Текст книги "Том 10. Вечера княжны Джавахи. Записки маленькой гимназистки"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Глава 6. Глупый Дев

Почему так тихо в Джаваховском доме? Почему чуть слышно ступает в мягких чувяках батоно-князь, сбросив с ног сапоги со шпорами? Почему встревоженно лицо Георгия Джаваха? И почему по изрытым морщинами щекам Барбалэ катятся слезы, а в глазах у Абрека и у старого Михако беспокойство.

Не мелькнет, как бывало, в тенистом саду лицо княжны-джан, не слышно райской птички ни на кровле, устланной коврами, ни в чинаровой аллее, ни в дальней беседке, увитой азалиями и ветвями диких роз. И сиротливо ржет в стойле одинокий Шалый. Где его хозяйка? Почему не мчится в горы с ним Нина-джан?

Княжна Нина лежит в жару уже четвертый день. Доктор, друг князя, добрый старик с темными глазами, спрятанными за стеклами очков, дважды в день приезжает навещать больную – берет горячую маленькую руку, щупает пульс, считает секунды на круглых, как луковица, старинных часах…

Он смотрит на часы, а на него с надеждой глядят князь Георгий, Михако, Барбалэ.

– Плохо дочурке моей? – спрашивает в отчаянии князь.

– Надеяться надо. Бог на небе, молитва на земле, – отвечает врач.

Он знал ее с младенчества. И мать ее, красавицу-лезгинку из аула Бестуди, знал и лечил когда-то. Ужели вслед за матерью умрет и дочь?

Смотрит с печалью старик на разметавшееся перед ним багровое личико, на хрипло клокочущую от дыхания грудку.

В горле Нины-джан нарыв, грозящий задушить больную.

– Как это случилось? – спрашивает доктор.

Князь рассказывает:

– Было знойно. Весь Гори прятался в домах, спасаясь от зноя. А она, княжна, джигитовала в долине и потом, разгоряченная, влетела во двор, схватила ковш ледяной воды, принесенной из колодца, и выпила залпом прежде, нежели успели удержать ее. И вот заболела.

– К вечеру привезу еще одного доктора с собою. Надо усыпить девочку, разрезать нарыв. Велик и милосерд Господь! Будем ждать его милостей!

Доктор неловко, боком кланяется и выходит из опечаленного дома.

– Резать ее! – дико вскрикивает ему вслед Барбалэ, – душу сердца моего, ласточку лесов? Сизую горленку райских садов резать? Не дам! Не дам! Ангел смерти, помедли, не заноси кинжала над счастием жизни моей!

Жутко становится от этих воплей Барбалэ. Плачет старуха, бросается к больной, целует руки и черные локоны княжны. Потом кидается к князю:

– Батоно! Батоно! Сокол Дагестанских ущелий! Орел могучий Кавказских гор! Прежде чем отдать сокровище наше под нож, дозволь старой служанке, верной Барбалэ, испробовать испытанное средство. Девчонкой еще слыхала от наших старух. Дозволь, батоно! А там, когда не поможет, режьте ее, мою ясочку, розу Господних садов. Велик Всемогущий Господь и милостива святая Нина, ее заступница! Дозволь, батоно, дозволь!

– Что хочешь, делай, старая! Один Господь волен ее спасти. И да поможет тебе Всемогущий, моя добрая Барбалэ!

Но Барбалэ уже не слышит.

Склонилась к изголовью Нины:

– Хочешь сказку, джан, хочешь, славную, забавную сказку поведает тебе, сладкий луч мысли моей, твоя Барбалэ?

Ни звука в ответ. Но княжна слышит, понимает. Вздрагивают черные ресницы, слабо проскальзывает улыбка.

Кивает радостно головой старуха: – Поняла, поняла! – и опускается на стул подле кровати, берет руку Нины и, нежно поглаживая ее, начинает свою сказку.

Беден, обездолен молодой Дев, сын Гамида. Говорили люди Деву, когда собирался он жениться на Заре, красавице с черными глазами: «Дев, одумайся. Если горя не видал, увидишь, когда пойдут дети. Чем кормить станешь их – пресными чуреками? Опомнись, глупый джигит!»

