Текст книги "Тайна Староконюшенного переулка"

Автор книги: Лев Рубинштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Лев Владимирович Рубинштейн
Тайна Староконюшенного переулка

Тайник на верхнем этаже

В старину в Москве говорили, что в переулках между Арбатом и Пречистенкой заблудиться ничего не стоит. Идёшь, например, с Пречистенки к Арбату, по Староконюшенному переулку, повернул направо – и опять попал в Староконюшенный.

А ты не поворачивай никуда, иди прямо – и выйдешь на Арбат или на Пречистенку.

Да и вообще не будь разиней, а соображай, что у тебя слева, справа и за спиной. А то ведь и на Красной площади заблудишься.

Запомни только, что в наши дни Пречистенка называется улицей Кропоткина. Но в этой книжке говорится о том, что было более ста лет тому назад.

Пошли в прошлый век! Мы историки, мы не заблудимся. Раз! Два! Три!..

Куда это мы попали? Переулок узкий, весь белый, засыпанный снегом. Из-за забора склоняются над проложенной в снегу тропинкой сучья деревьев в серебряном инее.

Тихо в Москве. Утром только петух пропоёт да колокол вяло прозвонит на близкой церкви.

За забором большие окна барского дома, занавешенные белыми шторами. Вход в дом, надо полагать, со двора, потому что с улицы никаких дверей не видно. Да и со двора никаких звуков не долетает. Что это за сонное царство?

Подойдём поближе. На каменном столбе ворот высечено: «Владение полковника и кавалера Платона Васильевича Карабанова».

А на другом столбе тех же ворот добавлено: «Пречистенской части, Староконюшенный переулок».

Итак, мы попали как раз в тот самый переулок, про который говорят, что в нём заблудиться ничего не стоит!

Что делать? Постучать в ворота? Заранее можно сказать, что ничего хорошего от этого не будет. Мы услышим из-за ворот сиплый бас дворника:

– Кто там? Откудова? Не знаем, проходите, их высокоблагородие почивают!

Но мы историки и обладаем волшебным даром проходить в прошлом через любые препятствия, да так, что нас никто не видит. Поэтому проверим ещё раз запись на нашем плане Москвы 1861 года: «Староконюшенный переулок, дом Карабанова, особняк с антресолями ко двору» – и проникнем внутрь дома…

И внутри дома тишина. Только изредка скрипнет половица да промурлычет кот. Матовым блеском сияет зеркало в прихожей среди тяжёлой, тёмной мебели. Всё чисто, всё прибрано, всё аккуратно, как в музее, но жизни не видать.

Впрочем, наверху, кажется, что-то зашевелилось… Поднимемся по лестнице на антресоли.

Здесь, на втором этаже особняка, комнаты похуже, с низкими потолками. Баре живут внизу, а наверху обычно помещаются люди простые: гувернёры – воспитатели детей, слуги, старухи приживалки.

В коридоре полутьма. Вот наконец следы жизни! Кто-то осторожно поднимается по лестнице. Приземистая, широкая фигура крадучись проходит по коридору в самый дальний его конец. Возится с ключом у маленькой двери. Дверь приотворилась, косой луч света упал на половицы, натёртые воском… Оглянулся и нырнул за дверцу. Прошло несколько минут; слышно, как он там роется и пыхтит.

Десять минут спустя на лестнице шорох. Приземистый вышел из-за двери, подозрительно вгляделся во тьму и спросил негромко:

– Мишка, ты?..

Никто не ответил.

Приземистый покачал головой и запер дверь на замок. Он тщательно повернул ключ дважды да ещё попробовал рукой, хорошо ли заперто. Потом стал осторожно спускаться по лестнице.

На середине лестницы остановился, огляделся, как будто опасаясь, что за ним следят, и наконец, убедившись, что кругом никого нет, ушёл в прихожую.

У этого приземистого мужчины зрение было не из лучших – да это и не удивительно для старика, потому что это был человек лет семидесяти.

Да, неважное у него было зрение! Приглядевшись по-настоящему, он заметил бы в полумраке четыре блестящих глаза, которые следили за всеми его движениями.

* * *

– Мишка! Видел на стене пистолет?

– Так точно, вашбродь. Только он пистолета не касался, а вверх глядел.

– Там, наверху, должно быть, сабля?

– Никак нет, вашбродь, золочёное что-то…

– Эполеты?

