355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Поляков » История антисемитизма.Эпоха знаний » Текст книги (страница 12)
История антисемитизма.Эпоха знаний
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 23:41

Текст книги "История антисемитизма.Эпоха знаний"


Автор книги: Лев Поляков


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

* * * *

Причина того, что мы, вероятно, слишком много внимания уделили оккультистам и мистикам на грани шарлатанства, состоит в нашей вере в то, что у этих одержимых, может быть, благодаря их интуиции или внутренней убежденности, была чрезвычайная чувствительность, позволявшая им улавливать как страхи, так и надежды масс верующих. Многие другие современники с более устойчивой психикой, знаменитые и безвестные, также были потрясены зрелищем еврейской эмансипации и, не провозглашая идею заговора, представляли различные оттенки мнений о еврейском господстве. Так Бональд, цитируя И. Г. Гердера, предсказывал в 1806 году «… что сыновья Израиля, повсюду составляющие государство в государстве, благодаря своей настойчивости и рассудительности добьются того, чтобы поработить всех христиан». Шатобриан полагал, что Синедрион «последовательно и постепенно добился того, чтобы поставить мировые финансы под еврейский контроль, и тем самым завершил гибельную подрывную деятельность». В 1808 году супрефект департамента Гар так резюмировал эту проблему: «Лучше изгнать евреев из Европы, чем они сделают это с нами!» Во времена Бальзака другие свидетели, которым мы дадим слово ниже, считали, что евреи уже добились победы. Поэтому необходимо попытаться пролить какой-то свет на глубинные причины подобных опасений.

Следует прежде всего обратиться к социально-экономическим потрясениям этой эпохи и новой роли денег. Гердер, чьи высказывания в искаженном виде приводил Бональд, критиковал в этой связи беззаботность христиан:

«Там, где обнаруживаются евреи, исправление положения должно начинаться с испорченных христиан. Министерство, в котором еврей решает все дела, особняк, где ключ от гардероба и кассы находится в руках у еврея, администрация или община. делами которой заправляют евреи, университет, в котором евреи в качестве финансовых попечителей и посредников могут контролировать студентов, – все это бездонные болота, которые невозможно осушить; однако попытки исправить политическую ситуацию делаются не там, где следует: они направлены на евреев, а не на христиан… »

Что касается Бональда, то он обвинял евреев, «распространивших в Европе тот дух корыстолюбия, который столь широко охватил христиан». Так появились «евреи и поставщики» маршала Гнейзенау, «призванные стать пэрами нашего королевства»; так европейская элита, напуганная исчезновением прежнего иерархического порядка, элита, которая в прошлом была лучшей защитницей евреев, стала примыкать к новому антисемитскому лагерю. Бональд восклицал: «Евреи могут обманывать христиан, но они не должны править ими. Подобная зависимость оскорбляет их достоинство в большей мере, чем еврейская алчность ущемляет их интересы». Таким образом, речь здесь идет отнюдь не об «экономическом антисемитизме», а совсем о других вещах. Во все времена подобные взгляды выражали лишь поверхностный взгляд на вещи, даже в случаях, когда речь идет об ожесточенной конкуренции. В своем апологетическом эссе о Дрюмоне Жорж Бернанос скажет по этому поводу «о предлоге, придуманном для умиротворения этого прекрасного мира, истосковавшегося по логике», В той же книге он выскажет сожаление по поводу «ужасного единообразия нравов» в эпоху, «когда казалось, что все катится по наклонной плоскости с возрастающей каждый день скоростью». Некоторые замечания Гете могут нам помочь лучше понять, что здесь имеется в виду.

Набрасывая в конце своих дней идиллическую картину нравов прошлого, Гете особо подчеркивал преимущества «диферсифицированной субординации, которая скорее объединяла, чем разъединяла всех от малых до великих, от императора до еврея, и способствовала всеобщему благоденствию». Итак, по мнению поэта, постоянное место, по традиции отведенное каждому, на какой бы ступени социальной лестницы он ни находился, скрепляло общество и обеспечивало всеобщее благополучие. Не идет ли в данном случае речь о проблеме личной идентификации на фоне начинающегося обезличивания? В обществе, вставшем на путь демократизации, в котором Император лишен былого величия, а еврей не прикован ко дну своей пропасти, традиционная система отсчета оказалась нарушенной; разумеется, именно об этом идет речь в формуле «беспорядок хуже несправедливости». Известия о любых изменениях в статусе евреев приводили Гете в бешенство; подозревая интриги «всемогущего Ротшильда», он восклицал, что «последствия этого будут самыми серьезными и самыми разрушительными… все моральные семейные чувства, которые опираются исключительно на религиозные принципы, окажутся подорванными этими скандальными законами».

Возможно, вся западная христианская традиция говорит здесь с нами устами Гете. Какова же была психологическая реальность тысячелетнего представления о «народе-свидетеле», народе, в связи с которым все церковные мыслители согласно проповедовали идею «испытательной ценности» для истинности христианства? В чем состояла психорелигиозная функция этих неверных, называемых богоубийцами, само существование которых считалось преступлением, но которые тем не менее находились под защитой канонического иммунитета и, по словам апостола, приносили спасение? В ходе первых кампаний по эмансипации один римский апологет утверждал: «Еврейское гетто – это лучшее доказательство истинности религии Иисуса Христа, чем целая богословская школа». Почему? Не является ли причиной то, что евреи стали необходимым ориентиром, позволяющим христианам осознавать себя христианами и воплощать добро путем противопоставления злу, аналогично тому как, по мнению многих теологов, само существование зла объясняется его ролью для проявления добра?

Помимо этой тысячелетней роли другие механизмы, без сомнения, действовали в противоположном направлении, в соответствии с намерениями идеологов эмансипации. Когда рухнули стены гетто, молодые евреи в школах или в армии в глазах своих товарищей лишились по крайней мере части мистических атрибутов и опасных характеристик, которые в любом обществе обычно приписывают тем, кого не знают и кто придерживается иных традиций. Отрывок из «Утраченных иллюзий» Бальзака прекрасно показывает это разумное отношение, по здравом размышлении состоящее в том, чтобы принимать еврея таким, каким он стал отныне, и отбросить прежние предрассудки:

«… Люсьен задавал себе вопрос, каковы были мотивы этого вдохновителя королевских интриг. Вначале он позволил себе принять тривиальный довод: испанцы благородны! Испанец благороден подобно тому, как итальянец – ревнивец и отравитель, француз легкомыслен, немец честен, еврей низок, англичанин благороден. Переверните эти утверждения! Вы получите истину, Евреи накопили много золота, они написали «Робера дьявола», играют «Федру», поют «Вильгельма Телля», заказывают картины, строят дворцы, пишут путевые очерки и замечательные стихи, они могущественны как никогда, их религия разрешена, наконец, они кредитуют папу… »

Либеральные публицисты этой эпохи, в частности Бенжамен Констан, выражали сходные идеи, и, разумеется, возможно привести примеры подобного разумного подхода и для других стран. Но разнообразные документы, изучаемые с целью выяснения проблемы эмоционального отношения христиан к эмансипации евреев, по всей видимости, отражают совсем иную тональность, особенно в Германии. Описывая всплеск ненависти в 1819 году, Людвиг Берне говорил о «необъяснимом ужасе», внушаемом иудаизмом, который «как привидение, как призрак зарезанной матери, с насмешкой сопровождает христианство с колыбели». Но постоянные жертвы и одновременно богоубийцы, т. е. мистические убийцы и детоубийцы, становились, подобно призракам-мстителям, бесконечно более опасными для христианского воображения, когда освобождались от своих цепей. Без сомнения эти новые страхи выражал Боналъд в своей большой статье «О евреях»: «Пусть никто не заблуждается по этому поводу, господство евреев будет жестоким, как и в случае других порабощенных в течение долгого времени народов, которые оказались на равных со своими прежними хозяевами. Евреи, все идеи которых извращены, которые нас презирают и ненавидят, найдут в своей Истории ужасные примеры… »

Можно заметить разницу между антисемитизмом и средневековой иудеофобией, из которой он вышел, поскольку эта последняя осуществляла глобальное противопоставление еврейства христианству. В процессе этого столкновения, или многовековой «холодной войны» с ее экономической подоплекой, происходил также конфликт интересов между двумя общественно-религиозными группами, причем каждая из них в рамках собственных традиций и образа жизни получала свою долю, а также психологическое удовлетворение. Однако в связи с большими преобразованиями в новом мире правила игры оказались нарушенными. Евреи, лишенные против своего желания привычной роли, в большинстве покорились, стали «ассимилироваться» с христианами, видеть в них своих братьев и пытались, к ужасу большинства этих последних, стереть границу, которая их разделяла. Однако другие христиане, например Бальзак, не видели никакого зла в том, чтобы допустить бывших детей гетто в свое общество. Разница в позициях определялась прежде всего эмоциональной предрасположенностью, индивидуальной уравновешенностью, «личностной структурой» каждого, в результате начинает вырисовываться профиль антисемита. С другой стороны, эпоха способствовала росту ненависти и предрассудков, называемых «расовыми» или «этническими»; казалось, были налицо все социальные факторы, т. е. отсутствие норм и законов, в чем социологи усматривают необходимые, а иногда и достаточные условия для возникновения подобных проблем: стандартизация нравов происходит одновременно с возрастанием «вертикальной мобильности» и ускорением урбанизации. Но по мере того, как эта враждебность направляется исключительно на евреев, в игру непременно вступают древние религиозные мифы.

В Германии революция нравов получила отражение даже в некоторых языковых выражениях, которые выступают в роли сигнала тревоги для сторонников старого порядка вещей. Иногда они получают возможность выразить свое беспокойство в официальных документах. Так, при обсуждении проекта реформ Гарденберга (Князь Карл-Август Гарденберг (1750-1822) с 1810 юля был прусским канцлером, много сделавшим для реформирования и возрождения Пруссии. (Прим. ред. )) прусская знать протестовала против отмены ее привилегий в следующих выражениях:

«… уже ни нам, ни нашим владениям не дают достойных имен, поскольку считают, что это слишком хорошо для нас. В проекте указа говорится о «крупных поместьях, называемых доменами знати». Напротив, можно привести в качестве примера евреев, которых также не называют их именем, но по противоположной причине, а именно, потому что считают его слишком позорным для них. В указе, разрешающим евреям покупать землю, они называются «исповедающими религию Моисея». Эти евреи, если только они на самом деле сохраняют верность своей религии, неизбежно являются врагами любого существующего государства (если же они не верны своей вере, то являются лицемерами). Они располагают огромными суммами наличных денег; как только земельные владения достаточно упадут в цене, чтобы им стало выгодным их приобретение, они тотчас же перейдут в их руки; в качестве землевладельцев евреи станут основными представителями государства, а наша старинная и почтенная бранденбургская Пруссия превратится таким образом в новомодное еврейское государство (em neumodischer Judenstaat)».

В первоначальном проекте протеста говорилось о «новом Иерусалиме». Тема иудаизации христианских земель разрабатывалась многими писателями-романтиками и превратилась в Германии в литературный штамп, поскольку собственность на родную землю – это могучий символ. Ахим фон Арним посвятил этой теме роман «Старшие в роде» («Die Majoratsherren», 1820). В этом романе упадок благородной семьи древнего происхождения объясняется еврейской алчностью. Призрак порабощения христиан описывается там следующим образом; «… затем город попал под господство чужестранцев, наследственные поместья были запрещены, и евреи покинули свои узкие улицы, в то время как весь континент попал в оковы подобно преступнику, схваченному на месте преступления… ».

У фон Арнима навязчивая идея по поводу евреев проявлялась как в творчестве, так и в повседневной жизни. В 1809 году он основал в Берлине патриотическое общество «Deutsch-christliche Tischgesellschaft» («Немецкое христианское общество за обеденным столом»), в которое не допускались «филистеры и евреи»: «… ни евреи, ни обращенные евреи, ни потомки евреев».

Шурин фон Арнима Клеменс фон Брентано, особенно прославившийся благодаря своим сказкам про зловредных евреев, говорил членам «общества за обеденным столом" о еврейской сущности: «Это то, от чего любой еврей хотел бы избавиться ценой всего, что есть в этом мире, кроме денег». В отличие от евреев, филистеры считались неспособными понимать, кто они, а определение, которое давал mi Брентано, было довольно смутным. Это напоминает «евреев и поставщиков» маршала Гнейзенау: какие бы выражения ни использовались, это всегда «евреи и компания», светящаяся голова и хвост с неопределенными очертаниями кометы, приносящей несчастье. Напротив, Беттина фон Арним, своенравная сестра Клеменса, талантливая писательница и выдающийся человек (она была маленькой Беттиной Гете), принадлежала к числу того непокорного меньшинства, которое существует везде и всегда и борется против сплоченного большинства, защищая дело евреев. Однажды, когда ей было двадцать лет, ее случайно увидели на берлинской улице с метлой в руке, когда она подметала лачугу какого-то бедного и больного еврея… В своих романах и полувымышленных диалогах она выступала за эмансипацию евреев. Можно лишь пожалеть, что не сохранилось следов дискуссий по этому животрепещущему вопросу, где сестра должна была выступать против брата и жена против мужа.

Подобные сочинения, примеры которых легко умножить, а также такие источники, как письма и личные дневники, позволяют сделать вывод о существовании определенного расположения к тем евреям, которые предпочитали соблюдать старинные правила игры и сохраняли свое традиционное положение.

Именно такова была позиция молодого Бисмарка, повторившего в 1847 году на Франкфуртском сейме догматические аргументы Бональда, но с характерными для того времени ораторскими оговорками: «… я признаю, что в этом отношении я полон предрассудков; я впитал их с молоком матери, и никакая, даже самая тонкая система доказательств не поможет мне от них избавиться. Я признаю, что одна только мысль о том, что еврей может выступать в роли представителя августейшего королевского величества, которому я должен буду выказывать повиновение, да, я признаю, что одна эта мысль внушает мне чувство глубокого смущения и унижения; она вполне может лишить меня той радости, того чувства чести и честности, с которыми я в настоящее время стараюсь выполнять свой долг перед государством. К тому же я разделяю эти ощущения с массами людей из народа, и я не краснею оттого, что оказался в их обществе… » Некоторое время спустя в письме к жене Бисмарк с похвалой отзывался о старом Ротшильде из Франкфурта: «… он нравится мне именно потому, что он не мелкий еврейский торгаш («Schacherjude»), и кроме того он строго придерживается ортодоксального иудаизма, не дотрагивается ни до чего, когда угощает обедом, и ест только кошерное». Таким образом, симпатия основывается здесь на двойной возможности дистанцироваться от евреев. Однако этот великий практик советовал случить «еврейских кобыл» с «христианскими жеребцами» и гарантировал хорошие результаты от этого скрещивания (хотя он воздерживался от того, чтобы рекомендовать это собственным сыновьям). «Не бывает плохих рас», – говорил он, постулируя радикальные различия между ними и полагаясь на свое тонкое чутье, чтобы издалека определять, кто еврей.

Наряду с Бисмарком следует упомянуть первого короля, которому он служил, Фридриха Вильгельма TV, который в 1842 году, в начале своего правления решил наградить вечный народ исключительной милостью, восстановив в Пруссии еврейские гетто. Этот загадочный государь говорил об эмансипации евреев с тем же отвращением, что и Гете. Он писал одному из приближенных; «Отвратительная еврейская шайка каждый день своими словами и писаниями подрубает корни немецкого бытия: они не хотят, в отличие от меня, возвышения и свободного сравнения всех государств, которые составляют немецкий народ, они хотят смешать в одну массу все государства».

Со временем благодаря успехам ассимиляции тема особой вредности невидимых евреев стала любимым аргументом воинствующих антисемитов. Так, Дрюмон писал:

«… всякий видимый еврей, всякий известный еврей не представляет особенно большой опасности, иногда он даже заслуживает уважения; он поклоняется Богу Авраама, и это право никто не стремится у него оспаривать, а поскольку известно, чего можно от него ожидать, легко за ним присматривать. Опасность представляет неопределенный еврей… Это по самой своей сути вредное и одновременно неуловимое существо… Это самый сильный источник беспорядков, какого когда-либо рождала земля, и он идет по жизни с радостью, которую всегда дает евреям сознание того, что разными способами они постоянно причиняют зло христианам».

В антисемитской полемике Германии начала XX века термин «цивилизованный еврей» («Zivilisationsjude») приобрел оскорбительное значение «фермента разложения». Окончательная формулировка принадлежит Гитлеру: «Еврей всегда скрывается внутри нас, но проще поразить его во плоти, чем в качестве невидимого демона».

Народные массы, чьи идеи, по его собственным словам, разделял Бисмарк, очень редко выражали их членораздельным образом. Но в 1819 году в Германии, а также в некоторых соседних странах произошли народные волнения, которые можно рассматривать как выражение чувств и отношении этих народных масс к евреям.

Чтобы нарушить существующий порядок, народ обычно нуждается в подстрекательстве со стороны влиятельных или образованных людей. В Германии у истоков погромов 1819 года обнаруживается националистическая экзальтация «освободительных войн», культивировавшаяся прежде всего профессорами и студентами. Помимо философа Фихте следует упомянуть таких пропагандистов, как Эрнст Мориц Арндт и Фридрих Ян. Первый из них, ярый галлофоб, выступал за систему непроницаемых границ между народами Европы, которую даже расистские теоретики Третьего рейха считали слишком жесткими; второй, знаменитый «отец гимнастики» (Turnvater John), уверял, что смешанные народы, подобно животным-гибридам, утрачивают свою «силу национального воспроизводства». Он также провозгласил, что поляки, французы, приходские священники, юнкеры (мелкие прусские помещики) и евреи были несчастьем для Германии, что составляло слишком много несчастий для одной страны.

Если Арндт и Ян нападали на евреев лишь при удобном случае, другие агитаторы специализировались в этой области, особенно начиная с 1814 года, когда идеологи освобождения и ветераны прошлых войн оказались лицом к лицу с реакционной действительностью Священного союза вместо того, чтобы наблюдать цветение германской свободы, за которую они сражались. Среди этих свобод важное место принадлежало свободе отправить евреев обратно в гетто и полностью уничтожить завоевания эмансипации.

С 1814 года стали появляться десятки подстрекательских листков, авторами которых были как газетные писаки низшего пошиба, так и известные ученые. Не останавливаясь на первых, скажем несколько слов о вторых. Самым знаменитым среди них был кантианец Якоб Фриз (1773-1843), ученик Фихте и глава философской школы, которая стремилась свести физиологию к механике. В своем памфлете о «еврейской опасности» он требовал «полного уничтожения касты евреев» (позднее он оправдывался, уверяя, что имел в виду не евреев, а иудаизм). Фриз был также единственным профессором, почтившим своим, присутствием знаменитый праздник в Бартбурге в 1817 году, когда распоясавшиеся студенты среди прочих изданий, которые они сочли реакционными, бросали в огонь книги, в которых содержались выступления в защиту евреев.

Среди соперников Фриза можно отметить берлинского профессора Рюэса, ученика изобретательного Мейнерса (См. выше с. 49-50), а также доктора Кёппе, который в своей брошюре предложил следующую краткую формулу: «Образованные евреи представляют собой космополитический сброд, который необходимо преследовать и изгонять отовсюду».

Постепенно эта пропаганда стала оказывать свое воздействие на массы, которые летом 1819 года перешли к действиям.

Мы говорили об идеях, проповедуемых подстрекателями, но мы ничего еще не сказали о тех интересах, которые стояли за ними. Германия находилась в тисках экономического кризиса. Прекращение континентальной блокады позволило осуществлять импорт английских товаров, что разорило многих предпринимателей. Множество крестьян также оказались в долгах. Кредитор-еврей еще был привычной фигурой как в городах, так и в деревнях. Как обычно, корпорации стремились вытеснить еврейских ремесленников. С другой стороны, нельзя было исключать возможность правительственных и полицейских провокаций, направленных на то, чтобы отвлечь народ от освободительных чаяний. Таково было мнение одного французского наблюдателя и такова была классическая стратегия погромов. Полицейские донесения, напротив, обвиняли анархистов-германофилов, которые хотели бросить евреев «как мяч в руки народа, чтобы посмотреть, как далеко можно завести возбужденную чернь ввиду будущих волнений». Отсюда видно, что выдвигаются многочисленные, иногда взаимоисключающие объяснения. Возможно, более убедительной является точка зрения прусского историка фон Трейчке, который в связи с антиеврейскими волнениями говорил о «чрезвычайных чувствах, вызванных освободительными войнами, которые открыли все тайны немецкой души».

Каким бы ни был генезис этих событий, волнения начались в Вартбурге в начале августа 1819 года и стремительно распространились по немецким городам и деревням за исключением прусского королевства, в котором сохранялся порядок, вошедший в поговорку, так что евреи отделались там лишь несколькими тумаками. В других регионах беспорядки были более серьезными, но чаще всего ограничивались грабежами и разрушением синагог: крови пролито было немного. Тем не менее жертвы были болезненно поражены тем, что добрые соседи или вчерашние клиенты набросились на их магазины и жилища с топорами и ломами в руках; здесь заключается тайна погромов, когда вчерашние друзья «начинают плясать совершенно иначе». За этим последовала волна эмиграции в направлении Соединенных Штатов, а также Франции, которая приняла беженцев с распростертыми объятиями. Могущественный Ротшильд во Франкфурте, чей банк едва не был разграблен, также задумался о том, чтобы покинуть Германию. Министры Священного союза забеспокоились, и в связи с бездействием многочисленных муниципальных органов Меттерних приказал австрийским властям вмешиваться в случае необходимости. В то же время он издал указ о суровых мерах по отношению к студенческим корпорациям и революционным агитаторам.

В письме к своему брату Рахель Фарнхаген-Левин в связи с этими событиями обвиняла «Фриза, фон Арнима, фон Брентано и им подобных». Далее она писала: «Я испытываю бесконечную печаль из-за евреев. Когда за них заступаются, они этим дорожат; но мучить их, презирать, относиться к ним как грязным евреям, давать им пинков в зад и спускать с лестницы… Они возбуждают народ именно на те беспорядки, на которые его еще можно вызвать сегодня». Ее психологический анализ отличается достаточной тонкостью: в простых выражениях Рахель разъясняет «функциональное значение» евреев, козлов отпущения для христианства. Ее муж рассматривал эту проблему в политическом аспекте и упрекал сыновей Израиля в тесной связи с сильными мира сего:

«Преследование евреев в наших городах – это ужасное явление. Власти не везде вмешиваются с такой же энергией как в Гамбурге; в Гейдельберге серьезные обвинения предъявлены директору Пфистеру; в Карлсруэ почтенные горожане подхватили клич «Хеп! Хеп!» Сходство этих антиеврейских проявлений доказывает, что ошибаются те, кто видит в нашей раздробленности препятствие для всеобщего народного движения. Следует признать единство немцев в проявляемом ими чувстве. Однако эта антиеврейская буря могла бы предшествовать событиям, которые бы обеспечили им полное равенство в правах благодаря народному [подъему]. Следует посоветовать евреям активно вступить в либеральный лагерь; до настоящего времени их скорее рассматривали как сторонников тех, кто обладает властью… »

И опять некоторые просвещенные евреи пытаются исправлять и образовывать своих братьев: беспорядки 1819 года побудили Ганса и его друзей основать «Общество за культуру и науку евреев». Но напрасно они во все возрастающем количестве вели активную борьбу в рядах либерального или прогрессистского лагеря, новые антиеврейские волнения произошли в Германии в 1830, 1834, 1844 и 1848 годах.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю