Текст книги "Святослав Хоробре: Иду на Вы!"

Автор книги: Лев Прозоров

Слишком тяжелым было хазарское золото. Тяжелым, как восемь поколений убитых или сгинувших в рабстве сородичей.

Об участи рахдонитов долго говорить не стоит. Просто поблагодарим предков за чистоплотность. Они не стали смаковать кровавые детали – не захватнической войны, справедливой мести! – в десятках "книг", "псалмов" и "пророчеств". Остался лишь космически страшный образ в былине "Федор Тырянин" – образ вражеской крови, чуть не поглотившей богатыря.

 
Расступалася Мать Сыра Земля
Как на все четыре стороны.
Пожирала в себя кровь жидовскую,
Жидовскую, басурманскую, царя иудейского.
 

Погибли, впрочем, не все хазары – Святослав был милосердней ветхозаветных героев. Кто-то, как мы помним из Ибн Хаукаля, бежал, чтоб потом вернуться под власть русов. Кто-то так и остался – в Хорезме, в Крыму. Кое-кто попал в плен. Мы можем уверенно говорить об одной такой пленнице. Ее Святослав подарил матери; вскоре хазарка стала любимой рабыней, «милостницей» Ольги и ее ключницей, завхозом, говоря на современный лад. Звали везучую рабыню Малкой.

Были, однако, и те, чья участь была еще менее завидна, чем у бывших владык каганата. Я о славянских наемниках армии каган-бека. Об их судьбе не сохранилось прямых сообщений. Но догадаться легко – она, думается, вполне подобна судьбе греческих наемников, воевавших в персидском войске против Александра Македонского. После победы великодушный Александр отпустил по домам пленных персов, кое-кого даже взял на службу, пленных же греческих наемников поголовно казнил. В Болгарии мы увидим, как Святослав обходился с предателями. Вряд ли он был мягче во время хазарского похода. Так что, повторяю, завидовать судьбе славян-наемников я бы особенно не стал. И скорбеть о ней – тоже.

Чудо-Юдо погибло. Рухнуло царство воплощенной скверны, почти на тысячу лет отодвинулось ее воцарение. Ученые считают сказку про бой с чудо-Юдом на Калиновом мосту следом обрядов посвящения. Что ж, пусть так. Посвящением, испытанием была для юной Руси схватка с чудовищным каганатом. Мы сумели пройти через него.

Благодаря Святославу.

10. СЫНЫ СВЕТА, ЖИТЕЛИ ТЬМЫ. СЕРЕДИНА ЗЕМЛИ МОЕЙ

 
Пусть ляжет на уста молчания обет.
Зажжем светильники и вознесем молитвы.
Мы знаем – близится мистический рассвет:
Мы собрались на мессу Бога битвы.
Пусть ночь темна и траурна палитра,
Но скрыть ли сумеркам божественный Завет?
Неся причастье закланных комет,
На Хара Березайт восходит светлый Митра.
 

С. Яшин «Литургия Митры».

1. Путешествие топарха.

Склоняли выю греки и хазары

Перед мечом с насечкой черт и рез.

А. Широпаев «Русь».

Прихотливы бывают пути исторических источников. Окажись под рукой топарха – губернатора Климатов, крымских владений Византии, лист чистой бумаги, то есть, конечно, пергамента…

Но вот не оказалось. И черновик важного документа оказался начертан на чистых страницах подвернувшейся под руку книжки. Благодаря чему и уцелел, избежав обычной участи черновиков. Чистовой вариант, надо думать, сгинул после взятия турками Константинополя. Завоеватели много дней тогда топили городские бани императорским архивом и книгами дворцовой библиотеки. Остается лишь сожалеть об уникальных источниках, навсегда утраченных для науки.

Не стану задерживаться на спорах историков вокруг этого документа, названного условно "Запиской греческого топарха". Их, как всегда, немало. А узнали мы из самой "Записки" вот что…

Жил-был топарх. Жил не тужил, управлял богатыми землями, да радовался, что столица далеко. А значит, он, топарх, вроде как сам себе хозяин. Но однажды сильно об этом пожалел.

Напали на земли по соседству с топарховыми Климатами злые варвары. То есть раньше они были не злые. Раньше они проявляли "справедливость" и "законность"; и "города и народы добровольно к ним присоединялись".

«Теперь же все нарушилось: они проявили несправедливость… в отношении к подданным, вместо того, чтобы заботиться о благе подвластных городов и к собственной выгоде управлять ими в добром порядке, они положили поработить и разорить их».

Города эти «под предлогом нарушенной клятвы сделались добычей насилия и меча».

Знакомо, правда, читатель? Точно то же мог бы написать сосед Бердаа… если бы Бердаа соседил с владениями ромеев. Но уж очень похоже на русов! И эта – былая – обязательность, и забота о подданных; и свирепая кара за "нарушенную клятву".

Тут топарх начинает путаться. Ясно одно – он столкнулся с одним из отрядов варваров, и столкнулся на уже разоренной ими земле. Впечатление складывается, что топарх решил под шумок прирезать к имперским владениям разоренную варварами землю – и наткнулся на них самих. Потерпев поражение в первой стычке, топарх спешно отступил за стены разрушенного города. А наутро вновь выступил на врага, справедливо полагая, что на руинах чужой крепости долго не просидишь. Было у него – сотня всадников и втрое больше пеших лучников и пращников. Только явить свою удаль в битве войску топарха не пришлось – варвары за ночь куда-то ушли.

Топарх остался укреплять стены города и строить башню, но на душе у него было более чем неспокойно. Он понимал, что бросил вызов страшной силе. Ведь только в соседних с его Климатами землях было опустошено 10 городов и 500 деревень. Карателям была "недоступна пощада". Поэтому топарх послал гонцов к своим "советникам" из местной знати. Как часто бывает в глухих провинциях, слово местных магнатов и плантаторов звучало не тише указов из далекой столицы. И сейчас совету предстояло решить ни много, ни мало, вопрос о дальнейшей судьбе края. О подданстве.

Имперский чиновник, понятно, призывал обратиться за помощью в Константинополь. Местная же знать, "или потому, что будто бы никогда не пользовались императорскими милостями, и не заботились о том, чтобы освоиться с цивилизованной жизнью, а прежде всего стремились к независимости, или потому, что были соседями царствующего к северу от Дуная, который могуч большим войском и гордится силой в боях… так или иначе решили заключить с ними (варварами – Л. П.) мирный договор и предаться ему ("царствующему на север от Дуная – Л. П.), и сообща пришли к заключению, что и я должен сделать то же самое".

И отправился приневоленный "советниками" топарх в неблизкий и опасный путь "по вражеской территории", мириться с теми, кого столь неосторожно задел. Настолько опасным представлялся путь, что чиновник богоспасаемой православной державы прибег к астрологическим изысканиям, проще говоря, гадал по звездам. Сатурн оказался в Водолее.

Я не поклонник и не знаток астрологии; мне неведом смысл этой подробности. Те мои знакомые, которые в ней смыслят, уверяли меня, что положение такое очень благоприятно ("Сатурн в своем доме"), в особенности для договоров, установления границ и тому подобной дипломатии. Что ж, возможно, так оно и есть, если только толкование этой позиции не изменилось за тысячу с лишним лет. Топарха она, очевидно, если и не ободрила, то укрепила в принятом решении. Порадовал результат топарховых изысканий и историков. Книжка, страницы которой использовал он под черновик, Х века. Особенности почерка "Записки" говорят, что писали ее не позже начала следующего, XI столетия. Найти же на этом отрезке время этой астрологической позиции оказалось проще простого. Это 964-967 годы, либо 993-996. Последние отпадают. В конце Х века рядом с Крымскими владениями Византии не было никаких ранее "справедливых" и могучих варваров, рассвирепевших на своих данников из-за "нарушенной клятвы"; да и "к северу от Дуная" тогда не было "могучих большим войском и гордящихся силой в боях" правителей. Левченко, тот самый, что обнаружил посольский статус Ольги во время ее Царьградской поездки, предположил было, что речь о непомерно знаменитом сыне нашего героя. Но в 90-е годы Х века он никак не мог отогнать от границ бывших вассалов своего отца и деда. О "силе в боях" говорить не приходится: самое яркое летописное свидетельство на этот счет говорит, как он… прятался от врагов под мостом. Только попытайтесь представить на его месте Олега, Игоря или самого Святослава! Никто и не считал его при жизни не то, что великим или славным – сколь нибудь заметным воином и полководцем.

