Текст книги "Испанская хроника Григория Грандэ"

Автор книги: Лев Василевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

В июле 1937 года с группой в шесть человек Леня перешел линию фронта у Аранхуэса. Они минировали железнодорожный мост под Торихой, заложили несколько мин на шоссе, встретились со своим человеком в одной из деревень и передневали в яме на высотке. К вечеру второго дня двинулись к своим линиям. Летняя ночь коротка. В предрассветный час спустились к Тахо, готовясь перейти ее вброд. Низкий туман стлался над рекой и стоял в оливковых рощах. За горами вставала бледная поздняя луна, она угадывалась по золотистому оттенку неба. Было удивительно тихо в этот час. Только какая-то болотная птица порой издавала резкий крик.

– Как кричит, – сказал Леня, обернувшись к шагавшему за ним Хоакину.

И в этот момент группа нарвалась на дозор противника, обходивший берег. Неожиданный залп свалил двух бойцов. Леня приказал отнести раненых к берегу и на спрятанном в камышах плоту переправить на свой берег. Сам он с ручным пулеметом залег у подножия старой оливы. Переправившиеся через реку бойцы еще слышали очереди его пулемета. Потом все стихло. Люди ждали своего командира. Он не шел. Всходило солнце. Поднимался туман. С наблюдательного пункта сообщили, что противник отходит, и тогда взвод роты, занимавшей этот участок, с четырьмя нашими бойцами переправился на вражеский берег. Там, у оливы, они нашли Леню. Издали показалось, что он спал, приложив голову к пулемету. Но… единственная пуля попала ему прямо в сердце.

С шестью бойцами нес Григорий гроб с телом Лени. За ними в строго шла рота итальянского батальона имени Гарибальди и многие жители этого испанского городка. В жаркий полдень похоронили мы Леню на кладбище в Чинчоне. Прозвучал залп прощального салюта, комья сухой земли застучали по крышке гроба. Вырос могильный холм, и девушки-испанки украсили его цветами. Григорий положил на свежую могилу черный Лёшин берет с красной звездочкой…

ДНИ И НОЧИ МАДРИДА

На протяжении почти трех лет бушевавшей в Испании войны Мадрид оставался самым горячим местом. Столица была символом Сопротивления испанского народа фашизму. С октября 1936 года фронт застыл на ее западных окраинах, в кварталах Куатро Каминос, Карабапчель, Каса-де-Кампо и Университетском городке. Мне часто вспоминаются строки замечательного испанского поэта Рафаэля Альберти, в которые он вложил весь пафос беспримерной мадридской эпопеи:

 
Мадрид – сердце Испании – бьется как в лихорадке.
В нем клокочущей крови все яростнее клокотанье…
Мадрид! Пусть не посмеют сказать о тебе иные,
Что в жарком сердце Испании кровь превратилась в иней!
 

Франко не мог позабыть своего поражения под стенами столицы. Авиация германского легиона «Кондор» и пятьдесят артиллерийских батарей всех калибров ежедневно обрушивали на город массы снарядов и бомб. Любая инициатива республиканцев на фронте вызывала ожесточенный огонь по городу. Это были дикие, жестокие, бессмысленные обстрелы. В такие дни снаряды рвались на улицах всех районов города, и уже через час мы, долго жившие в Мадриде, начинали «психологически» ощущать этот обстрел: нервы сдавали даже у людей не очень впечатлительных. Невольно думалось: где упадет следующий снаряд? Да, Мадрид был горячим местом, и Гриша Грандэ знал об этом и поэтому чаще, чем в другие части, приезжал к нам, в Мадридский отряд.

В декабре 1937 года республиканские войска успешно начали наступление на Леванте и взяли город Теруэль. Как всегда, Франко срывал злобу на Мадриде, подвергая его жестокой бомбардировке и обстрелу.

В эти дня Сыроежкин приехал в город.

По обыкновению он явился без предупреждения в самый разгар артиллерийского налета, длившегося уже вторые сутки.

Вокруг «Гейлорда» все грохотало. По улицам с воем проносились санитарные автомобили, подбиравшие раненых. К приезду Гриши обстрел, длившийся без перерыва пятнадцать часов, значительно понизил нашу «психическую сопротивляемость»: нервы были натянуты до предела. Но мы не спускались в подвал отеля в убежище: оно не могло полностью защитить от тяжелых артиллерийских снарядов, не говоря уже об авиационных бомбах. Мы оставались на третьем этаже в своих комнатах.

И вот Гриша появился в дверях. Он сразу понял состояние нашего духа и не стал говорить о делах.

– Давайте обедать или ужинать. Как хотите?.. – предложил он, когда вошедший за ним Пако положил у дверей сумку с продуктами, привезенными ими из Валенсии.

Снаружи все продолжало грохотать. В наступавших сумерках разрывы вспыхивали как зарницы над крышами домов…

– Вчера приехали дипкурьеры, – начал Гриша, не обращая внимания на грохот за окном. – Я привез письма из дому, хорошие консервы, копченую колбасу… Ну, чего повесили носы?

– А коньяк привез? – спросил Панчо Боярский, он уже собирался домой, и поэтому очередной обстрел действовал на него сильнее.

– Привез. Марфиль тоже, – проговорил Гриша, выкладывая на стол содержимое своей сумки.

Он сумел поднять наше настроение, отвлечь от мрачных мыслей, и постепенно, глядя на этого спокойного человека, слыша его ровный глуховатый голос, мы обретали душевное равновесие.

Перед тем как сесть за стол, Григорий сказал:

– Там, у подъезда, я встретил Симону. Пригласим ее? – И, не дожидаясь нашего ответа, вышел из комнаты.

Через несколько минут он появился вновь в сопровождении Симоны Гринченко, московской комсомолки, переводчицы военного советника из 11-й испанской дивизии Энрике Листера. Очень красивая, совсем еще молодая девушка с насмешливыми глазами была общей любимицей в «Гэйлорде».

…Именно 11 – я дивизия после ожесточенных боев взяла Теруэль. В декабре 1937 года в Теруэльских горах стояли необычные для Испании морозы, температура упала до минус 20 градусов. Молодые бойцы дивизии жестоко страдали от непривычного холода, среди них было много обмороженных. Поднять людей в решительную атаку было в этих условиях совсем нелегко. И вот тогда Симона Гринченко пошла вперед с пистолетом и гранатой в руках, увлекая за собой обмороженных бойцов. Она первой ворвалась в Конкуд, ключевую позицию фашистов у Теруэля. В период Великой Отечественной войны Симона сражалась в тылу у гитлеровцев, в прославленном отряде Дмитрия Медведева. Это она в лесу нагретым на костре топорищем гладила отважному советскому разведчику Николаю Кузнецову немецкий офицерский мундир, который он носил, проникая в стан врагов. А после войны, в последние годы своей жизни, Симона работала на острове Куба. Там она тяжело заболела и вскоре после возвращения домой умерла. Ее похоронили в Москве на Новодевичьем кладбище. Там стоит она, изваянная из белого мрамора, с гордо поднятой головой… Каждый год в мае друзья и соратники приходят к ее могиле.

В тот вечер в Мадриде Симона шутила, заразительно смеялась, а когда мы попросили ее рассказать об атаке на Конкуд, она очень коротко сказала:

– Уж очень холодно было, нужно было разогреться, пробежать эти двести метров до окопов фашистов. Вот и пришлось вспомнить Москву, где я брала призы в беге на короткие дистанции…

Слушая Симону, глядя на ее милое веселое лицо, мы переждали обстрел, засидевшись до глубокой ночи.

Приезжая к нам в Мадрид, Гриша, подзадоривая нас, обычно спрашивал: «Сколько офицеров-фалангистов вы захватили за это время?». Только от пленных офицеров можно было получить ценные разведывательные данные, в которых так нуждалось командование фронтом. Но изловить офицера было далеко не простым делом. Обычно они старались не ездить по прифронтовым дорогам ночью, да и днем не отваживались без охраны пускаться в путь.

