Текст книги "Особенная"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

XVII

– Хана, что с тобою? Куда ты бежишь от меня, моя девочка.

– Ах, это ты papa Гари.

Хана не знала, что papa Гари дома сейчас.

– Ты плутуешь что-то, Хана, подойди-ка ко мне, моя крошка!

Маленькая японочка, проскользнувшая было мимо двери комнаты своего названного отца, вошла в кабинет по его зову.

У Ханы были заплаканные глаза сегодня и вся она казалась очень расстроенной. Ее крошечные губки казались надутыми, щеки были бледны.

И все лицо носило следы слез.

– Что такое с тобой случилось, Хана? Или ты опять не поладила с m-elle Веро? – озабоченным тоном спрашивал князь девочку.

M-elle Веро когда-то была воспитательницей самой княгини Екатерины Гариной. Теперь эта почтенная особа осталась после смерти хозяйки в княжеском доме, чтобы воспитывать маленькую японочку.

С Ханой у бедной француженки было не мало хлопот однако.

Часто старуха Веро жаловалась на девочку князю, так как какой-то капризный, непокорный бесенок вселялся частенько в дикарку, и в такие минуты Хана решительно отказывалась повиноваться своей гувернантке, не слушала ее замечаний, садилась в угол, надувала губы и целыми часами просиживала так, недовольная всем и злая на весь мир.

Обыкновенно, в такие периоды один только князь умел развлечь и успокоить маленькую капризницу.

Он звал девочку к себе, вспоминал с Ханой ее родину, голубой океан, милый Токио и пестрые цветы красивых царственных хризантем, и целые поля лотосов, любимых Ханиных цветов.

И девочка оживлялась от этих воспоминаний, веселела, утихала и делалась более кроткой и покорной; глазки ее начинали сиять, губки складываться в улыбку, и самая жизнь на чужбине переставала казаться печальной и несносной маленькой Хане.

Она брала музыкальный ящик, привезенный ею с ее родины, усаживалась на ковер, поджав ножки, и ставила себе его на колени. Тогда глаза ее принимали задумчиво грустное выражение, а тонкие пальчики бегло перебирали струны, в то время как нежный тонкий голосок напевал любимые ею песенки ее родины.

И сегодня, предполагая, что его любимицей Ханой овладело так часто посещавшее ее капризное настроение, князь притянул к себе девочку, посадил ее рядом с собою и стал озабоченно расспрашивать маленькую дикарку о причине ее недовольства.

– Смотри мне прямо в глаза, Хана! – поднимая ее кукольное личико и заглядывая в него внимательным, зорким, встревоженным взглядом, говорил он, – скажи мне откровенно, моя крошка, отчего ты такая надутая сегодня? Ты плакала опять нынче? Я хочу знать всю правду, говори.

– О, Хана не умеет плакать… – гордо и с достоинством отвечала девочка. – Разве papa Гари не знает, что Хана не умеет плакать, как другие мусме ее лет. Хана только петь да плясать умеет. Papa знает, что слез быть не может у Ханы, потому что Хана не захочет обижать своего отца.

И, как бы в подтверждение своих слов, японка схватила музыкальный ящик, положила его на колени и, поджав под себя ножки, уселась на пестрой циновке поверх ковра.

Князь Всеволод стал внимательно прислушиваться к тому, что извлекали из серебристых струн ее крошечные пальчики и думал в это же время о той милой девушке, которая дала ему слово осветить своим присутствием жизнь этого милого, но строптивого ребенка.

– Да, не легко будет первое время ей с Ханой! Бедняжка Лика! Девочка дичится всяких новых знакомых и наверно будет чуждаться и ее первое время. И, Бог весть, как еще встретит она новость о приобретении новой «mama».

Он давно не вел тех бесконечно длинных бесед с Ханой, которые происходили между ними раньше.

С тех пор, как охваченный заботами о бедных детях, призреваемых в его питомнике, князь постоянно был в хлопотах с делами убежища и поручал Хану заботам madame Веро. Теперь же им необходимо «сговориться» с его приемной девочкой по поводу нового события в ее жизни.

