Текст книги "Операция 'снег'"

Автор книги: Лев Куклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

– Знаешь, по-моему, это какой-то командный блок... – задумчиво сказал Гриша. – Я похожие видел на выставке детского технического творчества... В Гавани.

Он потыкал пальцем в прибор.

– Смотри, здесь сложная схема... Это – триоды... А это, кажется, конденсаторы. По-моему, это приборчик с радиоуправлением... На микробатарейках. Может быть, макет лунного модуля, а? Интересно, как он работает?

Вдруг Севка вырвал приборчик из Гришкиных рук...

– Приборчик-проборчик... Как работает... – зашипел он, и сквозь его бледные, узкие губы на Гришу полетели капельки слюны. – Не будет он больше работать, этот твой приборчик! "Не надо!" – хотел было крикнуть Гриша, но не успел. Коротко и сильно размахнувшись, Зайцев швырнул приборчик под ноги на серый, исчерченный мелом асфальт. С негромким печальным хрустом тот разлетелся на мелкие части, а кусочки лопнувшей пластмассовой крышки напомнили Грише тонкие весенние льдинки, так легко раскалывающиеся под тяжелыми подошвами прохожих.

Беззащитные хрупкие льдинки...

– Зачем ты так? – поморщившись, словно проглотил что-то горькое, тихо спросил Гриша. – Он ведь старался, изобретал...

– Подумаешь, изобретатель-бумагомаратель! – отмахнулся Севка. – А чего он? Так ему и надо... В следующий раз не будет забывать...

Пятиклассник Григорий Табачников, обычный, как он считал, ничем не выделяющийся среди других, так себе школьник, вдруг с удивлением почувствовал, как внутри его словно бы боролись друг с другом Два стыда.

Именно – два...

Один, пожалуй, был активным: было очень стыдно делать все эти непонятные поступки с Севкой Зайцевым, даже присутствовать при этом было стыдно, почему-то очень хотелось заехать кулаком по скуле закадычного друга. Гриша исподтишка, пожалуй, впервые так внимательно и с каким-то новым острым интересом всматривался в такую, казалось бы, хорошо знакомую Севкину физиономию. На лице его, обычно зеленовато-бледном, даже болезненном, проступили сейчас некрасивые красные пятна.

"Чего это он? – с опаской подумал Гриша. – С чего это он так взъелся на совершенно чужого, ни разу им не виденного Владимира Брянцева?!"

И припомнил, как с унизительным смирением выпрашивал Севка хорошую отметку у монументоподобной Галины Дмитриевны, женщины крупной и надменной. Подобострастное кривляние Севки, его лебезение перед ней иногда заставляло дрогнуть ее каменное сердце, и она натягивала Севке троечку... А он за ее спиной немедленно показывал язык или корчил презрительные рожи, уже обращенные ко всему классу.

"Да он просто-напросто завистливый! – как будто в глубинах Гришкиного мозга щелкнуло реле, и сразу осветилось то, что раньше было непонятным. Завистливый и злой, злой и завистливый..."

Но второй стыд был совсем другим, нерешительным: было почему-то стыдно показать Севке, что Гришке за него стыдно... Стыдно сказать ему об этом, стыдно, стыдно, ох как стыдно за свое ощущение этого стыда...

"Да что я, ненормальный, что ли?" – с досадой подумал об этом противоречивом борении внутри себя Гриша. Он почувствовал, как невольно краснеет от этих разнообразных оттенков стыда, и, чтобы замаскироваться, набрал полную грудь воздуха и медленно-медленно выпускал его...

– Пошли... – поскучневшим вдруг голосом сказал Зайцев, раскрутив напоследок сумку за ремень, как пращу, и запустив ею в бетонный заборчик детского сада.

Один из учебников выпал при этом, вывалился на лету и, шелестя страницами, словно птица перебитыми крыльями, плюхнулся в снег. Гриша не заметил, какой именно это учебник. А почему-то захотелось запомнить...

По дороге к дому они шли и молчали. Севка Зайцев первым вбежал в парадную высотного дома на углу улицы, кинув небрежное: "Гуд бай", на которое Табачников даже не обратил внимания. Он побрел дальше, спотыкаясь, как в тумане. Так же машинально зашел в торговый центр, встал в очередь, выбил половинку круглого, батон и бутылку молока для Иришки. Как всегда...

