Текст книги "Имя дома твоего (с иллюстрациями)"
Автор книги: Лев Успенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
Видите – иноязычного воздействия не потребовалось. Сами русские люди создали имя, сами и преобразовали его точно так же, как преобразовывались и другие русские слова за то же время. Имя места оторвалось от имени человека, и восстановить эту связь, а значит, и раскрыть его первоначальное значение, может только топонимика, опираясь на то, что известно языковедам, историкам и географам [38] 38
1 Разбирая этот случай, я очень упростил весьма сложные явления, которые изучает особая отрасль языкознания – историческая фонетика русского языка. Нам с вами пока можно удовольствоваться грубоватой схемой; некоторые из вас когда-нибудь вернутся к этому вопросу во всей его увлекательной тонкости и сложности.
[Закрыть]1.
Топонимисты и всегда работают в теснейшем контакте с этими науками; можно даже сказать, что топонимика и есть соединение этих наук.
Брянск
Нам ничего не удалось бы установить в связи с именем Льгов, если бы до нас не дошли кое-какие сведения о далеком прошлом самого города. Тот, кто занимается географическими именами, радуется каждому слову старой песни, любой строке летописи, всему, что рассказывают нам древние легенды и предания.
Вот город Брянск, с его знаменитыми лесами, еще раз прославленными в Великую Отечественную войну. Без древних документов было нелегко разгадать тайну его имени. «Б-р-я-н...»? С чем это может быть связано? С «брян-чать», что ли?
Летописи не один раз упоминают город, лежащий неподалеку от литовской границы, среди непроходимых трущоб. И самые старые из них называют его не Брянском, а Дебрянском. Точнее – Дьбрянском: мы уже знаем, что означал в те времена этот «ерик», следующий за «д».
Теперь все ясно. В древнем слове Дьбрь, означавшем «буераки», «лес», «ь», стоявший под ударением, уступил место позднейшему «е». Получилась наша «дебрь». А вот в слове «Дьбрянск» – «лесной, нахо-{94}дящийся в дебрях» – он постепенно исчез; осталось только мягкое «д»... Слово-имя было выбрано очень уместно: даже сейчас, пересекая на поезде Брянскую область, вы с утра до вечера едете, как по бесконечной аллее, между двумя стенами подступающих с обеих сторон к полотну сосняков, ельников, солнечных дубрав и влажных лиственных лядин...
Как все же Дьбрянск стал Брянском, вы и сами можете теперь сказать. После того как «ь» испарился, оставив после себя, как капля воды на бумаге, влажное пятнышко мягкости согласного, исчезло и это «дь» перед последующим «б»: его положение здесь было слишком невыгодным. От «дьб» осталось «б»...
Конечно, это не могло случиться взрывом, мгновенно. Название ленинградского пригорода Лесной ни при каких условиях не может за год или за два превратиться в «Сной», хотя условия для этого вроде и существуют. Язык никак не принял бы такого мгновенного преобразования.
Но у топонимов чего-чего, а времени всегда достаточно. За долгие века в речи многих сменяющихся поколений такие превращения переходят незаметно и беспрепятственно. Было понятное слово Дебрянск. Появилось загадочное имя Брянск. Когда это произошло, никто не укараулил, а теперь – поди-ка верни дело вспять [39] 39
1 Для точности здесь следует заметить, что существуют и другие объяснения происхождения этого имени.
[Закрыть]1.
Очень обидно?
Когда вы читаете у Пушкина в стихах: «от Рущука до старой Смирны, от Трапезунда до Тульчи», вы можете взять карту и найти на ней все эти географические имена... Смирна – в Малой Азии, Трапезунд – на Черном море, Тульча – на Дунае...
Но попробуйте разыскать имена, перечисленные Алексеем Толстым в таком четверостишии из баллады «Боривой»:
И от бодричей до Ретры,
От Осны до Дубовка,
Всюду весть разносят ветры
О победе той великой....