Неужели же она не полюбит Лику? Последняя так обаятельно прекрасна со своей чистой хрустальной душою в роли ангела-хранителя его приютских детей; неподражаемо хороша с ее самоотверженным любвеобильным сердцем!

Неужели она не сможет покорить эту дикую, необузданную, но добрую и восприимчивую ко всякой ласке, избалованную девочку.

Эта мысль сейчас снова промелькнула в голове князя и сердце его сжалось тоской. Неужели Хана откажется в повиновении ее будущей молодой матери?

Однако, что такое с ней, с Ханой, сегодня? Она заметно изменилась за это время. Ее кукольное личико осунулось, кожа стала прозрачнее, синие жилки обозначились сильнее на висках. И вся она точно сделалась легче, миниатюрней.

– Ты похудела, Хана? Ты изменилась? Ты не здорова? Больна? – заботливо и тревожно наклоняясь к ней, спрашивал ее названный отец.

В одну минуту музыкальный ящик, из которого до сих пор японочка извлекала печальные звуки, был далеко отброшен с жалобным стоном.

– Papa Гари! Papa Гари! Дорогой мой! Радость моей радости, солнечный луч моей родины! Синяя струйка серебряного ручейка! Отец мой, дорогой отец! Ты не разлюбил? Значит, по-прежнему ты любишь Хану. Не сердишься на нее? – вскричала, вскакивая на ноги, смеясь и плача в одно и то же время, маленькая дикарочка.

– Что ты, Хана? Разве я сказал тебе это? – испуганный ее порывом, говорил князь, гладя черненькую головку девочки.

– Хане было скучно… Хана тосковала без тебя! – залепетала снова своим прежним капризным тоном девочка. – M-elle Веро злая, велит учиться по-французски, а Хана не хочет… Хана не хочет учиться. Хана любит петь, играть и плясать свои любимые песни и танцы… Как птичка кружиться по комнате… А madame Веро не позволяет ей это… Ненавидит Хана за это злую Веро.

– Слушай, деточка, – прервал князь взволнованный лепет ребенка, – хочешь твой papa найдет тебе старшую подругу, одну милую, хорошую девушку, которая заменить тебе в одно и то же время мать и сестру? И ты будешь играть и болтать с нею, а madame Веро может жить у нас на покое.

– Что ты говоришь, отец? Подругу? – Хана широко раскрыла свои черные глазки, чуть заметно приподнятые на углах. – Правду ты говоришь, папа Гари? Подруга! Большая мусме! У Ханы будет новая подруга! – кричала она восторженным голосом и, как пестрый мотылек, закружилась по комнате.

– Мусме! Такая же Мусме, как Хана! – заразительно весело смеялась она.

Потом неожиданно стала серьезной и, приблизившись к своему названному отцу, начала самым обстоятельным образом расспрашивать князя, какого возраста новая подруга, какие у нее волосы, глаза, губы. Будет ли она любить ее, Хану, будет ли охотно забавлять ее, или предпочтет сидеть в углу над книжкой, как это делает эта скучная madame Веро.

Князь обстоятельно рассказал Хане про Лику. Самым тщательным образом описал ее наружность и долго-долго говорил о ее необычайной доброте и умении привязывать к себе и детей, и взрослых. Об одном только не сказал князь Гарин, что белокурая девушка, которую он так хвалил своей приемной дочурке, сделается его женою, и что он так же будет любить ее и заботиться о ней, как заботился до сих пор после смерти первой жены об одной только Хане.

– Надо исподволь подготовить девочку к тому, что у нее будет новая воспитательница, сразу не следует волновать ее и без того взволнованную новостью приобретения старшей подруги, – решил он в глубине души. И снова стал рассказывать о Лике дочурке, заставив маленькую японочку радоваться от души от предстоящего ей удовольствия иметь такую прекрасную подругу.

В этот вечер Хана заснула позднее обыкновенного, сладко мечтая о златокудрой девушке, которая придет делиться с нею ее, Ханиными, радостями и невзгодами. И во сне она видела Лику, такою, какою описывал ей ее князь. И сонная девочка сладко улыбалась своим грезам и протягивала руки, желая во что бы то ни стало обнять милое златокудрое существо.

