Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 85. Письма к В. Г. Черткову 1883-1886 гг."
Автор книги: Лев Толстой
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 50 страниц)
9 Последняя строка приписана другими чернилами: повидимому, для ответа на вопрос, заданный Чертковым, Толстой должен был навести справку у Софьи Андреевны или в «конторе» ее издания, так как сам он не входил в эти отвергаемые им дела.
Отвечая в письме от 14 декабря 1885 г. на ту часть письма Толстого, где он говорит о темных местах в переводе предисловия к «Краткому изложению Евангелия», Чертков пишет: «Я прочитал введение к изложению Евангелия в «Christ's Christianity» и совершенно согласен с вами, что там есть не только темные, но даже совсем плохие места. Оказывается, что, несмотря на наш уговор, мой английский друг не смог удержаться от того, чтобы не изменить там без меня некоторые выражения, и вышло совсем плохо. Мне это очень досадно, потому что я, будучи в Англии, приложил все свое старание к тому, чтобы перевод был ясен и точен, а теперь вижу его в печати испорченным. Теперь уж делать нечего, – надо оставить до следующего издания». По поводу же ошибки в переводе соч. «В чем моя вера» (Св. Августин поставлен вместо Иоанна Златоуста) он сообщает, что Баттерсби, которому была поручена последняя редакция книги, указывал ему в письме на разногласие в этом пункте английского перевода с французским переводом кн. Л. Д. Урусова, однако, положившись на петербургского переводчика, к сожалению, не исправил ошибки.
* 91.1885 г. Декабря 9—15. Москва.
Мнѣ мучительно тяжело и ни съ кѣмъ такъ мнѣ не хочется подѣлиться этой тяжестью, какъ съ вами, милый другъ, п[отому] ч[то] мнѣ кажется, никто такъ не любитъ во мнѣ то хорошее, что есть во мнѣ какъ вы. Разумѣется все это моя слабость, моя отдаленность отъ Бога – даже извѣстное физическое состояніе, но я живу – можетъ быть послѣдніе часы моей жизни и живу дурно съ уныніемъ и раздраженіемъ противъ окружающихъ меня. Что нибудь я дѣлаю не такъ, какъ хочетъ Богъ, но я ищу и не попадаю и все таже тоска, уныніе и хуже всего раздраженіе и желаніе умереть. Послѣдніе дни я не писалъ и не пишу еще и пот[ому] оглядываюсь вокругъ себя, себя сужу и ужасаюсь. —
Вся эта животная [жизнь] – да не просто животная, а животная съ отдѣленіемъ себя отъ всѣхъ людей, съ гордостью – идетъ все усиливаясь, и я вижу, какъ Божьи души дѣтскія – одна за другою попадаютъ въ эту фабрику и одна за другой надѣваютъ и укрѣпляютъ жернова на шеѣ и гибнуть. Вижу, что я съ своей вѣрой, съ своимъ выраженіемъ ея и словомъ и дѣломъ, устраняюсь, получаю значеніе для нихъ непріятнаго, неправильнаго явленія – какъ бываютъ черви въ ульяхъ, кот[орыхъ] пчелы, не въ силахъ убить, замазываютъ, чтобъ они имъ не мѣшали – и жизнь дикая съ торжествомъ идетъ своимъ ухудшающимся порядкомъ. Дѣти учатся въ гимназіяхъ – меньшія даже дома учатся тому же и закону божію такому; к[оторый] будетъ нуженъ въ гимназіяхъ. Обжираются, потѣшаются, покупая на деньги труды людей для своего удовольствія, и все увѣреннѣе и увѣреннѣе чѣмъ больше ихъ становится, что это такъ. То, что я пишу объ этомъ, не читаютъ, что говорю не слушаютъ или съ раздраженіемъ отвѣчаютъ, какъ только поймутъ, къ чему идетъ рѣчь, что дѣлаю не видятъ или стараются не видѣть. На дняхъ началась подписка и продажа на самыхъ стѣснительныхъ для книгопродавцевъ условіяхъ и выгодныхъ для продажи. Сойдешь внизъ и встрѣтишь покупателя, к[оторый] смотритъ на меня [какъ] на обманщика, пишущаго противъ собственности и подъ фирмой жены выжимающаго сколько можно больше денегъ отъ людей за свое писанье. Ахъ, кабы кто нибудь хорошенько въ газетахъ указалъ ярко и вѣрно и ядовито (жалко зa него, а намъ какъ бы здорово было) всю подлость этого. Вчера меня просятъ подписать бумагу, что я по владѣемымъ мною землямъ передаю право на дворянскіе выборы сыну. Отчего я допускаю, отчего я дѣлаю это? Вотъ это то я не знаю какъ мнѣ дѣлать. Въ семьѣ я живу и никого не вижу иначе какъ всякій всегда куда то спѣшитъ и отчасти раздраженъ этимъ спѣхомъ и кромѣ того такъ увѣренъ въ томъ, что этотъ спѣхъ не только нуженъ, но также естествененъ какъ дыханіе. И если начнешь говорить, то онъ, если и не раздражится и не начнетъ говорить такую нелогическую безсмыслицу, что надо въ каждой фразѣ вновь опредѣлять каждое слово, – если и не раздраженъ, то смотритъ на часы и на дверь, думая, скоро ли кончится это ворчанье брюзгливаго и не понимающаго молодости, односторонне увлеченнаго старика. Съ женой и съ старшимъ сыномъ начнешь говорить – является злоба, просто злоба, противъ к[оторой] я слабъ и к[оторая] заражаетъ меня. – Что же лучше дѣлать? Терпѣть и лгать, какъ я лгу теперь всей своей жизнью – сидя за столомъ, лежа въ постели, допуская продажу сочиненій, подписывая бумаги о правѣ на выборы, допуская взысканія съ крестьянъ и преслѣдованія за покражи моей собственности, по моей довѣренности? Или разорвать все – отдаться раздраженью. Разорвать же все, освободить себя от лжи безъ раздраженія не умѣю, не могу еще. Молю Бога – т. е. ищу у Бога пути разрѣшенія и не нахожу. Иногда именно спрашиваю у Бога, какъ мнѣ поступать. Спрашиваю всегда такъ, когда мнѣ предстоитъ выборъ сдѣлать такъ или иначе. Говорю себѣ, если бы я сейчасъ умиралъ, какъ бы я поступилъ? И всегда, когда я живо66
В подлиннике: живу вместо живо, – явная описка.
[Закрыть] представлю себѣ то, что я ухожу изъ жизни, я чувствую, что важнѣе всего уйти изъ жизни, не оставивъ по себѣ злобы, а въ любви, и тогда склоняюсь къ тому, чтобы на все соглашаться, только бы не раздражать. И главное тогда становишься совершенно равнодушенъ къ мнѣнію людей. Но потомъ, когда оглянешься на результаты этаго, на ту ложь, въ к[оторой] живешь, и когда слабъ духомъ, то дѣлается отвращеніе къ себѣ и недоброжелательство къ людямъ, ставящимъ меня въ это положеніе. – Крошечное утѣшеніе у меня въ семьѣ это дѣвочки. Онѣ любятъ меня за то, зa что слѣдуетъ любить, и любятъ это. Немного еще въ Левочкѣ, но чѣмъ больше онъ ростетъ, тѣмъ меньше. Я сейчасъ говорилъ съ нимъ. Онъ все смотрѣлъ на дверь – ему надо что то въ гимназіи. Зачѣмъ я вамъ пишу это. Такъ – хочется, п[отому] ч[то] знаю, что вы меня любите и я васъ люблю. Не показывайте этого письма другимъ. Если вамъ совсњмъ ясно будетъ, что мнѣ лучше дѣлать, то напишите мнѣ. Но это – мнѣ по крайней мѣрѣ кажется – ужасно трудно разрѣшить. Разрѣшеніе одно – жить всякую минуту своей жизни съ Богомъ, дѣлая его, но не свою волю – тогда вопросовъ этихъ не будетъ. Но теряешь эту опору, эту жизнь истинную на время, какъ я ее сейчасъ потерялъ, и тогда тяжело бьешься какъ рыба на берегу. Ну вотъ и все. Не знаю, пошлю ли письмо. Если не пошлю, покажу вамъ при свиданіи. —
Писалъ это два дня тому назадъ. Вчера не выдержалъ, сталъ говорить, сдѣлалось раздраженіе, приведшее только къ тому, чтобы ничего не слыхать, не видать и все относить къ раздраженію. Я цѣлый день плачу одинъ самъ съ собой и не могу удержаться. —
Письмо печатается впервые. Оно было найдено в феврале 1927 г. среди бумаг С. А. Толстой в рукописном отделе Публичной библ. им. Ленина (б. Румянцевский музей), где хранится и в настоящее время. На подлиннике рукой Софьи Андреевны сделана пометка «Не послано». О том, что оно было адресовано Черткову, можно с уверенностью судить не только по обращению «милый друг», обычному для Толстого именно в письмах к нему, и по откровенности, с которой он говорит в этом письме о наиболее интимных вопросах своей жизни, но и по прямому указанию, заключающемуся в письме Толстого от 17 декабря 1885 г.: «Я... написал вам длинное письмо, но не послал, покажу когда-нибудь при свидании. Писал я не о вас и не о деле настоящем, а о себе и потому не послал». Далее, в том же письме от 17 декабря, идет краткий пересказ того, что заключено в настоящем письме. Этими же указаниями определяется с точностью до одной недели и дата этого письма, писавшегося, как видно из последнего абзаца его, в два приема, с промежутком в два дня. Оно было написано, повидимому, после того письма от 6—7 декабря, где Толстой говорит уже о своем «унылом и низком настроении». Поэтому начало его можно отнести к 9—12 декабря.
Момент, на котором Толстой не останавливается в своем письме, отмечая его только словами: «Вчера не выдержал, стал говорить», довольно подробно изображен в письме С. А. Толстой к Татьяне Андреевне Кузминской от 20 декабря, в котором она освещает всё происшедшее со своей точки зрения: «Случилось то, что уже столько раз случалось: Левочка пришел в крайне нервное и мрачное настроение, – пишет она. – Сижу paз, пишу, входит: я смотрю – лицо страшное. До тех пор жили прекрасно, ни одного слова неприятного не было сказано, ровно, ровно ничего. «Я пришел сказать, что хочу с тобой разводиться, жить так не могу, еду в Париж или в Америку». Понимаешь, Таня, если бы мне на голову весь дом обрушился, я бы не так удивилась. Спрашиваю удивленно: «Что случилось?». – «Ничего, но если на воз накладывают всё больше и больше, лошадь станет и не везет». – Что накладывалось, неизвестно. Но начался крик, упреки, грубые слова, всё хуже, хуже и, наконец, я терпела, терпела, не отвечала ничего почти, вижу – человек сумасшедший и, когда он сказал: «Где ты, там воздух заражен», я велела принести сундук и стала укладываться. Хотела ехать к вам хоть на несколько дней. Прибежали дети, рев... Стал умолять: «останься». Я осталась, но вдруг начались истерические рыданья, ужас просто, подумай, Левочку всего трясет и дергает от рыданий. Тут мне стало жаль его, дети 4 – Таня, Илья, Лева, Маша ревут на крик; нашел на меня столбняк, ни говорить, ни плакать, всё хотелось вздор говорить, и я боюсь этого и молчу, и молчу три часа, хоть убей – говорить не могу. Так и кончилось. Но тоска, горе, разрыв, болезненное состояние отчужденности – всё это во мне осталось...» (ГТМ). Дальше, в том же письме, Софья Андреевна говорит: «Подписка на издание идет такая сильная, что я весь день как в канцелярии сижу и орудую всеми делами... Денег выручила 2000 в 20 дней...» И в заключение письма: «Ну вот, после этой истории, вчера почти дружелюбно расстались. Поехал Левочка с Таней вдвоем на неопределенное время в деревню к Олсуфьевым за 60 верст... в крошечных санках.... Я рада, что Левочка отправился в деревню, да еще в хорошую семью и на хорошее содержание. Я все эти нервные взрывы и мрачность и бессонницу приписываю вегетарианству и непосильной физической работе. Авось он там образумится...» (Об Олсуфьевых и пребывании у них Толстого см. прим. 2 к п. № 93 от 18 декабря 1885.)
*92.1885 г. Декабря 17. Москва.
Не думайте, милый другъ, чтобы я не думалъ о васъ, если не писалъ. Думаю безпрестанно, и думать о васъ и близкихъ мнѣ людяхъ – моя радость и утѣшеніе. Я и написалъ вамъ длинное письмо, но не послалъ; покажу когда нибудь при свиданьи. Писалъ я не о васъ и не о дѣлѣ настоящемъ, а о себѣ и потому не послалъ. – Я хочу уѣхать завтра въ деревню; передъ отъѣздомъ напишу вамъ, чтобы вы знали, гдѣ я.1 – Мнѣ кажется, что не нужно вамъ говорить, что я не только желалъ бы помочь Ростовцеву,2 но считаю такія дѣла единственной цѣлью своей жизни; но я чувствую, что я самъ такъ плохъ, что не могу никому помогать прежде, чѣмъ не помогу себѣ. Я очень плохъ, слабь, встревоженъ и въ уныніи. Объ этомъ я и писалъ вамъ. Коротко сказать, я не умѣю, не могу относиться къ окружающей меня жизни, къ той, въ к[оторой] я долженъ жить, кротко, любовно и потому спокойно. А я страдаю и заставляю страдать других, не помогаю имъ, раскаиваюсь и потому страдаю еще больше. И ничего не работаю, кромѣ физической работы, и страдаю еще тѣмъ, что не дѣлаю того, что долженъ. – Мнѣ надо уединенія, чтобы поправить свои расшатанныя силы и физически и нравственно. Правду вамъ сказать, несмотря на всю мою любовь къ вамъ и на радость видѣть васъ – радость такую, что если бы вы пріѣхали въ Ясную, я бы былъ радъ, теперь, разсуждая, я вижу и знаю, что для меня нужнѣе и лучше всего побыть одному. – Впрочемъ мы будемъ переписываться, и тогда видно будетъ. – Прощайте, или до свиданья, передайте мою любовь всѣмъ нашимъ друзьямъ.
Здѣсь Фрей поддерживаетъ и утѣшаетъ меня. Чѣмъ больше его знаю, тѣмъ больше люблю. Онъ будетъ въ П[етер]б[ургѣ] въ концѣ этой недѣли.3
Л. Т.
Печатается впервые. На подлиннике рукой Черткова пометка: «М. 17 Дек. 85». Нужно думать, что письмо было написано в тот же день, когда на него был наложен штемпель отправления, – не ранее: судя по двум письмам Черткова от 20 декабря, оно было получено им в Петербурге только 20-го.
Толстой отвечает здесь на письмо Черткова от 14 декабря, последняя часть которого, являющаяся откликом на письмо Толстого № 90 от 6—7 декабря, уже приведена нами в заключительном примечании к этому письму. Начинается оно с описания той здоровой трудовой жизни, какую он, Чертков, ведет в это время, целиком посвящая себя делам «Посредника». Раз в неделю сотрудники собираются вечером в складе для обсуждения материалов, пригодных к изданию. Заказы идут со всех сторон – и из Сибири, и из Закавказья, так что книг не хватает... Затем Чертков спрашивает: «Что вы думаете делать? Собираетесь ли в Ясную раньше праздников или нет? Мне это хотелось бы знать, для того чтобы сообразить, как распорядиться своей поездкой в Москву. Ростовцев [см. ниже прим. 2], о котором я вам не раз говорил, на этих днях приезжает в Москву. Мне очень хотелось бы, чтобы он с вами повидался. Я уверен, что это ему нужно; а то он может совсем погибнуть, и именно из-за неимения людей, которые могут поддержать, ободрить его на хорошем пути, который он понимает и к которому его очень тянет. Если вы уже будете в Ясной, то, пожалуйста, скажите мне, можем ли мы с ним навестить вас там. Это будет, вероятно, в последних числах декабря».
1 Чувствуя после всего совершившегося потребность на время уйти от измучившей его жизни, Толстой в этот момент, очевидно, еще колебался, куда именно ему поехать.
2 Николай Дмитриевич Ростовцев (1845?—1921) – мелкий землевладелец Острогожского уезда Воронежской губ., где находилось и имение Чертковых. В молодости был артиллерийским офицером, потом сделался земским деятелем и 30 лет состоял членом уездной земской Острогожской управы. В начале 1880-х гг. сблизился с Чертковым, и они делились всеми своими душевными переживаниями и мыслями религиозно-нравственного характера. В письме к Толстому от 24—25 октября 1884 г. из Лизиновки Чертков писал о нем: «Здесь проводит со мной несколько дней Ростовцев..., о котором я вам когда-то, кажется, и говорил и писал. Он человек умный, добросовестный. Последние годы он очень опустился. Теперь... он стал меньше пить и вообще признает в себе возобновление прежних стремлений к добру и правде... Он в высшей степени интересуется всеми вашими последними писаниями, и мы много обсуждаем вместе с ним учение Христа – серьезно, не для разговора. Он принадлежит к тому разряду людей, которые сейчас применяют то, до чего дошло их сознание, и потому он особенно меня интересует». По сообщению Черткова, с 1896 г. Ростовцев постоянно проживал на своем маленьком хуторе, в самой скромной обстановке, предоставив местным крестьянам в безвозмездное пользование половину своей полевой земли. Как он, так и все члены его семьи принимали участие во всех полевых работах. После переворота 1917 г. он был оставлен крестьянами на этом хуторе и жил там с семьей, питаясь доброхотными даяниями крестьян-соседей, ценивших его отношение к ним в прошлом и ту помощь, какую оказывал им он и его дочь Мария Николаевна. – В годы, последовавшие за комментируемым письмом Толстого, он познакомился с Ростовцевым и, очевидно, оценил его, потому что в письме к Черткову от 28 февраля 1889 г. (см. т. 86), высказав свои мысли по волнующим его нравственным вопросам, он говорит в заключение, что пишет это для всех близких ему людей, находящихся в окружении Черткова, и называет в их числе Ростовцева.
3 О В. Фрее см. прим. 3 к п. № 80 от 19—20 сентября 1885. В ответ на сообщение Толстого о Фрее, Чертков, повидавшись с ним в Петербурге, 28 декабря пишет: «Виделся я с Фреем... Он мне понравился как человек и своим теплым отношением к вам. Я, собственно, и был у него для того, чтобы узнать что мог про вас... Мы немножко поспорили, очень мягко и хорошо. Я не чувствую много общего с ним в понимании жизни. Он мне кажется непоследовательным в своих убеждениях, допуская насилие в виде исключения, и не допуская его в принципе... Исповедуя культ «человечества», он однако не в состоянии обнять всего человечества, т. е. всякого человека без исключения. Некоторых людей, мешающих его планам и вторгающихся в сферу его деятельности с целью мешать ему в исполнении его служения людям, он считает врагами и своими и человечества и допускает в отношении к ним насилие во имя человечества, упуская из виду, что они тоже человечество... – Сегодня у А. М. Калмыковой собрание – в роде, кажется «диспута», между Фреем и Оболенским».
* 93.1885 г. Декабря 18. Москва.
Озмидовъ написалъ мнѣ это письмо, и я пересылаю его вамъ. Онъ говорить хорошо, а пишетъ очень дурно. И это письмо его мнѣ очень не нравится. – Я понимаю его такъ: это человѣкъ съ преобладаніемъ ума надъ сердцемъ. И умъ его привелъ къ настоящему пути. Но на этомъ же пути умъ и ставить ему препятствія, и главное самолюбіе. Я, какъ увижу его, такъ скажу ему это самое. – Я увѣренъ главное въ томъ, что онъ вполнѣ искрененъ. Завтра ѣду съ дочерью1 къ Олсуфьевымъ2 за 50 верстъ отъ Москвы, на недѣлю. Если не напишу вамъ завтра еще, что я измѣнилъ это намѣреніе, то значить, я уѣхалъ. Оттуда напишу вамъ. О свиданіи съ вами и Рост[овцевымъ] ничего не могу сказать вамъ; я слишкомъ измученъ и растрепанъ. Оттуда, гдѣ я намѣренъ устроить себѣ уединеніе хоть на недѣлю, напишу вамъ.
Письмо печатается впервые. На подлиннике рукой Черткова пометка: «18 декабря 85». Нужно думать, что эта дата, соответствующая штемпелю отправления, относится и к дню написания письма, потому что в нем Толстой, уже определенно указывая, куда он решил уехать, говорит о своем отъезде на следующий день, а из выше цитированного письма С. А. Толстой к Т. А. Кузминской от 20 декабря, мы знаем, что он уехал 19 декабря.
Письмо написано на двух чистых страницах письма H. Л. Озмидова, пересылаемого Черткову (Об Озмидове см. прим. 1 к п. № 3 от 24 января 1884 г.). В письме этом Озмидов говорит (цитируем с сокращениями): «Хороший мой Лев Николаевич! Забыл я сказать вам, не надо ли Черткову агента по делам «Посредника»?.. Участвовать в распространении этого дела было бы мне весьма приятно. Вознаграждения не требуется: у меня еда есть месяца на 2 или на 3. Если дела будет впоследствии очень много и если я не смогу иметь постоянный заработок, то тогда еще успеем поговорить и о еде. Теперь нужно только мне участвовать в сем деле. Если вы благословите сие, то припишите здесь несколько нужных слов и это же письмо мое пошлите Черткову. Если он во-истину Христовой веры, то он со мной не расстанется во веки веков. В этом я уверен...»
1 Толстой уезжал с дочерью Татьяной Львовной.
2 Гр. Олсуфьевы – давние знакомые Толстых, богатая семья, состоявшая из гр. Адама Васильевича (1833—1901) отставного генерал-лейтенанта и помещика, жены его Анны Михайловны, урожденной Обольяниновой (1835—1899) и трех детей их: сыновей Михаила (1860—1917) и Дмитрия (р. в 1862 г.) и дочери Елизаветы (1857—1898). В дневнике Толстого за 1884 г. много раз упоминается о том, что он посещал их в Москве.
Не раз гостил он и в имении их Никольском-Горушках (или Никольском-Обольянинове) Дмитровского уезда Московской губ., в 20 верстах от ст. Подсолнечная Николаевской, ныне Октябрьской ж. д. В письме к Софье Андреевне из Никольского-Обольянинова от 23 декабря 1885 г., т. е. как раз во время поездки туда, Толстой характеризует семью Олсуфьевых в следующих словах: «...Очень, очень милое, честное всё семейство... Роскошь жизни их большая и, очевидно, тяготит, давит их, и им скучно, и у них скорее скучно. Выкупается всё нравственной чистотой и честностью, которая чувствуется во всех» (AT).
Отвечая на письмо Толстого по вопросу об Озмидове, Чертков пишет: «...Как paз Сытин просил рекомендовать ему развитого человека, который был бы под рукою для того, чтобы держать корректуру наших книжек перед самым их печатанием... Мне кажется, что Озмидов может хорошо это исполнять, а там может быть он еще для чего-нибудь пригодится Сытину. Сытин и теперь за эту работу готов платить. Письмо Озмидова мне также очень не понравилось. Но я рад был слышать от вас, что вы верите его искренности. Однако, я также рад, что в данном случае Озмидов войдет в деловые сношения не со мною, а с Сытиным»...