– Нет, вашбродь, вроде будто бы рама золотая…

Оба мальчика были одинакового роста и возраста – им было по десяти лет. Но они не были друг на друга похожи.

Один из них был смугловатый, с высокими тёмными бровями и чёрными глазами. На нём была нарядная шёлковая рубашка с шитым воротником, узорный поясок и лаковые полусапожки.

Другой был белоголовый, с густыми бровями и веснушками на носу. Одет он был в холщовую рубаху с ременным поясом, а поверх рубахи на нём была красная безрукавка – это значило, что он «казачок», то есть домашний слуга. Поэтому он и называл господского сына «ваше благородие». От долгого употребления «ваше благородие» стёрлось и превратилось в «вашбродь»…

– Больше ничего ты не разобрал? Оружия другого не видал?

– Никак нет. Блестит, а что – не видать. Трофим хитрый: дверь так прикрыл, будто знал, что мы глядим.

Голос у белоголового мальчика-слуги был звонкий, и, чтоб слова не разносились по дому, он прикрывал рот рукой. Говорить тихо он не умел, не получалось.

– Там, наверно, есть всякое оружие, – задумчиво проговорил «вашбродь», – ведь Трофим воевал с Наполеоном.

– Это в тот год, когда Москва горела?

– Да, Топотун, сорок девять лет тому назад.

Топотуном Мишку называли потому, что он был в доме на посылках, то есть бегал по всей Москве с поручениями. Поэтому он Москву знал лучше, чем сами хозяева, хотя родом был из крепостной деревни.

– Вашбродь, дозвольте сказать, начальники не оставят солдату оружия, – уверенно сказал Топотун, – не положено. Вот из-под Севастополя кто пришёл, тот без всякого оружия, даже тесаков нет.

– Но я своими глазами видел пистолет!

– Точно так. Стало быть, не Трофимов.

– А чей же?

– А кто пистолеты носит? – таинственно произнёс Топотун. – Офицеры носят! Может статься, его скородия, батюшки вашего…

– Нет, – решительно отвечал «вашбродь», – пистолет старинный, сейчас таких нет. Да и зачем батюшка станет Трофиму давать ключ от своего чулана?

Беседа была прервана слабым женским голосом. Кто-то внизу произнёс по-французски:

– Мишель, где же вы?

– Здесь, маменька! – отвечал «вашбродь» и побежал вниз по лестнице.

Топотун думал, думал и наконец проговорил со вздохом:

– Я бы ключ подобрал очень просто, да нельзя – заругают.

* * *

Теперь давайте сообразим, что же мы узнали? Честно говоря, не очень много. Несомненно, в этом доме живут двое Михаилов – барского сына зовут Мишель, а слугу Мишка.

Мишка называет папашу своего барчука «скородием»: следовало бы сказать полностью – «высокоблагородием». Это значит, что у отца Мишеля чин немалый. Вероятно, это и есть полковник Платон Васильевич Карабанов, о котором написано на воротах. Итак, перед нами Мишель Карабанов, сын полковника, и его крепостной слуга Мишка-Топотун.

Кто такой Трофим и что он прячет в чулане, мы постараемся узнать дальше.

А теперь пойдём вниз, в барские комнаты, знакомиться с остальными лицами этой повести.

Елена Дмитриевна, мать Мишеля, высокая, тонкая женщина с очень бледным лицом, чёрными бровями и тихим, словно шелестящим голосом. Она чем-то похожа на иву, которая гнётся и лепечет под ветром. А стоящий рядом с ней студент Макаров скорее всего похож на молодой вяз, который прочно и ладно врос в землю и изогнул свой крепкий ствол.

Студент Макаров простоват: нос картошкой, рот большой, бородка вокруг лица, волосы длинные, зачёсанные на затылок, на носу золотые очки. Взгляд у него быстрый, насмешливый и наблюдательный.

– Доброе утро, Мишель, – сказал он, – батюшка ваш ещё не изволил проснуться, и поэтому шумливые опыты нам сегодня производить нельзя. Поговорим о воздухе – том самом, который нас окружает. Мишка, неси графин с водой и стакан. Не беспокойтесь, Елена Дмитриевна, мы полковника не разбудим…

Илья Сергеевич Макаров учил Мишеля «наукам реальным», то есть математике, физике и химии. Это была новость. Раньше дворянских подростков учили дома только языкам, молитвам, танцам да немного истории. Остальное преподавалось в корпусах и лицеях, где дети жили годами, навещая родителей только летом. Пригласить на дом учителя «наук реальных» придумала Елена Дмитриевна. Сам полковник неодобрительно крякнул и, пожимая плечами, сказал:

– Меня не так учили. Впрочем, нынче пошли новые моды, кто бабочек ловит, кто порошки кипятит… Пусть забавляется, пока ему десять лет, но далее все равно отдам в военно-учебное заведение, чтоб воспитан был, как полагается благородному человеку. Ступайте!

Этим «ступайте!» кончались все разговоры полковника с женой.

Студент-учитель в этот день показал простой опыт. В классной комнате он налил в стакан воды и прикрыл стакан листиком бумаги. Потом наложил на бумагу ладонь и перевернул стакан. Поглядел на мальчиков, прищурившись (Мишель сидел у стола, а Мишка стоял у стены), и отнял руку…

– Ну и будет нам на орехи! – в ужасе воскликнул Мишка.

– Ан нет, не будет, – спокойно отвечал студент.

И в самом деле, вода не пролилась! И бумага не упала!

Студент улыбнулся.

– Как, по-вашему, что это такое?

– Фокус, – сказал Мишель.

– Духи, – добавил Мишка.

– Вовсе не фокус и не духи, мои дорогие мальчики. Воздух давит снизу на бумагу и удерживает воду.

И студент стал рассказывать о том, что такое атмосферное давление и как устроен барометр.

Студент Макаров очень хорошо рассказывал – плавно, не торопясь и занятно. И самое лучшее было то, что, хотя рассказывал он не сказки, всё-таки всё было интересно. Мишель слушал, весь подавшись вперёд и внимательно глядя на улыбающееся лицо Макарова. Мишке не так уж нравились разговоры про воздух, облака и воздушные шары, но и он слушал, склонив голову набок.

– Ежели нашей ключнице Егоровне такое показать, то она скажет, что это черти или святые, – подал голос Топотун.

– Ваша Егоровна тёмный человек, – отвечал студент, переставляя стакан и графин, – таковы были люди в средние века. А в наше время наука обходится без чертей…

Студент подумал и прибавил:

– Да и без святых!

– Позвольте, вашбродь, – сказал спорщик Топотун, – у нашего дворецкого Захара весь угол иконами завешан.

– И у маменьки также, – прибавил Мишель, – и у Трофима.

– Это и есть средневековье! Постой, кто такой Трофим?

– Старик, во флигеле живёт, – ответил Мишель, – бывший слуга маменьки, а нынче ему лет за семьдесят.

– И есть у него секретный тайник, – мечтательно добавил Топотун, – наверху, на антресолях… Ключ носит с собой, а второго ключа нету.

– Зачем ему тайник? – недоуменно спросил студент.

– Он там пистолетик держит.

– Что такое? Зачем старику пистолет?

Тут мальчики заговорили хором и рассказали все свои наблюдения за Трофимом. Студент усмехнулся.

– Чего только в этих дворянских гнёздах, между Арбатом и Пречистенкой, не найдёшь… Да это просто чулан со всякими старинными вещами! Небось пыли там полно…

– А почему ключ один? – спросил Топотун. – И почему туда никого не пускают? И зачем туда Трофим каждый день ходит? II почему всегда выходит с пустыми руками? И почему на ночь висячий замок прилаживает к дверце?

– Ишь ты, – озадаченно проговорил студент, – какой у тебя острый глаз! Не знаю, что это за секретный чулан, друг Михаил, не могу сказать. А забавно… в дворянском особняке…

Студент остановился и задумался.

– Да, тёмный угол, туда никто и носу не сунет. Подлинное гнездо… под носом у хозяев…

Студент посмотрел на мальчиков и вдруг рассмеялся.

– Живёте вы тут, птенцы, как в коробочке, не знаете, что на свете делается!

– Говорят, воля будет! – прорвался Топотун.

– Да, я слышал, что государь желает освободить крепостных мужиков, – сказал Мишель.

– Государь желает? – переспросил студент. – Да ежели бы государь и не желал, сами мужики бы освободились. Эх, птенцы, что вы знаете? Вся Россия тридцать лет по струнке ходила!

