Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 85. Письма к В. Г. Черткову 1883-1886 гг."

1886 г., Июня 28—29. Я. П.

Простите, простите, милый дорогой другъ, что не писалъ вамъ и тревожилъ васъ своимъ молчаніемъ.¹ Причина та, что все это время работалъ въ полѣ и очень уставалъ. Нынче цѣлый день хочу отдохнуть. Спасибо вамъ за ваши письма и ко мнѣ, и къ Левѣ, и къ Спенглеру и Кившенко, я переслалъ тѣ, к[оторыя] нужно б[ыло] переслать.² Судя по тому, какъ мнѣ – теперь не одинокому – радостно получать ваши письма, я знаю, какъ вамъ пріятны мои. – Жизнь моя съ тѣхъ поръ, какъ вы уѣхали, вотъ какая: сначала, пока была пахота и навозная возка, я не цѣлые дни былъ въ полѣ, а утромъ занимался – преимущественно статьей о государственной власти, к[оторую] я началъ съ разсказа солдата;³ но потомъ пришелъ покосъ, и я цѣлые дни былъ въ полѣ. Дѣти – мальчики и дѣвочки, особенно Илья и Маша, упорно и религіозно работаютъ. И другіе работаютъ на покосѣ, но больше изъ молодечества силы, но и то очень хорошо и очень меня радуетъ.⁴ Пріѣзжали въ это время Бирюковъ, Мар[ья] Алекс[андровна].⁵ Эти работали тоже. Потомъ Сибиряковъ⁶ съ Миролюбовымъ⁷ и Орловымъ.⁸ И эти посѣтители были мнѣ очень радостны, въ особенности Сибиряковъ. Онъ искренно любитъ истину христiанскую и идетъ къ ней. Изъ его плана общины вышло то въ нашемъ представленіи, что люди, желающіе трудиться для людей несомнѣнно нужнымъ для нихъ трудомъ, будутъ жить у него – въ Самарѣ и на Кавказѣ и будутъ дѣлами проповѣдовать ученіе Христа – служить другимъ, т. е. пахать, косить, строить тѣмъ, к[оторые] въ этомъ нужда[ются] въ округѣ – какъ я себѣ представляю, будутъ начинать тотъ кругъ, к[оторый] составилъ Х[ристосъ], посадивъ всѣ 5000 на траву и предложивъ имъ одѣлять сосѣдей. Сибиряковъ тутъ тотъ человѣкъ, к[оторый] много принесъ въ корзинѣ для себя и передаетъ сосѣдямъ, чтобъ они передавали другимъ.⁹ Не знаю, что Богъ дастъ, но мнѣ представляется, что это не только лучшее средство, но единственная возможность опростать припасенную для себя корзину – т. е. богатство – передавать его не одно, а съ трудомъ любовнымъ человѣка на человѣка. Длинно писать объ этомъ. Сказать хочется многое, но если вы совпадаете съ моимъ взглядомъ, то все дальнейшее покажется вамъ такимъ же, какъ и мнѣ. Продолжаю о посѣтителяхъ: два студента изъ Москвы и одинъ ссыльный, не особенно радостные; Технич[ескаго] Моск[овскаго] училища ученикъ, выходящій изъ училища, гимназисты изъ Тулы, потомъ опять Орловъ съ двумя молод[ыми] людьми, ѣдущими къ Сибирякову. Эти, особенно одинъ изъ нихъ, очень радостны.¹⁰ Огорчительнаго, и то не огорчительнаго, а труднаго за это время было въ моей жизни два случая: 1) это поднявшееся во мнѣ раздраженіе противъ жены, вслѣдствіе ея плановъ новаго изданія, или скорѣе – желчи, и разговоръ, огорчившій ее, заставившій плакать, но къ великой радости моей такой, въ кот[оромъ] я не попустилъ себя на зло и по к[оторому] я вижу, что точно я немного подвинулся впередъ въ ученіи о жизни и ближе къ любви, чѣмъ б[ылъ] прежде. Тэмы разговора б[ыли] тѣ же самыя, какъ и прежде, и предметъ – образъ жизни, воспитаніе дѣтей, сочиненія – также не рѣшенъ и также важенъ для обоихъ, но то самое, что прежде производило злобу, сцены – на нѣсколько дней холодность и враждебность, теперь прошло въ 2 часа времени. —

