355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Прозоров » Святослав Хоробре: Иду на Вы! » Текст книги (страница 9)
Святослав Хоробре: Иду на Вы!
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 23:37

Текст книги "Святослав Хоробре: Иду на Вы!"


Автор книги: Лев Прозоров


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Люди X века не рассуждали о "прогрессивной" и "устаревшей" религии. Не диспутировали. Мы более или менее представляем чувства, двигавшие средневековыми христианами. Могу сказать в их пользу, что "просто" корыстными завоевателями и разбойниками они не были. Карл Великий после долгой войны с саксами вернул им все привилегии и свободы на одном условии – принять христианство. Многие не согласились оставить веру предков и после этого, так что война эта никаким образом не была "чистой политикой". За что сражались христиане, мы знаем. Но мало кого интересует, – что чувствовали те, вокруг кого рушился их мир.

Мы – спасибо христианам – не знакомы с мифологией наших предков, по крайней мере, в чистом виде. Что ж, обратимся к преданиям их соседей и сородичей – скандинавов.

Согласно "Старшей Эдде", перед гибелью мира произойдет великая битва Богов и Героев с силами мрака. Силы эти – воинство мертвецов, плывущее с востока на корабле Нагльфар. Кораблем этим правит злой Бог Локи, лицемерный и лживый красавец, которого верховный Бог Один как-то в пылу ссоры обозвал "женовидным мужем". За свои преступления Локи был распят остальными Богами и низвергнут в Хель, скандинавский ад. Рядом с Локи стоит его жена, собирая в чашу капающий яд змеи, подвешенной над его лицом. Но в конце концов он освободится и поведет свой корабль на Богов. Вместе с ним будет и его чудовищное исчадие – Мировой Змей.

А теперь представьте, читатель, что чувствовал северный жрец, когда на его земли с востока пришла вера, проповедники которой называли себя умершими для мира, живыми мертвецами, свою церковь – кораблем. Они несли изображения распятого, женовидного красавца, рядом с которым стояла женщина с чашей. Они говорили, что их бог спускался в ад и вернулся оттуда, что их бог уподобил себя Медному Змею (Ио. 3:14-15) и завещал им быть мудрыми, как змии, и что он – враг древних Богов.

Прочувствовали? Именно поэтому сцены Гибели Богов в последней битве высекали на каменных крестах, на рунных камнях христианской эпохи крест обвивал чудовищный Змей, а варяжские волхвы считали кровь христиан лучшей жертвой. Локи, Кощей, чудовищный Мертвец ("…а тот Мертвец – небесный Христос", говорится в одном из русских заговоров) поднялся из Кромешного мира, и тьма шла за ним, захлестывая святыни, гася жертвенное пламя, снося кумиры. На глазах язычников сбывались чудовищные пророчества древних преданий о гибели мира – и их мир действительно погибал.

Христиане не меньше язычников были убеждены, что "ветхий" мир вот-вот погибнет. Проповедники, являвшиеся ко дворам языческих государей – Радбота Фризского, Бориса Болгарского, Владимира, – чаще всего показывали изображение Страшного Суда. Не абстракция, не загробный посул – злободневная конкретика политического плаката. Христианам конца первого тысячелетия, особенно конца Х века Страшный Суд казался делом ближайших десятилетий. Многие слышали о "синдроме тысячного года". Но немногие знают, что христиане Х века ждали его не с ужасом, а с радостью. Грань греха и добродетели, погибели и спасения в их глазах была отчетливой и наглядной – гранью между ними и язычниками. Крещения, формальной присяги Грядущему было достаточно. Любой разбойник в ответ на "Верую!.." слышал: "Нынче же будешь со Мной в раю". Благородный человек спешил "спасти" души язычников, вынуждая буквально с мечом у горла это "Верую!". На увещевания не было времени – тысячный год, последний год "ветхого" мира не за горами. Негодяй же полагал любой разбой божьим делом, если он свершен под знаменем креста и против "поганых". Разве не сказал Христос:


«Кто не со Мною, тот против Меня»

(Мф., 12:30) 

«Врагов же Моих, которые не желают, чтобы Я царствовал над ними, приведя перед лице Мое, избейте»

(Лук. 19:27),

«Предаст брат брата на смерть и отец – сына. И восстанут дети на родителей и умертвят их… Не мир принес Я, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку домашние его. Кто любит отца или мать более чем Меня, недостоин Меня, кто любит сына или дочь более чем Меня, недостоин Меня»

(Мф., 10:21, 34-37).