Их нет ни на каких картах. {95}
Пожалуй, единственное, что вы обнаружите – это городок Оснабрюк в Западной Германии – «Оснинский мост» в переводе на русский язык. Знаменитое святилище Ретра, или Радогощь, с его именем, произведенным от личного славянского имени Радогост, принадлежавшее западно-славянскому племени бедричей, или бодричан, после завоевания этих земель немцами было переименовано ими и получило ничего ни по-славянски, ни по-немецки не означающее название Ридегаст (возле нынешнего Гамбурга). Отзвук имени Дубовик, возможно, сохранился в названии Добин, в Шверине, а самое это название Шверин когда-то звучало, как славянское Зверин. Тот же Брунзовик, который упоминается в стихотворении А. Толстого строкой раньше («Генрих Лев... в Брунзовик пошел обратно...»), в устах немцев-завоевателей превратился в Брауншвейг.
Земли северной Германии, какой она была до второй мировой войны, полны переделанными до неузнаваемости древнеславянскими именами мест.
Был в Померании городок, называвшийся Бельгард. Имя похоже на другие немецкие имена, но ни одному немцу не понятен его смысл и значение. Теперь, когда Померания стала Польским Поморьем, этот город именуется Бялогард, и естественно: его древнее славянское имя было Бялиград, то есть Белогород...
Из древнего Помóрья немцы сделали свое Пóммерн – Померáния; никакого отношения к цитрусовому плоду, горькому померанцу, это имя не имело; оно тоже ровно ничего не значило по-немецки. Славянский Староград они превратили в Штаргард.
Да и в более южных германских провинциях таких онемеченных славянских имен пруд пруди. Вот Дрезден – западно-славянское Драждне, означавшее то же, что у восточных славян «древляне» – «лесные люди». Вот Лейпциг, по-славянски называвшийся Липецк... Германские завоеватели чаще всего не выдумывали для города или поселка совсем нового имени; они до неузнаваемости переиначивали славянское имя, обессмысливая его, но зато делая похожим на непонятное немецкое слово. {96}
Это происходило всюду, где власть оказывалась в руках немцев. В отличие от бодричан, от лужичан, от полабских сербов, чехи сумели сохранить свою культуру, остались живой и могучей, хотя и малочисленной, нацией. Но и у них долгое время селения и города именовались онемеченными именами; чешские названия запрещалось употреблять вслух и официально.
Кáрловы Вáры («вары» – по-чешски – «горячие источники») были известны всему миру как Карлсбад («Карлова купальня»); какой-нибудь моравский Вышков в Австрии звался Вишау, именем, которое и перевести невозможно: что-то вроде «Вишская долина»... Попробуйте догадайтесь, что за чисто немецким по обличью названием Эйбеншиц (оно может означать, да и то с натяжкой, нечто невразумительное, что-то вроде «тисовая защита») скрывается чисто славянское и милое Иванчице, связанное с именем Иван... Ну, разве это не обидно?
А знаете, как сказать и как когда... Всюду, где такая игра с географическими именами идет ради национального угнетения, сопровождая его, это не обидно, а гнусно и мерзко. С такой топонимикой народы борются всеми средствами. Те же чехи несколько веков как драгоценность хранили свои славянские имена мест под иноплеменным гнетом и дождались времени, когда они зазвучали, как единственные и подлинные.
Французский языковед и топонимист Альберт Доза не без юмора рассказывает, какое смятение охватило ученых Запада, когда после первой мировой войны внезапно на востоке Европы началась целая буря переименований. Город, известный до того как Лемберг, превратился в Львов; из австрийского Аграма возник югославский Загреб; чешское Брно сменило онемеченный Брюнн; на месте надписей Торн и Позен появились польские Тóрунь и Пóзнань...
Это была долгожданная неожиданность: славянские народы мечтали о ней веками. Делегации стран, получивших право на свободу, выкладывали свои имена на круглые столы мирных конференций как козырные карты. И дипломатам пришлось признать: топонимика – серьезное доказательство. Если город в день основания был назван Львовом, ясно: это город славянский, и немцам нечего делать в нем. {97}
И все же далеко не каждая переделка имени, его приспособление к языку другого народа, должна вызывать негодование и гнев... Не всегда это «обидно»...
