Текст книги "Король шрамов"
Автор книги: Ли Бардуго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)
Его наставники предпочли найти себе учеников в дебрях Цибеи. «Нервы сдают, – жаловались они. – В Цибее поспокойнее будет». Няньки тоже отказались от работы и уехали на побережье присматривать за пожилыми родителями. «Да и легкие уже слабы, – объясняли они. – Морской воздух пойдет на пользу». Служанки молча плакали, король в ярости топал ногами, королева лежала с затяжной мигренью.
Однажды утром девятилетний Николай пришел на урок, радостно предвкушая, как сунет в портфель учителя мышь, которую специально для этого посадил в банку, и, к своему удивлению, увидел в классной комнате вторую парту и сидящего за ней мальчика.
– Это Доминик, – представил новичка наставник. Темноволосый мальчик встал и учтиво поклонился. – Он будет учиться вместе с вами.
Николай и удивился, и обрадовался, ведь детей его возраста, с которыми можно поиграть, во дворце не было, однако его ждало горькое разочарование: Доминик шарахался в сторону всякий раз, как королевский отпрыск пытался завести с ним разговор.
– Не бойся, – шепнул ему Николай. – Миткин, конечно, зануда, но иногда рассказывает интересные истории про старых королей, причем с кровавыми подробностями.
– Да, мой царевич.
– Если хочешь, зови меня Николаем. Или выдумаем себе новые прозвища. Будешь у нас Домиником… гм. Ты какие-нибудь подвиги совершал?
– Нет, мой царевич.
– Николай.
– Ну-ка, не болтайте, – пожурил Миткин, и Доминик опять испуганно дернулся.
Николай и в самом деле притих: он напряженно думал, как же разговорить нового товарища.
Когда наставник вышел из кабинета за глобусом, Николай прошмыгнул на середину классной комнаты и сунул мышонка, пойманного в восточном крыле дворца, под меховую шапку, которую Миткин оставил на учительском столе.
Увидев это, Доминик съежился от ужаса, однако Николай, увлеченный проделкой, ничего не заметил.
– Сейчас услышишь, как завопит Миткин, – пообещал он. – Он верещит, как сердитый чайник со свистком.
Наставник действительно вскрикнул, а Николай, намеревавшийся сидеть с каменным лицом, не выдержал и расхохотался. Он смеялся до тех пор, пока Миткин не велел Доминику подойти к нему и вытянуть руки. На глазах изумленного Николая учитель достал из ящика стола тонкую березовую розгу и отхлестал мальчика по рукам. Во время экзекуции Доминик тихонько поскуливал.
– Что ты делаешь? – заорал Николай. – Прекрати немедленно!
Он звал стражу, выбегал в коридор за помощью, однако Миткин закончил порку только после того, как отсчитал ровно десять ударов. Руки Доминика сплошь покрылись красными рубцами, а искаженное болью лицо распухло от слез.
После этого наставник отложил березовый прут и сказал Николаю:
– За каждую вашу выходку, за каждый дурной поступок наказание будет получать Доминик.
– Но это же неправильно! Нечестно! Наказывать нужно меня, – возмущался Николай, однако выпороть принца крови никто бы не посмел.
Николай жаловался матери, отцу, всем подряд, но тщетно.
– Слушайся учителя, и все будет в порядке, – ответствовал король.
– Я слышал, как скулил этот щенок. Подумаешь, несколько ударов. Не понимаю, из-за чего ты поднял столько шума, – пожал плечами Василий.
На следующий день Николай просидел тихо весь урок и нарушил молчание только раз, когда Миткин ненадолго вышел.
– Прости за вчерашнее, – обратился он к Доминику. – Я не допущу, чтобы это повторилось.
– Для этого меня сюда и привели, мой царевич, – отозвался мальчик. – Пожалуйста, не волнуйтесь обо мне.
– Тебя привели сюда, чтобы научить читать, писать и считать, ясно? Все будет хорошо. Обещаю.
Николай сдержал обещание и с того дня прекратил все свои шалости. Больше не воровал с кухни миндальный крем, не разбирал на части ценные вещи, не бегал по портретной галерее, ничего не поджигал. Все восхищались переменами в поведении юного принца и хвалили Миткина за находчивость.
Никто и не знал, что в тишине, царившей в классной комнате, Николай и Доминик сумели подружиться. Они изобрели тайный шифр, чтобы обмениваться сообщениями в тетрадях, и мастерили игрушечные кораблики с настоящими парусами, а потом спускали их на воду в пруду посреди заброшенного парка, куда больше никто не отваживался заходить. Они присваивали друг другу титулы и меняли их каждый день; иногда титулы звучали гордо – Доминик Смелый, Николай Справедливый, а иногда не очень: Доминик-Пердун или Николай-от-Паука-Удирай.
Мальчики быстро усвоили: чем они заняты, никого не интересует; главное – не нарушать покой во дворце, и, если делать вид, будто усердно зубришь, никто не станет проверять, заучиваешь ли ты исторические даты или делаешь расчеты для создания бомбы.
В двенадцать лет Николай заявил о желании изучать химию и каэльскую историю и с тех пор каждый день по нескольку часов занимался в тишине библиотеки. Но все это было лишь для отвода глаз. Наспех разделавшись с уроками, он переодевался в крестьянскую одежду из грубой шерсти, тайком ускользал из дворца и отправлялся в деревню, где жил Доминик. Там он работал в поле, учился обращаться с крестьянским инструментом, ремонтировать тележки и тачки, доить коров и ухаживать за лошадьми. В тринадцать впервые хлебнул самогона из помятой оловянной кружки.
Каждый вечер он в полном изнеможении падал на кровать, счастливый от того, что впервые в жизни нашел себе настоящее занятие, а наутро предъявлял наставникам безупречно выполненное домашнее задание, заставляя их думать, что из Николая Ланцова выйдет серьезный ученый. Оказалось, что принц вовсе не был испорченным ребенком; он просто не умел сидеть без дела.
Николай был счастлив, но не слеп. Семья Доминика пользовалась особыми привилегиями благодаря положению своего сына во дворце, однако урожая с их поля едва хватало на пропитание. Николай видел, как страдают другие семьи под гнетом налогов, которыми обложили крестьян король и землевладельцы-князья. Слышал, как плакала мать Доминика, когда ее старшего сына забрали в армию, и как одной особенно суровой зимой взрослые шептались о пропавшем малыше соседки Луши.
– Что случилось с Лушиным ребенком? – спросил Доминик.
– Хитка забрал, – ответила мать, но Доминик с Николаем уже не были детьми и не верили в сказки о злобных лесных духах.
– Она сама его утопила, – на следующий день сообщил Доминик другу. – У нее пропало молоко, потому что и она, и вся ее семья подыхают с голоду.
Вылазки Николая могли продолжаться еще долго, если бы однажды ночью Василий не застукал его по возвращении во дворец. Николаю тогда было пятнадцать, и годы безнаказанного обмана притупили бдительность юноши.
– Уже кувыркаешься с селянками, – ухмыльнулся Василий. – Ты еще почище нашего папочки будешь.
– Пожалуйста, никому не говори, ладно? – взмолился Николай. – Иначе Доминика отошлют из дворца.
Но Василий выдал его тайну, и назавтра на всех дверях расставили новую стражу, а Доминика с позором прогнали.
Николай нашел старшего брата в Лазурной гостиной.
– Ты хоть понимаешь, что натворил? – негодующе воскликнул он.
Василий равнодушно пожал плечами.
– Твой дружок больше не будет учиться с теми, кто выше его по положению, а ты перестанешь разгуливать по полям, словно простолюдин. Я оказал услугу вам обоим.
– Его семья потеряет содержание. Им не на что будет жить! – Николай видел отражение своего искаженного гневом лица в полированных облицовочных панелях, голубых с прожилками золота. – А в следующем году Доминик не получит освобождение от призыва.
– Вот и хорошо. Короне нужны солдаты. Может, усвоит наконец, где его место.
Николай посмотрел в глаза брату, которого некогда боготворил и которому во всем старался подражать.
– Ты должен стыдиться.