В один из своих приездов в Мадрид, в начале осени 1937 года, Григорий решил отправиться с группой нашего отряда в район города Авилы, чтобы выйти на дорогу между Авилой и Вильякастином, на которой наши горные посты отмечали оживленное движение. Это направление считалось наиболее опасным (если на наши путях вообще были менее опасные или безопасные). Но именно там вероятнее всего можно было перехватить машину с офицерами. Этим и объяснялся выбор Сыроежкнна.

За несколько дней до его приезда мы получили от летчиков «подарок» – два скорострельных авиационных пулемета ШКАС, снятых с вышедшего из строя самолета. Прицельно стрелять из них с руки на дистанций в несколько сот метров было невозможно, зато с близкого расстояния противника можно было вымести, как метлой. Все только и говорили в отряде об этих пулеметах. До похода нам только однажды довелось стрелять из них, и хотя стрельба показала, как малопригодно это оружие для наших целей, расставаться с ними никто не хотел. Я решил взять один ШКАС в поход к Авиле.

Больше всех с этими пулеметами возился Чико – Карлос Пинтадот уж очень хотелось ему испытать их в деле. Видя его рвение, Табо сказал: «Уж если они тебе пришлись по душе, то и тащи сам». «И я буду стрелять из него?» – с жаром спросил юноша. «Конечно, если придется» – смеясь, ответил Таба.

Ночью у Экскориала мы перешли лесистый хребет и спустились к дороге между Авилой и Вильякастином. Оказывается, здесь Григорий решил испытать придуманный им «прибор для остановки автомашин». Что это было? Двухмиллиметровая стальная проволока, на которой обычно поднимают аэростаты заграждения, и два небольших металлических блока, употребляемых монтерами при натяжении линии электропередачи. Между двумя деревьями, росшими по обеим сторонам дороги, проволока «прибора» была туго натянута над дорогой на высоте примерно семидесяти сантиметров. Разделив людей на две части, Григорий приказал им укрыться в кюветах.

Едва закончились эти приготовления, как со стороны Авилы послышался треск мотоцикла и показался прыгающий луч фары. Мотоциклист гнал на большой скорости. С ходу он наскочил на проволоку, вылетел из седла и, пролетев метров десять, упал на асфальт. Мотоцикл был отброшен назад, на дорогу, трещал и вертелся на месте. Мотоциклист был мертв. Это был штабной связист-сержант, и в его сумке мы нашли приказы, разные штабные документы, представлявшие, как выяснилось позже, значительный интерес.

Быстро очистив шоссе, группа вновь затаилась в кювете.

Прошло не более четверти часа, как вдали, опять со стороны Авилы, показался свет фар. На этот раз шла легковая машина. Она также налетела на проволоку. Шофер был без сознания, вероятно, он сильно повредил себе грудную клетку о баранку машины, а сидевший рядом с ним лейтенант пробил головой переднее стекло и был убит. От резкой остановки автомобиля, мчавшегося на скорости не менее восьмидесяти километров в час, с места сорвался бак, и из-под капота автомобиля показались языки пламени. Дав знак всем оставаться на месте, Григорий подбежал к автомобилю. Он открыл заднюю дверцу, и сидевший за ней человек вывалился из кабины. Это был майор, потерявший сознание от сильного сотрясения. Никаких признаков тяжелых повреждений не было. Григорий расстегнул воротник его мундира и дал глотнуть воды из своей фляги. Майор застонал. Приводить его в чувство на дороге у нас не было времени, и четверо бойцов понесли его к хребту. Автомобиль тем временем уже полыхал, и с минуты на минуту можно было ожидать, что пожар заметят из ближайшего селения и примчатся к месту аварии.

Мы быстро отходили. Чико со своим пулеметом ШКАС шел позади и все бубнил Табе, что зря не подождали, когда на пожар примчится машина с фашистами. Был бы подходящий случай полоснуть по ним из пулемета, выпускавшего полторы тысячи пуль в минуту. Таба долго молча слушал его, но, когда ему надоели причитания, сказал:

– Ну хорошо, а где у тебя полторы тысячи патронов? Сколько их в диске? А? Довольно болтать, шагай к веселей…

Карлос переложил с плеча на плечо тяжелый пулемет и, вздохнув, замолчал. Подъем становился все круче. До хребта было совсем недалеко. Спустя час группа углубилась в горный лес и сделала первый привал, Майор пришел в себя. Он был, конечно, очень удручен пленением, испуган и с готовностью отвечал на все вопросы.