Как это звучало для тех, кому род был святыней?


 
Братья начнут
Биться друг с другом
Родичи близкие
В распрях погибнут;
Тягостно в мире…
 

Это снова «Эдда», снова пророчество о последних временах перед гибелью мира и Богов – словно эхо евангельских строк.

Об этом и говорил дядька Асмунд юному Святославу. Тем более что здесь, восточнее Варяжского моря, язычество Севера сталкивалось с иным, быть может, еще более беспощадным и свирепым врагом – "воинствующим иудаизмом" (М. Артамонов) Хазарского каганата. Тот тоже выглядел выходцем из языческих преданий о нечистой силе. Само слово "иудей" было слишком созвучно с названиями нечисти у скандинавов ("йотун"), латышей ("йодс"), финнов ("йутту") и славян ("юдо"). Сказки о "праведных" рабби, взглядом испепелявших города нечестивых "гоев"-язычников, перекликались с жуткими преданиями об огнеглазых чудищах-Виях. Впрочем, о том, чем был каганат, и какие чувства вызывал у соседей, подробнее поговорим позже.

Пока подведем итог – и христианский мир, и каганат были для язычника земным воплощением тьмы Кромешного мира. В свою очередь, и иудеи, и христиане отлично помнили пророчество Иезекииля о страшном народе Рос. Север, родина русов и вотчина их суровых Богов, в Каббале именовался "вратами Зла". Средневековые христиане верили, что к Северному ветру был прикован побежденный Люцифер.

Все это необходимо помнить. Иначе нам не понять, как смотрели друг на друга языческий Север и иудео-христианский Юг. Иначе нам не понять, какая сила два века бросала свирепые ватаги норманнов и вендов в набеги, главной мишенью которых, особенно в первое время, были монастыри. Иначе нам не понять, почему походы "россов" вызывали такую панику в Константинополе, какую не вызывали, скажем, армии сарацинов, подходившие к его стенам.

И не услышать, чему учил под стальным северным небом жрец Асмунд мальчика-князя


3. Быть воином.

Небо лежит

На остриях копий

Уходящих во тьму.

Велеслав.

Конечно, Асмунд учил воспитанника не только тому, что и от чего должен защищать князь, но и как защищать, как быть полководцем, правителем, воином – князем.

Здесь нам опять предстоит угадывать уроки Асмунда по их следам в жизни и деяниях князя. И будет очень трудно понять тех, кто твердил о князе-грабителе. Может, они просто не могут понять, как это так: воевать и не грабить? Рисковать жизнью – не для добычи? Подобные оценки рисуют скорее тех, кто их дает и тех, кто им верит. Наших современников. Нас.

Но при чем тут Святослав Храбрый?

Законы языческого мира повсюду – от "Речей Высокого" в "Старшей Эдде" и ирландских "Советов Кормака" до индийских "Законов Ману" и самурайского "Буси До", – предписывали воину не стремиться к богатству, не иметь собственности. Исключение делалось лишь для орудий воинского ремесла – нет, орудий служения, жертвоприношения суровым Богам Войны и Власти. Вспомним былинных богатырей – они непременно отказываются от наград за подвиг, бесшабашно прогуливают, раздаривают или жертвуют на храмы дары князя, добычу или найденное сокровище. И поверх "налево поедешь – богату быть" Илья Муромец, усмехаясь, выводит на придорожном камне: "Илья Муромец там ездил, а богат не бывал". Если и есть у них "злато-серебро" – все идет на оружие, на сбрую боевого коня: "Не для красы-басы – ради крепости!".