– Это при покойном государе Николае Павловиче? – спросил Мишель.

– Да, при нём… Да ежели б вы могли почитать «Колокол»…

– Разве колокола можно читать?

– «Колокол» – это название газеты, – сухо отвечал студент, – она печатается в Лондоне. Впрочем, о ней говорить не следует в этом доме.

Вдруг за стеной словно пробежал порыв ветра. Послышались голоса, простучали отчётливые, твёрдые шаги, заскрипели ступеньки на лестнице.

– Захар-дворецкий прошёл, – подал голос Мишка, – значит, их скородие проснулись.

Студент нахмурился.

– Прощайте, друзья, не болтайте лишнего. А насчёт тайника в верхнем этаже мы ещё подумаем.

Он кивнул головой и вышел.

Мишель посмотрел на Мишку и округлил глаза.

– Надобно раздобыть его, – сказал он.

– Кого, вашбродь?

– «Колокол». Это тайная газета, о ней болтать нельзя.

– Ну уж раз тайная, так раздобудем, – уверенно сказал Мишка.

Масленица

Трофим провёл рукой по лбу и вздохнул. Человек он был молчаливый, и так много говорить ему давно уже не приходилось. Но мальчики жадно на него смотрели, и он продолжал:

– Всё поле, ребята, было в дыму, словно пожар лесной. Из этого дыма, глядим, выползла словно жёлтая змея и вокруг нашего холма завилась. И клинки сверкают, переливаются, как искры. И ничего не кричат, только топот слышен, земля гудит…

– Кавалерия? – предположил Мишель.

– Да, кирасиры, – сказал Трофим, – то есть тяжёлая кавалерия, которую Наполеон только к концу боя всегда пускал.

– И это был конец? – спросил Мишель.

– Да, все мы поняли, ребята, что долго нашей батарее не устоять. Батарейный наш командир, молодой ещё был офицер при Бородине, обернулся и кивер на затылок сбил – гляжу, у него пот крупный на лбу. И тут снизу, в гору грянула ещё французская пехота! Лезут на холм в лоб, орут, штыки наперевес, сами как синие муравьи, много их… Попали мы между двух сил! А они с утра на нас зубы точили – наши-то пушки в середине позиции больше всего их косили, да картечью мы их резали сверху вниз, как камыш. И вот настал наш черёд…

Трофим поднял голову. В его тусклых, бледно-голубых глазах засветился огонёк.

– Рубились чем попало. Разок ещё успели дать картечью из пушки, а далее уже врукопашную, тесаками, железом всяким. И гляжу я, дюжий ихний офицер над нашим батарейным капитаном саблю занёс сзади. Батарейный голову повернул, лицо у него бледное, по щеке кровь бежит… И сейчас-то, кажись, я это лицо во сне вижу, а дело-то было давным-давно…

Трофим остановился.

– Ну и что же? – спросил Мишель.

– Я банником ударил француза по голове, он упал. Да тут и меня кто-то по башке сзади огрел…

– Ты спас капитана! – воскликнул Мишель.

– Не знаю, ребята, я ли, судьба ли… А только мы с капитаном нашим живы остались. Меня ночью унесли с батареи наши обходные, я возле костра очнулся, и капитан там был, да я его не сразу узнал, вся голова в белых повязках. «Ну, говорит, Трофим Капустин, ещё нам с тобой воевать»… Взял меня после войны к себе в денщики и вольную мне выправил. Я мог бы уйти в деревню, да нет, остался. Уж больно хорош был капитан, да и дитя ихнее мне приглянулось. С тех пор у них в доме жил, хоть и не крепостной.

– Какое дитя, у них был мальчик? – спросил Мишель.

– Никак нет, барышня, – неохотно отвечал Трофим.

– А сейчас где этот капитан? – не унимался Мишель.

– Далече, – отвечал Трофим, и огонёк в глазах его погас.

– А ты ещё воевал, дедушка Трофим? – вмешался Топотун.

– Воевал.

– Где?

– На площади, – отвечал старик и нахмурился.

– На какой? На Красной?

– Эх ты, учёный, – пробурчал Трофим, – думаешь, что на всём свете, кроме Красной, и площадей-то нет? Ещё какие площади-то есть, не хуже ваших!

– А ты сам не московский, что ли?

– Я питерский, – сказал Трофим и посмотрел на часы, – а и пора вам, молодцы, за дела браться.

