Текст книги "Оперативная карта"
Автор книги: Лев Овалов
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
– Ты жди нас…
И Быстров заторопился к церкви.
* * *
Коммунисты сидели за кустами в засаде.
– Выступают на Тулу, но палаческая команда остается. Подождем немного. А как пройдут Кукуевку, Семин и Еремеев поднимут стрельбу. Где-нибудь за исполкомом. Отвлекающую стрельбу. Понятно? В бой не вступать. Зайцеву ждать меня с Маруськой на огороде Астаховых. Остальным дождаться Зайцева и расходиться. А ежели белые начнут меня преследовать, то прикрывать…
Быстров кивнул Зайцеву и не спеша зашагал через дорогу.
Этим и брал, никогда ничего не боялся, точно фронт в тысяче километров, а он здесь самая прочная законная власть.
Стоял за амбаром, ждал, томился, даже злиться стал, пора бы начать… И все же вздрогнул от неожиданности; едва раздались первые выстрелы. Тихо стреляют. Теперь громче, хорошо.
Кто-то протопал по галерейке. Тогда Быстров спокойно вышел из-за амбара, отомкнул один замок, отомкнул другой, откинул болты, открыл дверь.
– Товарищ Ознобишина! Выходите.
– Нет.
– Что нет?
– А Слава?
– Слава в порядке.
– Вы не обманываете меня?
Он дернул ее за руку.
– Пошли.
– Куда?
– А ну вас!
Он поволок ее за руку, она что-то говорила, он не слушал, вывел на огород, к ним тотчас же подбежал Зайцев, держа в поводу Маруську. Быстров вскочил в седло, тут же подхватил Веру Васильевну, натянул узду, чуть гикнул и галопом понесся вон из села.
15
Приказ есть приказ. Шишмарев, кадровый боевой офицер, точен в его выполнении. Полк выступает на рассвете. Выступают его батальоны. Выступает штаб. На два часа задержится только ротмистр Кияшко со взводом охраны, приведет в исполнение приговор и нагонит штаб в Скворчем.
– Не задерживайтесь, Илья Ильич…
– Господин подполковник…
Шишмарев оглянулся. Астров и солдат из комендантской команды волокли вслед за командиром полка походный сейф. Приказ по дивизии в сохранности, формально ни к чему не придраться, но карта, оперативная трехверстка, много скажет любому работнику любого штаба, попадись она ему на глаза.
Хорошо, что Кияшко не представляет всей ценности пропажи, а то обязательно сообщил бы о ротозействе подполковника Шишмарева контрразведке.
Шишмарев остановился в сенях, у двери в кухню, постучал по двери пальцем, надо же попрощаться, поблагодарить за гостеприимство, хотя никто их в этот дом и не звал.
Из-за двери тотчас появился Павел Федорович в ситцевых полосатых подштанниках – показать, что он только что проснулся, хотя уже не раз выходил сегодня во двор.
– Чем могу служить?
– Хочу попрощаться. Желаю вам…
– И вам, господин подполковник, и вам!
Подобострастно, чтобы как-нибудь не рассердить напоследок, коснулся руки Шишмарева, искательно взглянул на Кияшко.
– Ключики бы мне от амбара…
– Я еще задержусь, – холодно сообщил Кияшко. – Разделаюсь с делами, получите.
– Да я ничего, – угодливо поддакнул Павел Федорович. – Только бы не потерять.
Шишмарев решительно зашагал прочь.
Вперед, на Новосиль, на Тулу!
Кияшко не пошел дальше провожать…
Вот он и хозяин положения. Милому мальчику – ловко он обвел вокруг пальца недалекого Шишмарева! – назначено явиться к десяти. Явится! А если…
Казнь надо провести поэффектнее, иначе потеряется весь ее смысл…
Кияшко вернулся в комнату, где размещался штаб.
Мебель сдвинута в угол, на полу обрывки бумаг.
В дверь беспокойно заглянул Павел Федорович – что он тут забыл, этот проклятый ротмистр?
– Вам не нужно чего?