Все – и враждебные князю-язычнику монахи-летописцы, и прямые его враги византийцы – волей или неволей говорят об удивительном, неимоверном для шкурных наших времен бескорыстии великого князя. Мы еще прочтем летописные строки о том, как равнодушно отказался Святослав от золотых даров византийцев, но благодарно принял оружие. Но сейчас стоит вчитаться в иное. В сотнями людей читаное, но мало кем осмысленное вступление к летописному жизнеописанию Святослава. "В походах же не возил с собой ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину, жарил на углях и так ел". "Не возил… возов" – как это можно было не заметить?! Какая орда грабителей, куда и когда двигалась без возов, кибиток, фургонов? Ведь нужно же куда-то складывать то, ради чего грабитель, бандит, наемник проливает кровь и рискует драгоценной шкурой – добычу?!

Но летопись, при всей неприязни к заклятому язычнику, непреклонна: "не возил", и точка.

О многом говорит и перечень скудных походных кушаний. Хорошо по этому поводу сказал Г. Прошин: " и как обозначена последовательность рациона дружины: на первом месте – конина, то, что всегда с собою, затем "зверина" – дичь, добытая стрелою или копьем на марше. Говядина – мясо, которое могли только реквизировать у населения во время похода, – на последнем месте. Это уже не перечень – это характеристика! Сразу вспоминается суворовская заповедь: "Обывателя не обижай!".

Грабитель? Грабитель, чьи воины предпочитают резать своих коней, тратить время и силы на охоту, чем отнять буренок в ближней деревушке?

Лев Диакон отдает, описывая войну со Святославом, дань обязательным византийским сетованиям на жадность и корыстолюбие варваров (вот уж чья бы мычала!). Но тот же Диакон говорит, что византийские "освободители" в Болгарии разграбили множество церквей(!) и царскую казну (!!). Также говорит он, что простые болгары бок о бок с северными "грабителями" дрались против византийцев. Простите, но кого тогда четыре года "грабили" русы в Болгарии?

Несколько проясняет дело описание Ибн Мискавейхом захвата русами азербайджанского города Бердаа в 944 году. Овладевшие городом русы потребовали от жителей лишь повиновения:

«На вас лежит обязанность хорошо повиноваться нам, а на нас – хорошо относиться к вам».

 Русы, по словам Ибн Мискавейха, свое слово сдержали и «вели себя выдержанно». Из описания событий можно заключить, что это еще мягко сказано. Одержимая исламским фанатизмом городская чернь с воплями «Аллах акбар!» нападала – точнее, пыталась напасть, – на русов с тыла всякий раз, когда те выходили из города, чтоб отразить нападение войск местного правителя. Нападения русы отражали успешно, а к выходкам черни относились с редкостным стоицизмом и долготерпением, ограничиваясь тем, что разгоняли оборванных фанатиков. Любопытно, в ответ на какое нападение современный командир приказал бы расстрелять толпу и взял заложников среди гражданского населения? Правильно, читатель, на первое! Русы же перешли к репрессиям, лишь когда обнаглевшие горожане начали нападать на некоторых из них, отделявшихся от соплеменников, и убивать. И даже тогда русы сперва предложили горожанам покинуть Бердаа и отправляться под руку столь горячо любимого ими правителя. Когда же привыкшие к безнаказанности мусульмане не обратили внимания на это предложение – лишь тогда жители города были захвачены в плен. При этом женщин и детей отвели в цитадель, а мужчинам, согнанным в соборную мечеть, было предложено выкупать себя и свои семьи. Наиболее благоразумные, уплатив выкуп, получили возможность покинуть Бердаа и… печать на глине, обеспечивающую их безопасность и сохранность оставшегося имущества. Мужчины, не пожелавшие внести выкуп, – Ибн Мискавейх особо отмечает, что не «не смогшие», а именно «не пожелавшие» – были перебиты, женщины и дети остались в плену завоевателей. Итог печальный, но закономерный. И более того, многие современные жители тех краев, думается, предпочли бы иметь дело с теми древними язычниками, чем с бандформированиями своих земляков и единоверцев.