Нечасто попадались в плен такие офицеры, да к тому же еще штабисты. Командование Мадридского фронта получило от него весьма ценные сведения.

Когда мы вернулись в Мадрид, Григорий, раздумывая о применении своего «прибора», сказал, что его следует применять не на прямых отрезках дорог, а на поворотах, где машины замедляют ход, так как пленным надо сохранить жизнь.

Мы были тесно связаны между собой боевой работой, живя в обстановке быстротечных событии войны с ее успехами и неудачами. Неудач становилось все больше. Роковой ход войны для республики особенно чувствовался в Мадриде. Никогда не забыть осенние и зимние вечера 1937–1938 годов в нетопленых стенах «Гэйлорда».

Мы были молоды, жизнерадостны, здоровы, не избалованы. И наши планы были грандиозны! Григорий Сыроежкин, будучи высокоидейным коммунистом, имея богатый опыт общения с разными людьми, был терпелив, внимателен и заботлив с нами. Его авторитет был непреложным, его слово – окончательным.

Но очень он не любил нереальных выдумок пустой фантазии, когда обсуждались планы предстоящих походов. Того из нас, кто увлекался и предлагал прямо-таки фантастические планы, ждал холодный, отрезвляющий душ Гришиной логики, порой беспощадной и даже едкой.

Одни из товарищей, действовавший параллельно с нами, но не подчиненный Григорию Сыроежкину, тоже водил группу в тыл к франкистам и кое-что рассказал об этом Хемингуэю, с которым его познакомили Михаил Кольцов и Илья Эренбург, в то время находившиеся в Испании. Позже в своих воспоминаниях И. Эренбург писал, что этот советский товарищ якобы послужил Хемингуэю прообразом главного героя его романа «По ком звонит колокол».

Григорий не только не одобрял такие разговоры с журналистами, но категорически запрещал что-либо рассказывать о наших походах в тыл к противнику. Он считал, что время для рассказом о нашей работе наступит позже.

– Я считаю, – говорил он, – что все прояснится со временем. Сейчас многое еще не видно нам и представляется в неправильном свете. Лучше не спешить, посмотреть и осмыслить дальнейший ход этих событий. Тогда все станет на свои места. В испанских делах тоже надо хорошо разобраться, многое изучить и понять, ведь мы плохо знаем историю этой страны. А у нас нет ни времени, ни возможности изучать все детали, разобраться в сложной политической обстановке. – Григорий замолчал и, прежде чем продолжать, прищурился и посмотрел на меня. – Уж если писать, – вновь заговорил он, – так под старость, когда все сделал. Пока же мы молоды, можно сказать, прошли лишь половину положенного нам пути. Многое еще у нас впереди…

ТОВАРИЩИ ПО БОРЬБЕ

Были среди нас товарищи, жизнь и дела которых должны служить примером для молодых людей новых поколений. Коротко я уже упомянул об одном из них – Александре Рабцевиче, носившем в Испании имя Виктор. Вторым, прибывшим в наш отряд несколько позже, был Кирилл Орловский, в Испании его звали Стрик. Как и Рабцевич, Орловский в 1920 году партизанил в тылу у белополяков, а в период Великой Отечественной воины оба командовали крупными партизанскими группами в тылу у гитлеровцев, в Белоруссии. Многими славными делами прославились они и заслужили высокое звание Героя Советского Союза.

После войны Александр Рабцевич продолжал служить в пограничных войсках до самой своей смерти (1956 год). А Кирилл Орловский стал во главе знаменитого белорусского колхоза «Рассвет», поднятого им из руин и превращенного в образцовое хозяйство. Он был членом ЦК нашей партии и депутатом Верховного Совета СССР.

В Испании Кирилл Орловский – Старик – проделал за короткое время прямо-таки поразительные по смелости и отваге дела. С двумя товарищами, русским и испанцем, он совершил беспримерный 600-километровый рейд по тылам франкистов и дошел почти до португальской границы. На крутом повороте горной дороги, невдалеке от городка Мерида, что стоит на берегу реки Гвадианы, они остановили автобус с жандармами, проводившими кровавые карательные операции в этом районе, и уничтожили их. На поимку маленькой группы Орловского франкисты бросили несколько вооруженных до зубов отрядов, но хитрый белорусский партизан сумел запутать свои следы, выйти, казалось, из замкнутого кольца преследователей и после месячного пребывания на вражеской территории вернуться на республиканскую сторону. Об этом походе можно было бы написать целую книгу. Но это лишь один эпизод из многих героических дел, совершенных им за свою жизнь. Книга о жизни и борьбе Кирилла Прокофьевича Орловского еще ждет своего автора.

Григорий Сыроежкин и Кирилл Орловский давно знали друг друга, они были соратниками со времен гражданской войны.

Николай Прокопюк, Николас, как называли его испанцы, воевал со своим отрядом на юге Испании, на Андалузском фронте. Всегда веселый, жизнерадостный он был желанным гостем у нас в Мадриде, куда изредка приезжал. О делах своего отряда он всегда говорил кратко, без подробностей, когда придется к слову, с солдатской грубоватой прямотой. К тому же у него всегда находились меткие поговорки или соленые анекдоты. Он был поразительно находчив, сыпал экспромты и, с кем бы ни говорил, не изменял своей ироничной манеры.

До сих пор, встречаясь с ним в Москве, я с удовольствием пожимаю его мужественную руку. То же самое могу сказать о втором моем товарище – Станиславе Ваупшасове. В Испании он был Альфред. Это человек совсем иного склада, нежели Николай Прокопюк. Немного сумрачный, молчаливый, со строгим, неулыбчивым лицом, худой, он казался даже немощным. Но в действительности был крепок как дуб, вынослив и неутомим. Свой большой партизанский опыт Альфред накопил еще в 1920 году, партизаня в тылу белополяков. Скромный и выдержанный, спокойный и храбрый, умевший не показывать своих переживаний и волнений, он всегда служил примером для своих подчиненных.

В 1938 году Ваупшасову предложили отправиться в зону Центр – Юг, которая вскоре оказалась совершенно отрезанной от внешнего мира, так как Каталония была захвачена мятежниками. Задание состояло в следующем: если в окруженной противником зоне Центр – Юг, заключавшей в себе Мадридский, Гвадалахарским, Левантийский, Эстремадурский и Андалузский фронты с десятками республиканских дивизий, будет сохранен порядок и боевой дух сопротивления, оставаться там в качестве старшего советника 14-го партизанского корпуса. Если же там начнется разложение, паника и предательство, найти способ уйти…

Станислав Ваупшасов после падения Каталонии продолжал активно действовать в отрезанной зоне, он даже создал там школу партизанских командиров. Так продолжалось несколько месяцев, пока генералы Миаха, Касадо, анархист Мера и правый социалист Бестейро не подняли восстание против республиканского правительства и сдали всю зону Франко. Десятки боеспособных дивизий, тысячи честных патриотов были преданы фашистам и расстреляны.

Выслуживаясь перед фашистами, предатели объявили вне закона коммунистов и оставшихся в зоне советских добровольцев. Ваупшасова и нескольких других оставшихся советских добровольцев разыскивали агенты «пятой колонны», теперь открыто вышедшие на улицы. Умело маскируясь и маневрируя, Ваупшасов дошел до побережья Средиземного моря. Там он нашел самолет и верного летчика-испанца. Счастливо избежав подставленную фашистами катастрофу, он с несколькими товарищами перелетел в Северную Африку, в город Оран во французском Марокко, и уж оттуда добирался домой.

Во время Великой Отечественной войны Николай Прокопюк и Станислав Ваупшасов возглавлял на временно оккупированной гитлеровскими войсками территории крупные партизанские соединения, а во второй половине войны их соединения действовали уже на территории Польши и Словении. Оба по праву заслужили Золотые Звезды Героев Советского Союза. Я горд сознанием, что судьба свела меня с такими людьми на путях национально-революционной войны испанского народа.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ОТДАЛЕННОЕ ПРОШЛОЕ

По литературе известно дело под названием «Синдикат», которое связано с именем неистового врага Советского государства Бориса Савинкова. Я упоминаю о нем по двум причинам. Во-первых, потому, что на долю Григория выпала честь сыграть в этом деле одну из главных ролей, а во-вторых, в Мадридском интернациональном разведывательно-диверсионном отряде среди не большой группы русских белоэмигрантов, добровольно приехавших сражаться в Испанию, был единственный сын Бориса Савинкова – Лев Савинков. Но о нем несколько позже.

Итак, коротко о деле «Синдикат». Два скупых документа подводят его итог. Первый документ – газета-хроника:

«В двадцатых числах августа с. г. (1924 г.) на территории Советской России ОГПУ был задержан гражданин Савинков Борис Викторович, один из самых непримиримых и активных врагов рабоче-крестьянской России (Савинков задержан с фальшивым паспортом на имя В. И. Степанова)».

Второй документ был опубликован значителен позднее:

«Из протокола Президиума Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР от 5 сентября 1924 года

§ 17. О награждении орденом Красного Знамени группы работников ОГПУ. (Внесено секретарем ЦИК Союза ССР.)

Принимая во внимание успешное завершение, упорную работу и проявление полной преданности делу, в связи с исполнением трудных и сложных заданий ОГПУ возложенных на товарищей Менжинского В. Р., Федорова А. П., Сыроежкина Г. С., Демиденко Н, И., Пузицкого С. В., Артузова А. Х., Пиляр Р. А, Гендина С. Г., Крикмана Я П., Сосновского И. И., Президиум ЦИК Союза ССР постановляет:

Наградить орденом Красного Знамени тт. Менжинского В. Р., Федорова Л. П., Сыроежкина Г. С., Демиденко Н. И., Пузицкого С. В. и Пиляр Р. А.

Товарищам: Артузову А. X., Сосновскому И. И., Гендину С. Г. и Крикману Я. П. объявить благодарность рабоче-крестьянского правительства Союза ССР за их работу.

Председатель Президиума Союза ССР М. И. Калинин

Секретарь А. Енукидзе»

Я не буду здесь повторять подробности этого дела уже известного по книгам писателей В. Ардаматского «Возмездие» и Т. Гладкова и М. Смирнова «Менжинский», а напомню лишь основной ход и последовательность событий в той их части, которая имеет непосредственное отношение к Григорию Сыроежкину.

Борис Савинков, этот честолюбивый и неукротимый в своей активности человек, обладал большим опытом конспиративной работы, организации всевозможных авантюристических и террористических акции в период царизма и тонкий конспиратор, он к тому же имел преданных сподвижников, готовых повсюду следовать за ним и выполнять его любое указание. Он был связан с английской, американской, французской и польской разведками – ему верили и давали деньги.

Ф. Э. Дзержинский знал, что пока Савинков остается за границей, он ни при каких обстоятельствах не прекратит враждебной деятельности против нашего государства. Значит необходимо было захватить его и тем самым нанести сокрушительный удар не только по савинковской организации, но и по всем тем, кто делал на него ставку.

При всей своей изощренности Савинков не мог создать широко разветвленного контрреволюционного подполья. Для этого у нас в стране уже не было почвы. Его нелегальные организации представляли собой бандитские шайки, занимавшиеся убийствами и грабежами. И все же Савинков мечтал о широком контрреволюционном движении.

Для успешного осуществления поставленной ОГПУ цели следовало учесть особенности характера этого человека, главной чертой которого было чудовищное честолюбие. И вот под руководством Дзержинского и Менжинского была разработана умная и очень тонкая комбинация, получившая название «Синдикат». Было решено создать видимость существования в нашей стране широко разветвленной подпольной антисоветской организации, объединяющей многих авторитетных и достаточно широко известных людей. Савинкову же нужно было внушить, что без его личного руководства подполье не сможет действовать.

В ОГПУ не было недостатка в тонких умах, уже блестяще проявивших себя в ряде сложных дел, в том числе и в деле «Трест». Но для посылки к Савинкову, для поездок за границу нужны были люди, не только обладающие исключительными личными качествами. Их положение в органах должно было быть менее заметным, чем положение таких людей, как Л. Артузов, В. Стырне, Р. Пиляр, С. Пузицкий и некоторые другие руководящие работники. Дзержинский и Меижииский остановили свой выбор на двух людях: Андрее Павловиче Федорове и Григории Сергеевиче Сыроежкине. Они начали игру; их целью было заставить такого опытного конспиратора, как Савинков, полностью поверить в существование большой антисоветской организации, которая только и ждет, чтобы он взял в свои руки бразды правления. Андрей Федоров и Григории Сыроежкин под видом членов этой подпольной организации ездили за границу.

Шли недели, месяцы напряженной, очень сложной работы. Обоим нужно было тщательно контролировать каждый свой шаг. Будет правильнее сказать, что Федоров и Сыроежкин перешли на нелегальное положение, они не появлялись в здании ОГПУ, им было запрещено встречаться с товарищами, не посвященными в дело «Синдикат», они не жили на своих квартирах и имели документы на другие фамилии и имена.

С годами, когда о деле этом можно было говорить в прошедшем времени, рассказы о Федорове и Сыроежкине обросли чуть ли не легендами. Знал об этом и автор этих строк. Когда же судьба свела меня с Григорием Сыроежкиным в Испании, мне очень захотелось узнать хоть что-нибудь об этом деле из уст одного из главных его участников. Но не в правилах этого человека было рассказывать о себе. И я надеялся на какой-то исключительный случай, на подходящую обстановку и, вооружившись терпением, ждал. И вот такой случай представился.

Григорий рассказал мне один эпизод, кстати, по-разному описанный в книгах писателей В. Ардаматского, Т. Гладкова и М. Смирнова. Теперь, наверное, трудно установить, какая из версий более верная. Здесь же я изложу этот эпизод, как слышал о нем из уст самого Григория, а спустя более двадцати лет его мне подтвердил полковник Александр Тимошков, соратник Сыроежкина по работе в Китае.

Однажды вечером мы вернулись в Мадрид с очередной рискованной операции. В нашем отеле «Гэйлорд» был редкий день, когда подавали горячую воду. Разморенные усталостью и горячей ванной, мы рано легли. Григорий покрякивал от удовольствия, растирая руками свою атлетическую грудь. Потом прилег, с наслаждением вытянулся под одеялом и, похоже, задремал.

– Гриша, расскажи о том, как ты с Андреем Федоровым привез Савинкова, – неожиданно для себя отважился попросить я.

Он с удивлением и, как мне показалось, недовольно посмотрел на меня.

– Ну, чего рассказывать… Ну, было дело… Мало ли их было и еще будет… Это длинная истории. Давай спать! А? – И он повернулся к стене, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Но через минуту вдруг повернулся ко мне и сел на постели.

Должно быть, у меня был уж очень смущенный вид, потому что Григорий засмеялся и сказал:

– Ладно уж. Так и быть, расскажу, а то ты не отстанешь от меня… Я уж вижу. По прямо тебе скажу, что обо всем деле рассказывать долго, да и всего я не знаю. Андрей мне тоже всего не рассказывал, а его доклады начальству я не видел… Ей-богу, это очень длинная история. Может, в другой раз?

Но я уже решил быть настойчивым:

– Нет, Гриша, раз согласился – рассказывай!

– Ну и репей же ты, – усмехнувшись, пробурчал он.

Свой рассказ он начал так, как будто я уже многое знал, без вступления или объяснений.

