одна Галя. Проворным движением девочка взяла со своей тарелки положенные ей туда Лялей грушу, яблоко и конфеты, к которым она не прикоснулась за чаем, и сунула их в карман.

– Это для Орли. Он, бедненький, не пришел к столу! – шепнула она с доброй, ласковой улыбкой и поспешила в залу.

* * *

Чудные, душу ласкающие звуки несутся из-под рук тапера, выписанного нарочно из Петербурга Валентиной Павловной ко дню рождения внучки. Звуки эти вылетают сквозь открытое окно в сад. По зале кружатся веселые пары. Юные личики дышат счастьем, разгоревшиеся глазенки так и блестят.

К полному удивлению Мимочки и Ниночки, «таборная цыганка» оказалась очень грациозной танцоркой. Галя своим изяществом поражает даже взрослых, занявших места вдоль стен комнаты и любующихся праздником детей.

Счастливчик, с галантностью настоящего маленького хозяина дома, приглашает без конца юных дам.

Вот Кира останавливается перед высокой Сашутой и расшаркивается перед нею.

– Позвольте вас просить!

Он с особенным удовольствием танцует с девочками Гариными, потому что они очень бедные дети и одеты хуже всех. А бедность и лишения всегда находят себе отклик в отзывчивом сердечке Киры.

– Кирушка, опомнитесь! Да вы мне по талию будете, уж очень я высокая дама для вас! – смущенно бормочет Сашута, которая действительно ростом почти вдвое больше Киры.

– Не беда, – встряхивает кудрями Счастливчик, – лишь бы весело было!

– Жираф и воробышек! – острит Ивась.

Он танцует с Мимочкой и все не может попасть в такт.

– Ах, Боже мой, – волнуется девочка, которой ужасно хочется изображать взрослую, – вы совсем не умеете танцевать вальс!

– Начихать! Зато как я гопак валяю – небу жарко!

– Что это за гопак? – высоко вскинув бровки, осведомляется Мимочка.

– Малороссийский танец. Вот танец! Пальчики оближете! – восторженно восклицает Ивась и попадает каблуком своей «даме» на ногу.

– Воображаю, – морщась от боли, тянет Мимочка, – мужицкий танец! Одни мужики его танцуют. И чему вас в гимназии только учат, право! – возмущается она.

– Чему учат? О, многому! – весело хохочет Ивась. – Географии учат, фотографии, типографии, долблению, вихрекручению, орфографии, каллиграфии, французскому, русскому, зубрежке, долбежке… – перечисляет скороговоркой синеглазый хохол.

– Ха, ха, ха, ха! – не выдержав своего тона взрослой девицы, разошлась смехом Мимочка.

– Хихихихи-хахахаха, пляшут две курицы и три петуха! – вторит ей Ивась.

У печки изо всех сил старается выделывать па толстый увалень Ваня.

Он пыхтит, как самовар, и обливается десятым потом. Его дама, нарядная аристократка Зоренька, снисходительно улыбается, хотя ее неуклюжий кавалер отдавил ей все пальцы.

– Нет, не могу! – потеряв наконец терпение, смущенно говорит Ваня. – Я от печки привык… Уж вы извините, но я должен начинать от печки…

– Да ведь мы и так от печки начинаем! – смеется его дама.

– Так это печка с правой стороны, а я привык, чтобы она была с левой! – смеется Ваня.

– Экая невежа печка, что бы ей в сторонку налево отойти! – острит плавно танцующий с младшей сестрой лицеист Толя.

Посреди зала Мик-Мик с Симочкой танцуют что-то среднее между вальсом и галопом. И оба от души хохочут.

– Что, Симочка, – замогильным голосом басит Мик-Мик, – вы не очень скучаете с вашим старым кавалером?

– Вы не старый, Мик-Мик, – протестует Симочка, – сколько вам лет?

– Сегодня в обед минуло сто лет. Если отнять от ста семьдесят восемь, то что останется, то и будет мое. Сколько мне лет, Симочка? А? Решите!

– Двадцать два года! – живо сообщает девочка.

– Молодчина! Решила быстро…. отменная девица! А вот другой задачи вам не решить ни за что: где Шура?

– Не знаю.

– И я не знаю тоже! – с комическим видом вздыхает Мик-Мик. – Господа! – на минуту заглушая музыку своим деланным басом, повышает он голос, останавливаясь среди залы. – Кто отыщет Шуру, тому третья часть вознаграждения! Слышите меня!