– Нужно. Молока, да похолоднее.
Кияшко сел на стол напротив киота, когда-то и он молился перед такими иконами, это давно прошло… Неслышно приблизилась Нюрка, внесла крынку, чашку, поставила на стол, молоко загустело, вечернего удоя. Кияшко слил в чашку отстоявшиеся сливки, выпил, еще, еще, молоко холодное, вкусное, выпил все молоко, смахнул с гимнастерки упавшие капли. Пора приниматься за дело!
– Гарбуза! Все готово?
– Так точно.
– Двух солдат ко мне, остальных построить.
Что это?..
Выстрел! Еще! Еще!..
– Гарбуза! Выяснить!
Но выяснять ничего не надо. Бежит один солдат, второй…
– Стреляют за кладбищем!
Откуда? Какой-нибудь отставший и болтающийся в тылу у белых отряд?
– Гарбуза! Кони оседланы? Боя не принимать, Я сейчас…
Кияшко не знает, кого предпочесть – Фемиду или Марса, совершить правосудие или поторопиться за полком.
Конечно, лучше поскорее удрать, но возмездие прежде всего!
– Гарбуза!
Кияшко балетной походочкой семенит к амбару.
Ключи при нем. Однако… Что это? Замки сорваны с петель. Валяются на земле. И один и другой…
Ротмистр распахивает дверь.
– Эй! Выходите!
Куда она там забилась? Кияшко вбегает в амбар…
Да где же она? Что за черт! Да где же…
Навстречу встает заспанный Федосей.
– Где… эта самая?
Федосей скребет в бороде. Он тоже мог бы покинуть амбар вслед за Верой Васильевной, но у него и в мыслях нет, что с ним может случиться что-нибудь плохое.
– Увезли.
– Кто?
– Да эти… здешние… большаки.
– Чего ты тут мелешь?
Но расспрашивать некогда.
– Гарбуза!
Гарбуза тут как тут, в сопровождении двух солдат. Кияшко указующим перстом тычет в сторону Федосея.
– Взять!
Возмездие неотвратимо, приговор должен быть приведен в исполнение, искать эту учительницу уже некогда, ее заменит этот самый Федосей, раз он тоже участвовал в большевистских кознях…
Солдаты хватают Федосея под мышки и волокут наружу. Тот не сразу понимает, куда его ведут.
– Куда ето вы меня?
– Туда!
Кияшко пальцем указывает в небо.
Вот когда доходит до Федосея смысл этого жеста!
– Да рази ет-то возможно? Без суда?
– Я здесь суд!
– Побойси бога!
– Здесь я бог…
Кияшко торопится, и солдаты торопятся.
– Вы только не медлите, ваше благородие, – поторапливает Гарбуза… – Не ровен час…
Но такие дела они умеют делать без промедления. Все делается быстро, точно и аккуратно.
– Ваше благородие…
Гарбуза держит за повод лошадь Кияшко.
– А тех, что стреляли, не видно?
– Говорят, залегли в канаве.
– Проскочим?
Гарбуза скалит зубы.
– Ничего, ваше благородие, проскочим!
…А Славка тем временем бежал. Бежал мимо кустов сирени, мимо берез на обочинах, мимо просветов в листве. И вдруг он почувствовал, что задыхается, что не может больше бежать, ноги налились свинцом, еле отдирает от земли…
Он сразу понял, что это такое, не почувствовал, а понял, вполне сознательно ощутил – страх. «Я боюсь. Мне не хочется умирать. И маме не хочется. Но она согласна умереть, лишь бы я продолжал жить. А я не смогу жить, если мама умрет из-за меня. Поэтому лучше мне умереть. Хотя это очень страшно. Не видеть неба, не видеть деревьев, не видеть маму. Ничего не видеть».
Он перестал бежать и пошел шагом. Шел, раздумывая обо всем этом, не останавливаясь ни на секунду. Он даже не знает, чего стоит его смерть, ошибся Быстров или не ошибся, стоило ли рисковать жизнью или не стоило, цена карты никогда не откроется ему, через час его казнят.
Мама, конечно, не захочет, чтобы он умер, поэтому нужно сразу поговорить с Шишмаревым, вы мужчина, вы офицер, у вас тоже есть мать… А если у него нет матери? Если она только была? Тогда он ничего и не почувствует…
Вот почта! Кто-то стоит меж грядок капусты и смотрит. Почтмейстерша. Она же комическая старуха из драмкружка. Привет, Анна Васильевна!
– Славушка!
Она кричит. В ее глазах ужас. Она все знает. Он машет ей рукой. Он тоже все уже знает.
Дорожка через капустное поле. Больше уже не придется ему грызть кочерыжки!
Канава…
Вот и волисполком. Но за окнами никого. Его никто не видит. Прямо перед ним буква «П». Серое деревянное «П». Вот как это выглядит. И что-то висит…
Боже мой, да ведь это же Федосей!
Серый, растрепанный, тихий…
И рядом никого. Он перебегает площадь. Сад. Ограда. Через нее вчера прыгал Саплин. Дом. Крыльцо. Галерея. Сени. Передняя. Зала…
Никого!
Бежит на кухню. Там Павел Федорович. Петька. Нюрка. Надежда. Нет только мамы и Федосея.
Павел Федорович глядит на него.
– Прибыли? Очень приятно. Где это вы пропадали?
Он даже не издевается, он просто не знает, что сказать.
– Где мама?!
Все смотрят на Славку.
Из его горла вырывается истерический крик:
– Где мама?!
– Нет мамы, – спокойно говорит Павел Федорович.
– Петя, где мама?!
– Быстров ее спас, – захлебываясь, почти кричит Петька. – Спас и увез куда-то.
Славка чувствует полное изнеможение.
– Я пойду.
– Куда?
– На сеновал. Посплю.
– Вот и ладно, – облегченно говорит Павел Федорович. – Ночь-то небось пропрыгал, возьми тулуп, будто тебя тут и нету.
16
Кто-то дергал его за ногу…
– Слава! Слав… За тобой Григорий…
Это Петя!
– Какой Григорий?
– Как какой? Исполкомовский!
– А что ему?
– Быстров прислал.
Сонная истома соскользнула, как ящерица.
– Что ж ты не говоришь?
Прыгнул вниз, опережая Петю.
– А где он?
– На кухне.
Григорий привстал, увидев Славу, тот возвысился в его глазах, со вчерашнего вечера он объявлен деникинцами государственным преступником.
– Где Степан Кузьмич?
– В волости, у них заседание…
К Быстрову Слава не то что пошел – побежал бы, полетел: где мама?!
Но лучше не выказывать нетерпения. Григорий подскакивает на култыжке и таращит усы, черные, в стрелку, Надежда правильно говорит – как у таракана…
– Чем это ты деникинцев прогневил?
– Узнали, что я комсомолец…
– Они и так знали.
Усы у Григория действительно шевелятся, как у таракана.
– А люди говорят, ты у ихнего полковника револьвер и деньги украл.
Вот тебе и на! На револьвер он согласен, а на деньги нет.
– Нет, деньги я не брал.
– А чего теряться!..
Буквы «П» уже нет перед исполкомом. Где-то в глубине щемит мысль о Федосее. Пострадал самый невинный…
– Где Быстров?
– Там же, где и всегда.
Да, в той же комнате, где он обычно сидел, Быстров и сейчас. Даже удивительно. Белые ушли вперед, значит, права их распространяются на Успенскую волость, а в здании волостного управления расположилась Советская власть и властвует себе как ни в чем не бывало.
Быстров на обычном месте, за секретарским столиком Семин, Еремеев на диване, а хромой Данилочкин у печки.
– Можно?
– Заходи, заходи! У нас тут заседание волостного партийного комитета. Обсуждаем вопрос, касающийся тебя…
Слава понимает, это заседание, но не выдерживает:
– Степан Кузьмич, где мама?
– В безопасном месте.
– Я хочу ее видеть.