На кухне он зажег газ, поставил кастрюльку с супом на маленький огонь и принялся лепить котлеты из оставленного в холодильнике фарша. Днем матери дома не было, и он привык готовить сам. Затем он начал было резать лук в котлеты. Гриша любил запах жареного лука, и луковица попалась большая, крепкая, лиловая. Он почувствовал, что у него текут слезы... Странно – от лука были эти слезы или по какой-нибудь иной причине, но он понял, что плачет с удовольствием и облегчением. Это было новостью...

Сел на кухонную табуреточку с крышкой из веселого пластика в клеточку и, держа нож в руке, сидел так долго и смотрел в одну точку. Слезы высохли...

Суп убежал. Гриша вяло выключил газ. Есть все равно совершенно не хотелось.

Примерно через час, покончив, видимо, со своим собственным обедом, как ни в чем не бывало позвонил Зайцев.

– Приветики-салютики! – бодро крикнул он в трубку. – Пошли погоняем на великах!

– Нет... – неуверенно, но с огромным внутренним облегчением ответил Гриша. – Мать просила на рынок съездить. За картошкой. Чао!

Гриша не сразу сообразил, почему это вдруг ему понадобилось врать Севке. Картошку он привез еще в воскресенье утром, и вообще на его долю домашних дел сегодня больше не было: хлеб в пластиковом мешочке и в хлебнице, молоко в холодильнике. Полный порядок!

Но перед его глазами четко и медленно, словно бы повтор острых хоккейных атак в записи по телевизору, именно так же четко и замедленно снова подымал Севка Зайцев руку с зажатым в ней хитроумным приборчиком, и снова раздавался в ушах беззащитный хруст раскалываемой прозрачной крышки, словно разлетались под тяжелыми каблуками прохожих хрупкие весенние льдинки...

И снова внутри что-то горчило и не проглатывалось вместе с набегавшей слюной, и Гриша никак не мог понять, почему это...

"Пойду посмотрю... – неожиданно для себя решил он. – Может, сумка еще лежит на старом месте. Ну, там, где мы ее кинули... Отнесу в школу, спрошу, где живет этот Владимир Брянцев. Домой к нему зайду... Да, а приборчик как же? – Уши у него стали горячими. – Ну, придумаю что-нибудь, скажу – так и нашел... Без приборчика. Может, кто-нибудь другой взял... А мы с ним новый сделаем, вот! Конечно, сделаем! Паять я уже умею... Буду помогать... Сразу же ясно – он не просто какой-то там... просто отличник, он же головастый парень! Видно, здорово сечет в технике!"

Гриша Табачников, торопливо стуча по ступенькам, выволок свой велосипед на улицу и, сильно нажимая на педали, помчался на то место, где лежала зеленая спортивная сумка. Должна была лежать... Да, вот оно – это самое место... И хрупкие пластмассовые льдинки еще отсвечивают ломаными гранями на асфальте...

Сумки не было...

ОПЕРАЦИЯ "СНЕГ"

...Снег валил безостановочно всю субботу и все воскресенье. Наверное , этот пушистый, щедрый, густой снег сыпал еще и всю ночь с воскресенья на понедельник, но Оля этого не видела, потому что отсыпалась перед новой школьной неделей.

А засыпать в снегопад было сладко и удобно, можно было свернуться калачиком под одеялом, подтянуть колени к подбородку и снова почувствовать себя маленькой. Оля подумала, что, гденибудь в дремучем лесу, далеко-далеко от ее электрического города идет точно такой же снег – белый, неторопливый, словно маленькие десантники на крохотных пушистых парашютиках опускаются на лапы темных елей, на сосновые вершины, на кусты, на тропинки и тихие поляны. Снежный десант...

Оля представила себя медвежонком в теплой берлоге. В общем, ничего, оказалось – получается. Конечно, большой каменный дом не берлога. Но снег своей плотной завесой приглушал повседневный городской шум, и он слабо проникал в сознание, не мешал, не отвлекал, как обычно, своим громом и лязгом, а наоборот – усыплял, обволакивал, убаюкивал...

Она проснулась от въедливого, требовательного дребезжания будильника. Нахальный этот приборчик мама выставила в прихожую, чтоб нельзя было тут же ударить по кнопке и прервать его звон. "Опять завели на полную катушку..." Родители уже ушли на работу – они привычно просыпались без звонка и торопились на автобус, предоставляя будильнику право подымать дочь.