Немцы переделали Иванчице в Эйбеншиц. Это была злонамеренная переделка: ее цель – стереть с лица земли культуру покоренных ими чехов. Но вот наши предки-московиты упорно называли город Аугсбург, лежащий в сердце немецких земель, Аушпорком... Почему? Только потому, что их языку трудно было выговорить не свойственное ему сочетание звуков: «гсб» после краткого «у» (я еще вернусь к этим произносительным затруднениям). Обижаться не на что: сами немцы много веков назад построили свое имя Аугсбург, изменив на свой лад римское Аугуста виндикорум. Из Аугуста получилось «Аугс—», вместо виндикорум (римское имя означало: «крепость Августа в стране вендов»), к нему прирос германский «бург» – «укрепленное место». Долг платежом красен... [40] 40
1 Чтобы быть совсем точным, замечу, что в некоторых немецких диалектах это имя города произносилось как «Ауспург», «Аушпорк» – совсем уж похоже.
[Закрыть]1
Итальянцы называют группу низменных островков в Адриатическом море Бодулéи; они и не подозревают, что это название является переделкой чисто славянского названия Подóлье. Речи не было о том, чтобы унизить творцов этого имени – славян: итальянские рыбаки просто не понимали, что оно значит, и выговаривали его на свой лад и манер. Начинаются такие переделки просто «на месте», в народной толще.
Оказался на Украине столетие назад немец-помещик, господин Вейсбах (если {98}
Освободившись, поляки, чехи, все славяне восстановили свои родные имена мест.
перевести эту фамилию, вышло бы «Белоречкин»). Он гордо назвал свое имение в собственную честь Вейсбаховкой. Соседи-крестьяне не понимали значения этого неудобопроизносимого имени. Они быстро сделали из него свое – тоже не очень-то осмысленное, но зато украинское по звуку и, я бы сказал, даже несколько бесшабашное: Безбахивка. Таким оно и осталось жить: оно значится так даже в энциклопедиях... Крестьяне вряд ли имели в виду причинить досаду барину, просто им было удобнее называть его собственность по-своему...
Любопытный случай в этом духе произошел с дедом Льва Толстого, князем Волконским. Человек хмурый и нелюдимый, князь в молодости был архангельским губернатором. Ему был подчинен и архипелаг Шпицберген, по-поморски – Грýмант.
Осев под старость лет в своем поместье, Волконский предавался приятным воспоминаниям. Ему пришло в голову одну из своих деревень переименовать в Грýмант. Слово это – поморское, значит – русское; но, по-видимому, оно является переделкой норвежского Грёнланд – Гренландия. Крестьянам в центральных областях оно было и незнакомо и непонятно, казалось чужим. Возражать помещику они, конечно, не могли, но обошлись с его выдумкой по-своему.
Из Груманта в их языке получилось сначала Угрумант, потом Угруман и, наконец, – Угрмы – имя, очень подходившее к тяжелому характеру владельца...
Как видите, очень многие переделки имен вызываются не плохими побуждениями, а понятным стремлением людей пользоваться именем удобным, легко произносимым и, по возможности, осмысленным.
Древние греки по всему тогдашнему миру разнесли очень распространенное у них название Триполис – Трехградье. Триполисы появились и в Африке, и в Причерноморье – всюду, куда проникали пронырливые торговцы-эллины. И везде имя претерпевало какие-нибудь превращения.
Триполи на северном берегу Африки арабы произносят как Тарабуль, турки – как Тараблуссы. На Балканах Триполисы превратились в Триполицы; у славян оказалось соблазнительно похожее на {100} «пóлис» – город – слово «пóле». И весьма вероятно, что прославленное археологами Триполье на Днепре, в пятидесяти километрах от Киева (это – центр важнейших раскопок), тоже было некогда греческим опорным пунктом на севере, факторией, и именовалось Триполис.
Значит, в любом Триполье можно заподозрить имя греческого происхождения? Пожалуй. А в бесчисленных Запольях, Опольях, Чистополях нашей Родины? Вот они не имеют никакого отношения к античной древности: их названия прямо связаны с русским, славянским «поле»... Хитрая вещь – топонимическое исследование!
Еще пример – западный (эти метаморфозы можно наблюдать повсюду).
