Текст книги "Волшебная сказка"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Здравствуй, братец! – по настоянию Нади, обратился Ванечка к забавной птице.

– Здравия желаю, ваше высокородие! – прикладывая лапку к клюву и как бы отдавая честь, отчеканивая каждое слово, ответил забавный попугай мальчику.

– Ха, ха, ха! – весело залились дети.

– Ха, ха, ха! – вторил им Коко. – Что тут смешного, не могу понять! – перекрикивает он их.

Смех при этих словах усиливается.

– Кто его выучил? Какой он забавный… – спрашивает Маня Стеблинская Надю.

– У него есть своя собственная воспитательница, одна из приживалок Анны Ивановны, – отвечает небрежным тоном девочка, не замечая присутствия Лизаньки тут же в комнате, около клетки.

Зато ее замечают другие дети. От них не ускользнул румянец гнева и негодования, вспыхнувший на щеках Лизаньки, ни полный злобы и обиды взгляд, брошенный ею в сторону Нади.

«Приживалка! Скажите, пожалуйста! Да как она смеет так? Сама не лучше, сама живет из милости. Ах, ты фря этакая, выскочка, как зазналась!» мысленно злобствует уязвленная девушка, предусмотрительно пряча, однако, под ресницами все еще сверкающий злобой и негодованием взгляд.

Наточка, мягкая и чуткая по натуре, заметив создавшееся положение, спешит рассеять его. Она очень любезно разговаривает с Лизанькою; участливо расспрашивает ее о привычках Коко, восторгается ее терпением и усидчивостью, заставившей научиться глупую птицу так чисто и так много говорить, а главное, ответить так кстати.

Потом появляется Кленушка со своими питомцами, и собачки теперь овладевают вполне вниманием детей. Как забавна Заза, умеющая ходить на задних лапках! А флегматичный Макс, на лету подхватывающий кусочек сахара, положенный ему на нос! А Нусик и Пупсик, стоящие по пяти минут в ожидании подачки на часах!

– Да у вас тут целый собственный цирк. К Чинизелли и ездить не надо, говорит Никс, большой любитель всяких цирковых зрелищ.

– Они прелестны, – картавит княжна Ася, лаская то одну, то другую собачку.

Даже смущающаяся ежеминутно Зоинька Лоренц и та решается расспросить Кленушку о том, как живут между собою, не ссорятся ли, не грызутся ли все эти четвероногие живые игрушки.

– А мне все-таки больше всего нравится Коко. Искренне признаюсь в этом, – говорит Софи, снова возвращаясь к клетке с попугаем. – Что он, однако, ест? – обращается она с вопросом к Лизаньке.

– Зерно, подсолнухи, молоко с булкой… – с готовностью перечисляет та.

– И даже сыр, вообрази, сыр, Софи, – вмешивается в их разговор Надя. Я это сейчас продемонстрирую на ваших глазах. Лизанька, принесите кусок сыра от Домны Арсеньевны, – тоном хозяйки тут же приказывает Надя девушке.

– Но, Надежда Ивановна… – заикается было Лизанька.

– Пожалуйста, извольте слушать, что вам говорят, – отрезывает Надя, награждая девушку ледяным взглядом.

Лизанька потупляет глазки и смиренно поджимает губы. Она не узнает нынче Нади. Правда, у любимицы их общей благодетельницы есть привычка «задавать тон» и выставлять себя хозяйкой в присутствии посторонних, но так повелительно, так властно она еще не говорила никогда. Однако, во избежание неприятных столкновений, Лизанька покорно идет исполнить поручение Нади с целой бурей в душе. Она возвращается вскоре, неся кусок сыра на тарелке и нож.

Надя нетерпеливо вырывает у нее из рук и то и другое.

– Как вы долго прохлаждаетесь, Лизанька! Куда вы пропадали? – с капризно надутыми губками роняет она.

От этого замечания Лизанька вспыхивает до ушей.

– Скверная зазнавшаяся девчонка! – награждает она мысленно далеко нелестным эпитетом Надю и смотрит ей в глаза недоброжелательным взглядом.

Но Надя не замечает этого взгляда. Не замечает ничего, кроме сгруппировавшихся вокруг нее детей, с самым живым интересом следивших, как жадно хватает Коко мелко нарезанные куски сыра из рук Нади.

– В первый раз вижу такого гастронома-попугая, – усмехается Митя Карташевский.

– Ха, ха, ха! – вторит ему Лоло, всегда готовая посмеяться кстати и некстати.

– И такого прожору! Смотрите, смотрите, десятый кусок убирает! – удивленно роняет Маня.

– Он может съесть целый фунт, если хотите, – хвастливо говорит Надя, чувствуя себя центром общего внимания не менее самого Коко и, отрезав кусочек побольше, вкладывает его в жадно раскрывшийся ему навстречу клюв попугая.

– Будет, да будет же, правда, Надежда Ивановна, – испуганно шепчет Лизанька, в понятном страхе следившая все это время за процедурой этого кормления. – Не было бы худо нашему Коко.

– Не ваше дело, – резким шепотом отвечает ей Надя. – Пойдите, принесите ему свежей воды, – снова повышая голос, приказывает она.

Ей хочется во что бы то ни стало подчеркнуть перед юными гостями свою хозяйскую власть в этом доме, а сегодня у нее и с Лизанькой, и с Кленушкой, и с прислугой совсем особенный тон, особенная манера говорить и даже, как это ни странно, какой-то особенный голос.

Дети замечают это и конфузятся. Одна Софи Голубева кажется довольной. Ей как нельзя более приятны все промахи Нади, все ее ошибки и плохое воспитание, особенно резко подчеркнутое нынче. Она терпеть не может эту «выскочку из мещанок», как давно уже окрестила про себя Надю Софи. И если она втайне и завидовала ее теперешней жизни и окружающей Надю роскоши и богатству, то видя в таком смешном и глупом положении эту напыщенную, зазнавшуюся мещаночку, Софи удовлетворена вполне. «Богатство глупому не впрок», – решает она, поглядывая на Надю насмешливыми глазами.

К счастью, Надя не замечает ничего… Весь сыр с тарелки перешел, наконец, в зоб Коко. Сытый, наевшийся до отвала, попка теперь почувствовал приятную сонливость и завел глаза, вполне довольный угощением. Как раз в это время детей позвали к столу. За столом Надя старалась выказать себя самой гостеприимной хозяйкой. Анны Ивановны не было; она решила дать детям полную свободу действий и велела подать обедать к себе в комнату.

И опять Надя, почувствовав себя полновластной хозяйкой, опять командовала Лизанькой и Кленушкой, хлопотавшими тут же у стола, и покрикивала на прислугу.

Лакеи и горничные с удивлением посматривали на разошедшуюся «маленькую барышню», никогда не проявлявшую до сих пор такого странного задора.

К концу обеда, когда был подан десерт, в столовую неслышно вошла Ненила Васильевна.

– Королевна наша, красавица-душенька, – своим быстрым шепотком заговорила она, наклоняясь к Надиному уху, – сестрица ваша там пришли из дома, вас спрашивают.

– Какая сестрица? – нетерпеливо передернула плечами Надя.

– Да ваша родная сестрица. Шурочкой звать.

О! Вся кровь бросилась в лицо Нади, и она густо покраснела от неожиданности и смущения. Покраснели даже лоб, шея, даже маленькие уши, окруженные завитками белокурых волос.

Как посмела она прийти сюда, эта Шурка, вопреки ее, Надиному, желанию! Ведь, кажется, русским языком наказывала Надя ей и всем домашним не приходить поздравлять ее в этот день!

Бросив пытливый взгляд на гостей (слышали или не слышали?), Надя тоже шепотом отвечает Нениле Васильевне:

– Скажите ей, что сейчас мне некогда, сейчас я занята с моими гостями. Пусть завтра придет… Завтра утром часов в одиннадцать… Тогда уже, наверное, не будет никого.

– Ахти, красавица, а ведь я не знаючи-то впустила сестрицу в комнаты. Неловко как-то отказывать ей теперь, – сокрушенно качая головою, снова шепчет Ненила Васильевна.

Гримаса нетерпения морщит лицо Нади. Она бросает мимолетный взгляд на дверь… Так и есть. Этого еще недоставало! Из залы ей умильно кивает с улыбкой во всю ширину рта сияющая Шурка.

Надя вскакивает, как ужаленная, со своего места и, забыв извиниться перед сидящим за столом юным обществом, несется, как на крыльях, в залу.

– Ты зачем пришла без разрешения? Кто тебе позволил? – сразу накидывается она на Шурку.

Та, вся сиявшая улыбкой удовольствия за минуту до этого, сразу как-то потускнела при первых же словах сестры.