XVIII

– Тише! Не будите их. Они только что уснули.

– Но разве теперь время спать? Что за странные порядки в этом доме!

Рен, щегольски одетая в дорожный суконный туалет, с сумочкой через плечо, заглянула в спальню Лики.

– Всю ночь не спали… Головка разболелась… под утро только и соснули немножко, – предупредительно докладывала ей Феша.

– Экая досада! Я только что с дороги. У вас какое-то сонное царство… И могут же безалаберные люди спать целые дни! – возмущалась Рен, пожимая своими тонкими плечами.

– Я не сплю. Что такое? Кто там, Феша? – послышался с постели тревожный голос Лики. – Ах, Рен, как я рада тебя видеть! Отчего вы вернулись так рано, однако?

– Но мы и не думали возвращаться. Барон, мой муж, остался в замке, а я прилетела сюда с мисс Пинч с курьерским. Ты посмотри только на эту телеграмму, – возмущенным тоном заключила она, протягивая бумажку Лике.

Феша ловко раздвинула драпировки окна, и целый сноп солнечных лучей ворвался в комнату. Рен тут только при ярком освещении заметила счастливое личико Лики.

– Ну, так я и знала, ты сияешь! Значить, ты счастлива. Взгляни, однако, что телеграфировал мне ночью Анатоль.

«Милая Рен. Случилось событие: нынче вечером князь сделал предложение Лике. Надо, чтобы ты приехала домой поздравить ее».

– Как? Что такое? Когда же он успел однако! – смущенно залепетала Лика.

– Это мне надо спросить тебя! Вы живете здесь и находитесь в курсе всего. Послана срочной. Я, как только получила, сейчас же с ночным поездом сюда. Как видишь, я достаточно нежная сестрица, – и Рен иронически скривила губы, что должно было означать улыбку на ее длинном лице.

– Благодарю тебя, Рен, от всего сердца! А вот Толя бессовестный, ни говоря ни слова телеграфировал тебе, прежде нежели мама обо всем узнала. Это верно тогда, когда он за тройкой ездил.

– За какой тройкой?

– Да ведь мы катались вчера! Ах, да ты не знаешь!

И Лика рассказала сестре все, что случилось с нею, торопливо одеваясь в то же время при помощи Феши.

Было около часа дня, князь или уже был у ее матери или должен был приехать каждую минуту. Ах, как она волновалась сейчас! Полночи она провела за письмом к тете Зине и синьору Виталио. Она писала им, что теперь ее деятельность на пользу человечеству развернется шире и мощнее. Она выходит замуж за человека, который будет помогать ей в этом, который чувствует так же, как и она, горячую потребность всю свою жизнь, все силы отдавать на пользу нуждающимся, сирым и голодным людям.

Да, она счастлива, вполне счастливее их Лика…

Князь Гарин положительный, серьезный человек, много переживал в своей жизни, и тетя Зина и добрый синьор Виталио могут быть вполне спокойны за их девочку.

И пока девушка писала эти письма, наполняя их страницы похвалами своему жениху, самое чувство Лики к князю разрасталось с каждым мгновением в груди ее.

И долго еще не могла заснуть в эту ночь девушка: перед ее духовным взором неотступно стоял образ князя и ей казалось, что она давно сильно и крепко любит этого человека. Да, любить его крепко, всей своей душой, такого отзывчивого и мягкого ко всему доброму, светлому и благородному в мире. Сейчас же волнуясь, едва успевая отвечать на вопросы Рен, Лика одевалась, причесывалась, умывалась… Вот она и готова. Вот подает руку Рен. Выходить с нею в коридор. Идет, не слыша ног под собою в столовую, оттуда в зал, где обычно Мария Александровна принимает гостей.

В соседней с залом гостиной у Марии Александровны сидит кто-то. Кто-то знакомый и бесконечно уже дорогой ее, Ликиному, сердцу и говорит с ее матерью.