– Увидишь. Отвезу. Решаем, кого послать с картой. Не зря прыгал в окно. Срочно нужно в штаб тринадцатой армии. Мы советовались, решили поручить Еремееву.
– Я бы взялся, – шутит Данилочкин, – да, боюсь, не допрыгаю.
– Вот я и послал за тобой, – объяснил Быстров. – Еремеев едет на станцию, завезем тебя по дороге в Критово, к тамошней учителке Александре Семеновне, у нее твоя мама.
…Втроем еле вместились в бедарку, и Маруська за час донесла их до Критова.
Село отходило ко сну, лишь собаки брешут – тпру! – лошадь уже на взгорье у школы.
– Ну, беги!
А у Славы опять налились ноги свинцом, отсидел ногу, не может идти, но и не надо, он уже в самом теплом тепле, мамины руки обняли его. Ни Александра Семеновна, ни ее гостья не знали о приезде Быстрова, но Вера Васильевна уже с час как стояла на крыльце.
– Мне все казалось…
Комнату освещала жестяная керосиновая лампочка. В светелке у Александры Семеновны, как у стародавней курсистки, и железная коечка, и беленькое одеяльце, и этажерка с книжками, а по стенам портреты – Пушкин, Толстой, Тургенев, Чернышевский, Писарев, Добролюбов и почему-то Пугачев, между Пушкиным и Толстым… Вот какая она, Александра Семеновна!
Быстров садится на койку, накрытую девственночистым пикейным одеялом.
– Вот и свиделись, – говорит он и матери и сыну.
– Ты тоже здесь поживешь? – спрашивает Вера Васильевна Славу. – А как Петя там…
– Работает на Астаховых, – с железным реализмом произносит Быстров. – Ничего с ним не случится.
– А Славе здесь не опасно?
– Опасность уже, можно сказать, позади, – уверенно заявляет Быстров. – Опять скоро возьмется за комсомольскую работу.
– Откуда в вас такой оптимизм? – удивляется Вера Васильевна. – Орел взят…
– Корниловцы, – объясняет Быстров. – Корниловская дивизия, лучшие офицерские части. Звери, а не люди. У нас пятьдесят тысяч штыков и больше четырехсот орудий, а у них двести орудий и сорок тысяч, но у нас мужики, а у них кадровые офицеры. Не хватает еще нам…
– Чего?
– Пролетарьяту. – Быстров указал куда-то за окно. – Вся свора сбежалась. Дворяне, домовладельцы, помещики. По Волховской улице – казачьи патрули. Достаточно указать, вот, мол, советский работник, сразу шашкой по черепу…
Он строго посмотрел на Александру Семеновну.
– Хлеб-то у вас есть?
Александра Семеновна обиделась.
– У меня и обед есть.
– Вот и собери. – Он неодобрительно поглядел на маленькую, пятилинейную лампу. – Разве в школе нет «молнии»?
– «Молния» для занятий.
– Вам передали керосин?
Слава видит, как Быстров злится.
– Как же, как же! – подтверждает Александра Семеновна. – Два бидона. Позавчера.
Быстров успокаивается.
– То-то! Не то бы Филимонову не сносить головы…
Он подробно расспрашивает о керосине. Филимонов – председатель Критовского общества потребителей. Еще несколько дней назад Быстров приказал передать весь запас керосина в школу.
– Мужички с коптилками посидят, а детей обучать.
Волость в руках белых. Быстров скрывается где придется, а приказы отдает так, точно он по-прежнему председатель волисполкома.
– Ну, ложитесь спать, – внезапно говорит он. – А я, покуда темно, домчу Еремеева до станции, штаб где-то под Мценском, ему еще добираться и добираться…
* * *
Вернулся Степан Кузьмич через несколько дней, был он сразу какой-то и веселый и грустный.
– Ну, как вы здесь?
Александра Семеновна догадалась.
– Ты с новостями?
– Выбили их, Шура! – крикнул он на всю школу. – Принеси карту!
– Кого? – не сразу поняла Александра Семеновна.