– Наденька, – жалобно тянет девочка, складывая губы трубочкой, готовая заплакать от смущения и испуга.

– Что Наденька? Что Наденька? Я тебе толком говорила: не сметь приходить. Ума хватило пустить тебя у наших. У меня гости-аристократы: княжны Ратмировы, Ртищевы, Стеблинские, а ты такой ободрашкой пришла. В ситцевом платье. Как тебя отпустили только, как отпустили?

– Да меня… меня и не пускали, Наденька. Я сама пришла. Захотелось поздравить, вот и пришла… Думаю, вызову тишком Наденьку, никто и не увидит. Я тебе рябиновой пастилы принесла, Наденька, твоей любимой… заикаясь от волнения, бормотала Шурка, протягивая Наде коробку с пастилой.

– Сама пришла? Без спросу? Так убирайся вон! Сию же минуту уходи. И дрянь эту уноси скорее. Не хочу я твоей пастилы. Сейчас гости перейдут в залу. Беда, если застанут тебя здесь. Ну же, уходи, уходи скорее!

И Надя без церемонии подталкивала сестру к двери.

– Ухожу, Наденька, ухожу… – роняя слезы, совсем огорченная и несчастная лепетала Шурка.

Еще минуту, и ее жалкая маленькая фигурка скрылась за дверью… Маленькая фигурка в чистеньком ситцевом платье и холстинковом фартучке, тщательно вымытом и выутюженном собственными проворными руками специально для дня Надиного рождения, для нынешнего дня! И вот надо же было так случиться!..

Совсем уничтоженная Шурка с поникшей головой сходит с лестницы и выходит на улицу. Как тяжело, как гадко все это произошло! А виновата она сама. Никто другой, как сама Шурка. Убежала без спроса, не посоветовавшись со старшими, вот и поделом тебе, глупая, несмышленая девчонка, – уже негодуя на самое себя, мысленно укоряет себя девочка. Где-то в глубине ее души, в самых тайниках, закипает негодование и на Надю. Но это мимолетное чувство. Надя права. Куда же ей, Шурке, такой простушке, знакомиться с важными барами, только Надю срамить своим затрапезным ситцевым платьишком. Ну, конечно, осрамила бы только. И очень хорошо, что Надя не приняла ее. А какой дом-то у Поярцевой, какие комнаты! Дворец, сущий дворец! А швейцар-то какой важнеющий. Шурка книксен ему сделала по нечаянности, когда он открыл дверь перед нею. А теперь домой торопиться надо, а то хватятся. Попросилась к подруге сходить у тети Таши, а сама сюда… Бежать надо бегом.

И Шурка, машинально прижимая к груди коробку с злополучною пастилою, о существовании которой она совсем позабыла в этот миг, быстрым ходом направляется вдоль Каменноостровского проспекта.

Глава IV
Знаменательный вечер

– Что это вы нас покинули, Надин? Кто похитил вас на такой продолжительный срок из нашего общества? Я решительно протестую против такого злодейства.

И Ванечка при этих словах так грозно и сурово сдвинул брови, придав комическое выражение своему детскому лицу, что все остальные дети покатились со смеху.

– У тебя, кажется, была сейчас твоя младшая сестренка? – с невинным видом, скрывая насмешливую улыбку, обратилась к Наде с вопросом Софи.

Надя, менее всего ожидавшая такого вопроса, вздрогнула от неожиданности. Не удалось ей-таки скрыть прихода Шурки, эта противная Софи успела разглядеть маленькую фигурку в ситцевом платьице. Какая досада, право. Что же, однако, отвечать ей? Нельзя же сказать, что это неправда, что это ложь, что Шуркиного духа не было здесь даже.

С минуту Надя колеблется, думает упорно… В голове ее бродят самые упорные мысли… Она ищет, измышляет способ выйти из неловкого, по ее мнению, положения…

А обе княжны Ратмировы, Маня Стеблинская и Наточка смотрят на нее удивленными глазами.

– Почему вы не позвали сюда вашу сестру, Надя? Нам бы очень хотелось познакомиться с нею, – говорит Ася со своей обычной улыбкой.

Знакомиться с Шуркой? И кому же? Этой изящной, нарядной, изысканно-светской княжне? О нет, не так уж глупа она, Надя, чтобы показать такому избранному обществу свою одетую в полинявший ситец и лишенную самых примитивных манер и выдержки сестру-мещанку.