Она сразу узнала этот голос, тот же певучий и мягкий баритон, который так понравился ей еще там, на эстраде, в концертном зале.

И снова сильное чувство к князю заставило забиться ее юное сердечко.

Она не помнит, как вошла в гостиную по зову матери, как бросилась в ее объятия, как выслушивала ласковые речи Марии Александровны, произносившей добрые, светлые слова.

– Дитя мое! Князь Всеволод Николаевич Гарин делает нам честь – просит твоей руки…

И другой бесконечно дорогой голос, прозвучавший где-то близко-близко от нее.

– Нет, я должен просить Лидию Валентиновну оказать мне эту честь.

И потом все сразу смешалось в каком-то розовом хаосе счастья. Поздравления родных, лучшие пожелания счастья, сердечные советы матери, все это посыпалось сразу на счастливую Лику и ее жениха.

Пришел Анатолий, приехал отчим, прикатила великанша баронесса. Лику затормошили расспросами на счет их будущей жизни.

Обычно степенная, холодная гостиная Карских ожила, повеселела. Даже чопорная Рен, вызвав на свое сухое лицо некоторое подобие улыбки, постаралась выразить свое удовольствие по поводу счастья, доставшегося на долю сестры.

Про Толю нечего было и говорить. Молодой пажик словно голову потерял от радости, забыв свой почтенный восемнадцатилетний возраст, он прыгал через кресла и стулья, барабанил на рояле свадебный марш и, разойдясь окончательно, кончил тем, что схватил мисс Пинч и завертелся с нею в вальсе к полному ужасу чопорной старухи.

XIX

Для Лики настали новые радостные дни. Теперь ежедневно в квартиру Карских приезжал князь. Он подолгу просиживал со своей невестой, строя планы их будущей жизни, раскрывая перед ней свои мечты на счет устройства новых сиротских домов, питомников, школ и богаделен. Все то, о чем мечтала тетя Зина, не имевшая достаточно средств для осуществления этой мечты, мог сделать свободно и легко князь Гарин, обладающей громадными капиталами.

Грезы Лики сбывались наяву. Все ее желания осуществлялись на деле. Нашелся человек, который поможет ей жить так, как она мечтала с детства. Школы, питомники, богадельни! О, сколько труда и работы ждет ее впереди! Спасибо! Спасибо ему сердечное, этому великодушному человеку! – восклицала не раз мысленно девушка и с каждым днем все больше и крепче привязывалась к князю, все больше и глубже чувствовала свою благодарность, уважение и горячую привязанность к нему.

Теперь ей часто казалось странным, как могла она не думать раньше о князе. Теперь, беседуя подолгу с ним, Лика много и подробно расспрашивала его о покойной княгине, о маленькой Хане, восторгаясь добродетелью первой, она мечтала как можно скорей увидеться и познакомиться со второй.

– Успеете еще сделать это, моя дорогая! – утешал ее князь. – Хана – капризное маленькое создание. Ее надо исподволь подготовить к готовящейся ей в жизни перемене. Теперь я приучаю ее понемногу к мысли, что у нее будет прелестная, очаровательная подруга ее занятий и игр. И когда Хана, очень легко поддающаяся привязанности, будет просить меня познакомить ее с вами и привезти ее к вам поскорее, тут я и скажу ей, чем, в сущности, будете вы для нас обоих, дорогая, несравненная Лика! Не правда ли так будет лучше всего?

– Разумеется! – согласилась Лика, – все это вы сделаете, все хорошо и мудро! – прибавила она, с беззаветной преданностью глядя в лицо своему жениху.

Иногда Лика и князь пели дуэты. Их чудные голоса разливались по всему дому, зажигая восторгом сердца слушателей. Теперь Лика уже не дичилась общества, как раньше. Напротив, ей было приятно выезжать с князем, посещать своих и его родственников и родных. Приятно было навещать светских приятельниц и делиться с ними своим счастьем.

Она не могла не гордиться своим прекрасным, благородным женихом!