Зато слава нашего героя долетела до Византии. И именно таким – "могучим", "гордым", "сильным в бою" – рисуют его византийские хроники.

Итак, "царствующий" – это Святослав. Тогда соседние с Климатами земли – Хазария. А. Н. Сахаров предполагает, что речь идет о тех самых хазарских беженцах, вернувшихся под клятвой повиновения русам в родные места. Они, по мнению исследователя, эту клятву не сдержали, и, вполне естественно, поплатились за это. Может быть, так. Но может быть, "записка" просто отразила впечатление византийцев от разгрома Хазарии. По-древнерусски клятва и миропорядок назывались одним словом "рота". И причина истребления варварами-русами богатых городов Хазарии, коими, по мнению ромеев, следовало бы "управлять… к собственной выгоде в добром порядке", в нарушении хазарами законов миропорядка. Тогда сообщение "Записки" следует поставить в ряд с сообщениями Ибн Хаукаля и русской сказки.

Многозначителен и титул, которым награждает – в официальном документе! – топарх нашего героя. В начале книги мы говорили, с какой неохотой ромеи признавали царский титул за чужими правителями, даже христианами. Очень долго византийцы не признавали имени царя за царем болгар, за кайзером Оттоном. А тут вдруг язычник – и "царствующий"!

Но вернемся к топарху. Он проехал через некую "Черную крепость" – Маврокастрон – к "поселению" Бориону в устье Днепра. Там топарх со спутниками перезимовали. Местные жители, узнав о цели поездки, приняли чиновника очень радушно и гостеприимно. Его снабдили фуражом, припасами, проводниками. Выезжавшему топарху "рукоплескали", глядя, "как на близкого себе и возлагая большие надежды". Легко понять радость людей из неукрепленного селения на самой дороге из Руси в Крым. Война Климатов с русами сулила Бориону разрушения и гибель, мир – жизнь.

"Царствующий на север от Дуная" принял топарха милостиво, удостоил беседы. Он согласился оказать Климатам свое покровительство, оставить топарху его власть и даже не возражал против присвоения им одной из запустевших после похода русов хазарских областей. Так что для Климатов все кончилось благополучно.

Но сама ситуация, с точки зрения Константинополя, была, безусловно, нездоровой. Чтобы имперский чиновник – ладно бы еще просто вел переговоры с варварами! Но чтобы он самочинно ездил к их вождю за решением судьбы имперских владений?! Величал его "царствующим" и получал от него подтверждение титула и власти?! Этак он вскоре и вовсе решит, что его столица не на Босфоре, а там, "на север от Дуная"! Сегодня он ездит к варвару за покровительством – завтра станет отправлять ему налоги!

Опытный чиновник, топарх не мог не понимать, что его, пусть единственно верное в этих условиях, поведение, выглядит очень подозрительно. Оттого и путается в черновике доклада, яростно вычеркивает строки, никак не может определиться с порядком изложения событий ("Записка" начинается возвращением топарха в Климаты и заканчивается "советом" и кратким описанием поездки к "царствующему на север от Дуная"), оттого и валит всю вину на "советников", отчаянно подчеркивая свою верность престолу. Оттого и расписывает радость и поддержку населения – не было вы истории деспотии, не ссылавшейся на "глас народа", "интересы нации", "общественное мнение". И даже свои упражнения в звездочетстве приплетает затем же: "Это не я! Я не виноват! Так решили звезды, так решила сама Судьба!".

Нет, все же это замечательно – чиновник православной империи включает в доклад отрывок из гороскопа, без пояснений и комментариев, явно рассчитывая на сведущее в звездной премудрости начальство. Когда читаешь негодующие излияния нынешних пастырей по поводу "языческого засилья суеверий и астрологии", вспоминается родина православия – богоспасаемая Византия…

Кто-то может спросить: а почему, в таком случае, топарх не попытался попросту утаить свое путешествие в Киев? Вопрос, конечно, очень наивный. Доносительство во Втором Риме процветало, если не со дня его основания, то со времен Юстиниана Великого. Того Юстиниана, что, по словам Прокопия Кесарийского, постановил отдавать всякое спорное дело на расследование донесшему первым. Единственным шансом топарха было как раз донести первым, успеть представить имперским властям свою версию событий. Иначе -двойное обвинение – в сепаратных переговорах с врагом, и в попытке их утаить. Явная измена, со всеми вытекающими…

Неизвестна дальнейшая судьба топарха. Поверили ли его оправданиям, сохранил ли он пост, свободу и жизнь? Одно несомненно: после "Записки" власти, если и пропустили мимо ушей грохот рухнувшего каганата, уже не могли оставить без внимания вышедшую к северным рубежам Восточного Рима державу.

Тем паче, что во главе империи в кои то веки стоял не бражник и не книжник, не завсегдатай кабаков или библиотек, а боевой офицер, полководец. Впрочем, новый император и извилистая дорожка, приведшая его на трон – уже совершенно другая история.

2. Судьба императоров.

 
И не завертывай ты во улицы мещанские,
А во те переулочки Маринкины.
И курва б…дь Маринка Игнатьевна
Отравила, провела до девяти молодцов,
Все царевичей-королевичей,
Отравит тебя во десятыих.
 

Былина «Добрыня и Маринка Игнатьевна».

Мы помним, как Роман II повстречал юную красотку по имени Анастасо. Об уровне того, с позволения сказать, заведения, где наследник престола Второго Рима впервые увидел свою будущую супругу, говорит то, что Анастасо была не только его, э-э-э… сотрудницей, но и дочерью хозяина. Проще говоря, даже кабаком это место было трудно назвать. Притон – гораздо точнее. Однако непросто же тогда приходилось стражникам портовых кварталов! Поди последи за порядком, если где-то на кривых улочках изволит развлекаться единственное чадо государя-императора. Шваль же и шпана, напротив, наверняка благоденствовали (точнее, благоночествовали), и желали молодому владыке всех возможных благ. Что ж, одно-то благо он обрел. Не благо даже, мы уже говорили – судьбу. Хотя, конечно, недалекий Роман не подозревал, что привел из вечной зловонной ночи портовых трущоб в чертоги властителей судьбу не одного, а целых трех (если не четырех) императоров.

Первое упоение чудесным вознесением из притона во дворец наверняка прошло достаточно быстро. И наверняка Анастасо – то есть уже Феофано – быстро надоел свекр, этот пожилой, крепко пьющий книжный червь, живущий грезами о былом величии империи ромеев. Спившиеся престарелые интеллигенты действительно бывают очень нудными, особенно же нудными они кажутся молодым и полным жизни животным вроде Феофано. Зная Константина, можно предположить, что, на правах государя и свекра, он почитал своим долгом наставлять юную сноху в обязанностях не просто знатной дамы, но супруги и будущей матери наследников восточно-римского престола. Судя по дошедшим до нас сочинениям, стиль Рожденного в Пурпуре не блистал ни увлекательностью, ни разнообразием. И поучения его, как легко догадаться, доводили Феофано до белого каления.

Подугас со временем и ореол сказочного принца, окружавший Романа в глазах юной жены. Не поручусь, поняла ли она, что "упорство", с которым он отстоял их брак, было просто капризным упрямством бородатого младенца, помноженным на беспомощность родителей. Елена Лакапина просто с материнской, животной слепотой обожала единственного сына, Рожденный же в Пурпуре оказался в роли отца совершенно несостоятелен. Наверное, все-таки сначала она не поняла этого. Все-таки нелегко признать, что, мягко говоря, ошиблась, приняв за героя, за мужчину своей мечты тряпку, ничтожество, неспособного повзрослеть ребенка. Гораздо легче найти виноватого. В этом случае и искать-то долго не приходилось. Конечно, Романа "подавляют"! И не кто-нибудь, а его проклятый папаша! Зануда багрянородная! Вот если бы его не стало, тогда бы мой Роман показал!

Ну и не последним было то обстоятельство, что Константин стоял на пути молодой четы к бесконтрольному использованию императорской казны по своему усмотрению.

Проницательный читатель уже догадался… ну да, в Константинополе такие вопросы решались довольно однотипно. Подчас они решаются так же и в нынешних семьях, в чем легко можно убедиться, почитав в любой газете раздел уголовной хроники.

Впрочем, как складывались отношения в императорской семье, можно догадаться по одному обстоятельству. В 958 году у Феофано рождается сын, Василий, тот самый, что останется в истории под жутковатым прозвищем Болгаробойцы. Несколько странно, кстати, почему именно кровавый триумф над болгарами так сросся с его именем. Император отличился не только им. Так, во время войны с Грузией, он назначил плату за головы грузин (вне зависимости от пола и возраста). Принесенные солдатами страшные трофеи православный цесарь, за четыре века до Тамерлана, складывал пирамидами по обе стороны от дороги. Грузины, как и византийцы, были православными христианами. Но нам сейчас интересен не кровожадный нрав Василия, а его внешность. Современники описывают его, как двухметрового блондина с ледяными глазами светло-голубого цвета. Внешность, для ромея, мягко говоря, необычная! Обратите внимание на дату рождения будущего владыки Второго Рима. Впечатление такое, что его матушка проявила повышенный и отнюдь не дипломатический интерес к русскому посольству. Остается надеяться, что ее внимание привлек боярин или знатный дружинник из свиты Ольги, а не рядовой гридень-телохранитель или просто дюжий холоп.

Однако быстро же Феофано разочаровалась в своем муженьке, если стала искать утешения на стороне.

Охлаждения в отношениях, впрочем, могло и не произойти – Роман не отличался особым умом и проницательностью, а Феофано, безусловно, умела проворачивать свои дела в тайне. Во всяком случае, о достаточном взаимном доверии молодой императорской четы говорит заговор, составленный ими против пожилого владыки. В 959 году Константин умирает. Официально было объявлено, что император простудился во время паломничества в один из монастырей горы Олимп. Но в городе откровенно называли его убийц – беспутного сына и многим памятную под иным именем и в ином качестве сноху.

Так умер Рожденный в Пурпуре. И не пурпур ли застилал ему глаза в мучительные часы агонии, когда яд пожирал внутренности старого государя? Пурпур, проклятый ядовитый пурпур…

Багрянородный старик оказался первым из императоров, чьей судьбой стала девица из портового притона Константинополя.

Роман недолго горевал об отце. Первым делом он сместил с должностей всех его приближенных и заточил в монастырь неведомо чем не угодивших ему сестер. Отблагодарил венценосный подонок и мать за слепую ее любовь. Елена Лакапина была выслана из дворца вскоре после смерти мужа. Спасибо, хоть не в монастырь…

Вскоре преданная любимым сыном старуха скончалась. Говорили, от горя. Возможно, хоть и трудно поверить, что деятельная невестка оставила ненавистную свекровь на произвол судьбы, положившись на старость и горе императрицы.

Пожалуй, за всеми этими грязноватыми перестановками видна ручка красавицы Феофано. Что ж, лишний довод в пользу ничтожества ее мужа. Еще ярче оно обнажилось впоследствии. Став самодержцем, Роман не проявил никакого интереса к государственным делам. Он прожигал жизнь в малопочтенной компании, членов которой Лев Диакон сурово именует "рабами брюха и того, что под брюхом". Реальная же власть сосредоточилась в руках двух партий – придворных во главе с паракимоменом Иосифом Врингой и Феофано с ее новым любовником Никифором Фокой, известным полководцем, за спиной которого стояла армия. Над Врингой красотка Феофано не имела и не могла иметь никакой власти – на должность паракимомена, как и на многие иные придворные посты, в Византии назначали только евнухов.

Никифор вскоре ознаменовал царствование мужа своей пассии победами над арабами. Правда, первый успех ромеев пропал втуне – передовые отряды после бегства врага начали немедленно отмечать победу, да так, что, когда мусульманское войско вернулось, немногие смогли хотя бы убежать. Что ж, каков государь, таковы у него и подданные. Никифор Фока, однако, не позволил первому поражению обескуражить себя, и вскоре взял реванш, полностью очистив от арабов Крит. "Очистив" здесь следует понимать в самом буквальном смысле: победы над противником православное воинство отмечало безудержным грабежом и столь же чудовищной резней. Никифор Фока, по сообщению византийских хронистов, следил лишь за тем, чтоб его воины не осквернили себя (!) насилием над арабскими женщинами. Жуткие победы Фоки отозвались на мусульманском Ближнем Востоке христианскими погромами.

В столице тем временем происходили перемены. Новые друзья императора приохотили его к "противоестественным порокам", как то сообщает Лев Диакон. Естественно, влияние Феофано на мужа начало падать. Мысль о расставании с дававшей столько наслаждений властью была так невыносима, а муж, окончательно переставший напоминать мужчину, уже не вызывал у Феофано и тени чувства. Вскорости император по возвращении с новомодной забавы, псовой охоты, которой он предавался во время Великого Поста, тяжко захворал и испустил дух. Симптомы подозрительно напоминали смерть его отца – ощущение крайней слабости, сильнейшая одышка. Одни шептались о божьей каре, ученые медики важно толковали, что у цесаря "от неумеренной верховой езды начались смертельные спазмы", большинство же твердило, что Роман отравлен. Отравлен ядом, "принесенным с женской половины дворца", как обтекаемо выразился Лев Диакон. Простим почтенному хронисту туманность выражений – он писал свою "Историю" в царствование детей Феофано, Василия и Константина. Кроме двух сыновей кабацкая императрица родила и дочь – Анну. За отцовство двух младших детей, учитывая нрав матери и новые наклонности формального отца, поручиться трудно, хотя Константин, родившийся уже после смерти Романа, очень походил на него характером. Он прибавил свое имя к списку венценосных гуляк и пьянчуг, рядом с именами отца, двоюродного прадеда Александра, Михаила III и многих, многих других.

Знакомый с историей Руси уже узнал имена детей Феофано. Да, именно на дочери этой, э-э-э… женщины женился недостойный сын нашего героя. И именно из рук ее братьев он принял новую веру. Если отца он и не был достоин, то невесты, шурьев, и, в особенности, тещи – вполне!

Итак, Роман умер. Так решила его судьба, судьба по имени Феофано, которую он когда-то собственными руками привел из грязного переулка под пурпурные дворцовые своды.

Встревоженный Иосиф Вринга в панике попытался устранить опасного популярностью в войсках и в народе, а главное, связью с Феофано, полководца, и написал письмо одному из офицеров Фоки, армянину Иоанну Цимисхию. В письме он предлагал все мыслимые и немыслимые блага, вплоть до императорского престола, за поддержку против Фоки. Но ветеран подковерных баталий жестоко просчитался. Из кровной ли вражды фронтовых офицеров к придворным, из физиологической ли неприязни к "искусственно сделанной бабе", как Цимисхий величал Вринга, или просто из солдатского неприятия интриганства, Цимисхий не принял предложения.

Впрочем, зная ромеев вообще и Цимисхия в частности, можно предположить, что столь простыми и благородными причинами здесь не пахло. Очень возможно, что невысокий, но амбициозный, как Бонапарт, армянский офицер уже тогда сблизился с, мягко говоря, ветреной императрицей.

Иоанн не только не принял предложения Вринги. Он лично явился к командиру, предъявил ему письмо, и гневно понося придворных вообще и Иосифа Врингу в частности, стал требовать немедленного похода на столицу. Набожный победитель сарацин… упал в обморок. Иоанну с трудом удалось привести командира в чувство. Тем временем на шум сбежались остальные офицеры, и, услыхав от армянина, в чем дело, горячо его поддержали. Никифор, не только благочестивый, но и благоразумный, хорошо представлял, чем может кончиться это мероприятие. Долго пытался отпереться, если не от участия, то хоть от руководства походом, предлагал в вожди и будущие императоры Иоанна (что значит – инициатива наказуема!). Тщетно. На сей раз офицеры не желали слушать любимого командира. Под рев солдатских глоток и блеск вынутых из ножен мечей несколько ошарашенного Никифора провозгласили императором, и войско двинулось к столице.

Сопротивлялись ему недолго. На стороне победоносного полководца было войско и жители столицы. Дворцовые гвардейцы частью бежали, частью перешли на его сторону. Даже церковь, в лице на редкость негибкого для византийского иерея патриарха Полиевкта, горячо приветствовала известного своим аскетизмом и постничеством, а так же победами над врагами веры Фоку. Особенно выгодно он смотрелся на фоне новопреставленного государя, развлекавшегося с любовниками в Великий Пост. Вринге пришлось искать убежища в той же церкви, куда он недавно загнал престарелого отца своего врага – Варду Фоку.

Вскоре победитель венчался на царство, правда, всего лишь как соправитель малыша Василия и новорожденного Константина. Попутно он обвенчался с их матерью, вдовой злополучного своего предшественника. Участь покойного, как видно, ничему не научила благоразумного и благочестивого воеводу.

Так еще один император вошел под пурпурные своды навстречу судьбе по имени Феофано…

3. Миссия Калокира.

 
Ай же братец названый,
Старый казак Илья Муромец!
У нас кладена заповедь великая,
У нас подписи были подписаны, -
Слухать большему брату меньшего,
А меньшему брату большего,
А дружка за дружку обоим стоять
 

Былина «Бунт Ильи против Владимира».

Какими бы извилистыми не были пути, приведшие Никифора Фоку на восточно-римский престол, сам он оставался прежде всего полководцем. Он не оставлял скучные государственные дела на распутницу женушку и придворных скопцов. Грохот рухнувшего в одночасье каганата и перепуганные вопли проштрафившегося топарха не минули его ушей, не утонули в визге и хохоте пирушек, не заглохли в мертвом шорохе дворцовых канцелярий. Бывалый полководец понял – на севере появился новый, очень сильный и серьезный враг. Над византийским побережьем Черного моря нависла держава, в один-единственный год сокрушившая и поглотившая Хазарский каганат, давнего друга-соперника ромеев. Но государство – это прежде всего государь. Русь не представляла опасности, пока ей правила Ольга, запутавшаяся в отношениях с собственными подданными, как и Византия не особенно страшила соседей в правление Багрянородного книжного червя. Однако новый государь Руси… как там его? Сфентослав? Никифор Фока наверняка был о нем наслышан – хотя бы от «россов», вместе с его войсками воевавших на Крите с арабами. Как мы уже говорили – «россы», сражающиеся в имперской армии того времени, могли быть русскими христианами, бежавшими в Константинополь после переворота Святослава.

Молод и энергичен. Это известно.

