Текст книги "Том 15. Статьи о литературе и искусстве"
Автор книги: Лев Толстой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)
Упадок буржуазного искусства писатель связывал с его отчужденностью от народа, с тем, что оно полностью подчинило себя интересам господствующих классов. Отделившись от народного искусства, искусство высших классов сбилось с верной дороги и постепенно превращалось в пустую забаву праздных людей. «…И вот теперь, – писал Толстой в конце 90-х годов, – дошло до декадентства» (53, 116).
В декадентстве Толстой увидел прямой признак вырождения культуры, «последнюю степень бессмыслия», как написал он в Дневнике 20 декабря 1896 года (53, 126).
В статьях об искусстве, предшествовавших его эстетическому трактату, Толстой отверг определение искусства как «сверхполезной» деятельности человеческого духа. Видя, что на практике этот взгляд приводит к тому, что любая «материально бесполезная» деятельность признается искусством, Толстой, разумеется, не мог с ним согласиться.
В дневниковых записях и статьях об искусстве, относящихся к 80-м и последующим годам, Толстой с полной определенностью выразил свое несогласие с основными положениями философия Шопенгауэра и его эстетическими «законами», которые были унаследованы декадентами. В Дневнике писателя за 1889 год есть, например, такие записи: «…читал эстетику Шопенгауэра: что за легкомысленность и неясность… Но правду сказал мне кто-то, что царствующая эстетическая теория – его» (50, 122, 123). В дневниковой записи от 22 августа того же года Толстой подробно исследует происхождение теории «искусства для искусства» и «науки для науки». «Псевдонаука и псевдоискусство», с точки зрения Толстого, – порождение «избыточествующих классов», и для их оправдания «подстраиваются теории». И здесь же, в качестве примера, Толстой называет теории Шопенгауэра и Конта (там же, с. 125).
Не без основания Толстой видел в Шопенгауэре одного из родоначальников «господской» эстетики и духовных отцов декадентского искусства.
В 90-х годах минувшего века духовным лидером декадентов стал Фридрих Ницше с его учением о «сверхчеловеке». Всю силу и мощь своей критики Толстой направил на то, чтобы развенчать этого новоявленного «пророка», чьи антидемократические идеи полвека спустя были взяты на вооружение немецкими и другими фашистами. Относительно Ницше Толстой проницательно заметил, что, «отрицая все высшие основы человеческой жизни и мысли, он доказывает свою сверхчеловеческую гениальность. Каково же общество, если такой сумасшедший, и злой сумасшедший, признается учителем?» (54, 77).
Критика декадентства – «этой болезни времени» – была заслугой Толстого. Одним из первых он указал на заимствование идейно-эстетических основ декадентства из арсенала ницшеанской философии.
Толстой считал, что декаданс в его крайних формах враждебен подлинному искусству. «Их поэзия, их искусство, – писал Толстой о декадентах, – нравятся только их маленькому кружку точно таких же ненормальных людей, каковы они сами. Истинное же искусство захватывает самые широкие области, захватывает сущность души человека. И таково всегда было высокое и настоящее искусство» (78, 67).
Критикуя модернистов (к числу которых он относил не только декадентов, но и все другие разновидности формалистического искусства, всех представителей «искусства для искусства»), Толстой противопоставлял им великих художников реалистического направления. «Не унывайте, – наставлял он одного из начинающих писателей в 1910 году, – и не берите в писании за образец новых, а Пушкина и Гоголя…» (81, 46).
Справедливо оценивая декадентство как «несомненный упадок цивилизации» (78, 67), Толстой был не прав, безоговорочно относя к декадентам едва ли не всех поэтов-символистов, близких к символизму драматургов, а также поэтов, художников и музыкантов романтиков.
И не случайно при переводе трактата «Что такое искусство?» на иностранные языки он вносил в его текст уточнения, как раз касавшиеся оценок некоторых выдающихся мастеров искусства. Вот один из примеров. Переводчик трактата на английский язык Э. Моод попросил Толстого указать, к каким операм Вагнера относится его критика. И Толстой ответил: «Операм Вагнера последнего периода» (70, 196). Э. Моод ввел это уточнение в английский текст трактата. Оно соответствует тому, что сказано о Вагнере в XIII главе трактата, где Толстой указывает, что он критикует музыку «Вагнера последнего периода».