Иногда они ездили втроем с Анатолием, когда он приходил из корпуса, или с Бэтси, часто наведывающейся к Лике, в театр и, замирая от восторга, слушали оперы, которые так любила Лика. В честь молодой пары устраивались обеды, рауты, вечера среди друзей. Князя очень любили и уважали в свете и всячески стремились почтить его и его юную невесту. Лика писала теперь уже менее длинные письма тете Зине, признаваясь, что счастье немного закружило ее и что она решительно не может понять, куда теперь уходит так много времени. И тут же, попутно, давала обещание как можно скорее войти в обычную колею и снова приниматься за обычную работу в питомнике и других благотворительных учреждениях, которые должны были быть учреждены к концу года щедрыми руками князя.

XX

«Ваша любимица Танюша опасно занемогла. Зовет вас в бреду и в сознании. Ради всего дорогого приезжайте, Лидия Валентиновна! Ребенок очень привязан к вам и вы усладите своим присутствием ее последние минуты. Почтительно преданная вам Валерия Коркина».

– Танюша! Боже мой, Танюша! Она умирает! – дрожа и волнуясь, произнесла Лика, нервно комкая в руках злополучное письмо. – Когда вы его получили, Феша?

– Вчера с посыльным. Вы из театра поздно приехали, барышня, я и не посмела вас беспокоить к ночи! – самым обстоятельным образом доложила расторопная служанка.

– Опасно занемогла вчера, а сегодня, может быть, уже без дыхания… Ужас! А я-то! Я-то забросила их, малышей моих! Ради своей глупой беспечности забросила! – мысленно казнила себя Лика. – По театрам да раутам разъездилась, ради удовольствий всяких жертвовала этой милой детворою… Хороша благотворительница, нечего сказать! – злорадно прибавила она, исполненная самоуничижения и негодования к своей особе. – Ехать во что бы то ни стало, ехать туда сейчас же. Танюша! Умненькая, тихонькая, голубоглазая Танюша, так доверчиво глядевшая на всех своими огромными глазами, и вдруг она умрет! Умерла уже, быть может! Танюша! Танюша! Какой ужас! Какое несчастье!

Лика дрожащими руками застегивала на себе пальто, завязывала вуаль, и ее сердце билось в груди тревожным боем.

Через полчаса она уже мчалась по Васильевскому острову в своей карете, по дороге в питомник.

– Слава Богу, вы приехали, Лидия Валентиновна! – встретила молодую девушку надзирательница. – Но что с вами? Вы больны были? Отчего мы вас не видели так давно?

– Я, нет… разве долго? – смутилась молодая девушка. – Что Танюша! Ей лучше? Хуже? Да?

– Плоха Танюша! Вряд ли выживет! Жаль девочку! Такая хорошенькая, нежненькая… Самая ласковая изо всех наших детей! – печально роняла надзирательница.

– Умрет! – едва удерживая слезы, глухо проронила упавшим голосом Лика. – Но… но почему же вы раньше не дали мне знать об этом? – с упреком бросила она Коркиной.

– Да помилуйте, Лидия Валентиновна! Вы сами должно быть были больны! – оправдывалась та. – Кто бы вас посмел беспокоить? И потом, ухудшение в последние три дня началось только. Мы вас зря беспокоить не хотели. Если бы вы здоровы были, приехали бы сами! А раз вас нет, значит, больны. Иначе и быть не могло!

– Иначе и быть не могло! – эхом откликнулась Лика, в то время как ее сердце сжалось вполне заслуженным упреком. Она отлично поняла, что добрый князь не хотел тревожить ее в счастливые минуты и о Танюшином недуге умышленно не сказал ни слова. А она-то! Ни разу не навестила питомника за все время. О, как жестоко, как несправедливо было с ее стороны уйти в свое эгоистическое счастье, забыв обо всем остальном мире. Разве эти дети, маленькие, жалкие сироты, призреваемые здесь в питомнике, не брошены были ею на произвол судьбы за все это время?

– Где Танюша? – резко произнесла она, желая замаскировать охватившее ее волнение.