Не послушался Дев. Полюбилась ему Зара черноокая пуще солнца весеннего, пуще коня своего кабардинского.

Поженились они наперекор людским советам да пересудам, на зло безысходной своей нужде.

Через год родился у них сынишка Гарун, а еще через год – дочка Фатима, и еще за нею через год опять двое ребяток-близнецов. Что было делать Деву? Дети есть просили, молодая жена попрекать стала: зачем женился, когда нечем самому прокормиться?

Нечего делать было Деву. Продал он своего кабардинца, на вырученные деньги купил корову. Оставалось еще немного от продажи – нанял на это работников. Дев обнес с ними высоким тыном свою саклю, чтобы не пришли барантачи да лесные хищники в его усадьбу.

Жил Дев вдали от аула, на опушке густого леса, боялся он нападения разбойников и диких зверей. Теперь нечего было ему бояться. Крепкая, высокая ограда защищала от врагов. Целый день работал Дев на дворе, по хозяйству, Зара нянчила ребят и стряпала обед. А корова – кормилица всего Девова хозяйства – паслась на опушке леса, пощипывая траву.

Был жаркий июньский вечер. Пряно благоухали азалии, в долинах дышали теплым туманом утесы, а на зеленой опушке было свежо и прохладно. Мирно паслась корова Дева, а сам он после рабочего дня отдыхал, растянувшись под чинарой. Незаметно стемнело, подкралась ночь. Месяц выплыл на небо и осветил окрестность.

Вдруг жалобное мычание донеслось издали до слуха Дева.

Вскочил Дев. Глядит – нет коровы. Углубилась она в чащу, пока он сладко дремал в холодке. И опять жалобное мычание послышалось.

Корова точно жаловалась, молила о помощи и звала к себе.

Бросился в чащу Дев. По дороге, на всякий случай, выломал он дубину, толстую и тяжелую.

Углубился с нею в лес и видит: волки нападают на его корову. А она отбивается рогами, кружится и мечется в их замкнутом кругу и жалобным мычанием взывает о помощи.

Что было делать ему! Поднял свою дубину Дев над головою и ну колотить ею навправо и налево волков. А другой рукой ухватил веревку, привязанную к рогам коровы, и потащил ее.

Волки так и замерли от неожиданности. Откуда мог взяться человек? Но не долго смущались они внезапным появлением Дева с его дубинкой. Снова стали нападать, норовя загрызть и человека, и корову. Дев не растерялся, однако. Работала его дубинка, и он, под отчаянный вой хищников и мычание коровы, окруженный со всех сторон волками, двигался к своей сакле.

Вот и она, вся облитая сиянием месяца. Крепко-накрепко заперты ее ворота. Уснула Зара с детьми, позабыв отодвинуть запор у входа.

Стал изо всех сил стучаться в ворота Дев.

– Отвори, Зара, волки одолели, отвори скорей!

Но Зара, как нарочно, не слышит крика. Видно, уснула крепко. Ни жалобного мычания не слышит, ни воя волков, ни просьб Дева, а голодные хищники норовят схватить зубами Дева и его корову. Видит Дев – плохо его дело… Наседают проклятые волки, и нет от них защиты и спасения. Подумал он, смерил глазами забор. И вот осенила Дева мысль.

Напряг все свои силы Дев. Схватил сильными руками поперек туловища корову и перебросил ее через забор, во двор усадьбы. А за нею следом и сам перепрыгнул. Завыли одураченные волки и, беснуясь и кусая друг друга, со всех ног кинулись в лес искать другой добычи.

А Дев чуть не прыгал от радости, избавившись от лихой беды, и благодарил Бога за спасение.

Глаз не сомкнул Дев всю эту ночь.

И от радости не спалось ему, и гордость его одолела. «Вот какой я силач-богатырь! – думалось Деву. – Небось, не найдется, пожалуй, другого такого во всем мире джигита-силача?»