Оля распахнула форточку. Чистый снежный запах коснулся ноздрей и словно бы туго толкнулся в щеки. Стало даже щекотно и празднично от его прикосновения. Оля с удовольствием сделала зарядку, выпила стакан молока, стоя возле плиты на одной ноге, и поковыряла вилкой сырник прямо со сковородки.

Показала себе язык в зеркале ("А вообще-то я ничего себе...") и выбежала из дому на полчаса раньше обычного. Улица была наполнена осязаемой снежной тишиной. Машины почти не попадались, а от квартирных подъездов тянулись редкие цепочки глубоких следов. А еще дальше, по направлению к магазинам и остановкам трамвая и автобуса эти цепочки постепенно сливались в тропиночки и тропинки, сначала узкие, неуверенные, потом все натоптанное и шире.

Люди впереди шли сегодня медленнее обычного, с трудом вытаскивая ноги из снежной целины. Оля про себя порадовалась тому, что модные итальянские сапожки на невысоком удобном каблуке, наконец-то купленные мамой, плотно облегали икры, и снег не набивался внутрь.

Почти волоча портфель по снегу, стараясь попадать в глубокие лунки чьих-то следов, Оля шла вдоль забора детского сада по переметенному внутридворовому проезду, превращенному словно бы в снежный ручей между двумя снежными берегами. Последние, торопящиеся на работу матери, тяжело дыша, тащили своих детишек на руках, потому что на санках пробиться было невозможно: снег подымался чуть ли не и санки вязли по брюхо.

Тем не менее – и Оля очень удивилась – перед ней полушел-полукатился маленький самостоятельный человечек в мохнатой коричневой шубке. Пробиваясь к калитке детсада, он пыхтел от усилий, до Оли доносились это упорное пыхтение и сопение. "Словно Винни-Пух!" – про себя рассмеялась Оля. Но вот малыш оступился или споткнулся, упал в рыхлый снег и, переваливаясь с боку на бок, и впрямь очень похожий на медвежонка, долго не мог подняться. Он не плакал и не звал на помощь, но руки у него все не находили опоры в глубоком снегу. Оле очень понравилось его маленькое мужество.

Она подобралась поближе, потянула снеговика за воротник, поставила на ноги и отряхнула.

– Спасибо... – очень хорошо улыбнулся он, хлопая заснеженными

ресницами. Оказывается, малыша этого в замшевой зеленой

шапочке-ушанке с козырьком Оля немного знала. Совсем немного, но запомнила. Как-то он гулял во дворе со смешным мохнатым щенком, очень веселым и совершенно незнакомой конструкции. Щенок этот – а может быть, взрослая собака?! – был длинный и приземистый, словно игрушечный крокодил, с вытянутой прямоугольной мордочкой чемоданчиком и хвостом, черная шерсть на котором свисала пушистыми сосульками.

– Ой, какой! – всплеснула руками Оля и присела перед собакой на корточки. – Как зовут?

– Боря Звездочкин... – неожиданным простуженным басом ответил хозяин.

– Да не тебя... – засмеялась Оля. – Собаку твою как зовут? Какой она породы?

– Меня зовут Дима... – таким же солидным басом ответил малыш. – Это собаку и зовут Боря Звездочкин... Порода у нее очень умная...

И вот теперь этот малыш, который так по-человечески относился к собственной собаке, не может пройти даже в свой собственный детсад!

Оля, подхватив портфель вместе с малышом в охапку, начала, подобно другим, пробиваться к крыльцу детского сада.

– Приходи еще... – попросил Дима, застревая в дверях. – Мне нравится на тебе кататься...

– Мамаша, не задерживайтесь в дверях, холоду напускаете! – окрикнули ее строгим голосом из глубины коридора.

Оля чмокнула Димку в тугую розовую щечку и побежала в школу.

...Вторым уроком должна была быть физкультура. Намечались лыжные соревнования, но физручка заболела.

– Ребята... – несколько неожиданно для себя самой, глядя в окно на заснеженную территорию детсада, неуверенно сказала Оля. – А давайте... Давайте вместо физкультуры расчистим малышам дорожки в садике. А то им даже гулять негде... И нам разминка!

– Ты что, Раздолина? Тебе это кто-нибудь поручал? – обеспокоенно спросила Олю Нонна Бодрова, член школьного комитета комсомола. – Ты согласовывала мероприятие?

– Ничего я не согласовывала! – уже весело крикнула Оля. – А что? Лопаты и метлы у нас есть! Никаких проблем! Пошли?