Василий все еще был выше и массивнее Николая. Ткнув пальцем младшему в грудь, он процедил:
– Не смей указывать, что я должен и чего не должен, Пёсик. Я буду королем, а ты навсегда останешься пустым местом.
Однако пока Василий тренировался с инструкторами, наносившими удары в четверть силы и легко уступавшими победу в поединке будущему правителю, соперниками Николая были крепкие деревенские парни, бившие от души и знать не знавшие, чей нос расквашивают. Николай ухватил Василия за палец и резко его выкрутил. Старший брат ойкнул и повалился на пол. В тот момент он выглядел жалким лилипутом.
– Король никогда не преклоняет колен, братец, – бросил Николай и ушел, оставив Василия с вывихнутым пальцем и уязвленной гордостью.
Он вновь дал слово, что исправит вред, нанесенный Доминику, пускай теперь сделать это будет сложнее. Прежде всего он нашел способы снабжать семью друга деньгами, однако для дальнейших шагов требовалось влияние – ценность, доставшаяся Василию просто по праву старшинства.
Не имея возможности стать «важной особой», Николай использовал свой блестящий ум для того, чтобы при помощи шарма завоевать расположение окружающих. Его мать была тщеславна – он осыпал ее комплиментами. Подбирал себе изысканные костюмы с учетом матушкиных вкусов, при каждой встрече непременно радовал ее скромным знаком внимания: коробочкой сладостей или орхидеями из зимнего сада. Юноша развлекал ближний круг королевы свежими сплетнями, цитировал скверные стишки и с уморительной точностью пародировал королевских министров. В салоне королевы он сделался любимчиком, а стоило ему пропустить вечер, как дамы начинали охать: «Где же наш прелестный мальчик?»
С отцом Николай беседовал об охоте и лошадях; обе темы нисколько его не интересовали, зато Александр их обожал. Принц не переставал восхищаться отцовским остроумием и проницательностью суждений, прекрасно овладев умением делать так, чтобы король чувствовал себя мудрым и искушенным мужем.
Родителями Николай не ограничился. Перезнакомившись со всеми министрами, он задавал им умные вопросы об управлении государством и финансовых потоках. Он писал генералам, давая высокую оценку их военным победам и расспрашивая о тактике, которая привела к разгрому неприятеля. Николай вел переписку с оружейниками и кораблестроителями, а также взялся за изучение иностранных языков – единственное поприще, на котором он не слишком преуспел, – дабы общаться с ними на их родном языке. Когда второго брата Доминика отправили на фронт, Николай постарался, чтобы тот попал в тихое место, где бои почти не велись. К тому времени он уже приобрел немалое влияние.
Все это он делал потому, что ему доставляло искреннее удовольствие разгадывать загадку, которую представлял собой тот или иной человек. Потому, что нравилось смотреть, как растут его авторитет и уважение со стороны окружающих. Но главной причиной такого поведения Николая было осознание необходимости спасти страну, избавить Равку от его собственных родственничков.
По традиции, сложившейся среди аристократов, Василий сразу получил офицерское звание и военную службу прошел чисто символически, Николай же поступил в пехоту. Вместе с Домиником испытал все тяготы начальной подготовки в Полизной и вместе с ним отправился на первое задание. Доминик был рядом, когда Николай получил свое первое ранение. Николай был рядом с Домиником в Хальмхенде, когда тот упал, сраженный пулей, и больше уже не поднялся.
На том поле боя, затянутом черным дымом и едко пропахшем порохом, Николай звал санитаров, целителей-гришей, любого, кто мог бы помочь. Никто не пришел. На том поле он был не принцем, а одним из тысячи несчастных, взывающих о помощи посреди кровавой бойни.
Доминик взял с Николая обещание позаботиться о его семье и рассказать матери, что ее сын погиб с честью, а потом спросил:
– Ты знаешь историю Андрея Жирова?
– Революционера?
Во времена, когда правил дед Николая, Жиров считался радикалом.
На губах Доминика, темных от запекшейся крови, промелькнула тень улыбки.
– Когда его вешали за государственную измену, веревка оборвалась, и он упал в яму, которую выкопали для него солдаты.
Николай тоже попытался изобразить улыбку.
– Об этом я не слышал.
Доминик кивнул.
– «Ну и страна! – воскликнул Жиров. – В ней даже повесить как следует не могут!»
Николай недоверчиво покачал головой.
– Это правда?
– Не знаю. – В груди Доминика что-то хрипело и булькало, дышал он с трудом. – Знаю только, что его все равно потом застрелили.
Солдаты не хнычут. Принцы не плачут. Николай помнил об этом, но слезы катились из глаз сами собой.
– Доминик Храбрый, продержись еще немного.
– В конце концов эта страна уделает тебя, брат. Имей это в виду.
– Только не нас с тобой, – возразил Николай, но Доминик уже был мертв.
– Я что-нибудь придумаю, – поклялся молодой принц так же, как тогда, много лет назад, на уроке Миткина. – Я найду способ.
С тех пор он видел тысячу смертей. Бессчетные битвы преследовали его в ночных кошмарах, но, бодрствуя, он ни на секунду не забывал о своем обещании, данном Доминику. Только как объяснить все это Зое, которая терпеливо сидела в изножье кровати и по-прежнему не решалась к нему приблизиться?
Николай посмотрел на ячеистый потолок и медленно выдохнул.
– Думаю, я могу все исправить, – наконец произнес он. – Я давно знаю, что Равка сломана, видел, как она, в свою очередь, ломает людей. Войны не прекращаются. Трудностям нет конца. Но мне почему-то верится, что я сумею превзойти всех королей прошлого и выправить положение в этой стране. – Он покачал головой и рассмеялся. – Верх самонадеянности.
– Меньшего я от тебя и не ждала, – ответила Зоя, но в ее голосе не было злой иронии. – Зачем ты отослал Нину?
– Что?
Вопрос застал его врасплох. И вопрос, и взволнованная торопливость, с которой Зоя произнесла эти слова, словно сделала это через силу. Она не смотрела на него, отворачивалась.
– Мы чуть не потеряли ее. Едва сумели вернуть. А ты снова подвергаешь опасности.
– Нина – солдат, – сказал Николай, – и солдатом ее сделала ты, Зоя. Сидеть во дворце без дела и думать только о своем горе – тоже плохо.
– Но здесь она была в безопасности.
– Которая ее убивала. – Николай устремил на Зою серьезный взгляд. – Ты простишь мне мое решение насчет Нины?
– Не знаю.
– Я не прошу тебя простить меня за то, что произошло на колокольне…
– Ты заговорил, – медленно произнесла Зоя. – В ту ночь в Балакирёве. Ты назвал меня по имени.
– Но… – Николай выпрямил спину. Насколько ему известно, монстр прежде не владел речью, ни во время войны, когда в первый раз оказался в его теле, ни теперь, после возвращения. После того как Дарклинг вселил в него эту сущность, Николай, даже напрягая всю свою волю, не мог читать или разговаривать, и это было одной из самых мучительных особенностей трансформации. – Может, это добрый знак. Может быть, мое сознание пытается пробиться на поверхность. Сегодня…
Зоя покачала головой.
– Речь не была похожа на твою.
– Ну, в этом облике…
– Ты разговаривал, как он.
Николай немного помолчал.
– Я бы сказал, что причиной тому мог быть страх или игра воображения… – Он поймал гневный взгляд Зои. – Но не хочу схлопотать оплеуху.
– Понимаю, звучит нелепо. Да, это мог быть страх или возбуждение от схватки, но я действительно была уверена, что ты хочешь меня убить. Тобой двигал не просто голод, а что-то вроде умысла. – Зоя стиснула кулаки, прижала их к бедрам. – Тебе нравилось меня пугать.
Николай хотел сказать, что ни в коем случае не причинил бы ей вреда, что сумел бы остановить внутреннего монстра, однако предпочел не унижать ни себя, ни Зою этой ложью.
– Возможно ли такое? – вместо этого вслух задался вопросом он. – Могло ли сознание Дарклинга каким-то образом выжить вместе с его силой?