– Перешел я польскую границу под видом «Зеленого». Так тогда на Украине и в Белоруссии называли бандитские формирования. Явился на польскую заставу, так, мол, и так, ищу связи с эсерами, Конечно, офицер разведки не поверил мне сразу на слово. Польские разведчики – народ хитрый и опытный. Отправили меня в Вильно и поместили в гостинице. Чувствую, что поляк не доверяют мне, проверяют. Каждый день офицеры-разведчики устраивают попойки. Они рассчитывали, что я проболтаюсь в пьяном виде. Делав вид, что совсем пьян я рассказал им страшную историю, как красные уничтожили всю мою кулацкую семью, и, поверишь, плакал перед ними настоящими слезами, при этом Гриша беззвучно рассмеялся. – И откуда только слезы брались? Ведь я никогда в жизни не плакал! Офицеры обещали мне помочь установить связь с эсерами.

В ожидании связи живу себе в гостинице, ем, пью за их счет, гуляю по городу. Однажды иду, и вдруг бросается ко мне какой-то тип. Гляжу, мой старый сослуживец по трибуналу в 1918 году, поляк Стржелкевский. Подлец, вор, пьяница и перебежчик. В Польше он обосновался с 1922 года. Он знал, что я работал в ЧК. Конечно я тоже «обрадовался» встрече. Вспомнили прошлое. Я рассказал ему наскоро состряпанную историю что вот, мол, порвал с Советской властью, разочаровался решил уйти к «зеленым»… Выпили, как полагается и условились о следующей встрече. Но я не питал никаких иллюзий на тот счет, что он не донесет в полицию.

На следующий день сижу утром в ресторане гостиницы. Завтракаю. Вижу, как какой-то тип наблюдает за мной через просветы в матовом стекле двери.

«Что за черт? – думаю. – Надо выяснить, в чем тут дело».

Поднимаюсь со своего места и иду к двери, распахиваю ее и хватаю шпика за грудки. «Ты что за мной шпионишь?» А он как заверещит! «Я, – говорит, – не шпион, а здешний парикмахер. Только что брил двух полицейских и слышал, как они говорили, что будут арестовывать большевика-чекиста. Вот я и хотел на этого чекиста посмотреть».

Что делать? Вышел я из ресторана на улицу, и тут меня арестовала полиция. Привезли в участок. Вижу там за столом сидит мой «сослуживец». Прохожу мимо него и спрашиваю: «Что, доволен?» – «Да, доволен» – отвечает.

Я отказался отвечать полицейским и потребовал позвать знакомого мне офицера разведки. Когда тот приехал, я сказал, что «сослуживец» – пьяница, кокаинщик хочет свести со мной личные счеты. Понимаешь, попал в точку! Здесь этот тип тоже успел проявить себя с самой худшей стороны. И мне поверяли. Привезли опять в гостиницу, но наблюдение не сняли. Шпики, как тени, всюду ходили за мной. Тогда я устроил офицеру бурную сцену: «Если не верите, сажайте в тюрьму. В таких условиях работать не буду!». Представь себе, подействовало!

Гриша сделал паузу, закурил, посмотрел на часы и совсем уже другим тоном сказал:

– Чувствовал, опасность усиливается с каждым днем. Хотелось все бросить и бежать без оглядки… – Сыроежкин помолчал, словно вспоминая что-то. – Спустя несколько дней направляют меня в Варшаву. Там я встретился с доверенными людьми Савинкова, передал им «донесение» от «организации». Они расспрашивали меня, проверяли. Ох и хитрые же были его люди! Но при всей их настороженности чем-то я им понравился, и поверили они мне. Просили провести в Советский Союз их эмиссара. Я отвечаю, что смогу провести. Давайте вашего человека, пусть пойдет со мной, проверит сам, убедится, что я говорю правду. Польская разведка тоже хотела переговорить со мной. Ну что ж, поговорил я с ними, дал «ценную информацию», а затем пошел с эмиссаром. В Москве показали ему «организацию», присутствовал он на ее заседании, слушал всякие споры и высказывания. Все сошло в лучшем виде, и эмиссар, убежденный в наличии крепкой организации, вернулся в Варшаву… После этого уж Савинков не сомневался и решил сам поехать в Москву…