Другой огорчительный случай – это Файнерманъ и его жена. Пріѣхала она съ ребенкомъ и его матерью. И онѣ обѣ страдаютъ, плачутъ и злобятся (что хуже всего) за то, что онъ не хочетъ обезпечить ихъ, что онъ не работаетъ за деньги, что у жены и ребенка нѣтъ увѣренности въ томъ, что она будетъ сыта завтра. Все это съ ихъ стороны неискренно (какъ большей частью у женщинъ), необдуманно и, главное, нелюбовно. Я стараюсь сдѣлать, что могу, но не успѣваю. Больно то, что они всѣ страдаютъ, и такъ напрасно.¹¹ Впрочемъ не отчаиваюсь. Вашъ совѣтъ о моихъ отношеніяхъ съ сыномъ мнѣ очень нуженъ былъ. Большое спасибо вамъ за него. Къ несчастью, онъ не запоздалый, и онъ мнѣ былъ очень полезенъ, и мнѣ лучше стало, когда я почувствовалъ свою вину, и мои отношенія къ С[ережѣ] стали лучше. Отлично дѣлаете, что занимаетесь столярнымъ. Не скучайте и не бросайте. Ге младшій у насъ и работаетъ съ веселостью и добродушіемъ и охотой.

Да, наше столкновеніе с женой такъ хорошо было уничтожено, что на другой же день (это было передъ ея отъѣздомъ въ Москву для новаго изданія) я ей сказалъ самую непріятную для нея вещь, что если дѣлать по моему, то надо напечатать въ газетахъ объявленіе, что права на изданіе я предоставляю всякому, но что если уже дѣлать по ея, то для нея лучше оставить мысли корыстныя и дѣлать для публики, т. е. самое дешевое изданіе. И къ моей радости за нее, она согласилась и начала такое изданіе.¹² —

То, что вы пишете о религіи, – очень справедливо. Я всегда заминаюсь невольно, когда приходится назвать какъ нибудь свое пониманіе жизни. Да именно – пониманіе жизни, ученiе о жизни, а не религія.¹³

Письмо милаго Спенглера меня немножко огорчило.¹⁴ Вы хорошо пишете ему. Онъ мало промѣшанъ (какъ хлѣбъ), онъ сыръ, мало уяснено у него то, что онъ знаетъ. Правда, что чтò скрыто отъ умниковъ, то открыто младенцамъ, но младенецъ или несмышленный долженъ быть совсѣмъ младенецъ и совсѣмъ несмышленный, а если у него есть въ оборотѣ понятія, к[оторыя] онъ не вполнѣ уяснилъ себѣ, то это неудобно. Мнѣ всегда представляются непрочными вѣрованія человѣка, несоглашенныя съ разумомъ...¹⁵

Да, еще посѣтитель у меня былъ, Американецъ, путешественникъ,¹⁶ к[оторому] я далъ письмо къ вамъ въ Лондонъ – очень милый – пріятный и искренній человѣкъ, хотя съ раздѣленной перегородками душой и головой – перегородками, о к[оторыхъ] мы русскіе не имѣемъ понятія, и я всегда недоумѣваю, встрѣчая ихъ. Прощайте, милый другъ, цѣлую васъ.

Л. Т.

Полностью печатается впервые. Небольшой отрывок напечатан в ТЕ 1913 г., отд. «Письма Л. Н. Толстого», стр. 38—39. На подлиннике рукой Черткова помечено: «Я. П. 29 июня 1886» – вероятно, согласно штемпелю отправления. Датируем расширительно.

Письмо является ответом на четыре письма из Лондона: одно против обыкновения не датированное, но написанное, как в нем сказано, на следующий день после приезда в Лондон, т. е. в самых первых числах июня, и письма от 7, 10 и 15 июня. В первом из них Чертков передает свои впечатления от семьи Пашковых, к которым он привез свою мать, и сообщает о своем намерении взяться за перевод на английский язык статьи Толстого «Так что же нам делать» и одновременно – начать работу в столярной мастерской, – «как для того, чтобы выучиться чему-нибудь более близкому к хлебному труду, так и для того, чтобы утомить и этим укрепить свою плоть». Следующее письмо от 7 июня, подобно некоторым прежним, имеет характер исповеди, касающейся интимных сторон его жизни. Однако сознание своего несовершенства и наблюдения над собой приводят его в данном случае не к унынию, а к признанию того «неизбежного и нужного порядка вещей, в силу которого всякий раз совершенный грех неминуемо влечет за собой дальнейшие последствия, устранить которые мы уже не в силах. И это нам необходимо, чтобы мы постоянно сознавали, что жизнь в настоящем неразрывно связана с будущим». Затем он сообщает, что книга Толстого «Christ's Christianity» (см. прим. 6 к п. № 18 от 19 мая 1884 г.) расходится, повидимому, с бòльшим успехом, чем ожидал издатель, но что лица, которым он разослал эту книгу, выражая свою благодарность, по отношению к самой книге ограничиваются лишь несколькими беглыми замечаниями с точки зрения церковной веры или делают на нее довольно обстоятельные возражения того же характера, как и в России. Нашелся однако один англичанин, некто Томас Мэй, который говорит в своем письме, что книга Толстого является для него источником утешения, так как Толстой в своих сомнениях и поисках истинного зерна христианства прошел тот же самый путь, как и он. Это письмо англичанина Чертков переслал Толстому, обещая в дальнейшем переслать ему целый ряд собранных им газетных статей и рецензий по поводу его книги.