– Слышим! Слышим!

– Он, верно, в саду. Идем искать его! Идем скорее! – весело отзываются дети.

Мальчики быстро выбегают из залы и рассыпаются по аллеям сада. Минут десять оттуда, с разных сторон, доносятся их веселые голоса.

Вдруг звонкий голос Ивася покрыл все остальные. «Нашли! Нашли!» – кричит Ивась на весь сад.

Еще минута – и на пороге залы Ваня и Ивась, а между ними Орля.

Его костюм отсырел. На нем темные пятна. Успевшие отрасти за лето кудри спутались и нависли на лоб. Глава блуждают. Он думает, что его будут бранить, и принимает боевую позу. Кстати, он уже успел подраться по дороге сюда с синеглазым хохлом.

Но бабушка Валентина Павловна, как ни в чем не бывало, ласково проводит по его кудрям рукою и, представляя гостям, говорит:

– Это наш друг, Шура. Он уже привык к нам, хотя все еще немного дичок.

Потом, нагнувшись к его уху, тихо шепчет:

– Пойди, переоденься, дружок, и приходи к нам скорее.

Этого момента Орля только и ждал.

Несколько прыжков – и он уже за дверью, быстро прибежал к себе и, сорвав с себя свой новый костюм, облачился в будничный: плисовые шаровары и красную рубашку.

– Пусть Галька расфуфыривается, сколько хочет, а мне не надо. Хорош и такой! – сердито бурчал он себе под нос.

Когда мальчик снова появился в зале, веселье там было в полном разгаре.

Дети танцевали и резвились от души. Галя с Алей, как две беленькие птички, носились по комнате, возбуждая всеобщее одобрение.

– Совсем как брат с сестрой! – восхищалась Таливерова. – И кто скажет, что это – маленькая цыганка, выросшая в таборе! И как они подходят друг к другу: такие оба кроткие, тихонькие, нежные, как голубки.

Эти слова достигли до ушей Орли и точно ударила его молотом по голове.

– Галька подходит к Альке, этому ощипанному воробью? Нет, уж дудки! Дружбе этой не бывать! Я ее брат, а не Алька… Зазналась она больно…

И, закипая внезапным приливом злобы, он шагнул: по направлению танцующих детей.

– Мальчик, что ж вы не танцуете? Хотите, я протанцую с вами? – внезапно раздался за его плечом веселый щебечущий голос.

Орля живо обернулся и увидел нарядную Сонечку Сливинскую. При виде ее беззаботного лица гнев Орли запылал еще больше.

– Ну, чего лезешь! – грубо окрикнул он ее. – Мне Альку проучить надо.

– Ай-ай-ай! Какой сердитый! И не стыдно быть таким сердитым, а? Пойдем-ка лучше попляшем, дикарь ты этакий.

И Сонечка быстро схватила за руки Орлю и закружила его на месте.

Новый, уже безудержный прилив злобы обуял цыганенка. Не помня себя от злости, он схватил сам Сонечку за тоненькие кисти рук и закружил ее по зале.

Сначала она весело хохотала и сама помогала быстроте верчения. Но взбешенное, побелевшее от волнения, лицо Орли, в вихре мелькавшее перед ней, вдруг испугало девочку, вспугнуло ее веселость.

– Довольно! Довольно! Я устала! У меня кружится голова! – хотела она крикнуть и не могла.

От быстроты верчения дыхание замерло у нее в груди. Лицо побелело, как бумага, глаза остановились с широко раскрытыми зрачками.

А Орля все кружил ее и кружил с умопомрачительной быстротой.

Музыка прекратилась… Со всех сторон к ним бежали старшие… Дети кричали что-то… О чем-то просили…

Но Орля был как безумный. В этом бешеном кружении он срывал свою злость на ни в чем не повинной Сонечке.

– Остановите его! Остановите! – кричали перепуганные насмерть дамы.

Мужчины бросились к Орле.

Вдруг он выпустил руки Сонечки, и та грохнулась на пол, тяжело ударившись головой о ножку стола…

Что было с нею – Орля не хотел я не мог видеть. Он, как дикий зверек, в несколько мгновений перебежал залу, перескочил через пять ступеней лестницу террасы и бросился в сад, оттуда на двор, где горели костры и поодаль от них угощалась приезжая прислуга…

Отбежав подальше, он кинулся на траву, взволнованный и неподвижный, испуганный насмерть своим поступком.