– Пожалуйте. Я ее у себя в комнате держу: в детской совсем невозможно, ребята беспокоят. Сила Романович пожертвовал опять на устройство лазаретной палаты, по этой лестнице же велел нанять небольшую квартиру.

– Сила Романович… да… да… хорошо! – как во сне роняла Лика.

Страх за Таню, раскаяние, угрызение совести, негодование на себя, все смешалось в душе Лики, все слилось в один сплошной мучительный хаос.

– Тетя Лика приехала! Кто скорее к тете Лике! – услышала она веселый голос Федюши, и вся орава детишек бросилась навстречу к ней.

– Ты больна была? Отчего не ехала? А мы ждали, ждали! Танюша захворала… Кричит все время… Страшно! Доктор ездит, такой важный с очками на носу! Страсть! – докладывали ей со всех сторон ребятишки.

– Милые вы мои… – бегло ласкала их мимоходом Лика, – соскучилась я без вас. Постойте-ка, сейчас к Танюше схожу и вернусь к вам снова.

Она нежно отстранила от себя прильнувшего к ней Федю, кивнула остальным и быстро направилась в комнату Коркиной.

На широкой постели надзирательницы вся красная и пылающая, как огонь, лежала Танюша. Белокурые локоны растрепались по подушке, окружив точно сиянием исхудалое и заострившееся личико больной. Глаза девочки были широко раскрыты и блестели нестерпимым, горячечныы блеском. Засохшие губки с трудом выпускали горячее дыхание.

– Тетя Лика… – с трудом произнесли эти губки, и исхудалая, похожая на лапку цыпленка, ручка, с трудом отделившись от одеяла, протянулась к молодой девушке.

– Сокровище мое! – изнемогая от жалости, произнесла Лика, осторожно охватывая исхудалое тельце ребенка.

– Я рада, что ты приехала! Я рада! – лепетала Танюша, – я боялась, что не увижу тебя и князеньку. Я так тебя люблю, тетя Лика, так люблю и вот… вот увидала, наконец.

«Что это? – сознательное предчувствие смерти или так детский лепет у нее?» – подумала тревожно Лика и вдруг, наклонившись над Таней, сейчас только увидела багровые пятна, зловещими кругами выступившие на груди и шейке больной.

– Когда был доктор? – дрожащим голосом спросила она надзирательницу.

– Вчера вечером, Лидия Валентиновна.

– А этого он не видел? – спросила Лика, указывая на пятна, покрывавшие тельце Тани.

Валерия Ивановна, очевидно, сама только что заметила их сейчас.

– Боже мой, заразное что-то у Танюши нашей, – прошептала она в ужасе и тревоге.

– Надо детей отделить… или ее увезти отсюда… Надо весь приют перевернуть вверх дном. Доктора еще позвать, консилиум собрать, что ли, – роняла слово за словом Лика, хватаясь за голову и в волнении дрожа всем телом.

– Сейчас же детей перевести в другое помещение… сию минуту необходимо сделать это. Да.

– Нельзя этого, Лидия Валентиновна, нельзя без княжеского приказания, он сказал, что все сделает сам, не могу действовать без него, – отвечала Коркина, волновавшаяся не менее Горной.

– Но Танюша умрет, пожалуй, пока мы узнаем распоряжение князя?

– Ничего не могу поделать, Лидия Валентиновна, неудобно без его разрешения, – твердо произнесла Коркина, а у самой сердце облилось кровью при мысли о том, что могло случиться с Таней.

– Я поеду к нему! – глухо произнесла Лика, – и привезу его сюда к Танюше… Надо ее спасти! – во что бы то ни стало спасти, поймите!

– Не уходи, тетя Лика… побудь у меня… побудь, – залепетала в ту же минуту в смертельной тоске больная, цепляясь своими худенькими пальчиками за платье молодой девушки.

– Сокровище мое, я опять к тебе приеду… Маленькая моя! Бесценная моя бедняжка!

И Лика осыпала бесконечными поцелуями слабенькую, крошечную грудку, где зловещими пятнами выступили признаки болезни. Потом, наскоро пожав руку Коркиной и сказав, что через полчаса будет здесь снова, вышла из приюта.