Часть письма Черткова от 10 июня, как примыкающая по содержанию к предыдущему письму Толстого и являющаяся ответом на него, была уже цитирована нами (см. комментарий к п. № 110 от 27—28 мая). Далее он сообщает в этом письме о своем свидании с Фреем (см. прим. 3 к п. № 80 от 19—20 сентября 1885 г.) : «Я пробыл с ним несколько часов, – говорит он, – и несмотря на самое дружественное свидание, у меня как рукой сняло всякое желание дальнейших споров с ним. Он, мне кажется, совсем погряз в пропаганде... Он занят преимущественно желанием влиять на других, обращать в свою веру и бороться с теми, которые иначе верят. А потому он, как все пропагандисты, узок и слеп». Два пункта второй половины письма Черткова вызывают ответ Толстого и потому приводим их почти полностью. «Я думаю о слове «религия» и о том, что различные люди подразумевают под этим словом. И я убедился, что каждый под этим разумеет свое, считает себя и своих единомышленников религиозными, а других не религиозными. И я думаю, что много недоразумений было бы устранено, еслиб это слово было уничтожено... И в самом деле то, что мы подразумеваем под религией, не есть особая отрасль человеческих ощущений или понятий. Для нас это всё – разумение жизни, согласие с «учением жизни», как вы это называете в предисловии к Бондареву. Какая же может быть религия в отличие от чего-нибудь другого для нас? Какая может быть религиозная деятельность? Раз приняв учение Христа, это обнимает и наполняет всё... Но собственно «религию» я не понимаю; или вернее, мне кажется, что это понятие искусственное, относительное и потому слово опасное... – Вы пишете, что у вас набралось много гостей, что Сережа вернулся и что вы боретесь с досадою на тех, что вводит в соблазны. Помоги вам бог всё время помнить и чувствовать, что... самый большой соблазн это тот, когда человек, понимающий, что это действительно соблазн, не сдерживает своей досады на людей. А избежать этот главный соблазн, который может испортить так много самого лучшего, сдержать этот-то соблазн – всегда в ваших руках. Вы это знаете гораздо лучше меня; но я всё-таки вам скажу одну вещь, о которой несколько раз хотел вам сказать, да не приходилось. Скажу вам только, потому что вас так люблю. Приготовьтесь слышать обличение... Я несколько раз присутствовал при ваших разногласиях с Сергеем. И замечал, что по существу вы каждый раз были правы. Но вы как-то жестоко выставляли эту правду, слишком авторитетно и прибавляя к этому личные обвинения против вашего сына, иногда даже с раздражением. Это опаснее всего. Он не может не чувствовать, что вы правы; но когда вы говорите ему неприятно, то он в этом самом находит предлог в своей душе обвинять вас и считаться квитами. Впрочем, вы такими крупными шагами идете вперед, что, вероятно, это предупреждение запоздалое с моей стороны... Я вообще столькому научился от вашего примера отношения к своим домашним, что, пожалуй, даже не мне делать вам такие указания. Но вы поймете, с каким чувством я это делаю. Для меня так дорого сближение с вами каждого члена вашей семьи, что мне спокойнее рискнуть сказать вам то, что я сказал, некстати, чем промолчать, когда может быть нужно было сказать»... В заключение своего письма Чертков сообщает: «Писарев мне написал про то, что у Сытина случайно были куплены подчеркнутые Евангелия и что это вызвало целую историю, следствие и проч. Он тут, разумеется, не при чем; но несколько упал духом. Он чувствует, что к нему вообще придираются по поводу наших изданий и боится»...