Как видим, бескорыстие воинов Святослава не составляло исключения. Для руса-воина тех времен завоевание было не разбойным налетом и возможностью личного обогащения. Оно не только давало права, но и накладывало обязанности по отношению к завоеванным. Русы присваивали лишь – "что с бою взято, то свято" – имущество разбитой и как бы замененной ими воинской знати. Мирное же население облагалось данью, часто – не очень тяжелой. Что до суровой расправы с мятежным Бердаа, так ведь и сегодня порядок военного времени однозначно квалифицирует гражданское лицо, с оружием нападающее на солдата, как бандита. К таковым неприменимы нормы обращения с мирным населением, их участь – расстрел на месте. Кстати, тем, кого интересует дальнейшая судьба Бердаа, сообщаю, – русы, благополучно подавив вылазки "моджахедов" и отбив правительственные войска, все же покинули город из-за эпидемии.

Позвольте же поверить не современным историкам, на которых, видать, шапки синим пламенем полыхают. И не отвлеченным толкам Диакона о "варварской жадности". Мы поверим фактам, сообщаемым Ибн Мискавейхом, летописью, тем же Диаконом. А факты говорят, что расширение границ Руси, стяжание славы и жертвенное Служение ратным Богам (у Святослава еще укрепление Древней Веры и объединение славян), были бесконечно важнее русам, чем набивание седельных мешков окровавленным барахлом (захвата сырьевых ресурсов колоний, контроля над нефтяными месторождениями и пр.) – смысл и суть войны для просвещенного человечества XVIII-XXI веков.

Вместе с тем рус воин, рус князь мог – обязан был! – быть беспощадным к нарушителям договора, "ряда", предателям. К тем, кто не выполнял своего долга. Обязанность воина – вооруженной рукой поддерживать миропорядок, а его нарушает не только, и не столько внешний враг – как раз к нему могли быть снисходительны, как мы видели это в первые дни в Бердаа, – сколько клятвопреступник, нарушитель обычаев. Жители Бердаа, приняв покровительство и власть русов, приняли на себя и обязательство повиноваться им. Не выполнив его, они превратились в клятвопреступников. А в глазах руса клятва была одной из важнейших частей миропорядка. Не зря он клялся "доколе мир стоит, доколе солнце светит". На устои мира, на солнечный свет посягал нарушивший клятву, и прощения ему не было. Святослав был воспитан так же. И он мог внушать страх. Мы еще услышим испуганные голоса в войске воеводы Претича в 968 году под Киевом. Мы еще увидим лес кольев под стенами вероломного Филлипополя.

Бескорыстие воина-руса распространялось на саму жизнь. Честь – то есть верность обряду войны – ценилась дороже. Чего стоит знаменитое "Иду на вы!" нашего героя. Сколько не тщились увидеть в нем какую-то военную хитрость, увы… Внезапное нападение всегда выгоднее, всегда безопаснее. Но и богатыри русских былин предпочитают опасность битвы почти беспроигрышному нападению на пьяного, спящего, голого, пешего – одним словом, неготового к бою, непредупрежденного противника: "а не честь-хвала молодецкая!". И здесь – все то же. Не выгода. Не безопасность – своя и воинов. Честь – верность обряду войны. Богам войны.

Помимо бескорыстия, предписывал древний обычай человеку воинского рода всецело посвящать себя обрядам Войны и Власти, да еще охоте, воздерживаясь от любых других занятий. Так гласят индийские "Законы Ману", но и на Руси, через век после Святослава, юного Феодосия, сына княжеского дружинника и будущего основателя Киево-Печерской лавры, пытались воспитывать так же. Когда будущий святой норовил выйти с рабами на поле или брался молоть муку и месить тесто, мать и родичи стыдили его: "Позоришь себя и род свой!".