– А оружие где? – не сдавался Топотун.

– Какое оружие?

– То, которым воевал.

– Не оставляют оружия солдатам после войны.

– И у тебя нет ничего? Ни сабли, ни пистолета?

Трофим внимательно посмотрел на скуластое хитрое лицо Топотуна.

– Ишь ты каков, парень! – сказал старик. – Да нет у меня ни сабли, ни пистолета.

– Ей-богу?

– Стану я ещё тебе божиться! – рассердился Трофим. – Ступай себе, куда ноги несут…

– Эх, вашбродь, – грустно проговорил Топотун, когда мальчики возвращались из флигеля в большой дом по просторному двору, под деревьями, засыпанными снегом, – пролезли бы в тайник, ежели бы ключ подобрать…

– Что ты, – гневно сказал Мишель, – это нечестно!

Мишка вздохнул.

– Точно так, нечестно. Разве что в скважину подсмотреть удастся…

– Гляди, – сказал вдруг Мишель, – вокруг стволов берёз снег опал, лежит валиком. Знаешь ты, что это значит?

– Знаю, вашбродь, – отозвался Мишка, – в деревне говорили, что это, стало быть, к весне.

– К весне, – грустно повторил Мишель и поглядел на серое, зимнее небо. – Тебе-то хорошо, ты по всему городу бегаешь, а я…

– Вашбродь не крепостные, вольные, можете, что желаете.

– Что ты, Мишка, – почти со слезами проговорил Мишель, – какой я вольный! Меня никуда не пускают без провожатых, да я пешком-то дальше Пречистенки не ходил. Всё в санках или в коляске. Один раз ездил на Театральную площадь без маменьки, да и то кучеру Антипу папенька приказали меня из саней не выпускать. А дурень Антип возьми да и привяжи меня к саням за ноги ремнями! Так и просидел полчаса.

– Я бы удрал-с, – мечтательно сказал Топотун.

– Нельзя, потому что я маменьке слово дал. Но маменька обещались попросить папеньку, чтоб этой весной позволили мне одному выйти.

– Эх, вашбродь, – сочувственно промолвил Мишка, – видать, и вам-то не сладко живётся. Да ничего, весна скоро будет!

* * *

По всему Новинскому валу слышны были удары большого барабана и крики зазывал:

– А вот пожалуйте, почтеннейшие, сейчас начинаем! Показывается «Осада Севастополя» с бомбами и ядрами, бойцами храбрыми, генералами и адмиралами, доблестными защитниками Отечества! В первом действии будет невиданное водяное сражение, во втором действии – приступ славного Малахова кургана, подлинный бой с пушечной пальбой! Заходите поскорей, приводите жён и дочерей, стариков и молодцов, детей и отцов!..

Мишка Топотун шёл по проезду не спеша. Его не занимали балаганы с «Осадой Севастополя». Не занимали его ни клоуны, пляшущие в пёстрых костюмах на снегу; ни быстрые карусели с деревянными тройками и размалёванными санками; ни лавки, где продаются пряники, гребёнки и ленты; ни шарманки, хрипящие на морозе возле каждого балагана…

Топотун искал Петрушку.

Вот он, знаменитый, румяный, рыжий, кукольный Пётр в красной рубашке и высоком колпаке с бубенчиком!

Из-за ширм слышится его пронзительный, гнусавый голосок:

– Ребята! Вы здесь?

– Здесь, – отвечает Топотун вместе с другими подростками и взрослыми, которых возле разукрашенных Петрушкиных ширм скопилось довольно много.

– И я здесь!

Петрушка появляется над ширмой, звенит бубенцом, кланяется направо и налево, складываясь почти пополам.

– Ого! Сколько народу! Я вхожу в моду! – Подпрыгивает и визжит: – Кричите «ура»!..

– Урра!

– Карраул!

Рядом с Петрушкой появляется Капрал в военной шапке, с красным лицом и чёрными усами. Голос у него как гром:

– Ты что шумишь, народ мутишь? Кто ты такой?

Капрал ударяет Петрушку палкой. Петрушка прыгает, бубенчик звенит.

– Я лекарь, из-под Каменного моста аптекарь.

– Вылечи меня.

– А что болит?

– В голове гудит.

– Отчего такая напасть?

– Вчерась напился всласть.