И Надя глубоко смущается от одной такой мысли. Вдруг счастливая идея приходит ей в голову. Благодаря ей Надя может выйти из глупого положения, может вернуть себе нарушенное приходом Шурки спокойствие. Поистине счастливая мысль! И не совсем естественно девочка начинает смеяться.

– Ха, ха, ха! Как это забавно, господа! Вот потеха-то! – так и заливается деланным смехом Надя. – Здесь приняли посланную ко мне прислугу-девочку за мою сестру. Как вам нравится это? Моя тетя и сестра прислали мне поздравление с маленькой служанкой, нашей подгорничной. Как это забавно, не правда ли? Ха, ха, ха!

Однако Софи Голубеву не так легко провести, как это кажется на первый взгляд. Она несколько секунд глядит в лицо Наде внимательными, насмешливыми глазами, потом, отчеканивая каждое слово, произносит веско и громко на весь стол:

– Как странно. Действительно, странно, потому что, насколько я помню, в институт на прием к тебе приходила именно эта девочка или удивительно похожая на нее и все говорили, что она твоя младшая сестра Шура.

Если бы у Нади была возможность зажать рукою этот противный рот Софи, уличающий ее, Надю, с такой удивительной последовательностью, если бы она могла заставить молчать Софи и вывести ее из-за стола! Но увы! Это было невозможно, и Надя принуждена молчать и выслушивать до конца эту противную девчонку. Какое счастье еще, что Наточка и Митя Карташевский пришли так вовремя в эти минуты на помощь.

– Мне жаль, что и сегодня не удастся познакомиться с вашим милым братом, – говорит догадливый Митя, чтобы перевести на что-нибудь другое внимание детей.

– Надя, ты разрешаешь, в качестве хозяйки, встать нам из-за стола? – спрашивает в свою очередь Наточка, с шутливой почтительностью обращаясь к Наде.

– Конечно, конечно! – спешит ответить та.

Она сама рада-радехонька, что можно отвлечь внимание юных гостей от только что случившегося «недоразумения». Приказав прислуге перенести десерт в залу, снова ожившая и успокоившаяся Надя уводит туда своих гостей.

– Mesdames et messieurs! – поднимает голос Никс, – я предлагаю играть в мнения. Кто согласен со мной?

– Отлично, отлично! Блестящая идея! – звучат несколько оживленных голосов.

– Игра во мнение… Гм… Гм… Не привела бы она всех нас в сомнение, – пробует острить Ванечка.

– Ха, ха, ха! – заливается самым звонким смехом Лоло.

– Потому что начнутся счеты и обиды, – подхватывает его сестра Маня. Лучше давайте играть в комнатный крокет. У вас, наверное, есть такой крокет, Надя?

Крокет есть, но желания играть в него находится у немногих. Большая часть молодежи стоит за petits jeux. Большинством голосов принято первое предложение. Бросают жребий, и Ванечка уходит из комнаты, потому что в первую голову мнения будут собираться про него.

– Господа, пожалуйста, щадите мое самолюбие, – прижимая руки к сердцу, молящим тоном посылает он с порога.

– Иди уж, иди! Будь покоен, под орех разделаем, – утешает брата Никс и делает ему вдогонку зловещие глаза.

Ванечка юркает за портьеру, притворяясь испуганным. Когда он возвращается в залу, где комфортабельно устроилось все молодое общество, на него нельзя смотреть без смеха. Скрестив по-наполеоновски руки на груди, сдвинув брови и поджав губы, с мрачным видом и размеренным шагом приближается он к играющим.

Княжна Ася, едва удерживая улыбку, выступает вперед.

– Про вас сказали ваши добрые приятели, – начинает она торжественным тоном, – и очень просили не обижаться, во-первых, что вы прелесть…

– Благодарю покорно. Чувствительно тронут такою любезностью… склоняется чуть ли не до пола Ванечка.

– Во-вторых, что вы – шалун, каких мало. В-третьих, что вы сорви-голова.

– Сорви-голова, это Маня сказала, она всегда меня называет так… неожиданно прерывает Асю Ванечка и с тем же зловещим видом грозит пальцем сестре, которая отрицательно трясет головой и лукаво смеется в свою очередь.

– Pardon![8]8
  Извините (фр.).


[Закрыть] я еще не кончила… – останавливает Ванечку Ася. В-четвертых, что вы – хорошенький и пригоженький. В-пятых, что вы сказочный принц.