– Надеюсь, нет. – Зоя разжала кулаки. – Надеюсь, в песках Каньона нас ждет терновый лес, а все разговоры о магических ритуалах и боевых монахах не окажутся пустыми сказками. Но если лекарства нет и сущность в твоем теле – не просто проклятье, насланное Дарклингом, если он пытается использовать тебя, чтобы снова проникнуть в этот мир…
В свете лампы сапфировые глаза Зои грозно сверкали. Николай почувствовал всю глубину терзавшей ее утраты, всю боль, которую она так тщательно скрывала.
– Тогда, Николай, прежде, чем это случится, я пущу тебе в голову пулю.
Правители Равки любили власть больше, чем свой народ. Такая вот болезнь. Зная об этом, Николай поклялся не поддаваться недугу, быть другим королем. И все же сомневался, сможет ли в назначенный час отойти в сторону, отказаться от трона, за который сражался так долго и так яростно. Но если он позволит монстру подавить в нем человека, это будет означать поражение. Значит, нужно отбросить свои сомнения и свои желания. Он постарается быть сильным. А женщина, что сидит напротив, позаботится о том, чтобы король Равки защитил Равку. Даже от самого себя.
Николай взял Зою за руку и поцеловал тыльную сторону ее ладони.
– Моя безжалостная Зоя, в этом случае я сам заряжу пистолет.
13
Нина
Нина и Ханна дремали по очереди, прижимаясь друг к другу плечами и притворяясь перед «охранниками» крепко спящими. Чтобы усталость не свалила обеих сразу, девушки обменивались вопросами: любимый десерт? любимая книга? любимое занятие? Нина узнала, что Ханна обожает булочки с заварным ванильным кремом, имеет тайное пристрастие к популярным в Кеттердаме романам-«страшилкам» – чем больше крови, тем лучше, – хотя переводы достать трудно, и что она любит… шить.
– Шить? – недоверчивым шепотом переспросила Нина, вспомнив, как вчера вечером Ханна выехала на опушку с винтовкой в руке. – Я думала, ты любишь охоту, разные хулиганские проделки и… – она сморщила нос, – природу.
– Это полезный навык, – попыталась оправдаться Ханна. – Кто штопал носки твоему мужу?
– Я, конечно, – соврала Нина. Хотя солдатам полагалось уметь обращаться с иголкой и ниткой, она этому так и не научилась и всегда ходила в дырявых носках. – Но мне это не нравилось. Мать-хранительница наверняка одобрила бы твою любовь к шитью.
Ханна прислонилась головой к стене. Волосы у нее высохли и теперь кудрявились крупными волнами красного золота.
– Как бы не так. Рукоделие – вот занятие для утонченных дам, а шитье и штопка – удел прислуги. Так же как вязание и стряпня.
– Ты умеешь готовить? – удивилась Нина. – Интересная ты штучка.
Утром она приветствовала всех мужчин сияющей улыбкой и настоятельно рекомендовала заглянуть в гости к Леннарту Бьорду по пути через Оверъют.
– Мы можем вас проводить, – предложил бородач.
– О, это было бы чудесно, – пропела Нина, скрипнув зубами.
К ее удивлению, Ханна решила подыграть.
– Да, да, чудесно! Только сначала нужно заехать в монастырь к сестрам-хранительницам, где мы должны исполнить епитимью. За скромную плату сестры охотно проведут скад над любым гостем мужеского пола.
Нина читала про религиозный обряд, именуемый скадом. Во Фьерде прохождение обряда служило признаком мужественности, однако для некоторых он оказывался смертным приговором. Ритуал включал в себя трехмесячное воздержание и символическое омовение в щелоке для очищения духа.
Бородач побледнел.
– Мы проводим вас до Гефвалле, а потом нас ждут дела в… в другом месте.
– Да-да, – подтвердил его приятель с клочковатыми бровями. – У нас много дел.
– Как нам найти дом Леннарта Бьорда? – осведомился еще один фьерданец, выходя вместе с девушками.
Землю покрывал толстый слой снега; правда, под лучами восходящего солнца он уже начал подтаивать. Бешеные порывы ветра сменились слабым дуновением – Бандит выдохся.
– Езжайте к главной площади Оверъюта, – сказала Нина. – Как увидите самый шикарный особняк на всем бульваре, это он и есть.