Великолепный полководец – что-что, а это Фока оценить мог. Одно дело, очистить от врагов остров (хотя и это немало), но полностью уничтожить вражеское государство… лучшие стратеги Восточного Рима не помышляли о том, чтоб войти в Багдад или Каир. Да еще в один год?!

Сколько ему? Что?! Двадцать четыре?! Матерь Божья! Мехеркле! Да… опасен. Очень опасен. Жаль, у нас таких нет. Заткнись, лизоблюд. Твой "Божественный" сказал -нет.

Как жалел Фока, что помешанный на имперском престиже Константин не отдал десять лет назад за этого варвара какую-нибудь родственницу! Но что толку – дело прошлое. Как сообщают крещеные россы, служащие в войсках империи ромеев, молодой князь не терпит христиан. Кажется, там вышла какая-то история с христианскими наемниками из славянской Германии и его отцом… да еще Константин, этот Константин!

Ибн Хаукаль пишет, что русы в каганате особенно свирепо обрушивались на синагоги, мечети и церкви. Вряд ли последнее прошло мимо ушей нового цесаря. Впрочем, хватало пищи для размышлений и без этого. Тот же Ибн Хаукаль сообщает, что после разорения хазар, русы сразу обрушились на "Рум и Анатолус". Если путаник-араб не смешал опять восточный поход нашего героя с балканским, это может значить, что некоторые вожди из войска Святослава после разгрома Хазарии отправились "за зипунами" в малоазиатскую провинцию Анатолию. Другой араб, Яхья Антиохийский, говорит, что Русь и империя к этому времени уже находились в состоянии войны.

Впрочем, даже не конкретные нападения на северные берега Византии или крымские провинции были важны. Само отношение Святослава к христианству, известное в Константинополе от бежавших туда приверженцев его свергнутой матери, в глазах фанатичного христианина Фоки делало его врагом. Итак – враг, новый, сильный, молодой, очень талантливый полководец, и наверняка безумно популярный. Что такое популярность полководца, выигравшего войну, Фока, на волне этой популярности влетевший на трон, тоже понимал хорошо.

То есть организовать заговор тоже не выйдет. Эх, ему бы нескольких наемников… из славянской Германии. Как отцу его. Так ведь не держит! Ни наемников, ни христиан! Нет. Бессмысленно сожалеть о том, чего нет.

Как не хватало сейчас полководцу Фоке данных о противнике! По старинке, по заветам Рожденного в Пурпуре тут ничего не поделаешь. Хазар больше нет, а пачинакиты, как ромеи называли печенегов, по слухам, вместе с русами громили хазарские города, и теперь только что жертвы кровавые не кладут "большому вождю с севера".

Наверняка набожный Фока долго твердил молитвы бессонными ночами. Спал он, к великому неудовольствию женушки, не на роскошной императорской кровати, а на каменном полу туалетной комнаты, на походной скатке. Отчасти, чтоб усмирять плоть, отчасти – по армейской привычке, отчасти – чтоб не поддаться столичной роскоши. И вымолил-таки решение.

В том же году в Константинополь приехало болгарское посольство. По придворной традиции, полагалось поднести послам дары для болгарского царского семейства. По той же традиции, подарки эти называли "данью" – в честь давних побед Аспаруха, Крума и Симеона Великого. От воинского могущества Болгарии давно не осталось и тени, соответственно, и "дань" приняла совершенно символический характер. Традиция, вежливый жест…

Когда время, положенное ритуалом аудиенции для вынесения подарков, давно минуло, а ими меж тем и не пахло, один из болгарских бояр имел неосторожность полюбопытствовать у цесаря, что там случилось с "данью". И тут началось…

Всегда более чем уравновешенный и осторожный Фока закатил, по другому не назовешь, сцену. Он соскочил с трона, налетел на послов, отхлестал их по щекам, кого-то сбил с ног, и пока послы и ошалевшие от такой "дипломатии" придворные приходили в себя, обратился к присутствовавшему отцу, патрицию Варде Фоке, с театральной речью.