– Ого! – знаменательно роняет Ванечка, поднимая палец кверху, – прошу почтительно обращаться с его высочеством.

– В-седьмых, что вы – рубаха-парень. В-восьмых, что вы – башибузук.

– Протестую. Я питомец моего родного корпуса, где нет места башибузукам, и я православный, – дурачится Ванечка.

Еще целый ряд эпитетов сыплется на его голову. Он и милый, и добрый, и веселый, и красавчик алебастровый.

Последнее вызывает взрыв смеха всего юного общества, а Лизанька смущается и краснеет. Это она «книжным» и «мудреным», по ее мнению, словом наградила Ванечку.

Лизанька и Кленушка, по настоянию Наточки Ртищевой и обеих княжен, тоже приглашены участвовать в играх.

– А ведь я знаю каждого автора отдельного мнения, – неожиданно изрекает Ванечка и, ударив себя пальцем по лбу, действительно, совсем неожиданно для детей, угадывает кто что про него сказал:

– Сказочный принц – это вы изволили сказать, Надя, потому что вы сами похожи на принцессу… – смеется он. – Бова Королевич – Кленушка сказала. Лизанька – конечно, «красавчик алебастровый». (Пожалуйста, не краснейте, Лизанька, мне очень лестно быть таковым.) А бранил меня свой брат-мужчина: Никс башибузуком, Митя разбойником, Маня (pardon, но мою дражайшую сестричку я, к ее полному удовольствию, впрочем, считаю тоже своим братом-мальчуганом) и так братец-Маня, повторяю, назвал меня сорви-головой.

– Браво, Ванечка, браво! Всех разгадал, – под взрыв веселого смеха восклицают дети.

– Вот маг и волшебник, действительно, угадал! – разводила Ася руками. – Надин, теперь ваша очередь, прошу удалиться.

– Ну, мы же и зададим вам! – смеясь, послала вдогонку Наде Маня Стеблинская.

– Чур, не обижаться! – предупредил Митя, собиравший мнения на этот раз. – Пожалуйста! – крикнул он через три минуты, предупредительно раздвигая перед Надей полосы портьеры.

Надя впорхнула легко и грациозно, как птичка, в залу.

– Про вас говорят ваши друзья с покорною просьбою не обижаться, что вы чрезвычайно милая, что вы любезная хозяйка, что вы очень хорошенькая, что вы удивительно изящная… – вызывая на губы Нади самую приятную улыбку, перечислял собиравший теперь мнения Митя, – но что вы легковерная и часто принимаете комплименты и лесть за истинную правду, что вы очаровательны и что вы, простите, иногда немножко бываете вороною в павлиньих перьях. Еще раз просим не обижаться, ведь это шутка, игра.

Увы, последнее предостережение опоздало. Лицо Нади, улыбавшееся до сих пор самой очаровательной улыбкой, сейчас искривилось неприятной, кислой гримасой злобы и негодования.

– Как вы смеете передавать мне это? – топнув ногою, накинулась она на Митю.

Тот недоумевающе поднял глаза. В первое мгновение мальчик подумал, что Надя шутит, нарочно представившись рассерженной. Но нет, это уже не шутка эти пылающие гневом глаза и красная сердитая физиономия.

– Вы не смеете так говорить про меня… Я не позволю… – совершенно забывшись, лепечет она, топая ногами с тем же красным, как вареный рак, лицом.

– Но ведь это же шутка, игра, поймите! Здесь никто не может обижаться. Ведь это же глупо в конце концов… – пробуют разубедить расходившуюся Надю Никс, Маня, Ванечка, Ася и Лоло.

– Конечно, нельзя обижаться, – решается поднять голос в защиту «мнений» даже и тихая Зоинька.

– Нельзя быть такой обидчивой, Надюша, – шепчет ей Наточка, приникая губами к Надиному ушку.

– Перестаньте! Это же право смешно, Надя! Неужели тебе хочется обязательно выставить себя в таком смешном виде?.. – напоминает ей с другой стороны Софи тихим, чуть слышным шепотом.

Этот шепот, казалось, переполнил Надино сердце обидой и гневом. Она, как ужаленная, отскакивает от Софи.

– Это ты про меня сказала! Ты сказала! Я узнала сразу тебя! – в запальчивости кричит ей Надя.

Софи теряется. Все смущены. Проходит добрая минута времени, пока Голубева находит в себе возможность ответить.

– Во-первых, это сказала не я; а во-вторых, я не позволю тебе кричать на меня, – говорит она сдержанно, – и лучше уеду домой. Прощай, до более удачной встречи, Надя, – насмешливо добавляет она и, обратившись к Лизаньке, просит девушку узнать, не прислали ли из дому горничную за нею.

Следом за Софи собираются по домам и остальные гости. У каждого из них находится вдруг какое-нибудь оправдание для такого быстрого и внезапного ухода, тем более, что коляска Ратмировых давно стоит у подъезда, а от Ртищевых и Стеблинских уже прислали прислугу. А Зоиньку Лоренц давно ждет ее англичанка в комнате Ненилы Васильевны.

Надя робко и смущенно просит их остаться, подождать. Но ни у кого нет охоты видеть сердито-взволнованную и неосновательно будирующую именинницу. Гостьи разъезжаются. Сконфуженная девочка остается одна.

* * *

Как прекрасно начался и как печально кончился этот вечер!

И подумав об этом, Надя чувствует себя в самом деле несчастной. Она бродит по комнатам унылая и печальная и в душе бранит уехавших детей. О, какие противные! Оставить ее одну в день ангела. Этого она никогда им не простит! Никогда в жизни!

Анны Ивановны нет дома. Чтобы дать полную свободу детям, она уехала на лекцию в Соляной Городок.

Если бы она знала, что сейчас переживает ее любимица! Бедная Надя так одинока сейчас… И всячески стараясь разжалобить себя такими мыслями, девочка направляется в зеленую комнату. Здесь ей, однако, тоже невесело. Канарейки затихли, собираясь на покой. Но пестрый Коко еще с открытыми глазами сидит на жердочке. Но какой у него странный, нахохлившийся вид! Что это? Получается такое впечатление, как будто Коко чем-то подавился. Как неровно дышит его грудка; как усиленно движется зоб.

Тут Надя вспоминает внезапно: да ведь он объелся! Неужели же этому причина сыр? Неужели она перекормила его сегодня?

Девочка холодеет при одной этой мысли. Недоставало еще того, чтобы заболел Коко! Он – любимец Анны Ивановны, подарен ей еще покойной матерью и уже пятнадцать лет живет у нее в доме. Его болезнь будет большим ударом для старухи. А если еще Лизанька откроет истинную причину ее, то, Бог знает, как рассердится тогда Анна Ивановна на Надю. Надо во что бы то ни стало бежать за Лизанькой, привести ее сюда, предупредить опасность.

И быстрыми, легкими шагами Надя мчится по лестнице в мезонин, где живет Ненила Васильевна с дочерью.

Еще на первом повороте круглой лестницы Надя слышит громкие голоса. Через открытую дверь комнаты эти голоса доносятся особенно отчетливо, тем более, что собеседницы не стесняются и говорят громко. Надя замирает, как вкопанная, при первых же услышанных ею словах.

– Нечего сказать, хороша! Всех гостей повыгнала! А еще барышня-институтка бывшая, благодетельницына любимица, – сердито, слово за словом роняет Лизанька. – А кабы вы послушали, мамаша, как она командовала нами нынче! – То принеси, это унеси. То подай да это. Да как еще – все с покриком, будто и век здесь жила. Кокошку обкормила сыром. Я останавливать было сунулась, так она-то как закричит: «Молчите, мол, не ваше дело, сама знаю». По правде сказать, не стерпела я и как играть-то сели, стали мнения собирать про фрю эту, выскочку, так, думаю, отплачу ей, отведу душу. Ну, вороной в павлиньих перьях ее и обозвала. А она-то как зайдется, как зайдется…

– А будто и не ворона? И то ворона, – подхватила слова дочери Ненила Васильевна. – Неужто ж и впрямь королевна она? Да не люби ее так благодетельница наша, ужели бы возились мы с нею все так? Королевна подумаешь тоже! Судомойкой ей впору быть, а не королевной! Глупа она, видно, что вообразила себя не Бог весть чем. Правда, взлюбила ее Анна Ивановна, благодетельница наша, обряжает как куклу, подарками заваливает, балует напропалую. А надолго ли? Ведь и любит-то за то, что рядить ее да выводить на люди ей можно, да хвастаться ею лестно. А на самом-то деле, небось, Кокошка и тот дороже Надежды ее сердцу… А Наденька-то прекрасная на положении собак да канареек у нее, вроде Зазы да Леды… Небось, тешится ею, как куклой, покуда не надоела, да покуда нашей-то в глаза смотрит, а чуть станет противоречить благодетельнице в чем ни на есть, живо охладеет к ней Анна-то Ивановна наша… Видали мы уж такие примеры не раз!