Древние римляне умели завоевывать. Каждую покоренную страну они опутывали сетью дорог и укрепленных лагерей; по-латыни такой лагерь звался «кастéллюм», если он был не слишком велик (большие обозначались «кáструм»). Римские «кастéлли» поражали воображение «варваров», начинали играть огромную роль в их жизни. Не удивительно: ни у галлов, ни у германцев ничего подобного не было; не было даже слов для обозначения подобных грозных сооружений.
Все близкие к Риму народы переняли у него латинское слово «кастéллум»; все превратили его в названия многочисленных селений, выраставших возле таких лагерей, а затем начали подвергать эти имена – каждый народ на свой лад и по своим языковым меркам – причудливым преобразованиям и переделкам.
Вот почему, слыша сегодня гордое испанское имя Кастлья, топонимист без труда угадывает за ним римское «кастеллум»: геометрически четкие очертания строгого воинского лагеря легионеров как бы просвечивают в нем.
И, посещая в соседней Франции небольшие городки, в состав имен которых входят составные части, звучащие, как Шатó или Шатéль (Шаторý, Шательрó), он улыбнется, если француз скажет ему, что это чисто французские названия. Ему-то известно: это те же «кастéлли»; в их ближайших окрестностях археолог, порывшись, может выкопать остатки строгих, по линейке выверенных валов и «интерваллумов», над которыми {101} сверкали некогда на солнце золотые орлы и медные шлемы суровых центурионов.
Англия лежит за морем, но римляне побывали там. Город Ньюкáсл (его недаром пишут «Newcastle») – это «Новый Кастеллум», «Новый лагерь» тех же легионов. Испанцы придали римскому слову испанское звучание, французы – французское, англосаксы – свое. Но везде, во всех этих странах доныне живут древние, римских времен, названия, передаваемые из уст в уста уже почти две тысячи лет.
Эти метаморфозы говорят о многом. Задача вскрывать древние слова под многовековым наслоением изменений – благодарная задача: при этом как бы снимается с народного прошлого пелена за пеленой.
Венгрия. Озеро Балатон, стоившее немало крови Советской Армии в последнюю войну, но ставшее и свидетелем замечательной ее победы. Откуда его имя?
Возможно, это переоформленное в финно-угорском венгерском языке славянское «блато» – «болото». Задолго до прихода сюда из Приуралья угров, страшных завоевателей средних веков, самое имя которых во французском языке стало пугалом детей, сказочным «огр» – «людоед», здесь, в Паннонии, жили славяне. Камышистое озеро они называли Блато. Венгры не стали переводить это слово на свой язык («болото» по-венгерски «моцшар» или «лап» – ничуть не похоже). Они оставили его жить, и, без всякого дурного умысла, превратили в свое Балатон [41] 41
1 Есть и другие этимологии.
[Закрыть]1.
А вот правительство «двуединой» Австро-Венгрии, свирепо онемечивая и славян и венгров, превратив Балатон в свое Платен-зее (озеро Платен), запрещало употреблять старое имя, считая его дикарским, враждебным, упорно подавляя венгерскую культуру, национальную гордость венгров. Это уже другое дело.
Рóту тяжело
Трехлетний мальчик играл на дворе. Проходившая женщина обратила на него внимание.
– Мальчик, милый, как тебя зовут?
– Ва-ся! – серьезно ответил малыш.
– А меня Серафима! Ну-ка, скажи: Се-ра-фима... {102}
– Я такого слова сказать не могу,– насупился мальчуган,– мне рóту тяжело такие слова говорить...
Как мы только что убедились, многие превращения имен в топонимике объясняются этим самым «рóту тяжело».
Помню, как после тяжелого штурма венгерского городка Бешеньöтелéк [42] 42
2 Бешеньöтелéк – по-венгерски – «место, где жили печенеги».
[Закрыть]2 я спросил – не у трехлетки, у разгоряченного боем старшины: «Как называется этот городишко?» Старшина-танкист сердито, но и с обычным солдатским юмором взглянул на меня: «Не скажу вам, товарищ капитан... Такие города легче три раза взять, чем один раз выговорить...»
Когда имя переходит от народа к народу, перестройка его почти неизбежна. И, понятно, дело не обходится без недоразумений и курьезов.
Каждое имя – слово или было когда-то словом. Новый язык старается чужое слово подогнать под формы своих слов, часто вовсе не заботясь о его смысле. Возникают странности.
Молдаване-поселенцы назвали одну из деревень в Новороссии по-своему очень осмысленно: Валегóцулуй, то есть «Долина Гоци». Этот Гоци был прославленным в тех местах разбойником, вероятно – заступником бедняков, как постоянно бывает в народных преданиях.
Соседям молдаван, русским и украинцам, это название казалось странным, «не похожим на имя»... Разве бывают у имен такие окончания – «луй»? (См. стр. 244—245.) Они спокойно превратили его в Валегоцулово; теперь все в порядке: раз «—ово», значит – «село», а что слово Валегоцулово ничего не значит ни по-русски, ни по-молдавски – кому какое дело? Имя – и все тут!
На Дальнем Востоке русские колонисты наткнулись на речку с маньчжурским обоснованным, содержательным именем: Ниман – «река Горных Козлов». По каким-то причинам они расслышали его, как Иман; таким оно попало и на карты края.
Местные жители – удегейцы – из этого Иман сделали свое Има, так сказать, отрубив у обезглавленного {103} козла и его хвост. Зато бродящие по тайге за женьшенем охотники-китайцы, приняв это укороченное имя, прирастили к нему свое «хэ» – «река». Получилось Има-хэ, и вот уже русские снова начинают приспосабливать «непохожее» имя реки к своим образцам. Очень просто: они переделают ее в какую-нибудь Имаху.
Это более чем вероятно. Тут же около есть речка с китайским именем Цзы-Цзю-Хэ, то есть «девятая быстрая речка», по переводу путешественника и писателя В. К. Арсеньева. Русские поселенцы превратили ее сначала в Тетюхé, а затем сделали Тетихой... Почему? Ну как же! Тетюхе – что за имя для реки? А вот Тетха – это уж на что-то похоже: есть же у нас такие названия: Бычиха, Волчиха... Почему бы реке не зваться Тетхой?
По таким же основаниям чисто турецкое, каждому турку понятное название Ени-Гёль, «Новое озеро» (так до прихода русских назывался один из протоков Бугского Лимана в Причерноморье), получило у нас лишенное смысла, но короткое и звучное имя Ингул. Родилось даже производное имя – Ингулец, Малый Ингул, приток Днепра. Как видите, народам и языкам не так уж важно, чтобы имя места было осмысленным, удобопонятным. Куда важнее, чтобы форма его не казалась дикой, непривычной для данного языка.
Именно поэтому пышное и длинное Санкт-Петербург народ быстро превратил в короткое Питер: Барин «слезы вытер, сел в свою карету и – уехал в Питер...» [43] 43
1 Н. А. Некрасов. Забытая деревня.
[Закрыть]1
По этим же причинам Ораниенбаум – меньшиковская резиденция возле «Питера» – давно уже стала Ранбóвом, хотя первое имя значит «апельсиновое дерево», а второе – не значит ровно ничего. И настолько подобные превращения подчинены общим законам языка, что в совсем другой части России городок, названный властями Ораниенбургом, даже в официальных бумагах вскоре превратился в Ранненбург (Рязанская область; с 1948 г. он зовется Чаплыгин).
Это происходит всюду, где языку оказывается «против шерсти» звуковой состав нового имени, где «рóту тя-{104}жело» его произносить и выговаривать. Об этом обязательно должны помнить все те, кого народ уполномочивает изобретать в наше время новые имена для новых поселков, морей и озер.
Когда же вступает в дело еще и «значение имени», перед метаморфозами открывается еще более широкий «оперативный простор»...
Генуэзцы Алешки
Русские моряки давно знают: лучшие боцманы выходят из Алешек на Днепре у самого Херсона. С детства перед глазами – неоглядная ширь реки; весла, паруса, плавание... Волей-неволей проходишь «морскую практику».
О том, как на флотах ценились уроженцы Алешек, рассказывает в одной из своих морских новелл адмирал флота и интереснейший писатель И. С. Исаков.
«Уроженцы Алешек»... Вот уж чисто русское, народное имя! Алеша-попович, русский богатырь... Видно, основали это поселение два каких-нибудь тезки, оба – Алексеи; не пять же их оказалось там сразу?!
Позвольте! Речь идет об Украине. У украинцев нет ни имени Алексей (есть Олéкса), ни уменьшительного Алеша. Алеша по-украински будет Олéсь. Почему же в сердце Украины поселок оказался названным на великорусский лад? Что-то тут не так!
Действительно, не так. Имя этого селения не украинское и не русское. Предполагают, что оно осталось нам от тех очень далеких времен, когда в нижнем течении Днепра еще основывали свои колонии и фактории пронырливые генуэзцы. Они основали и это поселение, дав ему имя Элисэ, может быть, связанное с генуэзским же названием самой реки, на берегу которой оно стояло (см. стр. 89), может быть, оно и означало Днепровск.
От генуэзцев в этих местах не осталось и воспоминания. Данное ими имя не могло сохраниться в своем первоначальном звучании. Оно превратилось в устах местного населения в Алешки [44] 44
1 В старину оно звучало «Олешье», будучи, возможно, связано с деревом ольха (в представлении местных жителей).
[Закрыть]1, а письменное изображение его стало даже читаться и пониматься на далеких флотах как Алёшки... Вот какая вышла странная история! {105}
Эта история – далеко не исключение. Очень часто с течением времени старое имя получает новый – бывает, прямо противоположный – смысл.
Все знают ставшее в наши дни знаменитым имя Братск. На месте старинного Братского Острога на Ангаре, самой прославленной из сибирских рек, скованные советским человеком воды вращают мощные турбины Братской гидроэлектростанции. Не мне вам рассказывать про нее. Но вот самое имя Братск, откуда оно взялось?
Половина из нас, конечно, пожала бы плечами в ответ на этот вопрос. Самое характерное для нашей страны имя, говорящее о братстве, о дружбе между людьми и народами... Поселок Мирный, город Братск – какие же еще нужны объяснения? А они нужны. Село Братское, около которого был еще в середине XVII века заложен Братский острог – маленькая крепостца, названо так, по утверждению историков, по близкому соседству с бурятскими землями. О «братстве народов» тогда тут никто не думал. Крепость была построена, чтобы держать в повиновении «братские народцы», бурятские племена Приангарья; чтобы выжимать из них тяжелый «ясак» – подать. Племенное имя «буряты», возможно в ином произношении, означало когда-то «лесные люди». Русские сибиряки не понимали этого и переделали его на «братские». Крепость, воздвигнутая в краю «братских людей», естественно, получила название Братского, то есть «бурятского», Острога. Радостно, конечно, что в наши дни это имя-недоразумение приобрело новый смысл, стало по-настоящему советским. Но корень его именно в таких топонимических метаморфозах, могущих иной раз завести прямо-таки невесть куда...
Заглянем еще дальше, на самую восточную окраину нашей страны. Ее омывает суровое, вечно холодное, но богатое морским зверем и рыбой Охотское море.
Видимо, оно и названо так по этим своим качествам: море охотников, море звероловов и рыбаков?.. А ведь нет!
Охотское море получило свое имя по сравнительно небольшой речке Охоте, впадающей в его воды. Это бывает: Карское море названо по реке Каре; так случилось и тут. Но уж река Охота, наверное, как {106} раз и была сущим раем для промышленников, добывавших тут зверя и птицу, раз ее назвали так...
Придя в эти края, русские землепроходцы спрашивали у местных жителей – ламутов (теперь мы зовем их эвенами), как называется эта река? Ламуты отвечали: «Окат», потому что на их языке слово «окат» значит «река». Русские же и услышали не «окат», а свое «охота» и поняли его по-своему, как название, как имя собственное. Возле устья реки Охоты они построили порт и назвали его Охотск, а вскоре и море, куда она впадала, стало Охотским. И имя это обошло теперь все страны мира, звучит на всех его языках, значится на всех географических картах... Имя-ошибка... Впрочем, дальше мы вернемся к таким именам и найдем им немало примеров. (См. стр. 204 и далее.)
На Урале есть гора Шелковая. Очень приятное имя: и звучит по-русски, и намекает на какую-то особую красоту места – трава ли на лугах этой горы мягка, как шелк, лапы ли уральских лиственниц особо шелковисты...
А ведь на деле и тут происхождение имени, вероятно, совсем другое. В финских языках есть слово «селькэ», оно означает: «продолговатая возвышенность», «ледниковая гряда холмов». Есть на Руси такие места, где само слово это обрусело: в Карелии и на Онеге «сельгами», или «шельгами», зовут каменные подводные гряды, мели. А вот тут, на Урале, гора «Шельговая» мало-помалу стала горой «Шелковой»...
Именно так и никак иначе? Ну, в топонимике вообще не полагается ни присягать в своей правде, ни прозакладывать за нее голову; во всяком случае, это предположение считается сейчас довольно правдоподобным.
Если вам такой ход: «сельга» – «шелковая» – кажется маловероятным, может быть, полезно напомнить, как возникло само русское слово «шелк». Его прародичем является латинский топоним Сэрэс – Китай. Из Китая вывозили шелка. Прилагательное «сэрикус» – «китайский» стало значить «шелковый». Слово проникло в древнегерманские языки и зазвучало тут уже как «силехо», а в Скандинавии – как «сильки». Вместе с заморскими товарами по Великому водному пути из Варяг в Греки какое-то из этих слов проникло и к на-{107}шим предкам. Оно осело здесь, дав слова «шелк» и «шелковый»...
Если из «сльки» мог получиться «шелк», то почему же «сéльга» не могло породить «шелковую» гору? В языке может быть далеко не «все», но очень многое... [45] 45
1 Конечно, это лишь одна из возможностей. Есть данные, что на горе Шелковой имеются месторождения асбеста, горного льна. Для языка между «льном» и «шелком» достаточно общего, чтобы могло возникнуть такое название. Не вполне убедительна и ссылка на финское «сельке»: в западных финских языках слово это весьма обычно, но могло ли оно проникнуть на Урал?
Как видите, вопрос этот окончательного решения еще не получил.
[Закрыть]1 Ученые-топонимисты нередко много спорят насчет того или другого имени, выдвигают не одно, а несколько объяснений его. Иногда игра долго идет вничью: перевеса нет ни на одной стороне.
Вот, скажем, имя Холмогоры, места, где родился великий помор Михаил Ломоносов, села на Северной Двине.
Топонимаческие холмы и горы
Холмогоры? Какой же чудак усомнится: так только русский человек мог назвать место, и притом – какое? Где холм на холме, гора на горе... Оно звучит вроде: «Овраги-буераки» или: «Топи-болота»... Но в том-то и сложность: никаких особенных круч и долин у Холмогор нет. «Поверхность Холмогорского уезда,– пишут старые словарники Брокгауз и Ефрон,– имеет ровный характер...»
Само село (нынешний город), лежащее на берегу Курополки, двинской протоки, «с остальных сторон окружено роскошными лугами, орошаемыми речкой Оногрой...» Даже если на каких-нибудь лугах и попадаются возвышенности, кто же эти луга назовет «Холмогорами»?
Другая «загвоздка»: старые грамоты зовут село не Холмо – Колмогорами. Не известно случаев, чтобы в русском языке слово «холм» почему-либо превращалось в «колм». Так, может быть, оно тут и вообще ни при чем? Но если нет холмов, есть ли горы? Ученые давно отказались от «очевидного» объяснения этого имени, а «неочевидных» было предложено несколько.
Лет сто назад были историки, которые всю древнюю {108} культуру Руси приписывали влиянию скандинавов варягов. Они утверждали, что Холмогоры – переработка варяжского названия Новгорода; скандинавы звали его Хольмгардр – «Островной город»; вот тем же именем назвали они и село на Двине. А потом имя обрусело.
На первый взгляд – убедительно. Но скоро вся теория «норманистов» рухнула: факты ей противоречили. Пришлось отказаться и от Хольмгардра – Холмогор.
На смену пришло иное объяснение. В древнефинских языках слово «кáльма» значило «смерть», «могила»; слово «кáри» – «остров». Не назывались ли Холмогоры первоначально «Остров мертвых» – Кальмокари?
Позвольте, а почему бы?
Это не так невероятно. Археологи говорят: прямо против Холмогор лежит на Двине островок, где земля скрывает множество древних захоронений. Сюда, на Куростров, древние финны – «чудины» – свозили дорогих им мертвецов, чтобы предать их прах родной земле. Куростров, конечно, мог называться «Островом мертвых», а позднее имя это могло перейти на селение на другом берегу двинского рукава Курополки.
Есть и несколько иное толкование. Вторая часть имени, «горы», может быть выведена не из «кари» – «остров», а из «кар» – по-фински – «город». Тогда слово «Холмогоры» преобразовано из Кальмокар, «Город мертвых». И это никак не бессмыслица: древние люди обычно именовали кладбища именно так; например, у греков они назывались «некро-полис» – «город мертвецов». То же могло быть в обычаях и у древних финнов, не так ли?
Не столь давно я узнал о еще одном варианте решения. И. В. Сергеев в своей интересной книге «Тайна географических имен» высказывает мнение, что первую часть имени Холмогоры надо понимать, и верно, как финское слово, но только – как слово «кóльмо» – «три»; вторая же часть, чисто русская, так и значит: «горы». Холмогоры – это «Тригорское», «Тригорье», только «горы» тут являются не в своем обычном смысле – «возвышенность», «высота», – а в специальном северорусском значении; «высокий берег». {109}
Все бы хорошо, не совсем понятно мне только, что могут означать слова «три берега»?.. Тригорье – очень ясно; «Трехбережье»... что-то сомнительно. Смущает и сочетание финского числительного с русской основой имени. Мы с вами еще будем иметь случай внимательно вглядеться в имена-гибриды, состоящие из разноязычных частей; на свете их множество, но такой гибрид, как этот, выглядит редким исключением.
И. Сергеев приводит такое доказательство своей правоты. У нас на Севере, говорит он, тысячи названий, в которые входит часть «гора» или «горы». Может ли быть, чтобы все они были финского происхождения? Невероятно!
Конечно, невероятно, но никто этого и не утверждает, Мы уже видели: в России уйма имен, оканчивающихся на «– поль» или «– полье», но некоторые из них произошли от греческого «полис» (Мелитополь, Ставрополь), другие – от русского «поле» (Чистополь, Каргополь). То же и с «—полье»: Заполье, Ополье – от «поле», а вот Триполье на Днепре – от греческого же Триполис... В топонимике никогда нельзя стричь под одну гребенку.
Да ведь рассуждение И. Сергеева можно было бы распространить и на первую часть имени Холмогоры. В нашей стране много имен, в которые входит слово «холм»: Красный Холм, город Холм на реке Ловать... Много! Неужели же все они связаны с финскими словами – с «кáльма» или «кóльмо»?
Конечно, нет. А вот «холм» в слове Холмогоры, по-видимому, связан. Так то же самое может быть отнесено и к «горы»... Моржегоры – одно, Святые Горы – другое, Холмогоры – третье. Выстраивать их в один ранжир недопустимо.
Вот почему я предпочитаю рекомендовать вам те решения, которые исходят из финского «кáльма»: их подтверждает археология, раскопки на двинском островке.
Что же в результате споров? Мы не без труда выбрались из топонимических «холмов» и «гор», «трущоб» и «буераков». Но из них мы – еще раз! – вынесли самое полезное сведение: самое простое в нашей науке далеко не всегда оказывается самым верным. {110}
И за
рубежом – тоже
Прежде чем начать путешествие по дальним странам, задержимся на бывшей русской границе с Финляндией, у маленького курортного городка Сестрорецк на Финском заливе под Ленинградом.
Почему он Сестрорецк? Он стоит на Сестре-реке: она-то и была русско-финской (а затем и советско-финской) пограничной рекой до 1939 года. Почему она названа так: Сестра?
В нашей стране не одна река с таким именем. Есть еще одна Сестра, в Московской области, приток Дубны. Есть еще несколько мелких речушек-тезок. Казалось бы, имена их всех значат одно: «дочь тех же родителей», ан не так-то просто.