В небольшом письме от 15 июня Чертков говорит, что посылает Толстому два своих письма, которые просит прочесть и переслать адресатам, а затем высказывает некоторое беспокойство по поводу длительного молчания Толстого. Касательно сообщения Черткова о тревожном письме Писарева (о нем см. прим. 2 к п. № 4 от 17 февраля 1884 г.) нужно отметить, что – не желая, вероятно, волновать Толстого или охлаждать его стремление писать для «Посредника», – он умолчал о заключительной части этого письма Писарева, где говорится, что в виду тревоги, поднятой типографской инспекцией, и начатого следствия, Сытин боится печатать Толстого. Это письмо Писарева, от 28 мая, сохранилось в архиве «Посредника» вместе с другим его письмом, от 17 июня, где он выражается в указанном направлении еще определеннее: «Видимо наступило гонение на произведения Толстого, и это гонение заставляет и Сытина призадуматься, может быть, и временно, над дальнейшим печатанием новых его произведений... Зловещие признаки появляются, и Сытину приходится с ними считаться» (AЧ).

¹ Толстой говорит о письме Черткова к Льву Львовичу, в котором, беспокоясь молчанием Толстого Чертков просит написать о нем.

² Повидимому, речь идет о письмах Черткова к Ф. Э. Спенглеру (см. прим. 4 к п. № 4 от 17 февраля 1884 г.) и к Н. Д. Кившенко (см. прим. 1 к п. № 79 от 14 сентября 1885 г.).

³ Толстой, очевидно, говорит о своей статье «Николай Палкин», начатой в записной книжке под впечатлением беседы с 95-тилетним солдатом во время пешеходного путешествия в Ясную поляну, или же о приложении к ней, известном под заглавием «Что можно и чего нельзя делать христианину». В незаконченном виде «Николай Палкин» был привезен в Петербург Бирюковым, ездившим в Ясную поляну уже в первой половине июня: Петр Апурин, служивший в книжном складе «Посредника», в письме к Черткову от 15 июня говорит: «Павел Иванович привез нам рассказ Толстого «Николай Палкин», еще не готовый» (AЧ). О напечатании как «Николая Палкина», так и послесловия к этой статье в России не приходилось и думать. Статья была напечатана впервые у Элпидина в Женеве, в 1891 г., затем в изд. Черткова в Англии вместе с сказкой «Работник Емельян и пустой барабан» и былью «Дорого стоит» в 1904 г. Вошла также в «Полн. Собр. соч. Толстого, запрещенных в России» изд. Черткова. В России же была напечатана только в 1906 г., а затем в 1917 г., в издании Толстовского музея в Петербурге.

⁴ Всё это лето Толстой напряженно вел полевую работу, взяв на себя тягло крестьянки-вдовы Анисьи Копыловой и вытянув его до конца. Ближайшими его помощниками были дочери Татьяна и Марья Львовны, из которых последняя всё более отходила от прежней жизни, окончательно склоняясь в идеологических разногласиях между отцом и матерью на сторону отца, и всё более уходила, как по убеждению, так и по влечениям сердца, в интересы деревенской бедноты, так что полгода спустя Софья Андреевна в своем письме к Т. А. Кузминской уже гневно называет ее «пейзанской Машкой» (письмо от 11 февраля 1887 г.). Что касается участия в работах этого лета Ильи Львовича, то в своих «Воспоминаниях» он говорит об этом так: «В этом году я приехал в Ясную поляну после экзаменов в начале июня... Мне было девятнадцать лет, я считал себя женихом своей теперешней жены и мечтал о том, чтобы, женившись, начать с ней новую жизнь, соответствующую взглядам моего отца. Мне некуда было девать свои силы, и я пошел к отцу и сказал ему, что я хочу работать и прошу его указать, что мне делать». Толстой посоветовал ему взять на себя всю мужскую работу для многодетной крестьянки Жаровой, муж которой ушел на заработки и не вернулся, и Илья Львович приступил к работе. К Петрову дню начался покос. Составились две рабочих артели. В одну из них входили сам Толстой, Илья Львович и Марья Львовна. «По нашему примеру, – рассказывает Илья Львович – рядом с нашей составилась другая артель, многолюдная и веселая, к которой примкнули братья Сергей и Лев и сын нашей гувернантки Alcide, мой ровесник... Таня и две двоюродных сестры Кузминские были с ними». (См. «Мои воспоминания» И. Л. Толстого, М. 1913, стр. 188—191.) Общее увлечение полевой работой было так велико, что один раз, чтобы не оставаться дома в одиночестве, и Софья Андреевна вышла на покос, в сарафане и с граблями, однако вскоре заболела, приписала эту болезнь непосильной работе и осенью того же года, в письме к жене художника Анне Петровне Ге, описывала проведенное лето в самых мрачных красках (письмо от 15 октября 1886 г.). Но увлечение полевой работой среди детей Толстого, кроме Марьи Львовны, было преходящим, и два года спустя Софья Андреевна с удовлетворением писала Т. А. Кузминской: «Прошлогодней одичалости никакой нет... Живем очень дружной, естественной и чисто барской жизнью. На деревню ходят очень редко и то по делу». (Письмо от 12 октября 1888 г. ГТМ.)