– Из Орла! – крикнул Быстров. – Позавчера, после ночного боя, наши взяли Орел! – Сам полез в школьный шкаф, нашел карту Европейской России, принялся объяснять, пожалуй, не столько женщинам, сколько Славе. Он хорошо представлял, что происходило на фронте. – Белые ударной группой обрушились на тринадцатую армию, их фронт шел дугой от Воронежа до Севска, тринадцатая армия растянулась больше чем на двести верст, левый фланг ее был обращен против наступавшего на Орел противника. Но отборные офицерские части спутали все карты… – Он вдруг хитро улыбнулся, не выдержал и рассмеялся. – А наша партия спутала карты офицерам! Они рассчитывали на мужицкое сопротивление, но в бой вступил международный рабочий класс, прибалтийские рабочие-коммунисты! Эстонская дивизия и латышские части вместе с правым флангом тринадцатой армии перешли в наступление и после боя выбили белых из Орла…
Неожиданно он протянул руку и растрепал Славкины вихры.
– Но и наш труд не пропал даром, – задумчиво произнес он, вспоминая недавние события. – И карта подполковника Шишмарева очень пригодилась при наступлении… Точно тебе говорю!
В ЖИЗНИ ВСЕГДА ЕСТЬ МЕСТО ПОДВИГАМ!
Дорогой друг! Сегодня гостем нашего «Клуба героев» будет писатель Лев Сергеевич Овалов, приключенческую повесть которого ты только что прочел. У нас в редакции Лев Сергеевич рассказал о своем товарище – замечательном человеке, вожаке орловских комсомольцев, Сереже Андрееве. Рассказ нам понравился, и мы предложили Льву Сергеевичу рассказать подробнее о Сергее Андрееве на страницах нашего «Клуба». Итак, предоставляем слово писателю Льву Овалову…
* * *
События, описанные в повести «Оперативная карта», происходили как раз тогда, когда секретарем Малоархангельского укома РКСМ был Сережа Андреев, – о нем я и хочу сказать несколько слов.
…К сорокалетию комсомола, отмечавшемуся в 1958 году, Орловское книжное издательство выпустило книгу, посвященную истории орловской комсомольской организации. Называется она «Орлиное племя» и составлена из статей, воспоминаний и документов, хранящихся в партийном архиве при Орловском обкоме КПСС.
В статьях, напечатанных в книге, приводятся имена первых комсомольских активистов, значится среди них и фамилия Андреев, одна лишь фамилия, имя его не сохранилось даже в памяти тех, кто еще помнит о нем.
Имя автора этих строк называлось в статьях сборника одним из первых, а сказать по правде – одним из первых, и даже не одним из первых, а ПЕРВЫМ должен быть назван Андреев… Сережа Андреев, если память меня не подвела. Один из самых выдающихся и благородных юношей, если не самый выдающийся и благородный в плеяде первых комсомольских работников Орловщины.
О нем-то спустя полвека я и хочу рассказать. И пусть этот очерк прозвучит реквиемом в честь Сережи Андреева, комсомольского работника начала двадцатых годов, отдавшего свою жизнь за все то, что приобрели мы за пятьдесят лет существования Советской власти.
Пусть читатели не ждут от меня подробного рассказа, у меня нет под рукой ни анкеты Андреева, ни каких-либо других материалов, которые помогут мне воссоздать его биографию – да и вряд ли они сохранились, – а человеческая память ненадежный архивариус, но так как я не хочу ничего выдумывать, так как я хочу держаться лишь одной правды, я ограничусь лишь теми немногими фактами, которые сохранились в моей памяти.
РЕКВИЕМ СЕРЕЖЕ АНДРЕЕВУ
В июне 1920 года, только что принятый в партию, я принимал участие в Малоархангельской уездной партийной конференции как один из делегатов партийной организации Успенской волости, где я работал секретарем волкома РКСМ.
Сразу по окончании конференции руководителя успенских большевиков В. К. Шнырева 1 и меня вызвал к себе секретарь укома партии В. В. Ченцов 2.
Речь шла о том, чтобы забрать меня из Успенского на работу в Малоархангельск.
– Хотим ввести твоего парня в оргбюро уездной комсомольской организации, – сказал Ченцов, посматривая то на Шнырева, то на меня. – Как, подойдет?
Шнырев возражал:
– Мы его вырастили, пусть и дальше у нас растет…
Но судьба моя, видимо, была решена еще до нашего появления в кабинете секретаря укома. Ченцов внезапно обернулся к высокому голубоглазому юноше, рассматривавшему на стене карту Малоархангельского уезда.
– А твое мнение? – спросил его Ченцов.
Только тут я обратил внимание на незнакомого юношу, на конференции я его как-то не приметил, но зато он, видимо, все уже знал обо мне.
– Заберем, – коротко сказал он.
И тут я понял, что судьбу мою решил не Ченцов, а именно этот молчаливый юноша, протягивающий мне в этот момент свою руку.
– Андреев, – назвался он. – Предоргбюро…
И повлек меня наверх, на антресоли купеческого особняка, где помещалось уездное оргбюро РКСМ.
Работая в оргбюро, я все ближе знакомился с Андреевым.
Крестьяне Орловской губернии часто уходили на заработки в Донбасс, и семья Андреевых еще в начале века перебралась из-под Малоархангельска не то в Юзовку, не то в Горловку; отец Андреева работал на одном из металлургических заводов, там Сергей и родился и учился, а после революции вернулся вместе с родителями в деревню.
В деревне он и вступил, вернее, не вступил, а сам организовал одну из первых комсомольских ячеек в Орловской губернии и вскоре стал признанным вожаком уездной комсомольской организации.
Время было суровое, и именно под руководством Андреева молодежь по всему уезду поднималась на борьбу за хлеб и за культуру.
Часто выезжал Андреев в деревню и по партийным делам, выполняя ответственные поручения укомпарта.
Товарищем он всегда был превосходным, я не говорю уж о том, что его паек сразу по получении становился нашим общим достоянием, но вообще не было такой беды, которую бы он не принял близко к своему сердцу…
В августе мы с Андреевым собрались в Орел на пленум губкомола.
По дороге, в поезде, Андреев поделился со мной мечтой побывать осенью на III съезде РКСМ; с непоколебимой уверенностью он предсказывал, что перед участниками съезда обязательно выступит Ленин…
На пленуме Андреев говорил кратко, но содержательно.
Оказывается, его знали во всей губернии, он был среди нас самым деловитым и требовательным и по отношению к другим и по отношению к самому себе. Докладывал он о положении в уезде без лишних слов, без хвастовства, как-то очень и очень по-деловому: то-то сделано, то-то надо сделать, нужна такая-то помощь…
Наутро нас ждала неожиданность. Секретаря губкомола Колю Кондрашова 3 срочно вызвали в губкомпарт, а через час он уже выступал перед нами:
– Внеочередное сообщение: получена телеграмма – Крымскому фронту требуется пополнение коммунистами, в том числе коммунистами-комсомольцами. Нам надо выделить десять человек. Решено не объявлять мобилизации, предложить записываться добровольно. Поэтому я обращаюсь к вам…
– А когда ехать? – спросил кто-то.
– Сегодня, – сказал Кондрашов. – Вечером пойдет специальный вагон с орловскими коммунистами.
На минуту воцарилось молчание, все почувствовали приближение грозы.
Первым нарушил молчание Андреев:
– Запишите меня…
Я ринулся вслед за ним, но тем, кому было меньше шестнадцати лет, дорога на фронт была заказана, об этом категорично говорилось в специальном постановлении ЦК РКСМ.
В тот же вечер Андреев уехал на фронт…
Мое знакомство с ним длилось менее трех месяцев, но вряд ли кто в те годы оказал на меня большее влияние, чем этот талантливый человек.
В сентябре 1920 года орловские комсомольцы выбирали делегатов на свой III съезд, и получилось так, что в Москву пришлось поехать автору этих строк.
Почему-то я очень надеялся встретиться на съезде с Андреевым. Я искал его по всем дортуарам бывшей Духовной семинарии, ставшей ныне 3-м Домом Советов, в нем были размещены делегаты съезда.
Увы! Андреева среди них не было…
В тот, же самый день, 2 октября 1920 года, когда Ленин произнес на III съезде РКСМ свою знаменитую речь о «Задачах союзов молодежи», он выступал и на съезде рабочих и служащих кожевенного производства. В этом своем выступлении, говоря о Пилсудском на севере и Врангеле на востоке, Ленин сообщил, что Врангель «взял Мариуполь, подходит к Таганрогу, угрожает Донецкому бассейну», и сказал, что необходимо «сделать так, чтобы предстоящее наступление на Врангеля, для которого мы готовим все силы, было бы произведено возможно более успешно и быстро»…
Эту речь я прочел еще в Москве, ее текст «Правда» опубликовала 8 и 9 октября, но я еще не знал, что именно в бою за Мариуполь, сдерживая натиск врангелевцев, погиб Сережа Андреев.
Лишь годом позже мне пришлось встретиться с двумя участниками боев за Мариуполь, причем один из них, как оказалось, находился в составе того самого взвода, которым непосредственно командовал Андреев, и, уже основываясь на их рассказах, можно сказать, рассказах очевидцев, я смог представить себе последний день жизни Сережи Андреева.
* * *
Накануне того дня, когда наши части оставили Мариуполь, взвод Андреева расположился на ночлег во дворе одного из домов на городской набережной. Потому что даже на фронте, даже в самом отчаянном положении иногда приходится спать. Противник наступает на Мариуполь, участь Мариуполя предрешена. Но каждый час сопротивления выматывает противника.
Перед тем Андреева вызвал командир полка.
– Вот что, Андреев, – сказал он в это последнее их свидание. – Враг теснит, Мариуполь будет завтра оставлен. Наш полк находится в арьергарде. Тактика уличного боя мало изучена, поэтому придется полагаться на собственную инициативу. Вам я поручаю порт. Нельзя допустить захвата нефти. В темноте вы только потеряете время на ориентировку. Дайте бойцам отдохнуть, выступайте перед рассветом. Проникните в порт, а там – глядя по обстоятельствам. С моря вас будут поддерживать канонерки…
Никаких канонерок, конечно, не могло быть. Это знали и Андреев и командир полка. Но так было сказано в штабе бригады, и командир полка обязан был это повторить.
– Действуйте, – сказал командир полка.
– Разрешите идти? – спросил Андреев.
– Да, идите…
Больше они не встретятся.
Андреев вернулся во взвод, выставил караул.
– Спать, ребята, спать. Квартир не искать, не расходиться. Здесь, в сарае…
Он бросил шинель у самых дверей, двери как ворота, а от земли пахнет сеном.
– Спать, спать, – настойчиво повторил Андреев, лег на бок и вдруг мечтательно сказал: – А в Москве собрались на съезд…
– Что? – спросил кто-то.
– Собрались, говорю, на съезд. Завтра открывается съезд комсомола.
Больше он не стал разговаривать, надо поспать и ему. Возможно, на мгновение в его памяти мелькнул Малоархангельск, чьи-то знакомые лица, может быть, даже мое…
Ранним утром они уже стояли на набережной, Андреев и его взвод, по прибытии на фронт его назначили политруком взвода, позавчера командира взвода убили, и теперь Андреев был и политрук и командир, теперь это был совершенно его взвод.
Они стояли на набережной и смотрели из-за пакгауза – и туда и сюда, потому что приходилось смотреть и туда и сюда, но больше на цистерну, на громадную цистерну, наполненную первосортной нефтью, привезенной в Мариуполь из Баку.
Врангелевцы наступали на Мариуполь, правильнее, они уже вступили в Мариуполь. Они уже заполнили город, борьба еще шла за вокзал, за порт, за телеграф. Отдельные роты и взводы продолжали борьбу, хотя Мариуполь был взят.