Святослав потом скажет послу императора: "Мы – мужи крови, оружием побеждающие врагов, а не ремесленники, в поте лица зарабатывающие на хлеб". Это, конечно, не презрение к труженикам. Просто врожденное для язычника, человека кастового общества, осознание простой истины: каждому – свое. Для сравнения: викинги отнюдь не презирали своих женщин. Но не было для них оскорбления тяжелее, чем обвинение в каком-либо женском занятии. Мужчине – мужское, воину – воинское. Воин за плугом или у жернова так же немыслим, как мужчина за прялкой, мужчина в платье или кокошнике.

Можно многое еще говорить о воинском Духе языческого Севера, воплощением которого, трудами дядьки Асмунда, рос юный Святослав. Но все это – лишь правила жизни-войны, войны-жизни.

Однако были ведь и приемы. Приемы владения оружием, приемы вождения войск. Асмунд, конечно, учил князя и им. Все мальчишечьи игры русов и их потомков будут еще не один век нацелены на подготовку воина. Святослав, конечно, тоже играл в "коняшки" и "царь горы" с сыновьями и внуками Асмунда, весной брал приступом снежный городок, махал деревянным мечом, из тех, что археологи во множестве нашли в детинцах северно-русских городов, а повзрослев, сходился со сверстниками в кулачных и борцовских поединках. Учился владеть оружием и бегать на дальние расстояния в тяжелой русской кольчуге, ездить и сражаться верхом на коне, стрелять из лука. Охотясь, постигал язык следов, оставляемых зверем или человеком, привыкал быть выносливым и терпеливым. Схватка со зверем воспитывала храбрость, а добивая добычу – или искалеченную зверем собаку, – князь учился заглушать в сердце голос ложной жалости. И снова учился все новым и новым видам оружия и приемами владения им. Русы не отравляли стрел, как чудь или печенеги, но надо было на вид, на запах распознавать яд на вырванной из тела стреле – и знать, чем и как лечить раненного. Надо учиться хорошо плавать – и в кольчуге, и в ледяной воде. И учиться терпеть раны, не выдавая боль – князю это важнее, чем другим, слишком много глаз смотрят на него в бою… И многому, многому еще надо было учиться, чтобы быть воином в Х веке.

Это приемы боя. А приемы вождения войск? Что ж, и тут можно было многое почерпнуть из северных саг и русских былин. Но гораздо поучительнее будет разбирать полководческие приемы Святослава в действии, описывая походы, этапы его жизни, битвы его войны.

Однако до них еще не близко. Юный князь постигает жреческую, полководческую и государственную -а заодно и просто воинскую – премудрость в новгородских лесах у дядьки Асмунда, сына Вещего Олега.


6. ЦАРЬГРАДСКАЯ ЖАРА И ТЕНЬ С ЗАПАДА.

 
Ты вотще во славу новой веры
Принесла неслыханный обет.
Чтоб его принять,
В небесах, о мать,
В небесах такого бога нет!
 
Й.-В. Гете «Коринфская невеста».



1. Сватовство в Византии.

О Днепре Словутицю!

Ты пробил еси каменныя горы сквозе землю Половецкую,

Ты лелеял еси на себе Святославли насады

«Слово о полку Игореве»

Вскоре, кроме преподанных Асмундом, у Святослава появилась и личная причина ненавидеть христианскую Византию.

Как мы уже упоминали, в 957 году Ольга ездила в Константинополь. О дате историки спорят. В летописи поездка отнесена к 6463 году "от сотворения мира", то есть 959 году нашего летоисчисления. Но, по мемуарам Константина Багрянородного, русская княгиня была принята 9 сентября, в среду, а в Х веке такое сочетание было возможно дважды – в 957 и в 946 году. В 946 году еще кипела Древлянская война. В 946 году у восьмилетнего наследника и сына Константина, Романа, еще не могло быть жены – часто упоминаемой в мемуарах, как "невестка". Так что вернее будет отнести плавание Ольги поближе к летописной дате. В 959 году Ольга тоже сносилась с императором, но совсем другим, и это будет предметом отдельного разговора. А значит, Святославу лет четырнадцать-пятнадцать.