Хотелось ему разбудить жену и рассказать ей все: как нападали волки, как перебросил он корову через забор, похвастать перед нею своей богатырской силой. Да неловко стало ему. Что она такое – Зара? Женщина! А женщина разве сможет оценить силу такого богатыря, как он? Сама она слабая былинка перед ним, Девом. Пусть спит и видит райские сады во сне. А ему, Деву, все же надо померяться с кем-нибудь силой, похвастать перед другим таким же, как он, сильным, узнать, есть ли такой другой богатырь, как он, Дев, на белом свете?

До утренней зари не спал Дев. А как брызнуло солнце с вершин гор алым потоком лучей восхода, вскочил он со своей деревянной тахты, набросил на себя бешмет, нахлобучил на голову папаху и, не говоря ни слова жене, ушел тайком из дома искать человека, с которым смог бы померяться удальством и силой.

Идет густым темным лесом Дев, по узкой, едва заметной тропинке. Шепчут столетние каштаны, шелестит трава. Белки прыгают по ветвям, барсук пробирается к реке на водопой. Зайчонок высовывает из зеленой травы свою острую мордочку. Где-то шумит река, рассказывая свою вечную сказку. Вот сверкнул ручей, из-за деревьев открылся взорам Дева покатый берег. У берега на большом камне сидит человек и удит рыбу. Посмотрел на него Дев и ахнул. Такого великана он еще и не видывал. Дев подошел к нему и сказал:

– Помоги тебе Аллах! Хорошо ли клюет рыба?

И вдруг, взглянув на удочку, которую держал великан, отступил в изумлении Дев. Не простое удилище было в руках рыболова, а огромный, тяжелый брус, точно толстый ствол векового каштана, держал тот в своих исполинских пальцах.

– Знаю, зачем ты пришел сюда, Дев, – произнес рыболов с усмешкой, – ищешь человека, который был бы сильнее тебя. Попробуй померяться со мною силою. Возьми это в руки, и увидишь, кто сильнее – ты или я.

И он протянул Деву огромное удилище.

Дев только взял его и сразу выпустил из рук, обливаясь потом. Страшная тяжесть удилища едва не повалила его с ног.

Усмехнулся снова рыболов-великан и сказал Деву:

– Удивляет тебя моя сила! Пойдешь дальше и не таких еще силачей встретишь по дороге. Ступай вдоль берега реки.

Поклонился рыболову Дев, преисполненный уважения к его силе, и пошел по указанному ему пути. Вскоре увидел он второго рыбака-великана, закинувшего в реку такое огромное удилище-дерево, которое совсем пригнуло к земле Дева, когда он, по предложению рыболова, взял его в руки.

И до третьего рыболова дошел Дев. Удилище его едва не задавило Дева насмерть.

Прощаясь с Девом, третий великан сказал:

– Там, на горе, ты увидишь поляну, на поляне стоит сакля, а в сакле живет женщина, сила которой превосходит силу всех нас троих, взятых вместе.

Завертелся, запрыгал, закувыркался Дев.

Любопытство разобрало Дева. Захотелось увидеть женщину-богатыря, и полез он на вершину горы. Вот и вершина. Дивный луг раскинулся перед глазами Дева бархатным ковром. Посреди лужайки высится темной громадой исполинская сакля, сложенная из гигантских бревен. На пороге сакли сидит старая, как лунь, седая, старуха-великанша и прядет шерсть.

Увидел старуху Дев и испугался. Сам он казался таким ничтожным перед нею.

– Да будет над тобою благословение Аллаха! – произнес Дев заплетающимся от страха языком. – В гости пришел к тебе, госпожа. Не прогневайся за это!

– Сам пророк строго наказал людям свято почитать гостей, – произнесла в ответ старуха. – Странник, посланный Аллахом в саклю хозяина, должен чтиться им, как ангел и гонец из рая. Входи без страха, сын мой. Я спрячу тебя от глаз моих сыновей-великанов, которые охотнее едят человеческое мясо, нежели лесную дичь и рыбу.