– Ищите тот, у которого самые высокие башни, – прибавила Ханна. – Самые островерхие в городе.
– Это ваша лошадь? – спросил солдат. – А где дамское седло?
– Наверное, потерялось во время пурги. – Нина порадовалась отсутствию обычного седла: не пришлось ничего объяснять. – Мы дойдем до Гефвалле пешком, а коня поведем за собой.
Как только сторожка скрылась из виду, девушки поехали верхом.
– Откуда ты знаешь про скад? – поинтересовалась Нина, осторожно обхватывая тонкую талию Ханны и соприкасаясь с ней бедрами.
Ханна оглянулась через плечо; на ее губах заиграла непривычно жестокая улыбка.
– Должен же быть хоть какой-то толк от моего религиозного образования.
Всадницы направились обратно к лагерю. Теперь, когда метель улеглась, они без труда различили впереди желтый флаг и палатку Адрика.
Он помахал девушкам рукой. Его радость от того, что Нина пережила бурю, была неподдельной. При этом Адрик устроил целое представление, якобы негодуя по поводу штанов Ханны.
– Я думала, земенцы не обращают на это внимания, – пробурчала Ханна.
– Жена у него – земенка, а он каэлец, и его беспокоит, что ты выехала одна, без сопровождения. Кстати, а как ты тут вчера оказалась?
Ханна подставила лицо солнцу и закрыла глаза.
– Захотела покататься. Перед сменой погоды – лучшее время для прогулок. В полях никого нет.
– А тебя не накажут за то, что провела ночь вне монастыря?
– Я вызвалась привезти воды. Мать-хранительница будет только рада, что ей не придется оправдываться перед моим отцом за гибель его единственной дочери в бурю.
– А твои подруги? Почему не поехали с тобой?
Ханна не сводила глаз с белого горизонта.
– Для них это игра. Детская забава с переодеванием, дерзкая выходка. А для меня это… – она пожала плечами.
Выживание. В Ханне было что-то от одиночки, отшельницы. Нина даже не пыталась делать вид, что понимает ее. Сама она любила компании, шум и суету людного места. Но каково это для молодой девушки – навсегда оказаться запертой в стенах монастыря, под постоянным надзором монахинь, и каждый день против воли исполнять благочестивое «женское предназначение» по канонам фьерданской религии? Тяжко представить. Тем не менее Ханна живет в монастыре, а значит, может рассказать о заводе. Пускай она еще только послушница, но наверняка знает, зачем хранительницы источника поднимаются на гору.
– Давай проедем вместе еще немного, – попросила Нина Ханну, усаживаясь в седло собственной лошади.
Судя по виду, Ханне сейчас хотелось стрелой умчаться прочь, однако Нина понимала, что девушка не решится обидеть ее отказом, ведь ей нужно, чтобы Нина ни в коем случае не проболталась.
– Ну же, – мягко настаивала Нина. – Надолго я тебя не задержу.
Они пустили коней шагом. Адрик двигался следом, волоча сани.
– Сколько тебе лет? – спросила Нина.
Ханна стиснула зубы. Ее профиль четко вырисовывался на фоне серебристого неба.
– Девятнадцать. И, да, я знаю, что для послушницы я старовата.
Значит, Нина не ошиблась: они почти ровесницы.
– Ты не готова принести обет… – Ханна коротко мотнула головой. – Но и домой вернуться не можешь. – Снова короткое отрицание. – И как же быть?
Ханна не отвечала, устремив взор на снежную пустыню. То ли просто не хотела разговаривать, то ли думала, что и так уже слишком много наговорила.
Нина искоса посмотрела на спутницу.
– В последний раз наслаждаешься свободой, верно?
– Это так заметно?
– Я вижу, как твой взгляд тянется к горизонту, как ты держишь поводья. – Помолчав, Нина прибавила: – Чтобы искусно притворяться, нужно самой верить в свой обман, хотя бы чуточку. Актерское мастерство начинается с тела. Хочешь кого-то в чем-то убедить, начинай с движений и жестов. Тело расскажет тысячу историй еще до того, как ты откроешь рот.
– И какие же истории рассказывает мое тело?
– Уверена, что хочешь знать? – Одно дело – видеть правду, и совсем другое – высказывать ее человеку.
– Уверена, – ответила Ханна, крепче стиснув поводья.
– Ты – сильная, но не хочешь, чтобы окружающие это поняли, поэтому стараешься выглядеть незаметной. Самой собой ты становишься только когда никто не видит. И в такие моменты… – Нина протянула руку и похлопала Ханну по бедру, – ты великолепна.
Ханна бросила на нее подозрительный взгляд.
– Я сама знаю, как выгляжу.
Знаешь ли? Нина охотно сказала бы Ханне, что, если бы та, прекрасная дева ростом в шесть футов с невероятной гривой волос цвета каштанов в клубничном сиропе и золотисто-медными глазами, горделивой поступью вошла в Ос Альту, тысяча равкианских придворных воспели бы хвалу ее красоте, причем Нина сделала бы это первой. Но не сказала, во избежание ненужных вопросов. Вместо этого пообещала:
– Я никому не расскажу, кто ты.
Взор Ханны сделался колючим.
– Почему это? Могла бы получить награду. За информацию о гришах дают меру серебра. С чего бы такая доброта?
Доброта здесь ни при чем, я просто пытаюсь завоевать твое доверие. Но приговорить тебя к смерти – ни за что и никогда.
– Потому, что ты могла бы проехать мимо, но остановилась и решила спасти мне жизнь, – сказала Нина и осторожно добавила: – И потому что я не верю, что сила гриша делает из тебя злодейку.
– Это грех, – прошипела Ханна, – грех и отрава. Если бы я могла избавиться от этого, я бы так и сделала!
– Понимаю, – кивнула Нина, хотя каждая ее клеточка протестовала против этих слов. – Но избавиться ты не можешь. То есть выбор такой: либо продолжать ненавидеть свою природу, тем самым увеличивая риск попасться, либо принять себя и научиться контролировать силу.
Или же покинуть эту забытую святыми страну.
– А что, если… если я только усиливаю в себе эти способности, когда их применяю?
– Это вряд ли. Зато я знаю, что гриши, которые не используют свою силу, со временем начинают болеть.
Ханна сглотнула.
– Мне нравится использовать силу. Я ненавижу себя всякий раз, когда это делаю, но хочу повторять еще и еще.
– Некоторые, – еще более осторожно проговорила Нина, – верят, что эта сила – дар Джеля, а не проклятие.
– Так нашептывают еретики и язычники. – Не дождавшись от Нины ответа, Ханна продолжила: – Ты не рассказала, что стало с твоей сестрой.
– Научилась управлять своей силой и обрела счастье. Сейчас она замужем и живет в приграничье Равки со своим красавцем-мужем.
– Правда?
Нет. Моя сестра непременно была бы сердцебиткой и сражалась бы против вашего слепого, безмозглого правительства.
– Правда, – солгала Нина. – Я помню многое из того, чему ее учили. Родители опасались, что у меня тоже может быть этот скрытый… порок, поэтому я занималась вместе с сестрой. Я могла бы помочь тебе научиться контролировать силу.
– Зачем тебе так рисковать?
Затем, что в процессе обучения я намерена вытянуть из тебя нужные мне сведения, а заодно вбить немного ума. В конце концов, ей ведь удалось образумить одного тупоголового фьерданца. Может, у нее к этому талант.
– Когда-то один человек так же помог моей сестре. Это меньшее, что я могу сделать. Но нам нужен предлог, чтобы наши встречи в монастыре не вызывали подозрений. Как насчет изучения земенского?
– Родители предпочли бы, чтобы я продолжала учить керчийский…
– Я не знаю керчийского, – соврала Нина.
– Не хочу быть твоей должницей, – надулась Ханна.
Она боится своей силы. Но я избавлю ее от этого страха.
– Ничего, потом придумаем, как тебе расплатиться. Обещаю. Ну, давай напоследок покатаемся, пока снова не началась метель.
Ханна удивленно, почти с недоверием воззрилась на Нину. Потом ударила жеребца пятками по бокам и понеслась сумасшедшим галопом, пригнувшись к шее лошади и подставив лицо ветру. Девушка и животное словно бы слились воедино, превратившись в полуконя-получеловека, странное существо, порожденное дикой природой. Сколь же редко видела Ханна людскую доброту, если это небольшое проявление щедрости так сильно ее изумило?
Не обманывайся, одернула себя Нина. Ты не добра и не щедра. Да, она собирается использовать Ханну, и если попутно сумеет ей помочь, так тому и быть. Однако прежде всего Нина должна помнить о своем долге перед девушками и женщинами в могилах на вершине холма. О правосудии. Итак, все, что может Нина, – бросить девушке веревку, а уж поймать ее – задача Ханны.
* * *
Часом позже Нина и Адрик вошли в монастырскую конюшню. Их не было всего одну ночь, однако Нине казалось, будто прошло несколько месяцев. В голове шумело от избытка эмоций и новой информации. Матиас. Трассел. Ханна. Женщины, похороненные за стенами старой крепости. Боль в прокушенной руке. Святые, на нее напали волки! Нина мечтала о горячей ванне, полной тарелке вафель и двенадцати часах крепкого сна.
Завидев их, Леони взмахнула рукой. Она сидела на низкой скамеечке в темном уголке конюшни, скрываясь от любопытных взглядов за ящиками, оставленными Ниной и Адриком. У ее ног стояла маленькая походная печка, а все вокруг было заставлено горшочками и склянками, которые она, очевидно, использовала при работе с пробами воды.
– Я ждала вас раньше, – с улыбкой произнесла Леони.
Адрик завел коня в стойло.
– Нина решила устроить себе приключение.
– И как, удачно? – поинтересовалась Леони.
– Скорее, полезно, – ответила Нина. – Долго ты этим занимаешься?
– Всю ночь, – призналась Леони. Выглядела она неважно.
– Давайте поедим в городе, – предложила Нина. – Я больше не вынесу монастырского месива.
Леони встала и вдруг схватилась за стену.
– Я… – Глаза у нее закатились, она резко покачнулась.
– Леони! – вскрикнула Нина, одновременно с Адриком ринувшись к ней и едва успев подхватить до того, как она упала.
Леони осторожно уложили на пол у печки. Девушка вся взмокла, кожа пылала огнем. Ресницы ее затрепетали, Леони открыла глаза.
– Вот уж не думала, – проговорила она и неожиданно улыбнулась.
– Чему ты радуешься? – проворчал Адрик. – У тебя сумасшедший пульс, и ты вся горишь.
– По крайней мере, я жива.
– Прекрати выискивать положительные моменты и скажи честно, как давно это началось.
– Кажется, я напортачила с анализом, – слабым голосом промолвила Леони. – Я пыталась отделить загрязнители от воды, изолировать их, и, наверное, часть токсинов попала в мой организм. Я же говорила, работа с ядами – тонкая штука.
– Я отнесу тебя в комнату, – заявила Нина. – Достану чистой воды и…
– Нет. Не хочу, чтобы хранительницы источника что-нибудь заподозрили.
– Мы можем позаботиться о ней здесь, – сказал Адрик. – Уложим ее за санями. Я разведу огонь и вскипячу воду для чая.
– В моей сумке есть настойка из древесного угля, – промолвила Леони. – Добавьте в воду несколько капель. Уголь поглощает токсины.
Нина собрала постель из одеял, уложила Леони так, чтобы ее не было видно со двора, и постаралась устроить больную поудобнее.
– Есть еще новость, – сообщила Леони.
Нине очень не нравился серый оттенок ее кожи и лихорадочное трепетание век.
– Отдыхай. Новости подождут.
– Ко мне приходила Мать-хранительница.
– Зачем? – Адрик опустился возле нее на колени с чашкой горячего чая. – Вот, постарайся выпить. – Кто-то из послушниц рассказал, что видел нас в лесу?
– Нет. Одна из них скончалась.
Нина замерла.
– Девушка, которая упала с лошади?
– Не думал, что ее раны настолько серьезны, – проговорил Адрик.
– Они и не были, – медленно сказала Леони, цедя напиток мелкими глотками. – Полагаю, причина в реке. Девушка какое-то время провела в воде, и у нее была открытая рана.