Десятилетие спустя в беседе о Вагнере Толстой сказал: «Я его музыку недостаточно знаю» – и добавил, что, «когда Вагнер появился», он решил, что его искусство «выросло среди богатых, непонятное для масс». И сделал вывод: «Таков Вагнер. То же – декадентство. (То же самое в живописи)»[197]197
Д. П. Maковицкий. У Толстого. 1904–1910. «Яснополянские записки». – «Литературное наследство», т. 90, кн. 3. М., 1979, с. 81.
[Закрыть].
Толстой сближает Вагнера с декадентами, находя, что, как и они, выдающийся композитор непонятен массам. Однако для Толстого постепенно становилось очевидным, что Вагнер искал пути к искусству будущего, хотя, с точки зрения Толстого, не нашел к нему верного пути[198]198
Там же, кн. 1, с. 185.
[Закрыть].
Крупнейшими из литературно-критических работ Толстого, тесно связанных с его эстетическим трактатом, являются предисловие к сочинениям Мопассана (1894) и критический очерк «О Шекспире и о драме» (1904).
С произведениями Мопассана Толстой впервые познакомился в трудное для него время «внутренней перестройки всего… миросозерцания…». Эта перестройка привела его к новому взгляду на задачи искусства и, прежде всего, к повышенным требованиям к нравственному содержанию произведений художественного творчества.
Анализируя с этой точки зрения каждое из сочинений Мопассана, появившихся вслед за книжкой его рассказов «Заведение Телье», которую Толстому подарил Тургенев, Толстой устанавливает, в каком направлении развивалось творчество замечательного французского писателя. После этих рассказов Толстой прочел «превосходный роман» Мопассана «Жизнь», а затем его роман «Милый друг», в котором увидел также «серьезную мысль и чувство» и «серьезные запросы от жизни». Однако, став «модным автором», Мопассан, по мнению Толстого, утратил то, что сделало значительными его первые два романа: поддался теории, согласно которой художники могут «совершенно игнорировать всякие нравственные вопросы», и обратился к изображению женской красоты и физической любви. «Удовлетворяя этому-то требованию избранных умов, – с горькой иронией замечает Толстой, – и писал Мопассан свои романы, наивно воображая, что то, что считается прекрасным в его кругу, и есть то прекрасное, которому должно служить искусство». Это привело писателя и к художественным потерям: на всех произведениях, написанных вслед за «Милым другом», лежит «печать поспешности и, главное, выдуманности».
И тем не менее Толстой не относил Мопассана к авторам «чувственных романов», беззастенчиво выдающих «дурное за хорошее». «…Мопассан был талант, – говорит Толстой, – то есть видел вещи в их сущности, и потому невольно открывал истину…» И далее в статье Толстого следуют поразительные страницы о значении истинно талантливых людей в искусстве, об «удивительном свойстве всякого истинного таланта», состоящем в том, что он «учит обладателя его, ведет его вперед по пути нравственного развития, заставляет его любить то, что достойно любви, и ненавидеть то, что достойно ненависти».
Пример Мопассана показывает, что «носитель таланта – человек – может ошибаться, но талант, если только будет дан ему ход, как давал ему ход Мопассан в своих рассказах», поправит его и «он невольно сделает не то, что хочет, а то, что должно. И это случилось с Мопассаном».
В свете этой мысли Толстой анализирует и оценивает и «прелестные мелкие рассказы» Мопассана, и «лучшую книгу» его «На воде», и поздние романы.
Заключая статью, Толстой говорит о «трагизме жизни» Мопассана, порожденном его долгим пребыванием в «самой ужасной по своей уродливости и безнравственности среде», из которой он пытался, но не смог вырваться.
В то же время одной из решающих причин трагической гибели Мопассана Толстой считал равнодушие писателя к религии, его безверие. Но и признав Мопассана безрелигиозным художником, Толстой не захотел и не смог его осудить: «Будем же благодарны этому сильному, правдивому человеку и за то, что он дал нам».