И, сказав все это глухим трубным голосом, старуха-великанша ввела в дом Дева, вырыла ему посредине сакли, в земляном полу, яму огромным веретеном и опустила его туда. А отверстие ямы прикрыла доскою. Сквозь небольшую щелку Деву было видно, как с последними лучами солнца открылась дверь сакли, и три огромных, знакомых ему уже, рыболова-великана вошли в саклю.

– А где же тот глупый человек, матушка, которого мы послали к тебе! – забасили они втроем в один голос, и от этого страшного рева, казалось, задрожала земля.

– Мы нарочно отправили его к тебе, чтобы ты приготовила нам из него блюдо на ужин, – произнес старший из братьев.

– Нынче плохой улов, рыба не клюет совсем, – вторил ему средний, – не грех отведать и человечьего мясца.

– Подавай его нам, матушка, мы сами справимся с ним! – крикнул младший, и все трое бросились искать Дева. Напрасно старуха убеждала их, что по обычаю горцев грешно губить гостя, что по закону страны гость священная особа. Сыновья не послушались ее и вытащили чуть живого от страха Дева из ямы. Потом они посадили свою жертву на пол, посреди сакли, а сами заняли три угла горницы, предложив матери занять четвертый.

– Мы хотим, прежде чем его съесть, – загудел старший из сыновей, – позабавиться хорошенько этим глупым человеком, зазнавшимся через меру и вообразившим себя таким же силачом, как мы.

Тут все четверо вытянули губы и начали дуть на Дева.

Точно осенний вихрь наполнил саклю. Налетел, закружился по хижине, подхватил, как щепку, Дева и стал носить его в дикой пляске, как оторванный от ветки дерева слабый листок. Завертелся, закувыркался Дев слева направо, справа налево. Запрыгали с ним полы его бешмета, слетела папаха с головы, задрожали бессильно ноги в старых чувяках. То подпрыгивая, как мячик, катался он из угла в угол, то отлетал к окну, от окна к стенке, из одного конца сакли в другой.

Смотрели на него великаны, дули все сильнее и сильнее и хохотали до слез, довольные своей выдумкой. А старуха-великанша думала в это время, как бы сдержать данное Деву слово и выручить его из беды. Думала, думала и придумала старая.

– Сынишки родимые, – запела она голосом, похожим на вой горной чекалки, – не довольно ли позабавились мы?… Я другую затею придумала, куда смешнее. Глядите на меня и делайте то же… Умрем со смеха!

С этими словами она снова стала дуть на Дева. Последовали ее примеру и сыновья. Поднялся бешеный вихрь в сакле, вдвое сильнее прежнего.

Дев, как пушинка, взвился в воздух, влетел в трубу великановой сакли и оказался в своей усадьбе. Там он пребольно ударился лбом о каменный таганчик с похлебкой, который его жена Зара держала в руках. Упал и вдребезги разбился таганчик… Разлилась похлебка… Огромная шишка вскочила у Дева на лбу…

– Ха-ха-ха!.. – раздается вдруг смех княжны.

– Что это? Бог Всесильный!

Барбалэ оборвала рассказ, бросилась к Нине-джан.

• Батоно-князь! Батоно-князь! – кричит старуха. – Велик Бог, Творец гор и неба, зеленых чинар и розовых кущ! Лучше Нине-джан… Ждалось рассмешить больную старой Барбалэ своей сказкой, лопнул в горле от смеха ужасный нарыв! Спасена маленькая княжна! Спасена!

Князь Георгий глазам не верит.

Подает полосканье, вату, полотенце, а у самого лицо сияет, как солнце весной:

«Нина-джан, дочка любимая, сокровище его, спасена, спасена!»

– Глупый Дев спас! – говорит Барбалэ, и слезы льются потоком из ее глаз.

– Ты спасла мне дочь, Барбалэ! Святая Нина да сохранит тебя долгие годы на радость нам всем!

Князь и служанка обнялись. Смахнул слезу Михако, старый казак.

Смех спас Нину, спасла сказка про глупого Дева, вообразившего себя силачом, спасла старая, верная Барбалэ, преданная Джаваховскому роду.