⁵ Марья Александровна Шмидт. См. прим. 1 к п. № 59 от 10—11 мая 1885 г.

⁶ Константин Михайлович Сибиряков. См. прим. 1 к п. № 53 от 16 апреля 1885 г.

⁷ Виктор Сергеевич Миролюбов (р. 1860 г.) – в то время один из молодых последователей Толстого. Весной 1886 г., услышав, что К. М. Сибиряков решил отдать свое самарское имение под христианскую земледельческую общину, пришел к нему с просьбой послать его туда для изучения местных условий жизни, а затем, приехав в июне 1886 г. вместе с Сибиряковым в его имение, в течение многих месяцев собирал сведения о нуждающихся крестьянах окрестных деревень. Находился в это время под надзором полиции. Сибиряков просил его, взяв место преподавателя основываемой им сельско-хоз. школы, остаться жить в Самаре и помогать оттуда своими советами приезжающим на его земли поселенцам, членам будущей общины. Однако проект Сибирякова об основании Самарской общины не осуществился. В следующие годы Миролюбов, обладая хорошим голосом, сделался оперным певцом в московском Большом театре. В 1896 г., оставив оперную деятельность, основал чрезвычайно дешевый «Журнал для всех», народнического направления, к которому ему удалось привлечь лучшие литературные силы и который приобрел очень широкое распространение, просуществовав до 1906 г. В 1914—1918 гг. был редактором популярного «Ежемесячного журнала литературы, науки и общественной жизни», О последних годах жизни Миролюбова сведений собрать не удалось.

⁸ Владимир Федорович Орлов (см. о нем прим. 5 к п. № 37 от 2 декабря 1884 г.). Он тоже был в сношениях с Сибиряковым по делу о земледельческой общине.

⁹ Замысел Сибирякова об основании земледельческих общин потерпел крушение частью по причине помех со стороны губернаторской власти и полиции, частью по недостатку подходящих сотрудников.

¹⁰ О лицах, приезжавших к Толстому в эти дни, см. в конце тома Дополнение к стр. 368.

¹¹ Перипетии семейной драмы Файнермана и жены его Эсфири Борисовны тянулись очень долго. Почти год спустя в письме от 13 апреля 1887 г. Толстой пишет Софье Андреевне, что Файнерман ездил в Тулу «хлопотать о разводе с женой, для которого куча трудностей», а в письме от 14 апреля, упрекая Софью Андреевну за ее резко-неприязненное отношение к Файнерману, говорит: «...За что ты так обвиняешь его? Зная его близко, его никак нельзя ненавидеть, а можно только жалеть. Жену свою он ужасно любит. И теперь, когда она требует у него развода и он посылает ей его, и она вместе с тем обещается приехать к нему и не оставлять его, я вижу, как он страдает» (см. т. 84). В конце концов все это кончилось разводом Файнерманов.

¹² Издание это, в 12 томах небольшого формата, продававшееся за 8 руб., вышло в свет в 1887 г., но было напечатано в недостаточном количестве экземпляров, быстро разошлось и С. А. Толстой более уже не возобновлялось.

¹³ Несмотря на то, что Толстой согласился с Чертковым в том. что слово религия не выражает их общего миросозерцания, он продолжал употреблять это слово, которому позднее дал точно формулированное определение в статье своей «Что такое религия и в чем ее сущность» (см. т. 35).

¹⁴ Что именно огорчило Толстого в письме Спенглера, остается неясным, так как письмо это не дошло до нас.

¹⁵ Одно слово, в самом конце фразы, не разобрано.

¹⁶ Путешественник-американец, о котором говорит здесь Толстой, – Джордж Кеннон (1845—1924), автор известной книги «Siberia and the Exile System», L., 1891 («Сибирь и ссылка»). См. в конце тома Дополнение к стр. 368.