Статья Толстого о Мопассане была опубликована за несколько лет до появления его трактата «Что такое искусство?». Статью «О Шекспире и о драме», названную «критическим очерком», Толстой написал через пять лет после опубликования трактата об искусстве. В ней, как и в трактате, Толстой ставит и по-своему решает важнейшие эстетические вопросы: в чем сущность искусства, каковы роль и взаимосвязи содержания и формы в художественных произведениях, определяет нравственные задачи искусства. Здесь эти проблемы решаются на основе опыта мировой драматургии и, в частности, творчества Шекспира. Естественно, что в ней Толстой говорит и о специфике драматического искусства, его законах.
Свое неприятие Шекспира Толстой мотивировал тем, что английский драматург считается «великим среди высших классов нашего общества». В статье «О Шекспире и о драме» этот тезис получил дальнейшее развитие.
Читая книги таких «наибольших хвалителей» Шекспира, как Гервинус, Брандес и другие, приписавших миросозерцанию великого драматурга несвойственные ему черты, Толстой пришел к выводу, что содержание шекспировских пьес заключается главным образом в восхвалении сильных мира и презрении к толпе, к рабочему люду, в отрицании всяких не только религиозных, но и «гуманитарных стремлений, направленных к изменению существующего строя».
Отвергнув этические принципы Шекспира, Толстой попытался развенчать и его художественно-эстетический авторитет. Критикуя аллегории и пышные метафоры, гиперболы и непривычные сравнения, «ужасы и шутовство, рассуждения и эффекты» – характерные черты стиля шекспировских пьес, Толстой принял их за приметы исключительного искусства, обслуживающего запросы «высшего сословия» общества.
Поздний Толстой полагал, что драма должна «служить уяснением и утверждением в людях высшей ступени религиозного сознания» и поэтому шекспировская драматургия и все пьесы, созданные под влиянием Шекспира, должны быть отвергнуты.
Нет сомнений, что Толстой не смог должным образом оценить значение шекспировской драматургии. Однако еще Бернард Шоу, назвавший статью «О Шекспире и о драме» «великой толстовской ересью»[199]199
«Литературное наследство», т. 37–38, кн. II, с. 622.
[Закрыть], сумел обнаружить в ней не только заблуждения писателя, но и его совершенно справедливые требования, обращенные к современному искусству.
Критикуя в своей статье Шекспира, Толстой в то же время указывает и на многие достоинства пьес великого драматурга: его замечательное «умение вести сцены, в которых выражается движение чувств», необыкновенную сценичность его пьес, их подлинную театральность. В статье о Шекспире содержатся глубокие суждения Толстого о драматическом конфликте, характерах, развитии действия, о языке персонажей, о технике построения драмы и т. д.
Современники писателя свидетельствуют, что он противопоставлял шекспировские драмы декадентско-символистским пьесам. Он говорил: «Вот я себе позволял порицать Шекспира. Но ведь у него всякий человек действует; и всегда ясно, почему он поступает именно так. У него столбы стояли с надписью: лунный свет, дом. И слава богу, потому что все внимание сосредоточивалось на существе драмы, а теперь совершенно наоборот». Толстой, «отрицавший» Шекспира, ставил его выше драматургов – своих современников, создававших бездейственные пьесы «настроений», «загадок», «символов». Критикуя их, Толстой замечал: «Вообще у современных писателей утрачено представление о том, что такое драма»[200]200
См.: А. Б. Гольденвейзер. Вблизи Толстого. М., 1959, с. 114.
[Закрыть].
Признав, что под влиянием Шекспира развивалась вся мировая драматургия, не имеющая «религиозного основания», Толстой отнес к ней и свои «театральные пьесы», заметив при этом, что они были написаны «случайно» (35, 270). Так, критик В. В. Стасов, восторженно встретивший появление его народной драмы «Власть тьмы», находил, что она написана с шекспировской мощью[201]201
См.: «Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка 1878–1906», Л., 1929, с. 70.
[Закрыть].
Все то, что сказал Толстой «в пользу» Шекспира в своем «критическом очерке», свидетельствует, что он не был тем безоглядным ниспровергателем классического наследия, каким его до сих пор изображают иные зарубежные критики.
В очерке о Шекспире поставлен вопрос об авторитетах в искусстве. Слепая вера в них и в особенности их канонизация приводят, по мысли Толстого, к тому, что даже «ошибки авторитетов берутся за образцы» (53, 125).