– Испытанное средство, – говорит она, сияя от счастья. – Старые женщины в аулах, горянки, так лечат, и наши грузинки не раз сказывали: рассмешишь – от смерти спасешь. А только рассмешить не всегда можно, вот беда!.. Но тут помог Дев-джигит меднолобый, и слава и честь ему от княжны!

Глава 7. Невеста водяного царя

Опять лето. Спеет янтарный виноград на солнце. Наливаются соком пышные грозди. Расцветают розы, и темно-красные, бархатистые, почти черные, и палевые, как топаз, и молочно-белые, и нежно-розовые, как зори в мае.

В каштановой аллее, что спускается к реке уступами, прохладно, а кругом стоит жара.

– Ой, задохнусь, душенька-радость, – кричит Бэла и смеется, – сердце сердца моего, умру сейчас, Нина-джан!

– Жива будешь, Бэла! Ишь, избаловалась у себя в ауле. Небось, в жару не выглянешь за порог сакли.

– На Койсу хожу по жаре купаться, райская пташка садов пророка! Студеная водица в Койсу. Ай, хорошо! – говорит Бэла.

– Неправда! Неправда! В ваших Койсу джайтан копыт не умоет по весне, да осенью вода только и есть в ваших Койсу, а летом в них хоть дыни сажай, так сухо! – звенит, как серебряный колокольчик, голос Нины, – вашим Койсу далеко до Куры нашей. Гляди, воды сколько! На весь мир хватит! Пойдем купаться вниз!

– Бирюзовая Нина, а не страшно? – боязливо поглядывая в сторону зеленовато-мутной реки, говорит дочь Хаджи-Магомета.

– Вот выдумала тоже! Или боишься, что водяной джинн тебе нос откусит, горная коза? – спрашивает Нина и смеется так, что не только в предместье Гори, на самом городском базаре слышно.

– Эй, Барбалэ, неси простыни, мы с Бэлой-красоточкой идем купаться! – властно говорит княжна.

Выходит из-под навеса кухни старая Барбалэ с двумя простынями.

– Ишь, что выдумали горные серны! Обед время готовить, а они купаться. Вот еще!

– Не сердись, не ворчи, Барбалэ, не то состаришься рано, – говорит княжна. Уж кажется старее Барбалэ и быть нельзя. Седой Эльбрус-великан разве ее старше да Казбек мохнатый там, в небесах…

Обе девочки прыгают вниз по уступам к берегу, к самой воде.

Пыхтя и отдуваясь, спешит за ними Барбалэ.

– Выдумщицы, проказницы, скажу батоно-князю, достанется ужо вам.

Чуть движется от зноя мутновато-зеленая Кура.

Сонно кругом. Ни души на берегу. Купальня князя ютится одиноко. В нее вбегают девочки, за ними Барбалэ.

– Стой! Не входи в воду, княжна-радость, Нина-джан! Стой, не входи! – внезапно кричит старуха.

– Что ты, Барбалэ, водяных джиннов боишься? – удивляется Нина.

– Молчи! Молчи!

Барбалэ осеняет воду крестным знамением.

– Господь и святая Нина, будьте милостивы к ним, – шепчет она.

– Что случилось, Барбалэ?

– Прежде чем купаться, надо оградить себя молитвой и крестным знамением, и Господь сохранит от всякой беды. Если бы так поступала глупенькая девушка Тамара из Мцхета, с ней бы не случилось несчастья.

– А что с ней случилось? Что? – встрепенулись девочки, вглядываясь в лицо Барбалэ.

И про купанье забыли. Чуют занятное что-то. Новую не то сказку, не то быль.

– Расскажи, светик жизни, солнце счастья, расскажи! – начали уговаривать старуху.

– А обед? А плов кто будет варить? А оладьи с персиковым сиропом кто испечет? Вы, что ли, разбойницы, непоседы? – отговаривается Барбалэ. Да, видно, не отвертеться ей.

– Говори, персиковая, говори, медовая, виноградная, сладкая, говори!