Андрееву приказали не отдавать врагу ни одной цистерны. Ни одной цистерны с нефтью! Пустые – пожалуйста, пусть берут…
Еще до того, как белогвардейцы ступили на набережную, ребята из взвода Андреева пробили в двух цистернах отверстия, и нефть из них жирной струей стекла в море. Но с третьей цистерной расправиться не удалось. Врангелевцы вошли в порт и обстреляли из английских карабинов все, что походило на людей.
Андреев со своими ребятами укрылся у самого берега за россыпью пустых бочек.
Пули постукивали о днища, точно камешки.
Тук… Тук… Тук-тук…
Андреев все посматривал на цистерну. Ему до нее ближе, чем врангелевцам.
– Ребята, рванем?!
Пули все постукивали. Не так чтобы часто, но постукивали.
– Рванем?!
Бочки пустые, сухие, просмоленные. Один из бойцов посмотрел на политрука. Вопросительно. И политрук понял. Утвердительно кивнул в ответ. Набрали щепок, паклю. Все делалось в считанные секунды. Запалили спичку. Еще. Поддули…
Бочки загорались медленно, дымно, но так, что уж не потушить.
Андреев побежал к цистерне.
– Скорее!
Он не смотрел, бежит ли кто за ним.
За ним следовал весь взвод.
Добежал, оглянулся. Никто ни о чем не сговаривался. Бойцы бежали с винтовками. Только у двух или трех в руках пылающие доски. Сговариваться нет времени.
Андреев стал, уперся головой о стенку цистерны. Кто-то вскарабкался ему на плечи. И еще кто-то… Ни дать ни взять партерные акробаты!
– Осторожно! Не бросайте доски, не топите! Кладите поверх, тогда загорится!
Поплыли кораблики, закачались…
– Бежим!
Теперь уже не уйти от врангелевцев. Уже видно их.
– К берегу!
Побежали…
Далеко ли убежишь по песку!
Фьюить!.. Закачало цистерну! Нет, не взорвалось… Черный столб метнулся вверх и повис в небе.
– Ребята, рассыпайся цепью…
Взвод уже у самой воды.
– Цепью!..
Кого-то уже нет…
Бойцы хорошо видны на берегу.
Позади огонь, впереди Азовское море…
Тут каждый обороняется как сможет, каждый сам по себе.
Из-за пакгаузов показались всадники. Казаки. С саблями наголо. На мгновенье скрылись и вот уже на берегу…
Скачут!
Друг ты мой единственный… Сережа! Сережа Андреев! Не видать тебе больше белого света! Не читать тебе больше книг, не произносить речей…
Обернулся, припал на одно колено, вскинул винтовку, прицелился…
По наступающему врагу!
Вот одного не стало. Кувыркнулся, гад…
И все. Сабля легко врезалась в плечо. Упал. Запрокинулась голова…
Спешились два казака.
– Кажись, дышит?
– В море его, пусть напьется…
Ты еще дышишь, Сережа, а тебя тащат к самой воде, и тебе даже легко становится на мгновение, и вот ты уже в воде, легкая волна покрывает твою умную, твою добрую голову, играет над тобой волна, убегает и набегает…
Вечный тебе покой, вечная тебе память!
С той поры прошло сорок семь лет… Полвека! Полвека, как перестало биться сердце Сережи Андреева…
Вот представляю я его себе, и его образ неуловимо тает в дымке времени…
Ты… Ты был первым секретарем укома, когда я вступал в комсомол, ты расчищал нам путь к будущему, и тебя давно уже нет, и твоя фамилия выцвела на старых комсомольских документах, и все-таки ты встаешь иногда передо мной, живой и близкий…
notes
1
В 1920 году председатель Успенского волисполкома; спустя несколько лет зверски убит кулаками.
2
В 1920 году секретарь Малоархангельского укома РКП (б); в настоящее время работает главным врачом одной из подмосковных больниц.
3
В 1920 году секретарь Орловского губкома РКСМ; погиб на фронте во время Великой Отечественной войны.