Что такое? Наде кажется, что ступени шатаются у нее под ногами и вся лестница вертится под нею, как вьюн. В глазах даже потемнело у девочки, и сердце совсем перестало биться, замерло, как не живое, бедное маленькое уязвленное сердце. Все, что услышала сейчас Надя, совсем сразило ее. Да нет, не может этого быть, они лгут там обе! Как разобраться во всем этом, как докопаться до истины? Ах, если бы тетя Таша, Сережа и Клавдия были здесь, очутились бы чудом с нею сию минуту на этих самых ступенях, на этой лестнице и прослушали бы весь этот разговор Ненилы Васильевны с дочкой! Они сумели бы посоветовать ей, Наде, конечно, что делать. Они бы научили, как поступать их Наде. Но она одна, совершенно одна, не с кем поговорить ей, не с кем посоветоваться. А поговорить надо, необходимо даже, чтобы разобраться с более опытными людьми в ее положении. Ведь если подумать только, что часть, самая незначительная часть их беседы Ненилы с Лизанькой – правда, то и тогда можно с ума сойти от уколов самолюбия и обиды. Как? Она, Надя, и вдруг представляет собою только ничтожную игрушку, что-то среднее между собачонкой и канарейкой в этом доме? Игрушка, кукла, слепое орудие забавы! Нет, нет, она должна узнать, в конце концов, насколько все это правда, она должна докопаться до истины! Если ей не с кем сейчас посоветоваться, то она знает, что надо делать: теперь она будет внимательной и наблюдательной с этого дня; она должна уметь отличить истинную любовь к ней людей от пустого тщеславия. Она не маленькая. Ей уже четырнадцать лет! А все же как хочется ей сейчас увидеть хоть одним глазком милую тетю Ташу, ее истинного друга, в любви которой она уже не может сомневаться. И даже Клавденьку, даже Сережу, хотя они были часто суровы к ней, и Шурку. (Ах, зачем она, глупая, прогнала ее нынче от себя!) Ведь они – ее единственные близкие, родные… Им она близка как племянница, как сестра… И дорого бы дала она сейчас, чтобы очутиться в их маленькой квартирке среди ласково сияющих ей улыбками приветливых лиц.

* * *

Когда Анна Ивановна возвращается домой, она неприятно поражена, не найдя у себя в доме юных гостей Нади, для которых, уезжая, приказала сервировать ужин и десерт.

– Что у вас за расстроенное лицо, Нэд, моя крошка, и где же ваши гости? – озабоченно спрашивает она, близкая уже к догадке о случившемся.

В первую минуту Наде хочется броситься к ней на шею и вылить все свои жалобы, все обиды на груди у благодетельницы.

Но Анна Ивановна удерживает девочку. При виде ее исказившегося страдальческой и слезливой гримасой лица, Поярцева говорит, слегка недовольным тоном, сразу расхолодившим весь порыв Нади.

– Не плачьте же, Нэд, не портите ваши милые глазки. Завтра надо быть свежей и хорошенькой, а слезы истощают и душу и тело. Я повезу вас на детское литературное утро. Это будет превесело. Я чувствую, что вас снова обидела эта гадкая Софи! Не обращайте на нее внимания, деточка, она из зависти делает все это. И зачем только мы ее пригласили? Зачем я, старая профанка, послушала вас! Разве вы не заметили, как она завидует вам?

Увы, Надя заметила… Но заметила не то, о чем говорила Анна Ивановна, а нечто иное, чего совсем не заметила она раньше. Заметила, что Анне Ивановне нет почти деда до ее тоски, до ее горя. Ей только хочется видеть Надю веселой, довольной, радостной и хорошенькой, чтобы все любовались ею там, куда, нарядив как куколку, ее повезут завтра.

И глубокий вздох вырвался из груди Нади. И ее снова неудержимо потянуло домой, под родную кровлю, к дорогим близким, к тете Таше, Клавденьке, Шурке и Сереже, которые все-таки больше всех любят ее, строптивую и капризную Надю, любят искренно, всей душой, прощая все ее, Надины, слабости и недостатки.