– Вылечу, – успокоительно пищит Петрушка, – вылечу, только терпеть надо.

Петрушка ныряет за ширму, приносит огромную скалку и бьёт Капрала по голове.

– Ну как?

– Ай-яй-яй! Хоть ложись да помирай!

Петрушка притаскивает тачку и увозит Капрала.

Топотун хохотал так усердно, что у него с головы картуз свалился и упал на ноги какой-то молоденькой барышне. Барышня была красивая, с прямым носиком и розовыми полными губками. Она посмотрела на полы красной безрукавки, торчащие из-под Мишкиного тулупчика, и улыбнулась.

– Послушай, мальчик, – сказала она очень приятным грудным голосом, – ты казачком служишь?

– Так точно, вашбродь, – отвечал Топотун, – в доме их скородия полковника Карабанова, что по Староконюшенному переулку, во дворовых слугах находимся.

– Как же ты попал на Новинский?

– Дворецкий Захар Игнатьич послали за свечьми. Так я досюдова и дотопал…

– А не хватятся тебя в Староконюшенном?

– А я скажу, что лавочку заперли, так, стало быть, я и побежал подалее, – бодро отвечал Мишка, – я так по всей Москве бегаю!

– А не попадёт тебе за это?

– Как сказать, иной раз и дадут по шее, – признался Топотун, – да другого некого послать, другой заблудится, вашбродь.

– Не говори мне «вашбродь», – смеясь сказала девушка, – а говори «тётя Луша». Я не барыня.

– А кто будете? – осведомился Мишка.

– Я ещё пока учусь. А буду актрисой.

– На театрах играть? А зачем на Петрушку глядите?

– Я его люблю, – сказала девушка, – за то, что он весёлый и никогда не робеет.

– Вот и я! – воскликнул Топотун.

И он изобразил, как Петрушка бьёт скалкой будочника. Девушка с интересом на него посмотрела.

– Хорошо у тебя это получается, – проговорила она, – а как звать тебя? Михаил? А не хочешь ли пряника?

Топотун хотел было сказать, что пряник, конечно, всегда дело хорошее, но вдруг замер с открытым ртом.

Он увидел студента Макарова, который учил барчука Мишеля физике, химии и арифметике.

Студент стоял позади балагана с тремя прохожими в картузах и читал им вслух что-то по бумаге. Те слушали внимательно, один, помоложе, раскрыл рот, другой, постарше, чесал за ухом, третий, пожилой, сдвинул картуз на затылок и упёр руки в бока.

Студент кончил читать, сложил лист и спрятал в портфель. Потом, однако, снова вытащил и показал какому-то мужчине в круглой меховой шапке. Затем вступил в разговор со студентом в шинели – и ему стал читать вслух. Студент смотрел на Макарова с удивлением.

– Что ты стоишь? – проговорила над Мишкиным ухом тётя Луша. – Я уже сама сходила за пряникам и принесла. Вот он, держи…

– Держи! – закричал кто-то за Мишкиной спиной. – Вот он, в очках! Недозволенное читает!

Раздался свист. Мимо мальчика, отдуваясь, пробежал какой-то лавочник с палкой в руке, за ним полицейский, придерживающий на бегу саблю в ножнах. За ними ещё несколько молодцов в тулупах и смазных сапогах.

Студент Макаров побежал и исчез за балаганами. Преследователи кинулись за ним, а Топотун бежал в хвосте, забыв и про пряник, и про тётю Лушу. Свист и крики неслись со всех сторон, заглушая музыку каруселей и шарманок.

– Что? Украли? – спрашивали кругом.

– Ничего, студент листы читает…

– Да, слышал, только малость непонятно, а так и вовсе ничего, славно…

Мишка обогнул продолговатый сарай, в котором лежали пожарные инструменты, и в проходе между сараем и лавками, налетел на студента Макарова. Студент искал что-то на снегу. Шум погони слышался с другой стороны сарая.

– Илья Сергеевич, вот очки ваши, возьмите! – крикнул Мишка. – А портфель…

– Держи! – завопили за сараем.

– Бери портфель и беги, – проговорил Макаров задыхающимся голосом, – схорони его у вас… Оцепили кольцом полицейские…

– Не беспокойтесь, вашбродь, в порядке будет, – весело сказал Топотун и побежал в другую сторону… Вернее сказать, не побежал, а двинулся неторопливо, держа портфель под своим тулупчиком, так, что со стороны и не видно было, что он куда-нибудь спешит.

Тётя Луша всё ещё была на том же месте и удивлённо оглядывалась. Крики вдали усилились.

– Теперь бежим, – сказал ей Топотун шёпотом, – видать, студента схватили, да у него в руках ничего нет.

И показал из-под полы край портфеля.

– Ах, вот что! – вздохнула тётя Луша, – Понимаю, это знакомый твой? Так пойдём же отсюда!

Уже выбравшись на Кудринскую площадь, девушка остановилась.

– Куда же ты его денешь? – спросила она растерянно. – Домой понесёшь?

– Как-нибудь схороню, – отвечал Мишка.

– В барском-то доме, в Староконюшенном переулке? Да ведь там найдут живо!

– Скоро не найдут, – храбро отвечал Мишка, – а пока доберутся, я куда-нибудь перетащу. Москва не клином сошлась, околицы нету!

Девушка посмотрела на него с сомнением.

– Если тебе туго придётся, приходи в Малый театр, – сказала она, – только не с главного входа, а с Неглинного, где актёры ходят. Спросишь Гликерию Познякову. Понял?

– Как не понять, всё понял! Я и подъезд-то знаю. Там швейцар с бородой сидит.

В этот же день, перед вечером, проходя мимо лестницы, Мишель увидел наверху Мишку, который делал ему таинственные знаки.

Мишель поднялся наверх.

– Есть, вашбродь, – сказал Мишка.

– Что есть?

– «Колокол».

– Где ты взял?!

– Достал-с, как вы приказывали.

– Покажи.

В портфеле лежали бумаги печатные и писаные. На печатном листе было крупно изображено заглавие: «Колокол», «Прибавочные листы к «Полярной звезде»». А далее было что-то напечатано не по-русски.

– «Вивос воко», – прочитал Мишель, – это значит – «живых зову».

– Стало быть, звонят, – догадался Мишка. – А кто звонит?

– Постой, – бормотал Мишель, – тут стихи… «И он гудеть не перестанет, пока, спугнув ночные сны, из колыбельной тишины Россия бодро не воспрянет и крепко на ноги не станет…» А вот тут сказано: «Освобождение крестьян от помещиков!»

– Не худо, – заметил Мишка, – то-то листы тайные… Ай да Илья Сергеевич! А кто же звонарь?

Обыскали «прибавочные листы» и не нашли ничего. Одна статья была подписана: «Искандер».

– Турок? – предположил Мишка.

Мишель покачал головой.

– Не думаю. Надо будет у Ильи Сергеевича спросить.

– Вашбродь, – мрачно сказал Мишка, – когда мы Илью Сергеевича увидим, это неизвестно. Его, кажись, заарестовали.

И Топотун рассказал про масленичное гулянье на Новинском валу.

– Беда, – прошептал Мишель, – это, наверно, те самые листы, которые он вслух читал… Послушай, надо их спрятать…

Внизу послышались шаги.

– Трофим идёт, – сообщил Мишка, перегнувшись через перила, – вашбродь, сюда, за сундук.

Трофим в полутьме отпер свой чулан, не замечая, что за ним следят четыре глаза. На этот раз он пробыл в тайнике недолго. Внизу раздался голос матери Мишеля:

– Трофим, где ты, ступай сюда!

– Что прикажете, ваше скородие? – спросил Трофим сверху.

– Скорей спустись, есть известия из имения.

Трофим засуетился, словно под ним загорелся пол. Он сбежал вниз по лестнице, грохоча сапогами, с необычной скоростью.

– Что это с ним? – спросил Мишель.

– Глядите, вашбродь, дверь-то… – прошептал ему на ухо Мишка.

Дверь в чулан была открыта.

– Только он, того и гляди, скоро вернётся, – добавил Мишка.

– Не скоро, к матушке письмо какое-то пришло, – отвечал Мишель. – Давай сходим!

Топотун ещё медлил и разглядывал нижние комнаты через перила лестницы, а Мишель уже был в чулане.