Наряду с Шекспиром под огонь толстовской критики попали Данте, Рафаэль, Бетховен, Гёте, Пушкин. Однако же трехвековой шекспировский культ побудил Толстого избрать именно английского драматурга главной мишенью своей критической атаки.
Отрицание Толстым Шекспира, как и некоторых других классиков мирового искусства, не было постоянным и тем более абсолютным.
Беседуя в 1898 году с деятелями народного театра, Толстой говорил: «Почему вы не ставите для народа Шекспира? Может быть, вы думаете, что народ Шекспира не поймет? Не бойтесь, он не поймет скорее современной пьесы из чуждого ему быта, а Шекспира народ поймет. Все истинно великое народ поймет»[202]202
«Театр и искусство», 1899, № 4, с. 76.
[Закрыть].
Свои противоречивые оценки пушкинского творчества (критические нападки на него в педагогических статьях 60-х годов и в трактате об искусстве) Толстой опроверг признанием, сделанным в 1908 году: «…я… высоко ценил (и ценю) гений Пушкина…» (78, 105). И, в конце концов, то же самое он мог сказать о каждом из великих писателей и художников, иронически оценивая свое «отрицание» искусства (действовал по пословице: «осердясь на блох, и шубу в печь») (30, 211).
Проблема отношения к классическому наследию выдвигалась Толстым как социальная проблема. Когда «наука и искусство служат только небольшой кучке счастливцев», – говорил писатель, – тогда произведения классиков являются «кондитерским пирожным среди голодающих». Но в том случае, «когда общественная жизнь построена на любовных, братских началах и наука и искусство служат всем людям одинаково, тогда имеют полное право на существование и картины Репина, и философский журнал Грота, и романы Толстого»[203]203
«Сборник воспоминаний о Л. Н. Толстом». М., 1911, с. 77–78.
[Закрыть].
Толстой видел, что в классовом обществе рост культуры и цивилизации неизбежно сопровождается ростом страданий народных масс. «Надо, – писал он, – отказаться от роскоши и цивилизации, будучи готовым устроить ее завтра же, только общую и равную» (50, 102).
Эти слова писателя не оставляют сомнений в том, что вопрос о судьбах классического наследия он решал, исходя из своего представления о справедливой общей жизни, из интересов трудового народа, как он их понимал.
Статьями о Мопассане и Шекспире, предисловием к роману Поленца «Крестьянин» не исчерпывается то, что написал и сказал Толстой о западноевропейской литературе, а статьей о Гоголе, предисловием к роману Эртеля «Гарденины» и послесловием к рассказу Чехова «Душечка» далеко не исчерпывается то, что он написал и сказал о русских писателях. Однако в названных работах, пожалуй, наиболее полно обнаружились те принципы, которым следовал Толстой, выступая в роли литературного критика. В них и в небольших по объему статьях Толстого о творчестве крестьянских писателей С. Т. Семенова и В. С. Морозова мы видим ясное стремление связать оценку того или иного произведения или писателя с вопросами о назначении искусства, о его роли в жизни людей, о нравственном содержании художественных произведений, их доступности для народных масс.
В критических работах Толстого содержатся также интересные суждения о языке литературы. Их главный пафос направлен на борьбу за реализм, красоту и правду художественного слова, за искоренение фальши, штампов, искусственности в языке литературных произведений, за сближение его с живой, развивающейся народной речью.
Превыше всего ценя «тот настоящий, сильный, где нужно – нежный, трогательный, где нужно – строгий, серьезный, где нужно – страстный, где нужно – бойкий и живой язык народа», Толстой терпеть не мог нарочитого простонародничания в языке художественных произведений. В статье «О языке народных книжек», говоря о книгах, предназначенных для детей и читателей из народа, писатель заметил: «Язык должен быть не только понятный или простонародный, но язык должен быть хороший». У самого Толстого были основания, сказать о себе: «Я старался коренной русский язык употреблять»[204]204
Цит. по: Д. П. Маковицкий. У Толстого. 1904–1910. «Яснополянские записки». – «Литературное наследство», т. 90, кн. 2, с. 130.
[Закрыть].
В трактате «Что такое искусство?», работа над которым, по признанию автора, продолжалась 15 лет, Толстой стремился привести в систему свои многочисленные, часто противоречивые суждения по вопросам эстетики, но ему не удалось этого добиться.