– Да я тебе кто – бульдозер? – широко удивился Генка Князев и согнул в локте руку, напрягая бицепс. – Я вообще... того... слабосильный и малокровный...

Все рассмеялись: ни у кого другого, а именно у Генки Князева был второй разряд по вольной борьбе. Шутка дошла...

– Три ха-ха по четыре раза... – без тени улыбки сказал умненький Стрельников. – Раздолина собирается зарабатывать производственный стаж... Лучший путь в институт международных отношений – через метлу и лопату. Это ее личное дело, бат ай эм нот реди!

– Ишь ты... – фыркнули сзади. – Он не готов! А я готов?

– Я выйду попозже... – театрально закашлялся Гусев. – Буду вам дорожки посыпать песочком... из совочка...

– Ты что, Олька? – тихо потянула ее за фартук закадычная подруга Римма Белякова по прозвищу Белочка. – Тебе больше всех надо? Не возникай...

– Ах так?! – тугой пружиной взвилась Оля и внутри у нее что-то зазвенело. Она вскочила на парту и крикнула отчаянно, по-мальчишески: Объявляется операция под кодовым названием "Снег"! Кто со мной?

В классе наступило напряженное молчание. Все с каким-то, пожалуй даже любопытствующим, ожиданием посматривали то друг на друга, то на Олю.

– От работы кони дохнут... – донеслось наконец из угла.

– В ПТУ навкалываемся!

– Совершенно несогласованная инициатива! – пропыхтела Нонна Бодрова, член школьного комитета комсомола.

– Раздолина... – лениво усмехаясь, процедил Гусев. – Вот ты у нас человек с общественной жилкой. Тебе и лопату в руки!

– Ты и работай! – засмеялся Князев.

– Я ж тебе говорила: не возникай! – почти прошипела Белочка, стягивая Олю с парты. – И потом – ресницы же потекут!

– Да люди вы, в конце концов, или кто?! – в растерянности от их изворотливости, чуть не со слезами на глазах закричала Оля.

– Прегоминиды... – ехидно отреагировал на ее вопрос умненький Стрельников и, поправив хорошо отработанным киножестом очки в квадратной оправе, перевел для непосвященных: – Почти человекообразные...

– Вот именно: почти!– с гадливостью подхватила его изысканную реплику Оля. – А может быть, так полными никогда и не станете? Мне на вас смотреть противно! Я одна пойду!

И она решительно направилась к двери.

– Что ж... – резюмировал умненький Стрельников ей вслед. – Мы потеряли количественно, ничуть не потеряв при этом качественно...

И без всякой паузы, тем же серьезным тоном предложил Гусеву:

– Сгоняем пару "блицев"? Надо освежить мозги...

Оля разыскала школьного завхоза Марию Ильиничну, вечно чем-то недовольную, громко ворчащую женщину, с большим трудом выпросила у нее ключ от кладовки и взяла широкую фанерную лопату с жестяной обивкой по краю. Положив лопату на плечо и не оглядываясь на окна своего класса, она направилась к воротам детского сада.

Створки ворот прижало высоким, искрящимся на солнце сугробом. Оля перехватила лопату поудобней и стала методично вгрызаться в его мягкий бок.

Очистив небольшую площадку и приоткрыв одну створку, она стала прокапывать в снегу чтото вроде траншеи, неширокой, размером в три захвата лопаты, отбрасывая снег попеременно то на левую, то на правую стороны прохода.

"Словно бы снежный окоп рою", – думалось Оле. Снег был еще не слежавшийся, не плотный, он не отрезался пластами или квадратиками, а ложился на лопату рыхловатой кучей, выбрасывать его вверх и в стороны было не слишком-то удобно, потому что он все время норовил соскользнуть и просыпаться. На крыльцо детсада выбежала детвора и с ними воспитательница.

– Тетя! Тетя! Мы вам по-мога-ем! – закричали малыши, потрясая крохотными, в две своих ладошки, цветными пластмассовыми лопатками на ломких неудобных ручках. Среди них был и Дима, хозяин Бори Звездочкина.

"Ну вот и помощь появилась!" – довольно улыбнулась Оля, и работать

сразу стало интереснее. Отступать теперь было уже нельзя... Вдруг

рядом с Олей в снежную стенку врезалась еще одна широкая, совсем

недетская лопата. Оля повернула голову вправо. Борис Чертков молча

встретился с ней глазами и стряхнул большую кучу снега на бортик со своей стороны.

"Борька?! – удивилась Оля. – Вот уж никак не ожидала!" Но внутри у нее потеплело, словно бы в мартовскую оттепель.

В самом деле – Борька Чертков, новенький в их восьмом "б", начал учиться с ними, старожилами, с конца сентября. Оля знала только, что отец у Бориса – военный и его перевели в город откуда-то с Севера.

Борис, рослый сероглазый подросток, был несколько загадочной личностью. В классе он держался особняком, не приставал ни к одной из сложившихся компаний и не отзывался на многочисленные записочки, которыми в первые дни обстреливали его девчонки. Был он немногословен и учился как-то странно: не слишком часто получал пятерки, но никогда не опускался до троек.

Вечный Миддл – Середнячок прозвал его умненький Стрельников, но – тоже странное обстоятельство: этим подчеркнуто англизированным именем звал Бориса лишь один Стрельников. Прозвище к Борису почему-то так и не прилипло...

– Надо успеть до перемены... – только и сказал Борис, когда они остановились перевести дух.

Вдвоем работа пошла веселее. Ребята согласными, поочередными движениями втыкали лопаты в снежную массу, подхватывали на них снежную ношу и отбрасывали – теперь уже каждый на свою сторону. Азартный ритм необъявленного соревнования захватывал, завораживал, подталкивал.

– Уф! – Оля воткнула лопату в снег, разогнула спину и потянулась так, что хрустнули – позвонки. – Ничего себе снежок... "Вьется легкий пушистый снежок..." – шутливо пропела она. – А руки горят и поясницу ломит...

– Оля... – начал Борис почему-то шепотом, хоть они стояли чуть ли не вплотную. – Я давно хотел тебе сказать...

– Что, Боря? – вскинула на него глаза Оля, но, встретив его серьезный взгляд, невольно порозовела. – Жарко... – словно бы извиняясь, сказала она, удивляясь новому ощущению внутри себя.

– Да... – словно бы понимая, согласился Борис. – У нас на Севере, в гарнизоне отца, были частые снежные заносы. Тогда на расчистку выходили все... Дело, в общем, привычное...

– "Пара гнедых, запряженных с зарею... – протянул вдруг за их спинами спокойно-издевательский голос Гусева. – Старых, усталых и тощих на вид..."

Борис и Оля оглянулись. Гусев и Князев стояли на расчищенной дорожке и наблюдали за их работой, демонстративно засунув руки в карманы своих ярких спортивных курток.

– Пролетарская солидарность! – прокомментировал подоспевший к ним умненький Стрельников.

– Борис выигрывает по очкам! Он явно опережает своих соперников! – с дурашливой язвительной готовностью подхватил стрельниковскую "подачу" Генка Князев и продолжал, пародируя манеру спортивных восторженных телерепортеров: – Смотрите все: Борис Чертков! Советский Союз! – И он поднял руку победным жестом чемпиона.

– "...И вызываете смех у иных..." – допел Гусев и закатил глаза. Борис отмерил два-три неторопливых шага навстречу одноклассникам и вдруг сделал короткий и точный выпад правой рукой снизу...

Тело Генки Князева, прославленного чемпиона по вольной борьбе, описало неожиданную дугу и плавно приземлилось в сугробе...

Гусев в страхе открыл рот и делал судорожные глотательные вдохи...

Невозмутимый умненький Стрельников, ретируясь задом и придерживая трясущиеся на носу очки, пробормотал:

– Абсолютно старорежимный способ выяснения отношений... – Затем повернулся и, по-девчоночьи взбрыкивая ногами вбок, потрусил к школьному зданию.

Оля повернула к Борису восторженное лицо. Губы у нее тряслись от смеха, а глаза почему-то сияли.

– Так что же ты хотел мне сказать? – стараясь казаться спокойной, ну, совершенно спокойной, спросила она.

– Оля... – снова сказал Борис голосом, севшим в шепот и от этого казавшимся чересчур даже громким, прямо-таки гремевшим на весь заснеженный двор, на весь мир, – Оля... Ты красивая... Ты очень красивая, Оля...

Но Генка Князев наверняка не слышал этих слов: оглушенный ударом в подбородок и весь облепленный снегом, он выбрался из сугроба и, сразу ссутулившись, уходил по расчищенной дорожке...

Для чемпиона по вольной борьбе операция "Снег" окончилась бесславно...