Рассказывал я и о том, как описывает эту поездку летописец. О мелодраматической истории сватовства пожилого кесаря к прекрасной вдове. О хитрости Ольги и ее крещении. И о том, почему верить в эту историю нельзя ни на грош – даром, что сам летописец в нее, судя по всему, верил. Мы говорили и о том, что легенду эту, судя по всему, стали создавать уже тогда, сразу после поездки.

Но при чем тут диковатая история сватовства Константина Багрянородного к Ольге? И почему, спустя некоторое время Константин прислал к ней послов, с требованиями обещанных, оказывается, рабов(!), воска, мехов и… войск в помощь? Войска – это серьезно, если воск, меха, даже рабы могли быть личным подарком Ольги, пусть даже отдарком, то войска… Иное дело, что нигде в летописи, кроме Древлянской войны, Ольга не выведена, как полководец. Да и там ее действия к полководческому делу имеют очень слабое отношение. Ольгина дружина – каратели, режущие безоружных. Войско на честный бой ведет юный Святослав с Асмундом, и Свенельд. Ольга даже рядом не упоминается… Но, даже если княгиня и не могла распоряжаться войском, она его почему-то обещала.

Ольга через греческих послов ответила императору: "Посидишь у меня в Почайне, как я у тебя в Суду, тогда дам". Почайна – речушка в Киеве, гавань для купеческих судов, а Судом на Руси называли гавань Константинополя. Вчитайтесь – это ответ удачливой обманщицы? Или обманутой – хотя бы в своих ожиданиях?

Исследователи давно пришли к заключению, что сватовство в Царьграде было. Только не Ольгу сватали, а сама Ольга искала брачного союза с императором Нового Рима. Не в качестве невесты, понятно…

По запискам императора, с Ольгой приезжал некий ближайший родственник. Дипломатичный Константин обозначил его термином "анепсий", что совсем необязательно переводить, как "племянник". Просто – близкий родич из младшего поколения.

Какой?

Дипломат Константин проговаривается почти мгновенно. Несколькими строками ниже в посольстве обнаруживаются "люди Святослава". Не послы, и не представители – "апокресиарии" (византийским апокресиариям примерно соответствует Синко бирич из договора Игоря). Судя по размеру подарков, отмеченному начетником-императором, это не более чем слуги. Что бы слугам делать без хозяина в чужой, заморской стране?

Итак, Ольга приезжала в Константинополь. Не одна – с сыном. Путь был неблизкий. Предстояло минуть Днепровские пороги. В своем трактате "Об управлении империей" – дальше я для краткости буду именовать этот труд "Управлением", – все тот же Константин описывает путь из Киева в столицу империи, называя его "трудным и мучительным путешествием". Семь крупнейших порогов перечисляет он, сообщая их имена у местных славянских племен, и названия, данные порогам северными пришельцами-мореходами, соплеменниками Святослава.

Первый и те, и другие называли Неспый – не спящий, неусыпный. Предполагают, что это тот же порог, что позднее звался Старый Койдацкий. Второй русы прозвали Ул Борзый – буквально "желоб, лохань на быстрине". Его и много веков спустя называли Лоханским. А местные жители просто прозвали его Островным. Русского имени следующего Константин не записал, одно местное – Гелудрый – "горлодер, крикун, шумило". Может, русское имя порога было Звонец? Так века спустя называли порог меж Лоханским и Ненасытцем. Ненасытец как раз сохранил почти без изменений местное имя. Неясыть звали его, в честь огромных белых птиц, гнездящихся в скалах. Русам они напоминали сказочных Айтваров – птиц, что служили колдунам на янтарных берегах Варяжского моря. Айтваром в их честь называли и порог. За ним шел следующий, тоже почти сохранивший местное имя – Волнигский. Волний, звали его местные славяне, а пришельцы – Варуем, Варуй-порозем – затоном, преградой. Дальше шел грозный Виручий -Кипящий, а по-русски Лютый. После него последний, седьмой порог уже не пугал путников, и звали его местные поселенцы Напрезь – порожек, порожишко, – а русы-мореходы и вовсе Стрыкун-Брызгун. Их позже звали Будиловский и Вильный.