Противоречивость многих суждений Толстого об искусстве возникла как результат его непрестанных исканий, его стремления во всем, в том числе и в эстетике, «дойти до корня», не останавливаясь перед крайними выводами.
Определяя цели, которые он ставил перед собой во время многолетней работы над трактатом, Толстой говорит: «Все, что я писал, я писал только для того, чтобы найти ясный, разумный критерий, по которому можно бы было судить о достоинствах произведений искусства». И писатель тут же добавляет, что критерий этот «совпадает с простым и здравым смыслом». А владеют им те, кто принадлежит и «большому свету», «большему большинству» человечества – к трудовому народу.
Толстой не замечал, что критерий «простого здравого смысла» вступает в непримиримое противоречие с предложенными им рецептами спасения искусства при помощи обновленной религии. И писатель не мог предвидеть, что высший судья искусства, каким он справедливо считал народ, руководствуясь «указаниями разума и здравым смыслом», отвергнет эти его рецепты.
Значение эстетики Толстого – в страстной защите верного действительности реалистического искусства, в бескомпромиссной критике декадентства и его разновидностей, в борьбе за искусство, как серьезное дело жизни, в утверждении принципов гуманизма и народности, высокой идейности и правдивости.
Не сомневаясь в том, что сила эстетического и нравственного воздействия произведений искусства решающим образом зависит от морального облика их творцов, Толстой разработал этический кодекс художника, в основных своих чертах и поныне сохраняющий свое значение. Главный принцип этого кодекса – «эстетика есть выражение этики» – исключительно важен в наше время, когда воинствующий аморализм буржуазной эстетики служит оправданием самых разрушительных тенденций модернистского искусства.
Эстетика Толстого сохраняет и сегодня свой наступательный, воинствующий характер. По меткому слову Ромена Роллана, великий писатель создавал ее, «неустанно участвуя в социальных битвах»[205]205
Ромен Роллан. Собр. соч. в 14-ти томах, т. 2, с. 326.
[Закрыть].
Толстым создано эстетическое учение, в котором коренные вопросы искусства и литературы ставятся в свете бурных событий «конца века», знаменовавших приближение первой народной революции в России. В романе «Воскресение», увидевшем свет одновременно с трактатом «Что такое искусство?», Толстой с огромной художественной мощью пишет о возрождении измученных царским деспотизмом и буржуазно-дворянским гнетом страны и народа. В эстетическом трактате он выдвинул проблему возрождения искусства и выразил уверенность в том, что произойдет оно в обществе будущего, когда сам народ будет решать свою судьбу.
Уверенно говоря о контактных линиях, связывающих эстетику Толстого с нашей эпохой, мы помним о том, что ее творцом был мыслитель и художник, о котором Горький сказал: «В конце, он все-таки – целый оркестр, но в нем не все трубы играют согласно»[206]206
М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 28. М., 1954, с. 117.
[Закрыть].
Не умалчивая о «диссонансах», нередко звучащих в суждениях Толстого об искусстве и литературе, мы стремимся привлечь внимание читателя прежде всего к тому, что составляет «душу живу» в эстетике писателя.
«Исторические заслуги, – учит нас Ленин, – судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно со своими предшественниками»[207]207
В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 2, с. 178.
[Закрыть].
Историками европейской и американской эстетической мысли было отмечено ее измельчание во второй половине XIX века, углубившееся в XX веке. Одни из эстетиков стремились освободить науку о прекрасном от вопросов, возникающих при изучении связей искусства с действительностью. Другие пытались «освободить» искусство от идеологии, развивая мысль о его «абсолютной самоценности». Третьи провозглашали освобождение искусства от познавательной и эстетической функций.
В противовес всем подобным теориям Толстой в трактате «Что такое искусство?» и других работах об искусстве и литературе выдвинул на первый план наиболее универсальные, коренные проблемы эстетики: что делает искусство общезначимым и общедоступным, действительно всенародным, в чем состоит его общечеловеческое значение, какое искусство воспитывает и учит людей, приносит им ни с чем не сравнимую радость. В решении этих вопросов участвовала не только эстетика великого писателя, но и его бессмертное художественное творчество.