Вздохнула Барбалэ. Поняла – не отвертеться. Присела на приступочку у воды между двумя любимицами и начала ровным певучим голосом свое сказание.

Была у старого грузина Дато, что держал духан под горою, по проезжему тракту, дочка. Тамарой звали. Красоты неописуемой. Джигиты по ней с ума сходили. Таких очей, черных, как две бездны в горах, не встретить на свете, щечек, похожих на спелые персики, тоже. А распустит Тамара черные косы свои, ну точь-в-точь черная туча в грозу-непогоду. Ресницы – что стрелы, брови – две темные змейки, а стан у нее так тонок и гибок, что готового пояса нельзя было во всей Грузии для красавицы сыскать. Уж больно тонка была Тамара.

Старый Дато души не чаял в дочери. Одна она у него была. Жена умерла давно, другими детьми не благословил Господь. Как не дорожить единственной дочкой одинокому старику?

Многие женихи сватались за нее. Всем отказ – больно горда была девушка.

Князья, беки, все не подходили. Горцы и веру ради нее менять решались, и коран свой нарушить, и грузинскому христианскому Богу кланяться хотели – все из любви к красавице, а она и слышать о таких женихах не хотела.

– Не пойду ни за узденя, ни за бека, ни за князя, ни за дворянина, – гордо говорила красавица, – за царя выйду или ни за кого.

– За какого царя? – изумленно спрашивал дочку Дато.

– За земного, за горного, за водяного – все едино, лишь бы царская власть у него была! – шутливо отмахивалась она.

Шутила-то шутила Тамара, а в душе лелеяла тщеславную мечту: выйти замуж за такого человека, власть и могущество которого равнялись бы ее красоте.

Отступились мало-помалу женихи от девушки. Видят – недоступно для них сердце красавицы.

И перестали надоедать Дато-духанщику. Прекратили свои посещения. Опустел духан. Реже стали наведываться в него гости. Хуже пошли дела. Рассердился на дочь старый Дато. Стал попрекать ее.

– Вот, мол, отвадила гордостью своей всех посетителей. Обеднели мы. Последний байгуш (нищий) теперь не посватается… Вот тебе и царица.

Обижалась на такие речи Тамара, уходила на озеро, что лежало в горах, позади духана. Садилась на бережок и мечтала.

– Я ли не красавица, я ли не завидная невеста, а вот нет-таки могущественного человека, который бы посватался за меня…

Сидит она как-то раз на бережку и тоскует. А день давно уже миновал. Вечер спустился над горами, заглянул в ущелья и долины и замер над озером, такой нежный, тихий, прозрачный.

Тихо поднялся туман над озером и окутал берег.

И видит Тамара в тумане что-то серое, в широкой хламиде, расплывчатое, большое.

Мало-помалу определеннее становится видение. Теперь уже Тамара может разобрать, что это такое.

Огромного роста уродливый человек выходит из недр озера, одетый во все серое, точно облаком окутанный, с развевающимися по ветру зелеными кудрями. Зеленая борода до пояса. Огромные руки и ноги обвиты водяными лилиями. А на зеленых кудрях – корона из белых цветов. И холодные синие глаза глядят на Тамару.

Испугалась девушка, хотела бежать от серого великана. Но холодные глаза приковали ее к месту, заворожили.

Поднял руку водяной дух и произнес голосом, похожим на стон озера в бурю:

– Добрый вечер, красавица, давно я заприметил тебя, как ты приходишь сюда после солнечного заката. И печалишься на судьбу свою. Не тоскуй, звезда очей моих, не горюй о том, что не нашлось тебе жениха по сердцу. Права ты во всем, Тамара. Такой красавице не бывать женой ничтожного грузинского князя или горца-бека. Самому царю такая жена пара. Слушай, девушка, что я тебе скажу… Я водяной царь – могучий Вод, повелитель рек и озер нашей страны. И полюбилась ты мне, красавица… Захотел я отличить тебя, сделать супругой своей, царицей подводной… Полюби меня! Я ли не могуч! У меня есть роскошный хрустальный дворец, увитый водорослями, есть тенистые сады из высоких тростников, есть целые полчища рыб, мне подвластных, есть прелестные рабыни, зеленоокие русалки, что пляшут день и ночь, забавляя меня… Сила и власть мои огромны в подводном царстве, и я разделю их с тобою, если ты полюбишь меня… А вот взгляни и на те одежды, которые ты будешь носить как водяная царица.

Нырнул в озеро повелитель водных джиннов и выплыл снова. Теперь в руках у него была тончайшая пряжа, отливающая серебром в лунном свете, вся затканная жемчугами. А на огромной ладони лежали царская корона и хрустальные башмачки.

Тамаре, не носившей ничего, кроме заплатанного бешмета и дешевых шальвар, роскошь эта помрачила рассудок.

И старый Вод с зеленою бородою не казался больше таким страшным, как прежде.

А повелитель джиннов протягивал ей драгоценное платье и нашептывал:

– Согласись быть моей женой и водяной царицей, и я окружу тебя такой роскошью и властью, какая тебе и не снилась никогда… Падать ниц будут перед тобой мои джинны и русалки и предупреждать каждое желание твое… На ложе из лилий будешь ты отдыхать, прекраснейшая из дев Востока, а есть станешь такие редкие яства, каких не пробовал даже сам турецкий султан… Лишь только взойдет луна на небе, ты станешь с русалками резвиться и заводить пляски и песнею своей сладко тревожить сердца смертных. А сама ты не умрешь никогда, но по прошествии десяти сотен лет расплывешься туманом над землею… Вся твоя жизнь будет один сплошной праздник, и я, царь, склонюсь перед тобою со всем моим водяным народом, прекраснейшая жемчужина мира…

При последних словах Вода встрепенулась Тамара.

Тоскует царица подводная, несмотря на роскошь.

– Дочь духанщика-бедняка царицей станет! – сказала она надменно и, горделиво оглядевшись вокруг, смело протянула руку водяному духу.

Вспыхнули, как молнии, синие очи Вода. Схватил он в объятия красавицу и, прежде чем успела вскрикнуть Тамара, исчез с нею под водою…

С тех пор немало лет уже прошло. Живет Тамара царицей в подводном хрустальном дворце, спит на мягком ложе из белых лилий, ест редкие яства с жемчужных раковин-тарелочек, одевается в ослепительной красоты ткани и носит корону из синих аквамаринов на черных кудрях.

Целые полчища рыбок даны ей в утеху, сотни зеленооких прислужниц-русалок окружают ее. Пляшут, тешат ее играми. Но тоскует царица подводная, несмотря на всю эту роскошь, богатство и власть…

Скучна ее жизнь в хрустальном дворце. Тоскует она по земле, по зеленым долинам, по высоким утесам, по голубому небу, по родному духану, по прежней простой жизни у отца. А больше всего по отцу, по старому Дато, скучает Тамара.

Хочется ей на волю, домой. Всю свою царскую власть, все свое богатство отдала бы, всю свою долгую тысячелетнюю жизнь царицы – лишь бы год, лишь бы месяц побывать дома, на земле, а там хоть и умереть.

Но нельзя этого сделать. Не возвращает Вод земле своей жертвы. И мечется царица у себя в подводных палатах из голубого хрусталя.

Стонет и плачет Тамара, сверкает молниями глаз на своих прислужниц, и тогда закипает обычно спокойная поверхность озера, поднимается ветер и перекатываются с грохотом от берега к берегу кипучие седые валы.

– Буря на озере! – говорят тогда в духане, а старый Дато вздыхает, вспоминая утонувшую дочь…

Барбалэ окончила сказку.

Нина-джан и Бэла все еще сидят, примолкшие, и робко поглядывают в мутные воды Куры. И мнится обеим: вот-вот выглянет из темной поверхности реки черная голова в аквамариновой короне и глянут на них печально очи водяной царицы…

Жалостью полны сердца девочек – и княжны Нины, и Бэлы-горянки – и думают обе о глупой Тамаре, променявшей вольную жизнь на холодный водяной дворец…