Полным ладьям было не пройти сквозь скалы, мели и теснины порогов. Их разгружали и опытные кормчие осторожно проводили ладьи вдоль берега, пока остальные русы перетаскивали мимо порога груз. Под Неясытью-Айтваром сами ладьи вытаскивали на сушу и переправляли волоком. Но на суше подстерегала иная опасность – кочевники. При Игоре они не дерзали подходить близко к русским селениям, но корабли купцов могли счесть законной добычей. А уж когда до степи долетели вести о смерти грозного "хакана" русов, Игоря… А ниже порогов пролегала еще и Крарийская переправа, где стрела из рогатого печенежского лука долетала с берега на берег.

Поэтому с особым чувством приносили русы жертвы своим Богам на острове Хортица. Константин, как и положено праведному христианину, не решается назвать имен "демонов", которым поклонялись на острове, но упомянул, что жертвы приносили у огромного дуба. Дуб – святое дерево Перуна, Бога бурь и войны – самого подходящего для поклонения перед морским странствием в полувраждебные земли.

Любопытно, приносила ли Ольга жертвы? Маловероятно. По житию св. Кирилла, к культу священных дубов Защитника Людей женщины вообще не допускались. Но несомненно и то, что главного Бога Киевской державы не могли оставить без жертв, тем паче перед "трудным и мучительным путешествием". Кто же стоял у жертвенника? Асмунд? Юный Святослав? Неведомо…

Снова долгие дни пути, стоянки на безопасных островах, отдых, ремонт судов, море и долгий путь вдоль берега, по которому за караваном неотступно следуют разбойничьи шайки кочевников. Дожидаются, не налетит ли буря, не выкинет ли на берег русское судно. Тогда – кинуться на оглушенных крушением мореходов, и скорее в степь, увозя у седел, волоча на арканах – что и кого успели, пока не подгребли на помощь другие ладьи, пока с их бортов не ринулись длинноусые кольчужники со страшными прямыми мечами.

За устьем впадающей в Черное – Русское! – море реки Селины – Болгария. Там спокойней, нет кочевничьих банд. Впрочем, не оттого, что кочевники боятся болгар – просто начинаются уже болотистые земли Дунайского гирла. Болгары же на русов не нападают. Общая речь, общая кровь? А как же тогда доносы, исправно мчавшиеся в Византию впереди ладей отца Святослава? Нет, много среди болгар тех, что не считают русов братьями. Смотрят, как на врагов, боязливо крестятся при виде оскаленных морд на высоких носах ладей, символов Солнца и Грома на парусах. Почему? И почему не тогда не нападают?

Ответ высился над кровлями болгарских городов и деревень, мимо которых шли ладьи. Впивались в синее небо Болгарии кресты Распятого бога. И даже если дядька Асмунд не плыл вместе с воспитанником, тот наверняка хорошо помнил его рассказы, и теперь сравнивал с тем, что видел.

Где Болгария князя Крума, пившего мед из черепа цесаря, принесшего хвостатое знамя войны к самой столице врага и под ее стенами славившего родных Богов жертвами? Неужели эта страна, раздираемая на части своими ряженными в греков господами, страна угрюмого забитого народа – и есть родина тех грозных воителей? Неужели это по ней, не встречая преград, не говоря про отпор, смерчами проносятся мадьярские орды? Неужели это потомок Крума послушно, как скомороший медведь на торгу, пляшет под цареградскую дудку?

Неужели этого хотят для Руси мать и те, что с ней?




2. Отравленный пурпур.

В дебрях этих тусовок даже воздух стал ядовит…

Олег Медведев.

Минув берега Болгарии, ладьи русов подходят к Константинополю. Царь-город, Царьград – так звали его славяне. Крупнейший город Европы, если не мира – Царь городов. Столица преемников Цезарей древнего мира – Город царей.