Это была узенькая комнатушка с низким потолком и подслеповатым окошком, вся заставленная сундуками и старой мебелью. На стене, слева от входа, под самым потолком, висел мужской портрет в большой золочёной раме: молодое, открытое лицо, птичий нос с горбинкой, упрямый подбородок и живой взгляд продолговатых чёрных глаз. Густые волосы клоком свешивались на лоб. На плечах сияли золотом эполеты. Это был офицер старых времён – тех времён, когда Трофим был ещё молод, а папенька и маменька ещё ходили за ручку со своими нянями.

Офицер смотрел из рамы прямо в глаза Мишелю, как будто хотел спросить: «Узнаёшь ты меня, мальчик?»

– Видите, вашбродь, – подал голос Мишка, – тут ещё и сабля есть.

Она висела ниже рамы – длинная, прямая, в светлых ножнах, с тяжёлой, изукрашенной рукоятью. Мишель с трудом разобрал буквы, вырезанные на металле: «…лейб-гвардии… полка… капитану…»

– Это не сабля, а палаш, – сказал Мишель, – и он именной, за боевые отличия.

– Да и пистолет дарёный, с серебром, – прибавил Мишка, деловито потрогав рукоятку пистолета. – Видать, капитан храбрый был…

Топотун сразу же обшарил всю каморку, нашёл ордена с лентами, несколько книг, пару шпор и начерченный тушью «План города Санкт-Петербурга» (так было написано на самом плане).

Мишель вперился в портрет. Ему казалось, что он нашёл в лице этого красивого, смуглого носатого офицера что-то знакомое.

– Кто это? – бормотал он. – Да кто же это?

И в самом деле, кто это? Как ты думаешь, мой читатель?

* * *

– Что вы тут делаете, ясные соколы?

Это был голос Трофима. Он стоял, расправив плечи, у двери чулана и грозно побрякивал связкой ключей.

Мишка потупился. Мишель, глядя прямо в суровые, голубые глаза старика, сказал спокойно:

– Трофим, кто этот человек на портрете?

Трофим нахмурился.

– Мой батарейный командир, – отвечал он.

– Это тот, которого ты при Бородине спас?

– Да, бог помог, – ответил Трофим, не глядя на портрет.

– Как его звать?

– Дмитрий Валерьянович.

– Он умер?

– Нет, жив. Я уже говорил вам, барчук, про это.

– Как его фамилия?

Трофим пожевал губами.

– Не могу сказать.

– Да где он?

– Скоро увидите его сами.

– Приедет?

Лицо Трофима вдруг разгладилось, и суровость куда-то разом исчезла из его светлых глаз.

– Да, будут скоро в Москве. А позвольте, однако, спросить, молодцы, что вы тут без спроса делаете?

– Мы саблю хотели посмотреть, – проронил Топотун, – и… то есть пистолет тоже…

– Это памятное оружие моего командира, я показывать его никому не могу. Когда разрешат, тогда покажу.

Трофим посмотрел на мальчиков и выразительно звякнул ключами. Губы его чуть улыбались.

– Трофим, – сказал вдруг Мишель звонким голосом, словно его осенило внезапно, – хочешь нам помочь?

– Это как же я могу?

– Что тут в ящике? Бумаги? Ты их держишь под замком?

– Как видите, – отозвался Трофим.

– Схорони портфель.

– Портфель? Это что такое?

– Вашбродь! – укоризненно воскликнул Топотуп.

– Не мешай, дурень, – сказал Мишель. – Трофим нас не выдаст. Расскажи про «Колокол». Да что ты мнёшься?

– Не то что мнусь, а дело тайное…

– Тогда я сам расскажу!

– Вы не так расскажете, уж позвольте мне…

Трофим выслушал всю историю с портфелем молча, низко склонив голову.

– Как там сказано про живых-то? – спросил он в конце.

– «Живых зову!»

Трофим помолчал.

– Это верно, – сказал он, – бывает, что кругом тихо лежат, будто мёртвые, а как ударит колокол, встанут и разом заговорят. Глядишь, вовсе тут мёртвых не было, все живые.

– Так как же, Трофим?

– Это верно. «Живых зову!»

Старик провёл рукой по лицу и бороде и стал разыскивать ключ в связке.

– Трофим?

– Я – Трофим… Давайте вашу колокольню. Ну и господа молодые!

Спустившись по лестнице, Мишель дёрнул Мишку за рукав.

– А ведь молодец наш Трофим, а? Долго просить не пришлось.

– Да, вашбродь, – деловито откликнулся Мишка, – сюда уж вряд ли кто полезет… Место верное!