Наверняка Святослав, прежде чем отправляться в гости, постарался побольше узнать о хозяине. Негоже входить безоглядно в незнакомый дом:


 
Прежде чем в дом
Войдешь, все входы
Ты осмотри,
Ты огляди, -
Ибо как знать,
В этом жилище
Недругов нет ли
 

Так советовали «Речи Высокого» – заповеди верховного Бога норманнов, Одина, Волоса русов. В пребывании в «жилище» своих и Руси «недругов» Асмунд и его воспитанник были уверены, и вполне справедливо. Но и заповеди наверняка следовали. Перед поездкой князь и его воспитатель должны были провести не один вечер с «гречниками» – так на Руси называли регулярно плававших в Византию купцов. Неизвестно, что они узнали во время этих бесед. А вот что знаем о правившем в тот год в Константинополе человеке мы.

Будущий император был зачат и рожден вне брака. Его отец – Лев VI Мудрый, при котором Олег осаждал Царьград. Мать – известная придворная красавица, Зоя Огнеокая. Пожилой бездетный император похоронил уже трех жен, а четвертый брак православная церковь запрещала. Однако Лев не слишком почтительно относился к запретам церкви. По слухам, православный владыка баловался вещами похлеще четвертого брака – вплоть до чернокнижия и некромантии. За иными его предшественниками и впрямь водились дела, если и не столь жуткие, то не менее гнусные.

Чего стоят одни паскудства императора Михаила, в царствие коего на Царьград ходили Оскольд и Дир. Этот, собрав компанию прихлебателей, "гнусных и мерзких человеков", назначил из их среды "патриарха" – некоего Грилла – и двенадцать "митрополитов". Сборище, нарядившись в настоящие священнические облачения, шаталось по столице империи, хмельными голосами распевая похабно перековерканные церковные песнопения. Иногда сей "Всепьянейший синод" силком заставлял почтенных пожилых вельмож "причащаться" под видом святых даров – тела и крови их бога! – уксусом и горчицей. Венцом гнусностей была выходка императора над собственной матерью, женщиной религиозной и богобоязненной, да только мало поровшей в свое время августейшего отморозка… Когда она пришла в церковь на исповедь, сынок подвел старуху к ряженному в ризы главы церкви Гриллу. Склонившаяся женщина не видела лица обманщика. Исповедавшись, старая государыня простерлась на полу, испрашивая благословения. Грилл же, повернувшись к ней задом, "рыкнул афедроном своим".

Все это непотребство происходило в храме святой Софии, сердце православия.

Право, после Михаила и "патриарха" Грилла Лев, всего лишь желавший узаконить отношения с любимой женщиной и матерью своего сына, мог показаться праведником. Церковь терпела и не такое. К тому же, Львом могли двигать не только личные чувства. Может быть, у бездетного государя шевелились волосы при мысли о том, чтоб оставить престол брату-соправителю Александру, немногим отличавшимся к лучшему от печальной памяти Михаила. Пока Лев контролировал выходки братца и его кабацкой своры, но бессмертным он не был. Тут не помогало и чернокнижие. И вдруг – сын! Можно представить, что любовь императора к его пассии утроилась, можно представить и его чувства к малышу…

И чувства Александра, за время трех бездетных браков старшего брата успевшего привыкнуть к мысли о грядущей короне!

Итак, Лев нашел сперва священника, согласившегося обвенчать его с четвертой женой, а уж уговорить патриарха признать законность и брака, и родившегося до него сына император отложил на самую последнюю очередь. Очевидно, это было чистейшим "делом техники".

В три года Константина венчали на царство, как соправителя отца. Правящий сын родился у правящего отца – в знак этого, нечастого в Новом Риме обстоятельства мальчика и назвали Порфирогенетом, Рожденным в Пурпуре, Багрянородным. Но прошло еще четыре года, и колокола святой Софии проводили в последний путь его грешного отца. Вдова и маленький венценосец остались наедине с соправителем их покойного мужа и отца – Александром.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю